– От тебя воняет богатством и тайноведением, как будто ты налетел на древо жизни и сбил с него яблоко. Набил себе шишку, удачливый волчонок?– Сегодня вокруг меня было все, что угодно, кроме жизни и бессмертия, – устало ответил я. – И ничего мне на голову не падало. Видите, шишек нет.Я наклонил голову и провел намыленной ладонью по своей голове.– Это слишком буквально! Ничего, потом обнаружится, – усмехнулся себе под нос Странник, а когда я снова поднял голову, его уже не было, но его смех все еще звенел по сараю. ГЛАВА 9 На следующее утро, проснувшись, я увидел, что надо мною стоит Рахиль. Ее темно-каштановые волосы были аккуратно зачесаны назад и собраны в одну длинную косу, которую девочка уложила узлом на затылке, чтобы подчеркнуть длинную, белую и стройную шейку. На девочке было простая желтая джорнея без рукавов поверх зеленой юбки «гонны».– Я буду учить тебя читать и писать, Лука Бастардо, – сказала она со свойственной ей серьезностью.В тонкой ручке была маленькая деревянная доска с выдолбленными на ней закорючками. В другой – восковая табличка.– Вставай. Мы приступим сейчас же.– Прямо сейчас? – Я медленно привстал, спихнув жирную серую сарайную кошку, и смахнул с лица налипшие соломинки.В жемчужно-сером воздухе стояла прохлада, словно солнце уже приблизилось к кромке горизонта, но еще не показывалось.– А твоя мама знает?– Папа знает. Пойдем к окну, там лучше видно. У нас мало времени перед завтраком, а я хочу показать тебе все буквы. Папа говорит, ты умный и быстро схватываешь. Вот и проверим. Я хоть и девочка, но умею учить. Я научила Сару читать, а сейчас учу Мириам.Она отошла к окошку и села. Я отбросил одеяло и сел рядом, но не слишком близко. Ее присутствие меня волновало. Она была еще девочкой, но уже на пороге юности, вокруг нее словно витал аромат розы. Сплошная мягкость округлых линий, мягкость рыжевато-каштановых волос, но совсем не мягкая уверенность поведения. Я не привык к таким девочкам, как она. Я вообще к девочкам не привык. И с каждой секундой меня все больше одолевала неловкость.– Твой отец сказал, я умный? – спросил я.Я был польщен таким отзывом, но занервничал еще больше: ведь теперь мне придется оправдать похвалу. Это что-то новое. Никто прежде не ожидал от меня ничего путного. Сильвано не видел во мне ничего хорошего. Джотто хорошее находил. Клиенты ждали от меня только удовлетворения своих желаний.– Угу, папа думает, ты – потерянный сын дворянина. Садись сюда, а то не будет видно, – приказала она, указывая на место ближе к себе.Я замялся, но она снова указала, на этот раз властно, и я осторожно придвинулся поближе. Она вытянула доску так, чтобы я видел ее.– Это la tavola. Доска (ит.) .
