Кто-то гладил меня по лицу. Это было приятно и казалось продолжением сна. Очнувшись, я увидела, что рядом сидит Роман и пристально глядит на меня. Я вскочила.
– Ох, заснула. Хороша, нечего сказать. Простите, ради бога.
– Ничего, не смущайтесь. Я оберегал ваш сон. А теперь нас зовут ужинать.
– Это, должно быть, город дает о себе знать, – оправдывалась я перед Камилой. – Надо лечь сейчас же, а то усну прямо здесь, за столом. Спокойной ночи.
Я ушла к себе в комнату. Снизу доносились какие-то звуки, но я тут же крепко уснула.
Утром меня разбудила Камила.
– Милая моя, я и в самом деле начала беспокоиться. Сколько можно спать? Уже девять. Завтрак на столе, а мужчины ждут. Не хотят без тебя. У меня оладьи на дрожжах – пальчики оближешь! Жаль будет, если остынут.
Завтрак прошел очень весело.
– Эти оладьи Камила испекла в вашу честь, Катажина, – заявил Роман. – Мы их обожаем, но увы… Мы не в счет. Правда, Мариан? Вчера она даже посвистеть не дала, боялась, что мы вас разбудим.
– Ну погоди, клеветник! Не будет тебе больше оладий.
– Конечно, Камиле тут все дозволено.
– Мариан, скажи ему, пусть оставит меня в покое. Какой ты муж, если жену защитить не умеешь?
Я давно уже не встречала таких милых людей. Все было настолько хорошо, что я просто боялась; не сон ли это? Я сидела в саду на пенечке и курила.
– Как вы ладите с рабочими?
– Вроде бы неплохо. Иногда они еще пытаются провести меня, но не всерьез. Позавчера, например, захожу в цех обжига, а там каменщики сидят и преспокойно курят. Спрашиваю: может, у них что не в порядке? Да, говорят, не в порядке, раствор никуда не годится, работать нельзя. Подхожу, смотрю – с виду раствор как раствор. Я расстроилась, не знаю, как проверить. Гломб, как назло, уехал в Болеславец. «А что вам не нравится в этом растворе?» – спрашиваю просто так, лишь бы спросить. «Песок». – «Вот как? Что же, придется возить сюда песок из Вроцлава, другого выхода я не вижу». Они засмеялись и взялись за работу. А уж потом объяснили, что бригадир не разрешает им курить за работой, вот они время от времени и устраивают перекур. Но вообще-то чувствуется, что они заинтересованы в заработке и работы не боятся.
– Значит, не убежите отсюда?
– Если буду справляться, то летом, во всяком случае, не убегу. А вот зимы боюсь. Я ужасная мерзлячка.
Мы беседовали спокойно и неторопливо о том, о сем. Потом я не выдержала и спросила:
– А почему вы приезжаете сюда на воскресенье? Воскресенье нужно проводить дома. Будь Вроцлав поближе, я бы туда ездила каждую неделю.
– А разве он тут не у себя дома? – вмешалась Камила.
– Не знаю. Но мне кажется, что жена…
– Жену оставь в покое, – оборвала меня Камила.
Больше мы к этой теме не возвращались. Я чувствовала себя неловко. Присутствие Романа смущало меня.
После обеда я быстро вышла из дому и углубилась в лес. Запах свежих трав, смолы и солнца будоражил и волновал. Я казалась себе такой одинокой и растерянной, как никогда в жизни.
Вернувшись домой, я поднялась к себе, но не прошло и минуты, как меня разыскала там Камила.
– Сию минуту спускайся к нам! Нечего прятаться от людей. Свои капризы и плохое настроение держи при себе. Воскресенье бывает только раз в неделю. Ну, милая, дорогая, не огорчай меня!
Хозяйство в лесничестве было налажено прекрасно. Всюду царили идеальная чистота и порядок, свидетельствовавшие не только о трудолюбии хозяев, но и об их культуре.
Камила вела все «бумажные дела» Мариана, занималась огородом, разводила кур.
Готовила и убирала домашняя работница – пожилая, молчаливая женщина. Она была почти глухая и поэтому казалась угрюмой.
