Его лицо оплыло, словно воск над огнем. Он точно постарел на глазах, превратившись вдруг в древнего, векового старца. В оплывших морщинах застыла скорбь. Казалось, он повидал больше горя и страданий, чем может вынести человек, оставаясь в здравом уме. А потом его лицо вновь приняло привычную маску иронии.– Всегда найдется новая страна, куда можно сбежать.– В следующем году – в Иерусалиме, – пробормотал Сфорно.– Да будет так, – произнес Странник. ГЛАВА 10 На следующее утро я повел Сфорно и Странника к Геберу. Я провел их вверх по ступенькам и в дверь, которая всегда таинственным образом распахивалась при моем появлении. Столы загромождало привычное множество живых, пульсирующих предметов: горшочки кипели, гремели мензурки, под потолком висел розовый туман, в воздухе перемешивались острые едкие запахи. Гебер стоял к нам спиной, склонив свою лохматую, чуть поседевшую голову над большой иллюстрированной рукописью в коричневом кожаном переплете. Из-под его локтя высовывался край пергаментной страницы, покрытый миниатюрными узорами из роз и четырехлистника. Когда Гебер обернулся, он и Странник одновременно вскрикнули. В следующую секунду они уже крепко обнимались, восклицали что-то и хлопали друг друга по спине.– Друг, старина! Когда я последний раз видел тебя, ты спускался с Монсегюра в Лангедок Лангедок – область во Франции, часть Окситании.
с сокровищами на спине! – гремел Странник. – Ты рыдал над властью сатаны и плоти и бранил ужасную войну добра и зла!– Это было б марта 1244 года, через день после того, как моя жена, друзья и прочие «совершенные» были заживо сожжены в начиненной дровами крепости. – Узкое и серьезное лицо Гебера исказилось гримасой боли. – Я до сих пор слышу во сне ее молитвы, потому что знаю: она молилась перед смертью.– Ересь навлекает самый убийственный гнев, – кивнул Странник, сжимая узкое плечо Гебера своей крупной рукой.Гебер глотнул воздуха, точно сдерживая слезы. У окна под столом стояла клетка, и два голубя, ударившись грудью о дверцу, выпорхнули на свободу и с воркованием полетели по комнате, мелькая в розоватом тумане.– В чем была причина? В том ли, что Папа ненавидел нашу веру, или в том, что он желал завладеть нашими сокровищами и распространить свою власть на всю эту землю? – горько произнес Гебер. – Лангедок жил в богатстве и изобилии, славясь образованностью и терпимостью, распространяя катарские идеи на Фландрию, Шампань и Мюнхен. Церковь не пожелала это терпеть. Вера тут была ни при чем! Как всегда, речь шла о светской власти!– Так вы знакомы? – вмешался я.Войдя в комнату, я подошел к беседующим и перевел взгляд с одного на другого. Они были полностью поглощены друг другом и глядели друг на друга с непередаваемым восхищением. Воздух между ними накалился от старых воспоминаний и свежих впечатлений, обсуждаемых мыслей и общих шуток. Стоило прищуриться, и я бы увидел протянувшиеся между ними золотые нити магической близости… Я моргнул, и видение исчезло. Передо мной вновь стояли два человека, знавшие друг друга в далеком прошлом и хранившие каждый общую тайну, а я, как всегда, оказался третьим лишним, который со стороны наблюдает чужие теплые отношения.– Я слышал… как ты там себя теперь зовешь, мой «совершенный» друг? – спросил Странник с нескрываемой нежностью в голосе.– Гебер.Странник засмеялся.– Абу Муса ибн Хайян был бы в восторге!– Может быть, да, а может, и нет. – Лицо Гебера смягчилось и больше не выражало такой муки, его губы тронула нерешительная улыбка. – Я разработал кое-какие принципы, которые он вряд ли бы одобрил, хотя, конечно, я не знал его так хорошо, как ты. Ну а ты, проказливый странник, взял себе какое-нибудь имя?