Я покажу тебе буквы, а ты перепишешь их на восковую табличку вот этим. – Она показала мне какой-то маленький инструмент, похожий на заточенную палочку. – У меня нет пера, чернильницы и пергамента, так что обойдешься этим.– Переписать? – спросил я, глядя ей в рот. Губки у нее были розовые и полные.– А как иначе ты их выучишь? – удивилась она и пожала плечами. – Я научу тебя ротунде, это простейшая форма письма.– Ротунда?– Да, потому что буквы круглые! – огрызнулась она, и я понял, что ее терпение уже на исходе.Я отвел глаза от ее розовых губ, которые меня отвлекали, и сосредоточился на азбуке, распрямив плечи и втянув живот. Девочка продолжила:– Когда испишешь всю восковую табличку, разгладь ее снова.– Испишу табличку? – тупо повторил я.Она язвительно посмотрела исподлобья, совсем как госпожа Сфорно.– Уж лучше пусть папино мнение о тебе будет более верным, чем мамино, но пока ты меня не впечатляешь, хоть у тебя и золотистые волосы. Может, ты потерянный сын идиота.– Я буду стараться.– Посмотрим. А теперь – вот алфавит. – Она указала на закорючки.– Это крестик, – сказал я, ткнув в первый значок азбуки. Я обрадовался, что хоть что-то знаю, однако удивился, увидев знак креста в еврейском доме.– Я думал, евреи не чтят крест.– Христиане думают, стоит показать нам достаточно крестов, и мы чудесным образом увидим их истину, забудем веру наших предков и обратимся в христианство, – произнесла Рахиль, изящно скривив губки. – Итак, для каждого звука в алфавите есть буква. Начнем с твоего имени. С какого звука оно начинается?– Бас? – предположил я.– Твое имя не Бастардо, и это был не один звук, а несколько, – возразила она. – Подумай еще раз!– Мое имя Бастардо, – в свою очередь возразил я, хотя и мягким тоном, потому что хотел ей угодить.Было что-то приятное и уютное во всей этой мягкости. И это несмотря на то, что она была не лучшего мнения обо мне!– Неправда, это прозвище, потому что у тебя нет родителей.– Это мое единственное имя.– Неверно. Внимательней, Л-лука! – произнесла она, подчеркивая первый звук.– Л-л? – предположил я.– Правильно! Это буква «л». А вот как она выглядит. – Она показала, где искать в азбуке букву «л». – А теперь напиши сам.Она положила восковую табличку мне на колени и вложила в руку острый инструмент. Я снова вместо руки уставился на ее розовые губы и тут же выронил инструмент. Она недовольно поцокала.– Я подниму, – торопливо буркнул я и нырнул к полу.Табличка взлетела в воздух, и Рахиль поймала ее, нетерпеливо вскрикнув, пока я шарил по полу в поисках палочки для письма. Потом я сел, по-дурацки улыбаясь до ушей.– Вот она!Урок продолжался недолго, но это было ужасно. Я все делал неверно. Каждый раз, пытаясь переписать буквы, я ронял табличку или инструмент или болтал какую-нибудь глупость. Я то и дело переписывал ее маленькие аккуратные буковки шиворот-навыворот, почему – сам не понимал. Моя рука своевольно выворачивала их в другую сторону, и Рахиль не переставала цокать. Под конец я уже просто корчился от отчаяния. Для меня это был первый урок, открывший мне власть женщины над мужчиной, хотя наша мужская власть над миром и кажется безраздельной. Неодобрение женщин лишает мужественности лучших из мужей. Позднее мне пришлось столкнуться с величайшей силой, которой владеют женщины, – любовью. Но это случилось больше века спустя, а в тот день, когда насмешник Бог достаточно натешился своей шуткой, урок наконец-то подошел к концу. Рахиль вздохнула и сунула доску с табличкой под мышку.– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.– Это вам… – начал я.– Тсс! – приказал он.Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.– Ты знаешь, что я делаю?– Это золото? – вместо ответа спросил я.– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования Отделение благородных металлов от свинца путем окислительного плавления.
и цементации, Процесс извлечения металлов из растворов химическим восстановлением более электроотрицательными металлами.
– ответил он.– А?– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.– Зачем?– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию, Соединительная оболочка, покрывающая органы, сосуды, нервы и образующая футляры для мышц у позвоночных животных и человека.
мышцы и скелет.Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.– А зачем вы делаете препарирование собаки?– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как за каменной стеной. Я подошел к другому столу, где лежала кучка перьев. Бурые, серые, красные и черные лежали вдоль длинных зеленых, а с их концов на меня таращились какие-то синие глаза. Природа вечно на меня таращилась.– Вы правда можете превратить обычный металл в золото?– Любой хороший алхимик это может, – небрежно ответил он. – Собаку обучи алхимии – и она сможет.– Я тоже хочу научиться!– Не все сразу. Сначала надо решить более важные проблемы. Пока я стою тут, меня пожирает чума. Я хочу создать идеальный философский камень… Я хочу воскрешать мертвых, сотворить гомункулуса Человекоподобное существо, искусственно созданное в лаборатории алхимика.