Мариан, помимо службы, поддерживал порядок во дворе и ухаживал за лошадью.
Каждый знал свои обязанности и занимался своим делом. Большая, просторная кухня была обставлена скромно. В комнатах, за исключением спальни хозяев, тоже стояла простая мебель. Но обстановка спальни соответствовала лучшим образцам междувоенного двадцатилетия. Полированная мебель. На составленных кроватях атласное покрывало. Множество вышитых ковриков и салфеток, статуэток, хрусталя. Над кроватью, на фоне яркого ковра, большой образ в золоченой раме – богоматерь с младенцем.
– Спальню обставляла моя мама, – не без гордости заявила Камила, показывая мне это святилище.
Время шло, работа на стройке продвигалась успешно. Роман по-прежнему проводил у нас воскресные дни. Иногда он заезжал и на неделе, но тогда мы общались мало, нас целиком поглощала работа.
Я и самой себе не признавалась, что с нетерпением жду его приезда. Со стороны могло даже показаться, что общество Романа мне неприятно – при нем я становилась скованной и молчаливой.
Прошел месяц. Я решила съездить во Вроцлав. Нужно и дома побывать и рассеяться немного.
– А может, и ты выберешься со мной?
Камила даже подпрыгнула от радости:
– Милая ты моя! В город! Хоть сейчас.
Мы решили поехать на пятницу и субботу.
– Знаешь, давай вернемся на мотоцикле? Он здесь пригодится и в Болеславец ездить, и для прогулок по окрестностям.
Мариан, молча прислушивавшийся к разговору, вдруг решительно заявил:
– Никуда ты, Камила, не поедешь.
Камила расплакалась.
– Да, я знаю, – говорила она сквозь слезы, – ты бы рад ни на шаг меня не отпускать. А мне надоело, надоело!
– Не морочь голову.
Камила сразу вытерла слезы.
– Ах так! А я вот возьму и поеду. Тебя не спрошу. Поеду, и все!
– Но зачем тебе ехать? И где ты будешь ночевать? – Мариан постепенно сдавал позиции.
– Зачем? Да просто так. А ночевать буду, разумеется, у Катажины. Не беспокойся, не пропаду. А уж когда вернусь, – голос Камилы сразу повеселел, – буду такая хорошая, что ты меня и не узнаешь. Ведь надо же и мне развлечься когда-нибудь.
Мне было неприятно, что я стала невольной виновницей размолвки, и больше о поездке не заикалась. Но в пятницу, когда я собиралась у себя в комнате, туда прибежала Камила, уже одетая в дорогу.
– Что ты копаешься? Пошли скорее, а то прозеваем автобус в Болеславце!
На лице у нее еще видны были следы слез, но она вся сияла от счастья. По дороге в Болеславец она всем встречным сообщала:
– Вы знаете? Я еду во Вроцлав.
Мариан молчал. У автобусной станции ждал Сковронский. Протянув нам билеты, он холодно попрощался.
Я растерялась. Ведь в лесничестве Роман был всегда весел и разговорчив. Мы сели в автобус. Камила махала Мариану платочком, а я старалась не смотреть в окошко.
Два дня во Вроцлаве пролетели быстро. Я зашла по делам в трест, побывала в парикмахерской. Все остальное время мы бегали по магазинам.
Вернуться решили в воскресенье. Камила боялась, как бы Мариан не напился с горя.
Нашу квартиру охраняла мамина знакомая, которую я видела не более двух раз в жизни. Пани Дзюня, разумеется, уехала в Валим, мама еще не возвращалась из Криницы.
– Сюда заходил какой-то молодой человек, назвался вашим родственником. В квартиру я его не впустила, потому что мама никого не велела пускать, но он одолжил у меня двести злотых на билет в Ченстохов – сказал, не на что ехать обратно. Надеюсь, ваша мама не рассердится? Вы не знаете, кто это был?
– Знаю. Мама вернет вам эти деньги. Но если он появится снова, не давайте ему ни гроша.
