Все это звучало убедительно.
– Тот, кто опаздывает, не уважает ни себя, ни других, – сказал он в заключение. – Таким образом, речь идет также о взаимоуважении. Я предлагаю, чтобы каждый из нас продумал это и сделал выводы. Надеюсь, что в нашей новой объединенной организации нам не придется то и дело говорить о дисциплине.
Внезапно вскочил с места наш председатель месткома Влашик и, не попросив слова, закричал:
– И это вы называете критикой! А выводы где? Без выводов вся ваша критика ни черта не стоит. Если вы называете фамилию, надо сразу сказать что к чему! Вот у Глиняка шесть опозданий. Я знаю, что это значит! Глиняк на всю народную Польшу плевать хотел! А к рабочим он относится просто издевательски! Мне он, знаете, что сказал? «Товарищ председатель, вам бы следовало добиться от профсоюза дотации на парикмахерскую и бриться каждый день». Я рабочий человек, я готов жизнь отдать за социализм, я боролся и буду бороться, а Глиняку, видите ли, моя борода не нравится! А товарищ Скичас тоже позор рабочего класса. В партию он только для проформы вступил! Его давно выгнать пора. Тоже мне барин. В день рождения товарища Сталина не явился на митинг – жена у него, видите ли, заболела. Кто этому поверит?..
Влашик продолжал выкрикивать оскорбления. Несколько человек встали. К тому времени, как он успел облить грязью, по меньшей мере, треть членов нашей организации, кто-то из рабочих подошел к нему и насильно усадил обратно на место. Собрание кипело от возмущения. Все говорили хором. Когда волнение немного улеглось, слово взял всеми уважаемый мастер-строитель.
– Товарищ Влашик злоупотребил сегодня нашим терпением. Он понял критику, как возможность безнаказанно оскорблять людей. Не то делаете, товарищ Влашик. И нечего на меня кивать, я вас не боюсь. Гляньте на мои руки – вот мой документ. По ним видно мое классовое происхождение. Меня уже давно коробило от речей Влашика. Но я все думал: ведь он рабочий, наверно, хочет, как лучше, только выразить не умеет. Теперь мне ясно! никакой он не рабочий, а склочник и скандалист. Кричать умеет, а до рабочего человека ему дела нет. Уже декабрь на дворе, а спецодежда не выдана, стройки к зиме не подготовлены. Куда смотрит местком?..
– Вам кажется, что на стройках свет клином сошелся! – крикнул Влашик.
– Вот видите, – продолжал мастер. – Мы и вы. Мы – местком и вы – рабочие, которым кажется, что на стройке свет клином сошелся. Так говорит Влашик. Одумайтесь, Влашик, а то как бы вы не оказались вообще вне всякого класса. Предупреждаю вас. Перестаньте разглагольствовать о том, кто враг народной Польши, и займитесь лучше своим прямым делом. Вот моя критика в адрес товарища Влашика.
Вслед за мастером поднялся другой товарищ; явно нервничая и ежеминутно поправляя сползающее пенсне, он сказал:
– Мне добавить особенно нечего. Хотелось бы только знать, с какой стати секретарь терпит такие выходки, как сегодняшнее выступление Влашика? Слова он не просил, говорить ему никто не разрешал. Что это такое? Следите за прениями, товарищ секретарь, и, когда нужно, лишайте слова. Выступление Влашика – никакая не критика, а простое хулиганство!
Поток выступлений полился безудержно, как горная речка во время половодья. Влашик сидел недалеко от меня, понурив голову, и только бормотал что-то себе под нос.
Возбуждение росло. Очередной выступающий, тихий, скромный работник снабжения, сказал:
– Хотелось бы, чтоб товарищ секретарь объяснил нам недавнее дело с хищениями. Я следил за этим все время. Несколько раз и сам сигнализировал, что некоторые материалы, такие, например, как паркет, мы отпускаем в гораздо больших количествах, чем требуется, но секретарь каждый раз уклонялся от ответа…
– Безобразие! – воскликнул секретарь. – Я лишаю вас слова!
Но снабженец твердо стоял на своем.
– Поскольку все решения, – сказал он, – должны приниматься большинством голосов, то я прошу это решение проголосовать.
Зал встретил его слова аплодисментами. В президиуме произошло замешательство. Товарищ Фронтчак долго убеждал в чем-то секретаря, затем поднялся и сказал:
– Голосования не будет, его заменили аплодисменты. Сейчас секретарь вам ответит.