и получить власть над природой, чтобы предотвратить хаос. В этом назначение алхимии!Он говорил с таким пылом и рвением и его слова были так не похожи на благочестивые пошлости, изрекаемые священниками, многие из которых были ложью, что меня это заинтриговало.– А разве природа это не все? Как можно ее покорить? – спросил я.– Многие с тобой согласятся: «Искусство столь голословно и лишено мастерства, что ему никогда не удастся оживить розу или сделать ее естественной… Ему никогда не достичь совершенства Природы, пусть мастер положит на это всю жизнь…» – Гебер мне подмигнул. – Так говорится в истории о любви к розе.– Я мог бы полюбить розу, – сказал я, представив чудесную алую розу, вроде таких, какие держали в скрытых под перчатками руках благородные барышни на рынке. – За цвет, аромат и нежность ее лепестков.– Но разве ты не любишь ее больше, когда она нарисована? Словно бы живая, но даже лучше, потому что к ней приложено искусство художника? – не унимался Гебер, и я вздрогнул, когда мне представилось, что он каким-то образом может знать о моих мысленных путешествиях.Он продолжил:– Ошибка в твоей логике, если это можно назвать логикой, заключается в том, что ты отделяешь мой труд от труда природы. Я по сути выполняю вместе с природой ее работу, подчиняя ее себе: «Госпожа Природа столь сострадательна и добра, что, видя, как Порочность, объединившись с Завистливой смертью, вместе губят творения, вышедшие из ее мастерской, она без устали продолжает готовить отливки и выковывать новые произведения, постоянно обновляя жизнь в новом поколении».– Если бы Джотто рисовал розы, я бы любил их больше, – признался я. – Но Джотто обращался к природе в поисках священного и греховного. Он списывал с природы образы людей такими, какими они были в реальной жизни. Каким Господь сотворил человека. Отчасти поэтому его картины обладают такой силой и святостью.– Но и алхимия – не дьявольское искусство, – ответил Гебер. – Хотя ему сопутствуют демоны, как и всему в этой жизни, даже святым… Многие живописцы покупали у меня свои краски, чтобы списывать природу еще ярче. Даже великий Джотто.– Вы знали Джотто? Он приходил сюда? А у вас есть его работы? – Эти слова неудержимо вырвались у меня сами собой, на мгновение я почувствовал рядом присутствие мастера, вспомнил его шутки, его добродушие, и сердце мое радостно взволновалось.– Я хорошо знал его, как и ты. – Гебер загадочно улыбнулся, и у меня между лопатками в который уж раз поползли мурашки.Откуда этому Геберу столько обо мне известно?– Бастардо! Бастардо! – донесся с улицы слабый голос Рыжего.Я сказал ему, что буду здесь во время перерыва.– Вы просили меня что-нибудь принести. Вот! – Я показал ему заостренную палочку и положил ее на стол рядом с перьями.– Острая палочка?– Для переписывания букв на восковой табличке. Это задание – адская мука на земле, – сказал я, едва сдержав стон, когда в голове всплыло беспощадное лицо Рахили. Учительница она была строгая.– Своего рода алхимический дар, потому что он связан с превращением, – улыбнулся Гебер, с довольным и слегка удивленным видом. – Мысли превращаются в знаки, которые снова становятся высказанными словами и мыслями. Глубочайшая алхимия…– Бастардо! Стражники! – тревожно повторил Рыжий. Я помахал на прощание и слетел вниз по лестнице. Рыжий ждал меня на крыльце у дверей. Взъерошив рукой жесткие рыжие волосы на лысеющем затылке, он махнул рукой: мол, пора и за работу. Плечом к плечу мы заспешили к двум телам на булыжной мостовой – на этот раз нам попались два кондотьера. Нас догнали три конных стражника. Двое, ехавшие впереди, уставились на меня, а я с демонстративной дерзостью уставился на них в ответ. Теперь я свободен. Я не должен прятать глаза и робко убираться прочь, как провинившийся пес, при первом приближении стражей порядка. Моя смелость, похоже, сбила их с толку, и они отступили. Третий, ехавший сзади, подвел ко мне свою гарцующую лошадь и плюнул в меня. Я поднял голову и увидел перед собой хорошо знакомое узкое лицо. На какой-то миг я рассвирепел и пришел в ужас оттого, что какой-нибудь жестокий алхимик мог соединить пневму покойного Сильвано с его телом. Затем я понял, что это был Николо Сильвано, одетый в красную мантию магистрата с нарядным воротником вокруг шеи.– Похоже, городу и правда позарез нужны стражники, раз они набирают на службу таких подонков, как ты, – презрительно усмехнулся я, даже не отерев со щеки плевок.– Есть в тебе что-то от колдуна, Бастардо, – прошипел Николо. – Мой убитый отец часто говорил, что с тобой что-то не так. Ты выглядишь слишком молодо для своих лет, и ты слишком силен. Ни один нормальный мальчик не смог бы так убить его… Я всем о тебе рассказываю, и мы за тобой наблюдаем!Он пришпорил лошадь и затрусил прочь, сопровождаемый двумя стражникамм. В ярости я подобрал с земли камень и швырнул ему вслед.– Осторожно, Бастардо! – предупредил Рыжий. – Николо Сильвано – твой враг. Вместе с чумой приходит страх, и люди запросто убьют любого, кого заподозрят в колдовстве.Я пожал плечами, подавив злость. Подхватив под мышки по обезображенному бубонами трупу, мы отволокли их к одной из многочисленных куч сваленных грудой тел.