– Ни за что! Ни за что не позволю другим обрести надо мной магическую власть, – серьезно ответил Странник, и я в первый раз услышал, как он не ушел от прямого ответа. – Гебер, позволь представить тебе моего хорошего друга, доктора Моше Сфорно.– Для меня большая честь познакомиться со всяким другом Странника, – улыбнувшись, произнес Сфорно, а потом посерьезнел, сразу став похожим на свою дочь Рахиль в минуту сосредоточенности.– Рад встрече, доктор. Вы пришли по просьбе Луки, – сказал Гебер, глянув на меня.– Он сказал, что его друг болен, – кивнул Сфорно, и его глаза устремились на шею Гебера. – Вижу, и вас чума прихватила.– Я не хочу, чтобы вы умерли, – сказал я Геберу. – Синьор Сфорно – самый лучший врач!Гебер вздохнул и погрозил мне тощим, запачканным в чернилах пальцем.– Ты слишком много на себя берешь, парень! Не стоило тратить время на меня, доктор. Мне уже ничто не поможет. Хотя я несказанно рад встретить старого друга!Он крепко сжал руку Странника.– И как я сразу не догадался, что этот мальчишка именно с тобой время проводит! – воскликнул Странник. – Он возвращается от тебя таким надутым от чванства, каким вряд ли можно сделаться от таскания трупов!– Я не чванюсь! – горячо возразил я. – Я выполняю достойную работу!– В мире полно нахальных мальчишек, и это доказывает мне, что я был прав в своих убеждениях, полагая, что зло равносильно добру, – сухо ответил Гебер. – А именно этот нахальный мальчишка убедил меня в том, что одному времени вряд ли удастся вбить что-то в эту упрямую башку!– Чего-чего, а времени у него будет достаточно, чтобы это узнать, – добавил Странник даже с какой-то радостью. – Жаль, я раньше не знал, что ты во Флоренции!– Инквизиция сожгла на костре Чекко д'Асколи всего двадцать лет назад, – сказал Гебер, разведя руками. – Хороший он был парень, хотя не стоило трубить на весь свет, что Вифлеемская звезда – обыкновенное явление природы. Священники берегут свои чудеса. Они разожгли большой костер на площади перед дворцом Капитано дель Пополо и радовались, глядя, как пламя выпаривает плоть и жир с его костей. Алхимикам лучше сидеть тихо и не высовывать носа.– Но я бы хотел встретить тебя пораньше, – грустно возразил Странник, не отрывая глаз от черного пятна у Гебера на горле.– Прошу вас, подойдите поближе к окну, я вас осмотрю при свете, синьор Гебер, – попросил Сфорно и мягко подвел Гебера к окну. – Я прощупаю ваш пульс, а вы расскажете всю историю по порядку. У вас в ночном горшке не осталась моча? Я и на нее хотел бы взглянуть.– Сердце мое бьется, история моя – это крепкое здоровье до того момента, когда меня настигла чума. А моча у меня вонючая, как у любого, на кого напала черная смерть, – проворчал Гебер.Мне показалось, что Сфорно еле сдержал улыбку.– Думаю, ваша история немного сложнее. Вам и правда больше ста лет? Неужели алхимики изобрели-таки эликсир жизни?– Даже сам Гермес Трисмегист Гермес Трисмегист (Трижды Величайший) – легендарный ученый, оккультист, алхимик и астролог.
повелевал использовать разум, чтобы достичь бессмертия, – кивнул Гебер.Он сел на скамью у окна, а Сфорно склонился над ним и заглянул ему в глаза и горло. Их тихий разговор не был предназначен для посторонних ушей.Странник подошел к иллюстрированной рукописи, которую читал Гебер, и я, любопытствуя, тоже последовал его примеру.– Каждое слово излучает множество лучей, – сказал Странник, пробегая толстым указательным пальцем по изящно расписанной странице.Цветы и маленькие животные вздрагивали под его касанием.– Знаешь ли ты, Бастардо, цепляющийся за свое имя, что это за слово? – Он указал в текст.– Пан-та-ре-я , Panta rhei – «Все течет, все изменяется» – слова древнегреческого философа Гераклита.