Мы с Камилой сложили наши покупки в два рюкзака. Их одолжила нам мать Збышека с просьбой поскорее прислать обратно. Збышек собирался в туристское путешествие, и они могли ему понадобиться.
Погода была прекрасная. Две молодые женщины на мотоцикле вызывали такой интерес на шоссе, что мы с облегчением вздохнули, свернув на пустую автостраду.
Камилу всю дорогу волновало только одно: что скажет муж? Но Мариан, увидев нас, просиял, и все ее опасения мгновенно рассеялись.
– Я говорил Роману, что к обеду вы приедете, а он надо мной смеялся.
Сковронский был на прогулке. В моей комнате наверху стоял знакомый запах смолы. Я с радостью вынимала вещи из рюкзака. Здесь я чувствовала себя дома.
Спускаясь вниз, я еще на лестнице услышала:
– Ты только не рассказывай, что ходил на прогулку. Все равно никто не поверит. А вот и Катажина! Послушай, – Мариан повернулся ко мне, – когда вы отбыли на этом злосчастном автобусе, мы так напились, что я даже лошадь не мог отвести домой, пришлось попросить знакомого. А Роман заладил одно: «Увидишь, Катажина не вернется. Зачем ей торчать в этой дыре?» Раз пять заключали пари, ну, а каждое пари надо было спрыснуть.
Мы сели обедать. Камила рассказывала о поездке, изображая все в таких красках, словно Вроцлав был восьмым чудом света. Я вторила ей в основном для того, чтобы скрыть смущение.
– Роман, что с тобой? Ты сегодня не в своей тарелке.
Сковронский что-то ответил Камиле невпопад и сразу стал прощаться.
– В ближайшее время я не приеду. Если понадоблюсь, пусть Гломб звонит в Болеславец, мне передадут.
Работа на стройке шла полным ходом. Мотоцикл пришелся как нельзя более кстати – поездки в Болеславец перестали быть проблемой.
Но я была сама не своя, Сковронский постепенно овладевал всеми моими мыслями. Я стала нервной, при малейшем шуме выскакивала из конторы, мне постоянно казалось, что вот-вот случится беда: что-нибудь обвалится, рухнет, кто-нибудь сорвется с лесов…
Гломба пришлось долго уговаривать сесть на мотоцикл. Я понимала, что он просто опасался показаться смешным, сидя сзади, когда за рулем женщина.
Но потом он сказал:
– Старуха-то моя, знаете, как рассудила. «Раз, – говорит, – пани Катажина сама тебе предлагает ездить на мотоцикле, то о чем тут думать?» Вот я и решил: может, мы и в самом деле завтра съездим на мотоцикле в Болеславец за зарплатой для рабочих? Обернулись бы в два счета.
– Охотно, пан Гломб. А сегодня для тренировки я отвезу вас домой.
Вернувшись в лесничество, я рассказала Камиле, что подвезла Гломба к самому дому, а завтра собираюсь с ним в Болеславец.
– Ну, ты совсем покорила старика, – расхохоталась Камила. – Раз ты едешь в Болеславец, то купи мне там кое-что для хозяйства. Я составлю список.
Поездка на мотоцикле в Болеславец удалась на славу. Гломб быстро получил деньги, я за это время выполнила поручения Камилы, и через два часа мы вернулись обратно.
Сковронский, казалось, совсем забыл о существовании Михова. Со времени моей поездки во Вроцлав он не только не показывался у нас, но даже не звонил.
Из Вроцлава приехала бригада плотников, и работа пошла вперед еще быстрее. Плотники в две недели связали стропила и обещали в течение месяца подвести под крышу все три здания. Жили они в деревне, в двух домиках, готовили себе сами, а по вечерам приходили в лесничество послушать радио.
– Мариан, ты не узнавал, что с Романом? Наверное, он болен, – беспокоилась Камила первые две недели. Но потом она переменила мнение. – Какая-то муха его укусила, не иначе. Это мне совсем не нравится.
Я же знала: он не приезжает потому, что заметил, как нравится мне. Впрочем, не исключено, что у него важные дела на какой-нибудь другой стройке. Я даже убеждала себя, что это к лучшему.
Мы с Гломбом часто ездили в Болеславец. Однажды я повезла его к врачу.