Секретарь поднялся, бледный и потный, подошел к трибуне:
– Самокритика вещь трудная. Одно дело – теория, другое – практика. Мне говорили, что материалов уходит слишком много. Верно. Надо было проверить. Тоже верно. Но вы понимаете, получалось так: выставка, каждый день собрания, совещания. Времени не было совсем. Управляющего трестом это не тревожило, ну и я, глядя на него, не очень беспокоился. Что говорить, товарищ из отдела снабжения прав. Я увлекся политикой и запустил производственные дела. Это будет мне хорошим уроком, я его запомню. А оправданий мне нет.
Разошлись мы поздно ночью. Я возвращалась домой, погруженная в свои мысли. Только теперь мне многое становилось ясным. Слова: «демократизация партии» и «честная критика» не были больше пустой фразой.
Собрание оставило смешанное чувство: с одной стороны, сознание социального равенства, а с другой – страх перед беспощадной критикой.
Сразу после Нового года всех служащих по одному вызывали в трест. Был создан новый отдел – отдел кадров.
Каждому пришлось заполнить огромную анкету на шестнадцати страницах, подписать обязательство о сохранении государственной тайны. От некоторых потребовали дополнительных документов. Это вызвало всеобщее недовольство. Мой начальник вернулся однажды из треста вне себя от возмущения.
– Сами увидите, что там творится. Все теперь решает начальник отдела кадров. Он один знает, кому можно работать, а кому нельзя. Нам на стройке нужен техник. Я с ног сбился, пока нашел. А теперь что? Товарищ кадровик заявил, что мой кандидат не подходит. Он, оказывается, во время войны был в АК. Управляющий трестом умыл руки, он совершенно бессилен, а главный инженер до того напуган, что разговаривал со мной шепотом. Меня всего трясет от ярости!
Со мной в отделе кадров говорили так, что я вернулась на стройку не менее расстроенная, чем мой начальник. Я спокойно заполнила анкету и там, где не знала чего-нибудь о своих предках, написала просто «не знаю».
– Что это за шуточки, товарищ Дубинская? Надо отвечать точно: «да» или «нет». «Не знаю» вы можете говорить, когда у вас дорогу спрашивают!
Я разозлилась и всюду написала «нет».
Работать стало труднее. К табелю относились теперь как к тайному документу государственного значения. Одно время начальники строек лично отвозили его в трест. По поводу каждой неявки на работу буквально велось расследование. Особенно тяжело приходилось рабочим. В большинстве своем это были не горожане, а жители отдаленных подчас деревень. На воскресенье они уезжали домой и согласно принятому до сих пор неписанному правилу в понедельник являлись на работу попозже. Теперь у них в наказание удерживали зарплату за весь день.
Начальник отдела кадров появлялся на стройке внезапно и устраивал форменный допрос: кто что делает, чем занят. И далеко не каждый ответ его удовлетворял. Присутствующие при этом начальник стройки и главный инженер молчали и не вмешивались.
Однажды он прибежал, когда на стройке никто не работал. Шла проверка высоковольтной линии, и все спрятались в помещениях. Нам так и не удалось убедить его, что этого требовала техника безопасности.
Мне дали двухнедельный отпуск за прошлый год, и я по целым дням занималась.
Когда настало время составлять наряды за месяц, я, как обещала начальнику, пришла помочь ему.
– Молодец, Катажина, – сказал он. – Я так доволен вами, что никогда уже, пожалуй, не соглашусь брать в помощники мужчину.
Я ничего не ответила, а только покраснела до ушей от удовольствия. Про себя же я потом не раз еще с радостью повторяла эти слова.
Мама тоже стала мягче со мной. Она постепенно освобождалась от бабкиного влияния; письма бабки уже не производили прежнего впечатления, а суждения перестали казаться неопровержимыми. Да и жить мама стала интереснее. Часто ходила в театр, полюбила общество, охотно принимала гостей, увлеклась бриджем.
Стефан по-прежнему играл большую роль в маминой жизни. Она сама в этом признавалась.
Однажды в субботу она днем забежала домой и уже с порога начала рассказывать.
– Приехали Баранские. Отец Збышека просил передать тебе привет и сказать, что ты была права, уехав во Вроцлав. В Кальварии тебя бы сжили со света разные святоши. Баранские зайдут к нам в воскресенье. Кстати, Катажина, скажи мне, почему ты делаешь тайну из своих занятий в техникуме?
– Теперь уже не делаю. Раньше я боялась, что не справлюсь, и никому не рассказывала, чтобы потом надо мной не смеялись.