– по слогам прочитал я.– Все течет, – произнес Странник и раскинул мясистые руки, как бы обозначая весь необъятный мир и чуть не порвав при этом движении бечевку, которой подпоясал свой серый балахон на большом брюхе. – Даже твое чтение. Ты должен быть благодарен дочери Моше, хотя, если ее мать узнает о том, чем вы с ней занимались, могут возникнуть неприятности. Впрочем, Лие Сфорно некого винить, кроме себя. Вот что выходит, когда учишь грамоте женщин!– А мы ничем и не занимались, – сухо ответил я, хотя у меня перед глазами возникли губы Рахили. – Рахиль честная девушка.Я придвинулся к следующему столу и дотронулся до пирамидки из плоских серых камней, которые лежали подле горстки каштанов и разложенных рядком высушенных яблочных сердцевин. На сердцевинах были вырезаны лица. Рядом с ними лежала крошечная сморщенная голова – и она была так похожа на человеческую, что я даже чуть было не поверил, будто она действительно принадлежит маленькому человечку. Никогда не угадать, что найдешь на столе у Гебера. Я всегда обнаруживал нечто новое и диковинное и никогда не встречал дважды один и тот же предмет. И где только Гебер доставал эти вещи? А может, просто сам создавал в перегонных кубах и колбах по своему желанию? Я спросил:– Почему вы зовете синьора Гебера «совершенным»?– А почему бы тебе самому у него не спросить? – улыбнулся Странник, перевернув страницу рукописи.Блеснул золоченый край белой пергаментной страницы, когда она встала вертикально и тут же упала.– Кто я такой, чтобы судить о чьем-то совершенстве? Разве я похож на живое воплощение того, кто вершит божественный суд?– Пожалуй, нет, – вздохнул я, и мне очень захотелось, чтобы Странник хоть раз просто ответил на мои вопросы, а не метал в ответ другие, как камни, которые должны разбить вдребезги стеклянные ящички моей головы.– Ответ неверный, – тут же возразил он. – Кто же я, если не живое воплощение Божества? Я живое воплощение всех десяти сефирот, священных эманации или атрибутов Бога, как и все люди, и каждый из нас создан как Адам Кадмон Совершенный человек в учении каббалы.
по образу и подобию Божьему.– Вы говорите затверженными фразами, как церковный ханжа, – рассерженно ответил я. – А что священники знают о Боге? Не думаю, что хоть что-то! Да и откуда им? Откуда кому-то вообще знать о Нем? Мне кажется, нам известно только то, что Бог смеется. Великий мастер когда-то давно сказал мне, что Бог надо мной смеется, и я понял, что он прав и что Бог смеется не только надо мной. Он смеется над всеми. Мы знаем это, потому что иногда чудеса случаются посреди событий столь ужасных, что для них не находится слов. Это словно видение картины посреди зверства. А порой вдруг нечто ужасное врывается туда, где царила радость, например, чума, погубившая жену и детей человека, который был с ними так счастлив. Противоречия существуют везде. И в каком-то смысле, если отвлечься от человеческих чувств, это даже забавно. Сладкая горечь, горькая сладость! И очень смешная.– Наконец-то, – сказал Странник, окидывая меня пронзительным взглядом, на его крупном лице с густой лохматой бородой было написано откровенное восхищение.В этот миг подошел Моисей Сфорно, качая головой.– Боюсь, синьор Гебер прав и я мало чем могу ему помочь, – нахмурился он. – Прости меня, Лука! И вы простите, – сказал он Страннику.– Однако еще осталось время, – отозвался Гебер, поправляя черный балахон, и тоже подошел к нам.– Какая обидная утрата! – вздохнул Странник.
По вечерам я поздно возвращался в дом Сфорно. Столько тел надо было похоронить, что мы, могильщики, начинали копать за городскими стенами еще задолго до заката, а заканчивали уже к ночи. Госпожа Сфорно нисколько не скрывала, что ей неприятно мое присутствие, поэтому, отмывшись в сарае от могильного смрада, я как можно тише и незаметнее прокрадывался в дом и на кухню. Там я находил краюшку хлеба и кусок мягкого ароматного сыра или цыплячью грудку, приправленную специями. Иногда на столе стояла пряная белая фасоль, тушеная капуста и миска хлебного супа, а то и пикантное рагу из бобов, чеснока и помидоров, тарелка гороха, запеченного с маслом и петрушкой. Еще госпожа Сфорно готовила чудесный нежный омлет с артишоками. Она вообще была отличной кухаркой, хотя и строго соблюдала все правила еврейской кухни. Я всегда был ей благодарен за любое угощение, оставленное для меня. Я шустро хватал еду и бежал обратно в сарай. Там я доставал из тайника картину Джотто и смотрел на нее, заглатывая ужин, как голодный волчонок.Однажды, не насытившись тарелкой свежего шпината в оливковом масле, я снова вернулся в дом. На мне была только рубаха и штаны, и при тусклом свете лампы на комоде в прихожей я увидел, что Моше Сфорно идет за мной из сарая.Он был явно не в духе: понуренная голова, плечи ссутулены под плащом, который в темноте казался черным и огромным.– Чао, – пробормотал я.Он поднял голову и с грустной улыбкой махнул рукой.– Найдется у тебя для меня доброе слово, Лука? Я только что сказал человеку, что его жена и дети умирают от чумы и мне не под силу их вылечить. Единственное, что я мог ему посоветовать, – это постараться не заразиться, – прошептал он.– Ваша жена приготовила отличный шпинат, – в ответ прошептал я и пожал плечами.Что еще я мог сказать? Завтра мне хоронить добрых людей, которых он осматривал сегодня. Сфорно кивнул и пожелал мне спокойной ночи. Он начал подниматься по лестнице…– Моше? – позвал его тихий голос. – Caro, Милый (ит.) .