– Я совсем здоров, только суставы болят к дождю да спина ноет. Разве это болезнь? У отца, помню, в моем возрасте тоже болели суставы, но ему и в голову не приходило к врачу обращаться. Сейчас другое время. Жена ездит в санаторий сердце лечить и меня подбивает следить за здоровьем. А все потому, что лечение бесплатное. Кабы пришлось ей для этого пару кур продать, она бы так к врачам не рвалась.
– Она права. Вы работаете, имеете право на бесплатную медицинскую помощь, и незачем ждать, пока сляжете. Тогда уж и врач не поможет.
Мы поехали. В Болеславце завезли мотоцикл к знакомому Гломба, владельцу небольшой ремонтной мастерской.
– Проверь машину, заправь, а мы вернемся часика через три, – сказал Гломб. – Познакомься, моя начальница. Что, удивлен? Она только кажется такой овечкой, а дисциплину держит – ой-ой!
Итак, в моем распоряжении было три часа. Я осмотрела витрины, купила несколько книг и журналов, проходя мимо сберкассы, зашла туда и положила немного денег на книжку.
Пожилой гражданин, стоявший рядом у окошка, иронически засмеялся.
– И зачем люди экономят? До войны, бывало, накопишь денег, можешь участок земли купить. Или дом. А теперь к чему откладывать? Разве для того лишь, чтобы потом можно было объяснить, откуда деньги взялись.
– Вы рассуждаете, как моя бабушка. Ей тоже кажется, что у моего поколения нет будущего. Я кладу деньги на книжку, потому что не люблю их бессмысленно тратить. А что буду с ними делать – пока не знаю. Теперь другие ценности, чем до войны. Дома и участки нас не прельщают.
– Вот агитатор нашелся! Может быть, вам здесь платят за рекламу?
Я промолчала. Ведь такого все равно не убедишь.
В мастерскую я шла через рынок – полностью разрушенный, но уже подготовленный к восстановлению. Все покупки для Камилы я тащила в огромной сетке, в другой руке у меня были книги и журналы, которые в сетке не поместились. В витринах магазинов я видела свое отражение. Пожалуй, платье надо чуть-чуть подкоротить.
– Разве так поступают? – раздался знакомый голос сзади, и кто-то схватил мою сетку. Я сразу угадала Сковронского. – Вы то и дело приезжаете в Болеславец. Люди рассказывают чудеса о лихой спортсменке, а чтоб к своему начальнику заглянуть, у вас и в мыслях нет!
Он еще что-то говорил, но я ничего не понимала. Важно было только одно: он рядом, он помогает мне нести сетку, и его теплая рука невольно касается моей.
– Сегодня я решил разыскать вас во что бы то ни стало. И вот, наконец, нашел.
– Ведь вы мне не давали никаких поручений, – оправдывалась я бессвязно. – И не вызывали к себе. Последний отчет мы отправили даже на день раньше срока. Материалов хватает. Строительство идет хорошо. Мы с Гломбом уговорились встретиться здесь за углом, в мастерской. Мне надо идти, он уже ждет.
– Несомненно, ждет, – обиженно подтвердил Сковронский.
Я старалась говорить спокойно, но сердце у меня колотилось, а голос дрожал.
Мы вместе подошли к мастерской. Гломб стоял около мотоцикла и беседовал с механиком.
– О, пан начальник! Мое почтение. Нашли Катажину? Ей-богу, не ожидал. Хотя, конечно, Болеславец не Варшава. Ну, мотоцикл уже в порядке. Бензина полный бак…
– Добрый день, Гломб. Рад, что вы в добром здравии. Мотоцикл, говорите, в порядке? Смотрите, узнает жена, с кем ее муж на мотоциклах разъезжает, небось по головке не погладит, – острил Сковронский.
– Не угадали. Жена все прекрасно знает. Она Катажину в гости пригласила. Не забывайте, что у нас уже сын в армии отслужил, о невестке пора думать. – Гломб расплылся в улыбке, явно радуясь, что нашел, как ответить Сковронскому.