Следующие несколько недель прошли в устоявшемся ритме. Рахиль будила меня перед рассветом и учила грамоте, точнее, пыталась учить. Я обладал даром запоминать на слух или подражать голосам и никогда не забывал увиденную хоть однажды картину или скульптуру, но значение нарисованных ею закорючек оставалось для меня тайной. Я никак не мог усвоить, что процарапанные на воске черточки что-то означали: ведь это были не картины, которые можно увидеть, и не звуки, которые можно услышать. Я вечно забывал, что они обозначают. Рахиль приходила в отчаяние от моего тугодумия, и она начала щипать меня изящными крепкими пальчиками, если я, забывая, как правильно пишется буква, изображал ее наоборот, что случалось почти постоянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Я покажу тебе буквы, а ты перепишешь их на восковую табличку вот этим. – Она показала мне какой-то маленький инструмент, похожий на заточенную палочку. – У меня нет пера, чернильницы и пергамента, так что обойдешься этим.– Переписать? – спросил я, глядя ей в рот. Губки у нее были розовые и полные.– А как иначе ты их выучишь? – удивилась она и пожала плечами. – Я научу тебя ротунде, это простейшая форма письма.– Ротунда?– Да, потому что буквы круглые! – огрызнулась она, и я понял, что ее терпение уже на исходе.Я отвел глаза от ее розовых губ, которые меня отвлекали, и сосредоточился на азбуке, распрямив плечи и втянув живот. Девочка продолжила:– Когда испишешь всю восковую табличку, разгладь ее снова.– Испишу табличку? – тупо повторил я.Она язвительно посмотрела исподлобья, совсем как госпожа Сфорно.– Уж лучше пусть папино мнение о тебе будет более верным, чем мамино, но пока ты меня не впечатляешь, хоть у тебя и золотистые волосы. Может, ты потерянный сын идиота.– Я буду стараться.– Посмотрим. А теперь – вот алфавит. – Она указала на закорючки.– Это крестик, – сказал я, ткнув в первый значок азбуки. Я обрадовался, что хоть что-то знаю, однако удивился, увидев знак креста в еврейском доме.– Я думал, евреи не чтят крест.– Христиане думают, стоит показать нам достаточно крестов, и мы чудесным образом увидим их истину, забудем веру наших предков и обратимся в христианство, – произнесла Рахиль, изящно скривив губки. – Итак, для каждого звука в алфавите есть буква. Начнем с твоего имени. С какого звука оно начинается?– Бас? – предположил я.– Твое имя не Бастардо, и это был не один звук, а несколько, – возразила она. – Подумай еще раз!– Мое имя Бастардо, – в свою очередь возразил я, хотя и мягким тоном, потому что хотел ей угодить.Было что-то приятное и уютное во всей этой мягкости. И это несмотря на то, что она была не лучшего мнения обо мне!– Неправда, это прозвище, потому что у тебя нет родителей.– Это мое единственное имя.– Неверно. Внимательней, Л-лука! – произнесла она, подчеркивая первый звук.– Л-л? – предположил я.– Правильно! Это буква «л». А вот как она выглядит. – Она показала, где искать в азбуке букву «л». – А теперь напиши сам.Она положила восковую табличку мне на колени и вложила в руку острый инструмент. Я снова вместо руки уставился на ее розовые губы и тут же выронил инструмент. Она недовольно поцокала.– Я подниму, – торопливо буркнул я и нырнул к полу.Табличка взлетела в воздух, и Рахиль поймала ее, нетерпеливо вскрикнув, пока я шарил по полу в поисках палочки для письма. Потом я сел, по-дурацки улыбаясь до ушей.– Вот она!