иди ко мне.Это была госпожа Сфорно, и голосок, долетевший сверху, был таким нежным и чувственным, что я покраснел. Старость и усталость слетели со Сфорно, как сброшенный плащ, и он словно распрямился. Он даже не оглянулся на меня, хотя наверняка знал, что я еще не ушел. Он улыбнулся и заспешил наверх. Я застыл как громом пораженный, когда представил себе, что меня так же позвала бы женщина и ее нежные теплые руки ждали бы моего появления. Я тотчас же решил, что однажды обязательно должен найти для себя такой сладкий голос, так же, как когда-то, много лет назад, я решил, что однажды обязательно улыбнусь так, как улыбался Джотто, – улыбкой мудрого смирения. Жизнь полна страданий, скорби и ужаса, но человек способен пережить все, что угодно, если вечером его встретит такой голос.
Шли месяцы, и жертв чумы становилось меньше. Однажды Рыжий пришел к Палаццо дель Капитано дель Пополо с черным нарывом на пухлой шее.– Нет, только не ты! – сник я.Он провел рукой по плотной щеке и почесал лысину на затылке.– Поневоле начинаешь задумываться: неужели все умрут? Исчезнут ли люди с лица земли, все до единого, покрывшись черными нарывами и харкая кровью? – Он улыбнулся, приоткрыв гнилой синий передний зуб. – Если эта чума убьет всех, если все умрут, то земля опустеет, не останется ни музыки, ни смеха, ни детей с их шутками. Тогда зачем все это? Мы любили, трудились и строили – а все зря.– Не все умрут, – возразил я, и он бросил на меня пронзительный взгляд.– Нет, тебя, Бастардо, чума не возьмет. А для меня это не так уж и плохо. Я наконец-то вернусь к своей семье, – пробормотал он. – Насколько я знаю свою жену, она сейчас ждет меня там, на небе, приготовив для меня десять важных дел, которые нужно сделать, а потом наградит меня нежными объятиями. И ручки моей дочки снова будут красивыми, она будет рассказывать мне шутки, смешные истории, которые ей нашептал на ушко сам святой Петр. Я готов принять свою участь. Я даже рад.– Пускай для тебя все так и исполнится, – сказал я, смирясь перед его кроткой покорностью.Я сам не мог бы так легко сдаться. Я пообещал себе, что буду бороться до конца. И не верил я в рай Рыжего, но коли его это утешало, а он был так добр ко мне, то мне оставалось только порадоваться за него.Спустя два дня он не пришел на работу, и я обыскал все улицы города, пока не нашел его тело на крыльце лавки, которая, казалось, когда-то процветала. На этой улице две лавки были даже открыты, и появился прохожий, он заглянул в окна, как будто решая, заходить туда или нет. Ставни в домах были открыты, колокола снова звали народ на службы и молитвы, а не только предупреждали население об эпидемии. Под солнечно-лазурным осенним небом, этот город серо-коричневых каменных дворцов, древнегреческих и римских статуй и мостов, время от времени заливаемых водами Арно, делал первый вздох, пробуждаясь к новой жизни.Но Рыжий не дышал. Его заплывшие кровью глаза остекленели и видели лишь пустоту. Наверное, он умер всего за несколько минут до моего прихода. Тело было еще теплое, а расширенные поры вокруг бубонов на лице еще гноились. Крепкую шею и сильные руки испещрили черные пятна, одежда на груди была запачкана блевотиной, а штаны – испражнениями. Он умер в муках. Жаль, что меня не было рядом, чтобы хоть немного облегчить его страдания.Я затащил его тело в лавку – просторную комнату с оштукатуренными стенами. Там было два длинных рабочих стола и много полок с краской для шерсти и маленькими рулонами ткани. На всем лежал толстый слой пыли, собравшийся за долгий период чумы. Я присел на скамью и долго смотрел на бездыханное тело Рыжего. По улице рысью проехала повозка, запряженная парой лошадей. Проскакали стражники, но я не боялся, что они ко мне привяжутся. Чума отступала, и они были заняты восстановлением города. Я вспомнил истории Рыжего о его жене и детях, которые он не раз повторял за эти месяцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