– Ну, тогда в добрый путь. Желаю приятной прогулки, – ответил Сковронский с нарочитой бодростью. Но его слова прозвучали резко и совсем невесело.
Теперь после работы у меня появилось дополнительное занятие. Мы одолжили швейную машину, и я взялась шить Камиле платья.
В конце июля, к величайшей радости Мариана, начались дожди. С неделю лило непрерывно. Грибы росли. Все радовались. Рабочие на стройке тоже. Корпуса были уже подведены под крышу, и дождь им не мешал.
Мы шили в комнате на первом этаже, прислушиваясь к шуму дождя. Вода смыла пыль с деревьев, и они засверкали яркой зеленью. Из леса тянуло запахом прелых листьев и грибов. Камила восхищалась моей ловкостью и горевала, что сама не умеет шить.
Мы с Гломбом составили график работ по месяцам, и выяснилось, что в августе основные работы будут на девяносто процентов закончены.
– Как вы думаете, пан Гломб, что, если нам поискать еще рабочих на подмогу, поднажать и в августе закончить стройку? Тогда можно бы в сентябре съездить в отпуск, да и к зиме подготовиться.
– Я скажу рабочим. Они скорее найдут людей, чем отдел кадров. Только не принимайте никаких письменных обязательств, не то пойдут расспросы, объяснения – лишняя трепка нервов. Сковронскому скажем, начальник участка должен знать. Но больше никому ни слова.
Несколько дней спустя Гломб пригласил меня к себе домой. Снова установилась хорошая погода, дорога просохла, можно было ехать. Гломбы жили в шести километрах от Михова, на краю деревни.
Я издали увидела домик, сиявший яркой голубизной на зеленом фоне окружавших его деревьев. Сразу же бросались в глаза идеальная чистота и порядок. Ровненькие цветники, ухоженные фруктовые деревья, веселая черная собака на дворе.
Жена Гломба встретила меня очень приветливо, показала дом, я без устали всем восхищалась и хвалила.
– Человеку дана одна жизнь. Зачем же проводить ее в хлеву? Когда я принялся ремонтировать избу, надо мной смеялась вся деревня. И теперь еще косятся. Тугодумы они. Пройдет несколько лет, и все будут стараться не меньше моего. А я эти годы проведу в чистоте и уюте. – Мои похвалы обрадовали Гломба, и он разговорился. – Вы не думайте, что у других нет возможности навести порядок в доме и во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Ох, заснула. Хороша, нечего сказать. Простите, ради бога.
– Ничего, не смущайтесь. Я оберегал ваш сон. А теперь нас зовут ужинать.
– Это, должно быть, город дает о себе знать, – оправдывалась я перед Камилой. – Надо лечь сейчас же, а то усну прямо здесь, за столом. Спокойной ночи.
Я ушла к себе в комнату. Снизу доносились какие-то звуки, но я тут же крепко уснула.
Утром меня разбудила Камила.
– Милая моя, я и в самом деле начала беспокоиться. Сколько можно спать? Уже девять. Завтрак на столе, а мужчины ждут. Не хотят без тебя. У меня оладьи на дрожжах – пальчики оближешь! Жаль будет, если остынут.
Завтрак прошел очень весело.
– Эти оладьи Камила испекла в вашу честь, Катажина, – заявил Роман. – Мы их обожаем, но увы… Мы не в счет. Правда, Мариан? Вчера она даже посвистеть не дала, боялась, что мы вас разбудим.
– Ну погоди, клеветник! Не будет тебе больше оладий.
– Конечно, Камиле тут все дозволено.
– Мариан, скажи ему, пусть оставит меня в покое. Какой ты муж, если жену защитить не умеешь?
Я давно уже не встречала таких милых людей. Все было настолько хорошо, что я просто боялась; не сон ли это? Я сидела в саду на пенечке и курила.
– Как вы ладите с рабочими?