Урок продолжался недолго, но это было ужасно. Я все делал неверно. Каждый раз, пытаясь переписать буквы, я ронял табличку или инструмент или болтал какую-нибудь глупость. Я то и дело переписывал ее маленькие аккуратные буковки шиворот-навыворот, почему – сам не понимал. Моя рука своевольно выворачивала их в другую сторону, и Рахиль не переставала цокать. Под конец я уже просто корчился от отчаяния. Для меня это был первый урок, открывший мне власть женщины над мужчиной, хотя наша мужская власть над миром и кажется безраздельной. Неодобрение женщин лишает мужественности лучших из мужей. Позднее мне пришлось столкнуться с величайшей силой, которой владеют женщины, – любовью. Но это случилось больше века спустя, а в тот день, когда насмешник Бог достаточно натешился своей шуткой, урок наконец-то подошел к концу. Рахиль вздохнула и сунула доску с табличкой под мышку.– На сегодня хватит, дурачок, в смысле, Бастардо, – сказала она, закатив глаза. – Завтра попробуем еще. Может, у тебя лучше получится.– А может, послезавтра? – с надеждой заикнулся я. – Мне нужен отдых. Читать оказалось сложнее, чем я думал.– Тебе надо усердно учиться, а не отдыхать! – фыркнула она и выпорхнула из сарая, оставив меня с острым инструментом, зажатым в потной ладони. Я посмотрел на него и вспомнил о Гебере, который просил меня что-нибудь ему принести. Теперь я знал что.
Дверь в жилище Гебера распахнулась, и оттуда просочились струйки синеватого дыма, перевитые, словно пальцы, выставленные против дурного глаза. Войдя, я остановился перед одним из длинных столов, заваленных всякой всячиной, у которого стоял сам Гебер.– Это вам… – начал я.– Тсс! – приказал он.Я спрятал инструмент за пояс своих штанов и стал внимательно наблюдать, как он осторожно льет золотистую жидкость из нагретого горшочка в холодный. Горячий горшочек он держал толстыми кожаными перчатками с дополнительными кожаными подушечками на каждом пальце.– Ты знаешь, что я делаю?– Это золото? – вместо ответа спросил я.– Оно желтое, тяжелое, блестящее, ковкое и обладает способностью выдерживать аналитические опыты купелирования Отделение благородных металлов от свинца путем окислительного плавления.
и цементации, Процесс извлечения металлов из растворов химическим восстановлением более электроотрицательными металлами.
– ответил он.– А?– Это золото, – кивнул он. – Я собираюсь очистить его азотной кислотой.– Зачем?– Думайте, юноша! Для чего нужно очищение? Для того чтобы растворить примеси, быстро достичь природного совершенства… Очисти меня, о Боже, всели в меня чистый дух, – пробормотал он.Его очки сползли вниз по вспотевшему носу.– Помнишь, что я говорил тебе вчера о назначении алхимии? Или, может, опять будешь только мычать?– Высказали: «Алхимия ищет то, чего еще не существует, это искусство перемен, поиск божественной силы, скрытой в предметах», – процитировал я.– Замечательно! Уже не мычание! Ты понял, что только что сказал?– Нет. И все утро я выставлял себя круглым дураком перед девчонкой, которая думает, будто все знает, так что с меня хватит отвечать на вопросы, – угрюмо сказал я.– Красивая девчонка? – с усмешкой поинтересовался Гебер.Я кисло скривился и отошел к столу у окна. Над столом колыхались тонкие занавески. На нем лежала маленькая черно-белая собачка с отрезанными ногами, вспоротая от горла до промежности; кожа была искусно приколота булавками вокруг тела, чтобы под ней видны были мышцы. Меня заинтересовало то, как эти мышцы сжимались и разжимались, а еще толстые вены бежали по ним, будто реки по холмам.– Вы распороли эту собаку, чтобы увидеть, что у нее внутри?– Да, только ничего не трогай, – предупредил Гебер. – Это называется «препарирование». Я начал с того, что вскрыл кожу, а потом буду по очереди изучать фасцию, Соединительная оболочка, покрывающая органы, сосуды, нервы и образующая футляры для мышц у позвоночных животных и человека.