с сокровищами на спине! – гремел Странник. – Ты рыдал над властью сатаны и плоти и бранил ужасную войну добра и зла!– Это было б марта 1244 года, через день после того, как моя жена, друзья и прочие «совершенные» были заживо сожжены в начиненной дровами крепости. – Узкое и серьезное лицо Гебера исказилось гримасой боли. – Я до сих пор слышу во сне ее молитвы, потому что знаю: она молилась перед смертью.– Ересь навлекает самый убийственный гнев, – кивнул Странник, сжимая узкое плечо Гебера своей крупной рукой.Гебер глотнул воздуха, точно сдерживая слезы. У окна под столом стояла клетка, и два голубя, ударившись грудью о дверцу, выпорхнули на свободу и с воркованием полетели по комнате, мелькая в розоватом тумане.– В чем была причина? В том ли, что Папа ненавидел нашу веру, или в том, что он желал завладеть нашими сокровищами и распространить свою власть на всю эту землю? – горько произнес Гебер. – Лангедок жил в богатстве и изобилии, славясь образованностью и терпимостью, распространяя катарские идеи на Фландрию, Шампань и Мюнхен. Церковь не пожелала это терпеть. Вера тут была ни при чем! Как всегда, речь шла о светской власти!– Так вы знакомы? – вмешался я.Войдя в комнату, я подошел к беседующим и перевел взгляд с одного на другого. Они были полностью поглощены друг другом и глядели друг на друга с непередаваемым восхищением. Воздух между ними накалился от старых воспоминаний и свежих впечатлений, обсуждаемых мыслей и общих шуток. Стоило прищуриться, и я бы увидел протянувшиеся между ними золотые нити магической близости… Я моргнул, и видение исчезло. Передо мной вновь стояли два человека, знавшие друг друга в далеком прошлом и хранившие каждый общую тайну, а я, как всегда, оказался третьим лишним, который со стороны наблюдает чужие теплые отношения.– Я слышал… как ты там себя теперь зовешь, мой «совершенный» друг? – спросил Странник с нескрываемой нежностью в голосе.– Гебер.Странник засмеялся.– Абу Муса ибн Хайян был бы в восторге!– Может быть, да, а может, и нет. – Лицо Гебера смягчилось и больше не выражало такой муки, его губы тронула нерешительная улыбка. – Я разработал кое-какие принципы, которые он вряд ли бы одобрил, хотя, конечно, я не знал его так хорошо, как ты. Ну а ты, проказливый странник, взял себе какое-нибудь имя?– Ни за что! Ни за что не позволю другим обрести надо мной магическую власть, – серьезно ответил Странник, и я в первый раз услышал, как он не ушел от прямого ответа. – Гебер, позволь представить тебе моего хорошего друга, доктора Моше Сфорно.– Для меня большая честь познакомиться со всяким другом Странника, – улыбнувшись, произнес Сфорно, а потом посерьезнел, сразу став похожим на свою дочь Рахиль в минуту сосредоточенности.– Рад встрече, доктор. Вы пришли по просьбе Луки, – сказал Гебер, глянув на меня.– Он сказал, что его друг болен, – кивнул Сфорно, и его глаза устремились на шею Гебера. – Вижу, и вас чума прихватила.– Я не хочу, чтобы вы умерли, – сказал я Геберу. – Синьор Сфорно – самый лучший врач!Гебер вздохнул и погрозил мне тощим, запачканным в чернилах пальцем.– Ты слишком много на себя берешь, парень! Не стоило тратить время на меня, доктор. Мне уже ничто не поможет. Хотя я несказанно рад встретить старого друга!Он крепко сжал руку Странника.– И как я сразу не догадался, что этот мальчишка именно с тобой время проводит! – воскликнул Странник. – Он возвращается от тебя таким надутым от чванства, каким вряд ли можно сделаться от таскания трупов!– Я не чванюсь! – горячо возразил я. – Я выполняю достойную работу!– В мире полно нахальных мальчишек, и это доказывает мне, что я был прав в своих убеждениях, полагая, что зло равносильно добру, – сухо ответил Гебер. – А именно этот нахальный мальчишка убедил меня в том, что одному времени вряд ли удастся вбить что-то в эту упрямую башку!– Чего-чего, а времени у него будет достаточно, чтобы это узнать, – добавил Странник даже с какой-то радостью. – Жаль, я раньше не знал, что ты во Флоренции!