– Вроде бы неплохо. Иногда они еще пытаются провести меня, но не всерьез. Позавчера, например, захожу в цех обжига, а там каменщики сидят и преспокойно курят. Спрашиваю: может, у них что не в порядке? Да, говорят, не в порядке, раствор никуда не годится, работать нельзя. Подхожу, смотрю – с виду раствор как раствор. Я расстроилась, не знаю, как проверить. Гломб, как назло, уехал в Болеславец. «А что вам не нравится в этом растворе?» – спрашиваю просто так, лишь бы спросить. «Песок». – «Вот как? Что же, придется возить сюда песок из Вроцлава, другого выхода я не вижу». Они засмеялись и взялись за работу. А уж потом объяснили, что бригадир не разрешает им курить за работой, вот они время от времени и устраивают перекур. Но вообще-то чувствуется, что они заинтересованы в заработке и работы не боятся.
– Значит, не убежите отсюда?
– Если буду справляться, то летом, во всяком случае, не убегу. А вот зимы боюсь. Я ужасная мерзлячка.
Мы беседовали спокойно и неторопливо о том, о сем. Потом я не выдержала и спросила:
– А почему вы приезжаете сюда на воскресенье? Воскресенье нужно проводить дома. Будь Вроцлав поближе, я бы туда ездила каждую неделю.
– А разве он тут не у себя дома? – вмешалась Камила.
– Не знаю. Но мне кажется, что жена…
– Жену оставь в покое, – оборвала меня Камила.
Больше мы к этой теме не возвращались. Я чувствовала себя неловко. Присутствие Романа смущало меня.
После обеда я быстро вышла из дому и углубилась в лес. Запах свежих трав, смолы и солнца будоражил и волновал. Я казалась себе такой одинокой и растерянной, как никогда в жизни.
Вернувшись домой, я поднялась к себе, но не прошло и минуты, как меня разыскала там Камила.
– Сию минуту спускайся к нам! Нечего прятаться от людей. Свои капризы и плохое настроение держи при себе. Воскресенье бывает только раз в неделю. Ну, милая, дорогая, не огорчай меня!
Хозяйство в лесничестве было налажено прекрасно. Всюду царили идеальная чистота и порядок, свидетельствовавшие не только о трудолюбии хозяев, но и об их культуре.
Камила вела все «бумажные дела» Мариана, занималась огородом, разводила кур.
Готовила и убирала домашняя работница – пожилая, молчаливая женщина. Она была почти глухая и поэтому казалась угрюмой.
Мариан, помимо службы, поддерживал порядок во дворе и ухаживал за лошадью.
Каждый знал свои обязанности и занимался своим делом. Большая, просторная кухня была обставлена скромно. В комнатах, за исключением спальни хозяев, тоже стояла простая мебель. Но обстановка спальни соответствовала лучшим образцам междувоенного двадцатилетия. Полированная мебель. На составленных кроватях атласное покрывало. Множество вышитых ковриков и салфеток, статуэток, хрусталя. Над кроватью, на фоне яркого ковра, большой образ в золоченой раме – богоматерь с младенцем.
– Спальню обставляла моя мама, – не без гордости заявила Камила, показывая мне это святилище.
Время шло, работа на стройке продвигалась успешно. Роман по-прежнему проводил у нас воскресные дни. Иногда он заезжал и на неделе, но тогда мы общались мало, нас целиком поглощала работа.
Я и самой себе не признавалась, что с нетерпением жду его приезда. Со стороны могло даже показаться, что общество Романа мне неприятно – при нем я становилась скованной и молчаливой.
Прошел месяц. Я решила съездить во Вроцлав. Нужно и дома побывать и рассеяться немного.
– А может, и ты выберешься со мной?
Камила даже подпрыгнула от радости:
– Милая ты моя! В город! Хоть сейчас.
Мы решили поехать на пятницу и субботу.
– Знаешь, давай вернемся на мотоцикле? Он здесь пригодится и в Болеславец ездить, и для прогулок по окрестностям.
Мариан, молча прислушивавшийся к разговору, вдруг решительно заявил:
– Никуда ты, Камила, не поедешь.
Камила расплакалась.
– Да, я знаю, – говорила она сквозь слезы, – ты бы рад ни на шаг меня не отпускать. А мне надоело, надоело!
– Не морочь голову.
Камила сразу вытерла слезы.