– Тебе сегодня обязательно надо в техникум? Стефан хочет одну пару сосватать. Своего приятеля и Геню. Знаешь, кто это? Она жила напротив нас во Львове. Хорошая девушка. Правда, уже не первой молодости, но этот приятель тоже не мальчишка. Он даже чуть постарше Стефана. Мы уже обо всем договорились. Они придут к нам. Если сможешь, возвращайся домой в начале седьмого. Посидишь с гостями до нашего прихода, а потом будешь спокойно заниматься.
– Охотно. Но как вы встретились с Геней? Неужели и Стефан с ней знаком? Вот совпадение!
– Геня пришла к нам в ателье, хотела купить воротник. Она первая меня узнала, нисколько, говорит, вы не изменились, даже вроде бы помолодели…
Домой я вернулась еще раньше, чем предполагала. В техникуме испортилось отопление, и нас отпустили. Мама забежала около шести и, убедившись, что я дома, вернулась ненадолго в ателье.
Ровно в половине седьмого в дверь позвонили. Вошел незнакомый мужчина, я предложила ему раздеться и пригласила в комнату.
Гость протянул мне руку и буркнул невнятно:
– Бро…вский.
– Очень приятно. Мама говорила, что вы придете. Сейчас соберутся остальные.
Он был невысокого роста, полноват, с морщинистым лицом и реденькими светлыми волосами, тщательно зачесанными набок.
Посидев немного молча, мы прибегли к испытанному спасительному средству – заговорили о погоде.
– Как сегодня резко похолодало!
– Да, жаль, что снег не выпал, по крайней мере, была бы настоящая зима, – подхватила я. – А так что? Ветер мусор гонит.
– Вот именно. Лучше, когда зима со снегом.
Выражение «вот именно» он повторял через каждые два слова. Пробило семь. Мой запас шаблонных фраз о погоде иссяк, и я с тоской ждала маминого прихода. Теперь мы уже молчали не стесняясь. Мне было все равно. Пусть с ним беседует мама, это ее гость. Он тоже явно ждал чего-то.
Раздался звонок. Мы оба вскочили. Добродушное лицо незнакомца преобразилось, стало сосредоточенным и настороженным.
– Оставайтесь здесь, – приказал он. – Я сам открою.
«Что это такое? – пронеслось у меня в голове, и мне стало жарко. – Неужели бандитский налет?» Я крикнула:
– Почему? Ведь это ко мне пришли!
Мы кинулись в переднюю оба, но он первым подбежал к двери и открыл ее. Вошли два незнакомых человека.
– Из госбезопасности, – резко бросил один из них. – Обыск. Ну что тут? – обратился он к «гостю». – Никто не заходил?
– Нет. Мы сидели, как два голубка. Встретила она меня очень любезно, в комнату пригласила. Ждет гостей.
– Читайте, – сказал самый высокий из них, в сапогах и кожаном пальто. – Вот мое удостоверение, а вот ордер на обыск. Двери мы будем открывать сами. Сидите спокойно.
Обыск у нас дома? Что случилось? Кого ищут? Из госбезопасности не приходят без причины, – терялась я в догадках. Что с мамой и с той парой, которую мы ждали?
Они приступили к обыску, начав с комнаты, где я сидела. Орудовали они с явным знанием дела. Один тщательно просматривал книги, второй открыл диван, третий обследовал карниз над окном.
– Чьи это украшения? – спросил тот, кто рылся в письменном столе.
– Мои! – Я встрепенулась.
– Ишь, как барышня заволновалась. Покажи. Что-нибудь стоящее?
К столу подошел второй, подкинул на руке несколько колечек и брошку, махнул рукой.
– Оставь, это ерунда. Женские безделушки.
Полчаса спустя они перешли в мамину комнату, велев мне идти с ними. Опять долго чего-то искали. В начале одиннадцатого обыск кончился. Все сели. Один заполнял какие-то бланки.
– Готово. А теперь говорите, кого вы ждали. Только прямо, без фокусов. Если скажете правду, мы немедленно уйдем.
– Должна была прийти мама. И еще двое, которых она собиралась познакомить. Почему не пришли, не знаю. – Я старалась отвечать как можно спокойнее, хотя последнее замечание насчет правды и фокусов обидело меня и возмутило.
– Правильно. Они в ателье. А еще кого вы ждали? – На этот раз вопрос прозвучал не так строго.
– Больше никого. Этого гражданина я пригласила войти, потому что приняла его за кандидата в женихи для нашей знакомой.
Настроение у меня изменилось. Теперь я уже с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться им прямо в лицо.