– Инквизиция сожгла на костре Чекко д'Асколи всего двадцать лет назад, – сказал Гебер, разведя руками. – Хороший он был парень, хотя не стоило трубить на весь свет, что Вифлеемская звезда – обыкновенное явление природы. Священники берегут свои чудеса. Они разожгли большой костер на площади перед дворцом Капитано дель Пополо и радовались, глядя, как пламя выпаривает плоть и жир с его костей. Алхимикам лучше сидеть тихо и не высовывать носа.– Но я бы хотел встретить тебя пораньше, – грустно возразил Странник, не отрывая глаз от черного пятна у Гебера на горле.– Прошу вас, подойдите поближе к окну, я вас осмотрю при свете, синьор Гебер, – попросил Сфорно и мягко подвел Гебера к окну. – Я прощупаю ваш пульс, а вы расскажете всю историю по порядку. У вас в ночном горшке не осталась моча? Я и на нее хотел бы взглянуть.– Сердце мое бьется, история моя – это крепкое здоровье до того момента, когда меня настигла чума. А моча у меня вонючая, как у любого, на кого напала черная смерть, – проворчал Гебер.Мне показалось, что Сфорно еле сдержал улыбку.– Думаю, ваша история немного сложнее. Вам и правда больше ста лет? Неужели алхимики изобрели-таки эликсир жизни?– Даже сам Гермес Трисмегист Гермес Трисмегист (Трижды Величайший) – легендарный ученый, оккультист, алхимик и астролог.
повелевал использовать разум, чтобы достичь бессмертия, – кивнул Гебер.Он сел на скамью у окна, а Сфорно склонился над ним и заглянул ему в глаза и горло. Их тихий разговор не был предназначен для посторонних ушей.Странник подошел к иллюстрированной рукописи, которую читал Гебер, и я, любопытствуя, тоже последовал его примеру.– Каждое слово излучает множество лучей, – сказал Странник, пробегая толстым указательным пальцем по изящно расписанной странице.Цветы и маленькие животные вздрагивали под его касанием.– Знаешь ли ты, Бастардо, цепляющийся за свое имя, что это за слово? – Он указал в текст.– Пан-та-ре-я , Panta rhei – «Все течет, все изменяется» – слова древнегреческого философа Гераклита.
– по слогам прочитал я.– Все течет, – произнес Странник и раскинул мясистые руки, как бы обозначая весь необъятный мир и чуть не порвав при этом движении бечевку, которой подпоясал свой серый балахон на большом брюхе. – Даже твое чтение. Ты должен быть благодарен дочери Моше, хотя, если ее мать узнает о том, чем вы с ней занимались, могут возникнуть неприятности. Впрочем, Лие Сфорно некого винить, кроме себя. Вот что выходит, когда учишь грамоте женщин!– А мы ничем и не занимались, – сухо ответил я, хотя у меня перед глазами возникли губы Рахили. – Рахиль честная девушка.Я придвинулся к следующему столу и дотронулся до пирамидки из плоских серых камней, которые лежали подле горстки каштанов и разложенных рядком высушенных яблочных сердцевин. На сердцевинах были вырезаны лица. Рядом с ними лежала крошечная сморщенная голова – и она была так похожа на человеческую, что я даже чуть было не поверил, будто она действительно принадлежит маленькому человечку. Никогда не угадать, что найдешь на столе у Гебера. Я всегда обнаруживал нечто новое и диковинное и никогда не встречал дважды один и тот же предмет. И где только Гебер доставал эти вещи? А может, просто сам создавал в перегонных кубах и колбах по своему желанию? Я спросил:– Почему вы зовете синьора Гебера «совершенным»?– А почему бы тебе самому у него не спросить? – улыбнулся Странник, перевернув страницу рукописи.Блеснул золоченый край белой пергаментной страницы, когда она встала вертикально и тут же упала.– Кто я такой, чтобы судить о чьем-то совершенстве? Разве я похож на живое воплощение того, кто вершит божественный суд?– Пожалуй, нет, – вздохнул я, и мне очень захотелось, чтобы Странник хоть раз просто ответил на мои вопросы, а не метал в ответ другие, как камни, которые должны разбить вдребезги стеклянные ящички моей головы.– Ответ неверный, – тут же возразил он. – Кто же я, если не живое воплощение Божества? Я живое воплощение всех десяти сефирот, священных эманации или атрибутов Бога, как и все люди, и каждый из нас создан как Адам Кадмон Совершенный человек в учении каббалы.