– Ах так! А я вот возьму и поеду. Тебя не спрошу. Поеду, и все!
– Но зачем тебе ехать? И где ты будешь ночевать? – Мариан постепенно сдавал позиции.
– Зачем? Да просто так. А ночевать буду, разумеется, у Катажины. Не беспокойся, не пропаду. А уж когда вернусь, – голос Камилы сразу повеселел, – буду такая хорошая, что ты меня и не узнаешь. Ведь надо же и мне развлечься когда-нибудь.
Мне было неприятно, что я стала невольной виновницей размолвки, и больше о поездке не заикалась. Но в пятницу, когда я собиралась у себя в комнате, туда прибежала Камила, уже одетая в дорогу.
– Что ты копаешься? Пошли скорее, а то прозеваем автобус в Болеславце!
На лице у нее еще видны были следы слез, но она вся сияла от счастья. По дороге в Болеславец она всем встречным сообщала:
– Вы знаете? Я еду во Вроцлав.
Мариан молчал. У автобусной станции ждал Сковронский. Протянув нам билеты, он холодно попрощался.
Я растерялась. Ведь в лесничестве Роман был всегда весел и разговорчив. Мы сели в автобус. Камила махала Мариану платочком, а я старалась не смотреть в окошко.
Два дня во Вроцлаве пролетели быстро. Я зашла по делам в трест, побывала в парикмахерской. Все остальное время мы бегали по магазинам.
Вернуться решили в воскресенье. Камила боялась, как бы Мариан не напился с горя.
Нашу квартиру охраняла мамина знакомая, которую я видела не более двух раз в жизни. Пани Дзюня, разумеется, уехала в Валим, мама еще не возвращалась из Криницы.
– Сюда заходил какой-то молодой человек, назвался вашим родственником. В квартиру я его не впустила, потому что мама никого не велела пускать, но он одолжил у меня двести злотых на билет в Ченстохов – сказал, не на что ехать обратно. Надеюсь, ваша мама не рассердится? Вы не знаете, кто это был?
– Знаю. Мама вернет вам эти деньги. Но если он появится снова, не давайте ему ни гроша.
Мы с Камилой сложили наши покупки в два рюкзака. Их одолжила нам мать Збышека с просьбой поскорее прислать обратно. Збышек собирался в туристское путешествие, и они могли ему понадобиться.
Погода была прекрасная. Две молодые женщины на мотоцикле вызывали такой интерес на шоссе, что мы с облегчением вздохнули, свернув на пустую автостраду.
Камилу всю дорогу волновало только одно: что скажет муж? Но Мариан, увидев нас, просиял, и все ее опасения мгновенно рассеялись.
– Я говорил Роману, что к обеду вы приедете, а он надо мной смеялся.
Сковронский был на прогулке. В моей комнате наверху стоял знакомый запах смолы. Я с радостью вынимала вещи из рюкзака. Здесь я чувствовала себя дома.
Спускаясь вниз, я еще на лестнице услышала:
– Ты только не рассказывай, что ходил на прогулку. Все равно никто не поверит. А вот и Катажина! Послушай, – Мариан повернулся ко мне, – когда вы отбыли на этом злосчастном автобусе, мы так напились, что я даже лошадь не мог отвести домой, пришлось попросить знакомого. А Роман заладил одно: «Увидишь, Катажина не вернется. Зачем ей торчать в этой дыре?» Раз пять заключали пари, ну, а каждое пари надо было спрыснуть.
Мы сели обедать. Камила рассказывала о поездке, изображая все в таких красках, словно Вроцлав был восьмым чудом света. Я вторила ей в основном для того, чтобы скрыть смущение.
– Роман, что с тобой? Ты сегодня не в своей тарелке.
Сковронский что-то ответил Камиле невпопад и сразу стал прощаться.
– В ближайшее время я не приеду. Если понадоблюсь, пусть Гломб звонит в Болеславец, мне передадут.
Работа на стройке шла полным ходом. Мотоцикл пришелся как нельзя более кстати – поездки в Болеславец перестали быть проблемой.
