несмотря ни на что, делали свое дело. Так и надо. Я рад, что у вас все хорошо. А знаете, что Влашик сидит? – спросил он, закурив. – Наших в прошлом году посылали в деревню убирать картофель, и он там вдвоем еще с одним крал гусей и продавал. Скандал был жуткий. Я присутствовал на бюро райкома, когда его исключали из партии.
Собрание длилось долго и было похожим на все другие. Всюду одни и те же вопросы: рост механизации работ, применение готовых панелей, повышение техники безопасности, улучшение социально-бытовых условий. Но на этот раз в зале присутствовал Фронтчак, и, когда я вспоминала об этом, на душе сразу становилось веселее.
Апрель. Месяц как месяц, но для нас он был явно коротким. Столько еще оставалось дел!
Обстановка на стройке напоминала преддверие ада. Мы каждый день писали суточные отчеты. Каждый день приезжал инспектор по надзору. Каждый день нужно было заново искать рабочую силу.
Раз в неделю появлялась очередная большая комиссия. Начальник снабжения прибегал теперь сам, без вызова.
Паркетчики не хотели настилать линолеум, а других специалистов не было. Калькуляция оплаты за настил одного квадратного метра получилась настолько соблазнительной, что я сказала плотникам:
– Половина перекрытий у вас уже готова. Вторую половину можно делать медленнее. Самое главное теперь – тот дом, который мы должны сдать. Разделитесь на две группы. Одна пусть продолжает делать перекрытия, а другая будет настилать линолеум. Это совсем нетрудно. Нужен только хороший метр и острый нож.
Плотники согласились и прекрасно справились. Паркетчики ушли обиженные.
Мендрас следил за тем, чтобы мы в потоке отчетов и графиков всегда хоть немного перевыполняли план.
– Нам необходим резерв времени. Вдруг в один прекрасный день рабочие устроят пьянку, что тогда? Выпить они любят, но и за стройку душой болеют. Вы знаете, один каменщик из другой организации предлагал пол-литра бригадиру наших каменщиков, чтобы тот его взял к себе. Наша стройка прославилась. Правда, никому не верится, что с женщиной вообще можно работать… Но многие хотят попробовать.
– Пан Мендрас, разве они не знают, что у нас тут сущий ад? У меня порой голова кругом идет.
– Зато заработки большие. Самые большие в тресте. Это их соблазняет. Вы же недаром здесь просиживаете столько времени. Мы следим, чтоб ни у кого даже гроша не пропало. И они это знают. Вот почему… Тока нет! – крикнул он внезапно. – Именно сегодня, черт возьми! Все время был, а тут за четыре дня до сдачи дома на тебе!
Мы принялись трезвонить во все инстанции, но тока по-прежнему не было.
Я позвонила – впервые – управляющему трестом.
– Товарищ управляющий, у нас нет тока. Вроде бы пустяк, но для нас это подлинная катастрофа. Я звонила, обещали дать ток завтра или послезавтра. Вы понимаете, что это значит для нашей стройки?
– Ладно. Попробую принять меры. Держитесь, Дубинская!
Инспектор по надзору удивился: как это я осмелилась побеспокоить управляющего?
– Он приезжает сюда каждую неделю. Я ни разу ни о чем его не просила, но теперь мне не до условностей, сил нет больше.
Полчаса спустя зажглась контрольная лампочка рядом с подъемником. Аварию ликвидировали.
Я так привыкла без конца подсчитывать, замерять, сверять, что даже дома, вставая с постели, принимая ванну, одеваясь, постоянно думала о делах стройки. До сдачи объекта оставалось два дня.
Пришли будущие жильцы. Они робко заглядывали в вымытые окна, тихо переговаривались. В дом никто не входил.
Двадцать девятого мы решили работать до последнего. Первыми, часов в восемь вечера, ушли штукатуры. Потом водопроводчики. Наконец остались только маляры и уборщицы.
Уже рассветало, когда все было готово. Я боялась лечь, чтобы не проспать, и занялась составлением актов приемки электрической и газовой проводок, проверки дымоходов.
Приемка прошла благополучно. Кончили к середине дня. Представителю «Архимеда» вручили ключи от квартир. Список недоделок был краток и касался внешних отделочных работ.
В тот день я решила больше ничем не заниматься. Когда я уходила домой, в дом уже въезжали жильцы.
На состоявшемся в этот же день торжественном первомайском вечере меня назвали в числе лучших начальников строек, вручили диплом и денежную премию. Я с огромным удовлетворением наблюдала, как наши люди, работавшие в последнее время не щадя живота, один за другим подходили к столу президиума. Многие из них получили дипломы и премии, а четверо – звание ударников.