по образу и подобию Божьему.– Вы говорите затверженными фразами, как церковный ханжа, – рассерженно ответил я. – А что священники знают о Боге? Не думаю, что хоть что-то! Да и откуда им? Откуда кому-то вообще знать о Нем? Мне кажется, нам известно только то, что Бог смеется. Великий мастер когда-то давно сказал мне, что Бог надо мной смеется, и я понял, что он прав и что Бог смеется не только надо мной. Он смеется над всеми. Мы знаем это, потому что иногда чудеса случаются посреди событий столь ужасных, что для них не находится слов. Это словно видение картины посреди зверства. А порой вдруг нечто ужасное врывается туда, где царила радость, например, чума, погубившая жену и детей человека, который был с ними так счастлив. Противоречия существуют везде. И в каком-то смысле, если отвлечься от человеческих чувств, это даже забавно. Сладкая горечь, горькая сладость! И очень смешная.– Наконец-то, – сказал Странник, окидывая меня пронзительным взглядом, на его крупном лице с густой лохматой бородой было написано откровенное восхищение.В этот миг подошел Моисей Сфорно, качая головой.– Боюсь, синьор Гебер прав и я мало чем могу ему помочь, – нахмурился он. – Прости меня, Лука! И вы простите, – сказал он Страннику.– Однако еще осталось время, – отозвался Гебер, поправляя черный балахон, и тоже подошел к нам.– Какая обидная утрата! – вздохнул Странник.
По вечерам я поздно возвращался в дом Сфорно. Столько тел надо было похоронить, что мы, могильщики, начинали копать за городскими стенами еще задолго до заката, а заканчивали уже к ночи. Госпожа Сфорно нисколько не скрывала, что ей неприятно мое присутствие, поэтому, отмывшись в сарае от могильного смрада, я как можно тише и незаметнее прокрадывался в дом и на кухню. Там я находил краюшку хлеба и кусок мягкого ароматного сыра или цыплячью грудку, приправленную специями. Иногда на столе стояла пряная белая фасоль, тушеная капуста и миска хлебного супа, а то и пикантное рагу из бобов, чеснока и помидоров, тарелка гороха, запеченного с маслом и петрушкой. Еще госпожа Сфорно готовила чудесный нежный омлет с артишоками. Она вообще была отличной кухаркой, хотя и строго соблюдала все правила еврейской кухни. Я всегда был ей благодарен за любое угощение, оставленное для меня. Я шустро хватал еду и бежал обратно в сарай. Там я доставал из тайника картину Джотто и смотрел на нее, заглатывая ужин, как голодный волчонок.Однажды, не насытившись тарелкой свежего шпината в оливковом масле, я снова вернулся в дом. На мне была только рубаха и штаны, и при тусклом свете лампы на комоде в прихожей я увидел, что Моше Сфорно идет за мной из сарая.Он был явно не в духе: понуренная голова, плечи ссутулены под плащом, который в темноте казался черным и огромным.– Чао, – пробормотал я.Он поднял голову и с грустной улыбкой махнул рукой.– Найдется у тебя для меня доброе слово, Лука? Я только что сказал человеку, что его жена и дети умирают от чумы и мне не под силу их вылечить. Единственное, что я мог ему посоветовать, – это постараться не заразиться, – прошептал он.– Ваша жена приготовила отличный шпинат, – в ответ прошептал я и пожал плечами.Что еще я мог сказать? Завтра мне хоронить добрых людей, которых он осматривал сегодня. Сфорно кивнул и пожелал мне спокойной ночи. Он начал подниматься по лестнице…– Моше? – позвал его тихий голос. – Caro, Милый (ит.) .