мышцы и скелет.Он потянулся за стеклянной склянкой с жидкостью и взглянул на нее, будто бы взвешивая на глаз.– А зачем вы делаете препарирование собаки?– У меня осталось еще столько всего неизученного, что даже ста пятидесяти лет на все не хватило, – вздохнул он.– Неужели вам так много лет? – изумленно спросил я. – Как такое возможно?– А как возможно, что человек почти в тридцать лет похож на тринадцатилетнего мальчика? – Гебер метнул в меня взгляд, оторвавшись от своего золота. – Думающий человек всегда сначала задумается о себе. А мое время уже на исходе.– Может, врач сумеет вам помочь, – предложил я, увиливая от темы возраста и времени.Мне не раз ставили в упрек мою затянувшуюся юность, и я не хотел, чтобы и сейчас меня настигло чувство смущения, стыда и мучительное знание того, что я не такой, как все, – изгой. Я хотел сосредоточиться на Гебере и на том, чему он мог меня научить: как из простого металла сделать золото. С таким умением человек всегда будет надежно обеспечен, потому что, имея достаточно золота, ты всегда как за каменной стеной. Я подошел к другому столу, где лежала кучка перьев. Бурые, серые, красные и черные лежали вдоль длинных зеленых, а с их концов на меня таращились какие-то синие глаза. Природа вечно на меня таращилась.– Вы правда можете превратить обычный металл в золото?– Любой хороший алхимик это может, – небрежно ответил он. – Собаку обучи алхимии – и она сможет.– Я тоже хочу научиться!– Не все сразу. Сначала надо решить более важные проблемы. Пока я стою тут, меня пожирает чума. Я хочу создать идеальный философский камень… Я хочу воскрешать мертвых, сотворить гомункулуса Человекоподобное существо, искусственно созданное в лаборатории алхимика.
и получить власть над природой, чтобы предотвратить хаос. В этом назначение алхимии!Он говорил с таким пылом и рвением и его слова были так не похожи на благочестивые пошлости, изрекаемые священниками, многие из которых были ложью, что меня это заинтриговало.– А разве природа это не все? Как можно ее покорить? – спросил я.– Многие с тобой согласятся: «Искусство столь голословно и лишено мастерства, что ему никогда не удастся оживить розу или сделать ее естественной… Ему никогда не достичь совершенства Природы, пусть мастер положит на это всю жизнь…» – Гебер мне подмигнул. – Так говорится в истории о любви к розе.– Я мог бы полюбить розу, – сказал я, представив чудесную алую розу, вроде таких, какие держали в скрытых под перчатками руках благородные барышни на рынке. – За цвет, аромат и нежность ее лепестков.– Но разве ты не любишь ее больше, когда она нарисована? Словно бы живая, но даже лучше, потому что к ней приложено искусство художника? – не унимался Гебер, и я вздрогнул, когда мне представилось, что он каким-то образом может знать о моих мысленных путешествиях.Он продолжил:– Ошибка в твоей логике, если это можно назвать логикой, заключается в том, что ты отделяешь мой труд от труда природы. Я по сути выполняю вместе с природой ее работу, подчиняя ее себе: «Госпожа Природа столь сострадательна и добра, что, видя, как Порочность, объединившись с Завистливой смертью, вместе губят творения, вышедшие из ее мастерской, она без устали продолжает готовить отливки и выковывать новые произведения, постоянно обновляя жизнь в новом поколении».– Если бы Джотто рисовал розы, я бы любил их больше, – признался я. – Но Джотто обращался к природе в поисках священного и греховного. Он списывал с природы образы людей такими, какими они были в реальной жизни. Каким Господь сотворил человека. Отчасти поэтому его картины обладают такой силой и святостью.– Но и алхимия – не дьявольское искусство, – ответил Гебер. – Хотя ему сопутствуют демоны, как и всему в этой жизни, даже святым… Многие живописцы покупали у меня свои краски, чтобы списывать природу еще ярче. Даже великий Джотто.