Бабушкин характер смягчился. Она уже не ворчала и не ругала все и вся, как бывало прежде. То, что я в срок закончила стройку, она приняла, как нечто само собой разумеющееся.
Пани Дзюня устроилась на работу. Рядом с домом, на швейной фабрике.
– Во-первых, это очень близко. Бабушка дома, значит, хозяйничать есть кому. Поработаю до пенсии, может, удастся даже скопить немного деньжат.
Пан Пенкальский выполнил обещание и принес мне список документов, нужных для поступления в вечернее инженерное училище.
– Я подхожу по всем статьям. Диплом техника у меня есть, строительная практика тоже. Честное слово – подам заявление!
– Правильно. Я знал, что вы так сделаете. Потому и пришел.
Бабушка одобрила мое решение.
– Очень хорошо! Где сказано, что девушка не может быть инженером? Учись, лучше занятия и не придумаешь!
Я приготовила нужные документы, заверила копии у нотариуса и пошла в отдел кадров за направлением.
– Увы, ничего не выйдет. Вы опоздали, наш лимит исчерпан.
– Лимит? О чем вы говорите? Ведь я хочу всего-навсего поступить учиться.
– Я дал уже десять направлений, больше не могу. Если все начальники строек пойдут учиться, то кто же будет работать?
– А можно узнать, чье это распоряжение?
– Начальника отдела кадров.
Я обратилась к главному инженеру, но тот отказался помочь мне под тем предлогом, что отдел кадров подчиняется только управляющему. Но именно туда мне обращаться не хотелось.
Я написала заявление в партбюро. Хочу, мол, учиться, а отдел кадров не дает мне направления.
На третий день я получила направление. С порядковым номером «одиннадцать».
Документы поданы, кости брошены. Опять предстояло начать всю «карусель» сначала. Вступительные экзамены, а потом в течение трех с лишним лет – ни одного свободного вечера, ни одного выходного дня. Но ничего. В этом тоже есть своя прелесть.
Мама переехала к Стефану. Случайно или умышленно – она забрала свои вещи, когда ни меня, ни бабушки не было дома.
Когда я вернулась с работы, бабушка уже поджидала меня.
– Я нарочно ничего не убирала. Посмотри, как твоя милая мамочка уехала от нас. Словно из гостиницы.
Действительно. Шкафы распахнуты, нет кое-какой мебели. Ковер из маминой комнаты тоже исчез. Светлые прямоугольники на стене напоминают о висевших там картинах.
– После приезда она была здесь всего один раз. Я ей при случае скажу, как это называется, – возмущалась бабушка. – Встретила пани Дзюню и попросила прийти помочь ей. Ты же знаешь Дзюню – она, конечно, пошла, наработалась как вол, а мама твоя говорит: «Спасибо. У них вам все равно нечего делать, приходите ко мне постоянно».
– Неужели мама хочет, чтобы пани Дзюня работала у нее даром?
– Это на нее похоже. Ей кажется, что весь мир должен быть к ее услугам. Она всегда думала только о себе. Я потребовала, чтобы она давала мне по пятьсот злотых в месяц. Детей ей кормить не надо, не обеднеет. Говорят, ты дала ей денег на пай в ателье. Тем более эти пятьсот злотых с нее причитаются.
– Бабушка, зачем тебе это нужно? Оставь.
– Нет уж, извини. В твои дела я не вмешиваюсь, но тут позволь мне действовать так, как я хочу, иначе у меня от злости печенка лопнет.
Мы теперь постоянно не досчитывались разных мелочей, и всякий раз оказывалось, что их увезла мама. Ничего не поделаешь.
Я снова начала заниматься. Три раза в неделю ездила после работы к пану Пенкальскому. Вступительные экзамены начинались в первых числах августа. Оставалось неполных два месяца.
Пан Пенкальский ждал меня всегда в своей комнате, похожей на монашескую келью. Дорога туда вела через огромный, невероятно запущенный сад, сплошь заросший крапивой.
Мы садились за стол, на котором уже заранее были приготовлены нужные задачники и учебники, и принимались за работу. Начали мы с аналитической геометрии.
– Возможно, ее и спрашивать не будут, но лучше быть готовой. Потом, на первом курсе, вам все равно придется ее изучать, так что ваши знания пригодятся.
– Если я сдам и поступлю.
– Вы несомненно сдадите и несомненно поступите. Хотите пари?