иди ко мне.Это была госпожа Сфорно, и голосок, долетевший сверху, был таким нежным и чувственным, что я покраснел. Старость и усталость слетели со Сфорно, как сброшенный плащ, и он словно распрямился. Он даже не оглянулся на меня, хотя наверняка знал, что я еще не ушел. Он улыбнулся и заспешил наверх. Я застыл как громом пораженный, когда представил себе, что меня так же позвала бы женщина и ее нежные теплые руки ждали бы моего появления. Я тотчас же решил, что однажды обязательно должен найти для себя такой сладкий голос, так же, как когда-то, много лет назад, я решил, что однажды обязательно улыбнусь так, как улыбался Джотто, – улыбкой мудрого смирения. Жизнь полна страданий, скорби и ужаса, но человек способен пережить все, что угодно, если вечером его встретит такой голос.
Шли месяцы, и жертв чумы становилось меньше. Однажды Рыжий пришел к Палаццо дель Капитано дель Пополо с черным нарывом на пухлой шее.– Нет, только не ты! – сник я.Он провел рукой по плотной щеке и почесал лысину на затылке.– Поневоле начинаешь задумываться: неужели все умрут? Исчезнут ли люди с лица земли, все до единого, покрывшись черными нарывами и харкая кровью? – Он улыбнулся, приоткрыв гнилой синий передний зуб. – Если эта чума убьет всех, если все умрут, то земля опустеет, не останется ни музыки, ни смеха, ни детей с их шутками. Тогда зачем все это? Мы любили, трудились и строили – а все зря.– Не все умрут, – возразил я, и он бросил на меня пронзительный взгляд.– Нет, тебя, Бастардо, чума не возьмет. А для меня это не так уж и плохо. Я наконец-то вернусь к своей семье, – пробормотал он. – Насколько я знаю свою жену, она сейчас ждет меня там, на небе, приготовив для меня десять важных дел, которые нужно сделать, а потом наградит меня нежными объятиями. И ручки моей дочки снова будут красивыми, она будет рассказывать мне шутки, смешные истории, которые ей нашептал на ушко сам святой Петр. Я готов принять свою участь. Я даже рад.– Пускай для тебя все так и исполнится, – сказал я, смирясь перед его кроткой покорностью.Я сам не мог бы так легко сдаться. Я пообещал себе, что буду бороться до конца. И не верил я в рай Рыжего, но коли его это утешало, а он был так добр ко мне, то мне оставалось только порадоваться за него.Спустя два дня он не пришел на работу, и я обыскал все улицы города, пока не нашел его тело на крыльце лавки, которая, казалось, когда-то процветала. На этой улице две лавки были даже открыты, и появился прохожий, он заглянул в окна, как будто решая, заходить туда или нет. Ставни в домах были открыты, колокола снова звали народ на службы и молитвы, а не только предупреждали население об эпидемии. Под солнечно-лазурным осенним небом, этот город серо-коричневых каменных дворцов, древнегреческих и римских статуй и мостов, время от времени заливаемых водами Арно, делал первый вздох, пробуждаясь к новой жизни.Но Рыжий не дышал. Его заплывшие кровью глаза остекленели и видели лишь пустоту. Наверное, он умер всего за несколько минут до моего прихода. Тело было еще теплое, а расширенные поры вокруг бубонов на лице еще гноились. Крепкую шею и сильные руки испещрили черные пятна, одежда на груди была запачкана блевотиной, а штаны – испражнениями. Он умер в муках. Жаль, что меня не было рядом, чтобы хоть немного облегчить его страдания.Я затащил его тело в лавку – просторную комнату с оштукатуренными стенами. Там было два длинных рабочих стола и много полок с краской для шерсти и маленькими рулонами ткани. На всем лежал толстый слой пыли, собравшийся за долгий период чумы. Я присел на скамью и долго смотрел на бездыханное тело Рыжего. По улице рысью проехала повозка, запряженная парой лошадей. Проскакали стражники, но я не боялся, что они ко мне привяжутся. Чума отступала, и они были заняты восстановлением города. Я вспомнил истории Рыжего о его жене и детях, которые он не раз повторял за эти месяцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64