– Вы знали Джотто? Он приходил сюда? А у вас есть его работы? – Эти слова неудержимо вырвались у меня сами собой, на мгновение я почувствовал рядом присутствие мастера, вспомнил его шутки, его добродушие, и сердце мое радостно взволновалось.– Я хорошо знал его, как и ты. – Гебер загадочно улыбнулся, и у меня между лопатками в который уж раз поползли мурашки.Откуда этому Геберу столько обо мне известно?– Бастардо! Бастардо! – донесся с улицы слабый голос Рыжего.Я сказал ему, что буду здесь во время перерыва.– Вы просили меня что-нибудь принести. Вот! – Я показал ему заостренную палочку и положил ее на стол рядом с перьями.– Острая палочка?– Для переписывания букв на восковой табличке. Это задание – адская мука на земле, – сказал я, едва сдержав стон, когда в голове всплыло беспощадное лицо Рахили. Учительница она была строгая.– Своего рода алхимический дар, потому что он связан с превращением, – улыбнулся Гебер, с довольным и слегка удивленным видом. – Мысли превращаются в знаки, которые снова становятся высказанными словами и мыслями. Глубочайшая алхимия…– Бастардо! Стражники! – тревожно повторил Рыжий. Я помахал на прощание и слетел вниз по лестнице. Рыжий ждал меня на крыльце у дверей. Взъерошив рукой жесткие рыжие волосы на лысеющем затылке, он махнул рукой: мол, пора и за работу. Плечом к плечу мы заспешили к двум телам на булыжной мостовой – на этот раз нам попались два кондотьера. Нас догнали три конных стражника. Двое, ехавшие впереди, уставились на меня, а я с демонстративной дерзостью уставился на них в ответ. Теперь я свободен. Я не должен прятать глаза и робко убираться прочь, как провинившийся пес, при первом приближении стражей порядка. Моя смелость, похоже, сбила их с толку, и они отступили. Третий, ехавший сзади, подвел ко мне свою гарцующую лошадь и плюнул в меня. Я поднял голову и увидел перед собой хорошо знакомое узкое лицо. На какой-то миг я рассвирепел и пришел в ужас оттого, что какой-нибудь жестокий алхимик мог соединить пневму покойного Сильвано с его телом. Затем я понял, что это был Николо Сильвано, одетый в красную мантию магистрата с нарядным воротником вокруг шеи.– Похоже, городу и правда позарез нужны стражники, раз они набирают на службу таких подонков, как ты, – презрительно усмехнулся я, даже не отерев со щеки плевок.– Есть в тебе что-то от колдуна, Бастардо, – прошипел Николо. – Мой убитый отец часто говорил, что с тобой что-то не так. Ты выглядишь слишком молодо для своих лет, и ты слишком силен. Ни один нормальный мальчик не смог бы так убить его… Я всем о тебе рассказываю, и мы за тобой наблюдаем!Он пришпорил лошадь и затрусил прочь, сопровождаемый двумя стражникамм. В ярости я подобрал с земли камень и швырнул ему вслед.– Осторожно, Бастардо! – предупредил Рыжий. – Николо Сильвано – твой враг. Вместе с чумой приходит страх, и люди запросто убьют любого, кого заподозрят в колдовстве.Я пожал плечами, подавив злость. Подхватив под мышки по обезображенному бубонами трупу, мы отволокли их к одной из многочисленных куч сваленных грудой тел.
Следующие несколько недель прошли в устоявшемся ритме. Рахиль будила меня перед рассветом и учила грамоте, точнее, пыталась учить. Я обладал даром запоминать на слух или подражать голосам и никогда не забывал увиденную хоть однажды картину или скульптуру, но значение нарисованных ею закорючек оставалось для меня тайной. Я никак не мог усвоить, что процарапанные на воске черточки что-то означали: ведь это были не картины, которые можно увидеть, и не звуки, которые можно услышать. Я вечно забывал, что они обозначают. Рахиль приходила в отчаяние от моего тугодумия, и она начала щипать меня изящными крепкими пальчиками, если я, забывая, как правильно пишется буква, изображал ее наоборот, что случалось почти постоянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64