Его слова ободряли меня, рождали веру в собственные силы. Дома я тоже встречала полное понимание. Бабушка и пани Дзюня вместе со мной волновались из-за предстоящего экзамена.
Глава 13
– Значит это серьезно, Катажина? – спросил Збышек. – Ты решила учиться дальше?
– Да. Экзамен через неделю. Я устроила себе маленькую передышку, потому что у меня уже ум за разум заходит от синусов и косинусов.
Мы сидели в парке на скамейке и ждали приятельницу Збышека. Было тепло, тихо, спокойно.
– И ты думаешь так надрываться до конца своих дней?
– Что поделаешь? У меня на руках обе бабушки и, кроме того, пани Дзюня. Я не жалуюсь, но сам посуди, если я даже и выйду замуж когда-нибудь, то найдется ли сумасшедший, который захочет кормить такую семьищу? Поэтому мне необходимо стать высококвалифицированным специалистом. Ясно? Учти, некоторых дисциплин я побаиваюсь и рассчитываю на твою помощь.
– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Ты трезвый человек. Правда, многие, я думаю, согласились бы и четырех бабушек кормить, но разве тебя это интересует?
Внезапно Збышек встал. К нам приближалась интересная женщина. Верно, Мариола. Он поздоровался с ней и подвел ко мне.
– Знакомьтесь быстренько: Мариола – Катажина. И пошли. Мы обещали быть к пяти, а теперь уже шесть.
Мариола протянула мне руку так, словно это стоило ей огромных усилий. Я терпеть не могла эту манеру здороваться. Да и вообще эта изящная и эффектно подкрашенная блондинка с распущенными волосами мне решительно не понравилась. Очередное увлечение Збышека; говорят, она хорошо поет.
Мы пошли. Мариола сразу же отстала.
– Збы-ышек, – позвала она, растягивая каждый слог. – Збы-ы-шек. Не-е бе-еги так. Там дадут что-нибудь попить? Я умираю от жажды.
– Дадут и попить и поесть, только двигайтесь поживее.
Збышек зачем-то торопил нас обеих. Он явно позировал, разыгрывая из себя скучающего опекуна двух капризных девиц.
– Я-а не-е лю-блю-у спе-еши-ить. Подожди! – протестовала Мариола.
Наконец мы добрались до места. Хозяин виллы, пожилой одинокий мужчина, сдавал внаем комнаты студентам старших курсов и молодым специалистам.
Хозяин – мировой дядька. Дома у него настоящая коммуна. Если ты придешь и скажешь, что голоден, тебя тут же накормят без разговоров. Он молодец.
Здоровались по-студенчески, без рукопожатий. «Привет, привет», и все.
Я пришла со Збышеком с корыстной целью. Один из жильцов учился в инженерном училище. Хотелось познакомиться с ним и расспросить кое о чем. Збышек тут же разыскал его и привел ко мне.
– Вот он, знакомьтесь. Юрек Щербовский. Спрашивай что хочешь, но только поскорее, а то его позовут играть в бридж, и тогда пиши пропало.
Щербовский оказался лысеющим блондином с невероятно веснушчатым лицом и в очках с толстыми стеклами. Вид у него был чрезвычайно добродушный, а увидев его улыбку, я поняла, что он разрешит все мои сомнения.
– Я очень рад, что со мной будет учиться девушка. На нашем курсе женщин нет совсем. Охотно помогу вам, чем только смогу. Работы у нас много, занятия пять раз в неделю. На первом курсе самое главное – математика.
– Ее мне вроде бояться нечего. Так утверждает мой репетитор.
– Меня смущает другое: ведь это училище для практиков. Подумайте хорошенько, если вы намерены потом бросить учебу, то просто жалко времени и сил. Вы ведь выйдете замуж, а для супружеской жизни статика не нужна.
– Все вы одинаковы. Честное слово. Обидно, что и вы тоже. Я окончила техникум, руковожу стройкой – кажется, неплохая практика. А что касается замужества, то я и тут с вами не согласна. Замужней женщине знания не помешают. Напротив, легче будет жить.
– Я пошутил. Беру свои слова обратно. По правде сказать, я бы и сам охотно женился на женщине своей профессии. И приятно и удобно.
– Только не делай предложения Катажине, – сказал вдруг Збышек, который, казалось, совершенно не прислушивался к нашему разговору.
Мариола пела. У нее был действительно хороший голос, изящные движения. Она как бы звала куда-то своей песней.
– Как тебе нравится Мариола? – спросил Збышек.