– Видишь, старик, как высоко тебя оценили. Тебе еще жениться не поздно. Что скажешь? Я бы не упустил такого случая.
– Пошли. Надо выпустить тех из ателье, не ночевать же им там. И Анджей, бедняга, с ними сидит, ругает нас, должно быть, последними словами.
Я подписала протокол обыска, заметив, что графа, в которой нужно перечислить описанные вещи, зачеркнута.
– Об обыске никому ни слова, – предупредили они и ушли.
Я с минуту прислушивалась к звуку удаляющихся шагов, затем вернулась к себе в комнату и села. «Пожалуй, надо было спросить у них, в чем дело, – подумала я. – Возможно, они и сказали бы. Хотя вряд ли. В каких случаях производят обыск? Когда ищут украденные вещи. Или оружие. А у нас что искали? Навести порядок или не надо? Пусть все останется, как есть. Вернется мама, вместе уберем».
Мама, действительно, вскоре вернулась, причем не одна. С ней пришли Стефан и Геня.
– Какой ужас! Все ателье вверх ногами перевернули! Когда они пошли сюда к тебе, тот, что остался, разрешил нам навести кой-какой порядок. Даже Гене не разрешили уйти, заставили сидеть до их возвращения.
– Хуже всего то, что в ателье горел свет и туда без конца заходили люди. Они всех задерживали, к концу народу набилось битком. У всех проверяли документы, спрашивали, кто зачем пришел, словом – Содом и Гоморра. Может быть, ты знаешь, в чем дело? У меня голова кругом идет, ничего не соображаю, – всхлипывая, жаловалась мама.
– Ладно, сегодня все равно ничего не узнаем. Увидишь, Ядя, это только цветочки. Ягодки еще впереди. Но не будем раньше времени расстраиваться. Теперь надо поужинать, выпить чаю или чего-нибудь покрепче и хорошенько выспаться. Завтра нам понадобятся крепкие нервы.
– А я решила было, что это пришел Генин жених. Жаль, что вы не слышали наши с ним разговоры о погоде. Потом, когда уже шел обыск, меня все время смех разбирал, – Я пыталась шутить, чтобы хоть немного успокоить маму.
За ужином мы, против обыкновения, довольно много пили. Даже я выпила пять рюмок водки, и у меня закружилась голова. Мы легли спать, так и не приведя квартиру в порядок. Решили, что мы успеем сделать это завтра днем.
Назавтра я уже собралась идти в техникум, когда пришла соседка бабушки Дубинской. Там что-то случилось. Я, не раздумывая, бросила учебники и поехала к отцу.
У них тоже был обыск, но более тщательный.
– Отца нет! – сказала бабушка, едва я успела войти. – Его взяли утром с работы. Обыск длился всю ночь. Они ушли только под утро. Ничего не нашли, да и что у нас можно найти? Утром отец пошел в мастерскую, хотел отпроситься и сразу вернуться, чтобы мне помочь. Навести порядок после обыска – дело нелегкое. Но не прошло и получаса, как прибежал парень из мастерской и сказал, что отца забрали органы безопасности. Что делать? Куда обратиться? Ведь он тяжело болен.
– Неужели забрали?.. Может быть, только на допрос и он вот-вот вернется. У нас тоже был обыск, но все прошло как-то спокойнее. Бабушка, я ничего не понимаю. Почему? За что?
– Я его спрашивала утром, когда те убрались наконец. «Скажи, ведь я мать тебе! Ты в чем-нибудь виноват? Может, вздумал на старости лет политикой баловаться? Скажи прямо!» А он клялся, что ни о чем понятия не имеет, знает только дом и свою работу. Мне даже стыдно стало. Неужели я родному сыну не доверяю? Выпустят его, вот увидишь! Он не виноват! – Бабушка говорила бодро, но ее лицо, потухшее, осунувшееся от горя, заплаканное, противоречило ее словам.
Мы принялись за уборку, но работа не спорилась.
– Не хочется мне убирать, – вздыхала бабушка. – Ничего не хочется. Я даже цветы не полила.
– Я понимаю, бабушка, но прибраться все же надо. Посиди отдохни, я сама.
– Нет, нет, позовем дворничиху, она все сделает.
Я дождалась прихода бабушкиной жилички, Янки, стала собираться.
– Ничего не поделаешь, надо идти. Не знаю, бабушка, что тебе и посоветовать. Понятия не имею, что полагается делать в таких случаях. Если отец вернется, даже ночью, сразу же сообщите. Завтра утром я приду, у меня отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54