– Когда поет – очень. У нее красивый, нежный голос. Но скажи, зачем ты меня знакомишь со всеми своими девушками по очереди? Я их уже перестала различать. Вот увидишь, перепутаю когда-нибудь и поставлю тебя в неловкое положение. А возвращаясь к Мариоле, скажу: в парке она была невыносима, теперь же очень мила.
– Я знакомлю тебя со своими девушками, потому что сам потом смотрю на них твоими глазами. – Збышек потянулся к пепельнице, стоявшей на столике рядом со мной, и невзначай обнял меня. Я почувствовала тепло его руки. Это было приятно. Он стряхнул пепел с сигареты, но руки не убрал. – Мариола мне больше не нравится. Спасибо тебе за это.
– Ого, я вижу, мои акции постоянно растут. Кончится тем, что, когда ты, наконец, поведешь свою избранницу к алтарю, именно мне придется благословлять вас на совместную жизнь. Я весьма польщена таким доверием, – сказала я, выскользнув из его объятий. – А теперь пойду к Юреку, там пока не играют в карты, может, мне еще удастся немного поговорить с ним об училище.
В последнюю неделю перед экзаменами я все свободное от работы на стройке время проводила у пана Пенкальского. Мною овладел панический ужас. Каждый день я заявляла Пенкальскому, что весь пройденный материал вылетел у меня из головы. Уезжала я от него успокоенная, но, едва вернувшись домой, снова впадала в отчаяние.
В день экзаменов я терзалась самыми мрачными предчувствиями. И безуспешно пыталась внушить себе, что, если даже не сдам экзамена, ничего страшного не случится. Это не вопрос жизни. Профессия у меня есть, работа тоже. Через год попытаю счастья снова. Но тут же в уме всплывало начало какой-нибудь математической формулы, я не могла вспомнить продолжения, и меня снова охватывала тоска.
После работы я наспех поела, переоделась и прибежала в училище за пять минут до начала первого экзамена. На лестнице меня ждал верный пан Пенкальский.
– Не сердитесь, что я здесь, – он виновато улыбнулся. – Я только хотел еще раз заверить вас, что вы непременно сдадите. Выше голову, не робейте.
Я прошла через пустой холодный вестибюль и, совсем потерянная, поднялась на второй этаж. Там стоял какой-то мужчина, спрашивал у приходящих фамилии и, словно регулировщик, жестом направлял в нужную аудиторию.
В аудитории было полно народу, и мне пришлось, как и на всех предыдущих экзаменах, занять место в первом ряду. Я села. Ждать оставалось недолго.
Я быстро решила задачи и оглянулась кругом – все еще писали. Может быть, я решила неправильно, ошиблась? Я медленно, тщательно проверила все снова. Как будто правильно. Нам разрешили курить, и я с наслаждением затянулась. Волнение улеглось, осталась только усталость.
– Вы кончили? – спросил один из экзаменаторов.
– Да, – ответила я неуверенно.
– Распишитесь и дайте лист сюда. Можете идти.
Экзамен по политической экономии прошел не так гладко, но все-таки похоже было, я его сдала.
Неделю спустя я пошла посмотреть списки принятых. От волнения всю дорогу бежала. Моя фамилия была в списке!
– Я студентка! Буду учиться в инженерном училище! – твердила я про себя, ликуя.
Первым долгом я пошла к пану Пенкальскому, чтобы поблагодарить его. Он был тронут и смущен. Обещал зайти к нам в субботу на чашку чаю.
Накануне субботы я отправилась в магазин. У пана Пенкальского, обещавшего прийти к нам в гости, была одна невинная слабость – он обожал домашнее печенье, и мне хотелось обязательно его испечь. Сахар, мука, яйца – бабушке было бы тяжело нести все это. В магазине стояло в очереди несколько человек. Продавщица, наклонившись над бочкой, доставала оттуда селедку.
Я задумалась о своем отпуске. Дадут ли мне путевку? В летние месяцы ими обеспечивали в первую очередь рабочих.
– Что вам угодно? – обратилась ко мне продавщица.
Я вздрогнула.
– Ханка! Что ты здесь делаешь? Неужели работаешь?
В магазине, кроме нас, уже никого не было.
– Муж скоро три месяца как сидит. Суда пока не было. Палатку опечатали. Мне нужно было где-то зацепиться. Перед самым арестом мелькнула надежда, что как-нибудь обойдется, и почти все наши сбережения ушли на взятки.
Передо мной была совсем другая женщина – поблекшая, утомленная. Рука, машинально чертившая что-то на клочке бумаги, потрескалась, огрубела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54