Но я была сама не своя, Сковронский постепенно овладевал всеми моими мыслями. Я стала нервной, при малейшем шуме выскакивала из конторы, мне постоянно казалось, что вот-вот случится беда: что-нибудь обвалится, рухнет, кто-нибудь сорвется с лесов…
Гломба пришлось долго уговаривать сесть на мотоцикл. Я понимала, что он просто опасался показаться смешным, сидя сзади, когда за рулем женщина.
Но потом он сказал:
– Старуха-то моя, знаете, как рассудила. «Раз, – говорит, – пани Катажина сама тебе предлагает ездить на мотоцикле, то о чем тут думать?» Вот я и решил: может, мы и в самом деле завтра съездим на мотоцикле в Болеславец за зарплатой для рабочих? Обернулись бы в два счета.
– Охотно, пан Гломб. А сегодня для тренировки я отвезу вас домой.
Вернувшись в лесничество, я рассказала Камиле, что подвезла Гломба к самому дому, а завтра собираюсь с ним в Болеславец.
– Ну, ты совсем покорила старика, – расхохоталась Камила. – Раз ты едешь в Болеславец, то купи мне там кое-что для хозяйства. Я составлю список.
Поездка на мотоцикле в Болеславец удалась на славу. Гломб быстро получил деньги, я за это время выполнила поручения Камилы, и через два часа мы вернулись обратно.
Сковронский, казалось, совсем забыл о существовании Михова. Со времени моей поездки во Вроцлав он не только не показывался у нас, но даже не звонил.
Из Вроцлава приехала бригада плотников, и работа пошла вперед еще быстрее. Плотники в две недели связали стропила и обещали в течение месяца подвести под крышу все три здания. Жили они в деревне, в двух домиках, готовили себе сами, а по вечерам приходили в лесничество послушать радио.
– Мариан, ты не узнавал, что с Романом? Наверное, он болен, – беспокоилась Камила первые две недели. Но потом она переменила мнение. – Какая-то муха его укусила, не иначе. Это мне совсем не нравится.
Я же знала: он не приезжает потому, что заметил, как нравится мне. Впрочем, не исключено, что у него важные дела на какой-нибудь другой стройке. Я даже убеждала себя, что это к лучшему.
Мы с Гломбом часто ездили в Болеславец. Однажды я повезла его к врачу.
– Я совсем здоров, только суставы болят к дождю да спина ноет. Разве это болезнь? У отца, помню, в моем возрасте тоже болели суставы, но ему и в голову не приходило к врачу обращаться. Сейчас другое время. Жена ездит в санаторий сердце лечить и меня подбивает следить за здоровьем. А все потому, что лечение бесплатное. Кабы пришлось ей для этого пару кур продать, она бы так к врачам не рвалась.
– Она права. Вы работаете, имеете право на бесплатную медицинскую помощь, и незачем ждать, пока сляжете. Тогда уж и врач не поможет.
Мы поехали. В Болеславце завезли мотоцикл к знакомому Гломба, владельцу небольшой ремонтной мастерской.
– Проверь машину, заправь, а мы вернемся часика через три, – сказал Гломб. – Познакомься, моя начальница. Что, удивлен? Она только кажется такой овечкой, а дисциплину держит – ой-ой!
Итак, в моем распоряжении было три часа. Я осмотрела витрины, купила несколько книг и журналов, проходя мимо сберкассы, зашла туда и положила немного денег на книжку.
Пожилой гражданин, стоявший рядом у окошка, иронически засмеялся.
– И зачем люди экономят? До войны, бывало, накопишь денег, можешь участок земли купить. Или дом. А теперь к чему откладывать? Разве для того лишь, чтобы потом можно было объяснить, откуда деньги взялись.
– Вы рассуждаете, как моя бабушка. Ей тоже кажется, что у моего поколения нет будущего. Я кладу деньги на книжку, потому что не люблю их бессмысленно тратить. А что буду с ними делать – пока не знаю. Теперь другие ценности, чем до войны. Дома и участки нас не прельщают.
– Вот агитатор нашелся! Может быть, вам здесь платят за рекламу?
Я промолчала. Ведь такого все равно не убедишь.
В мастерскую я шла через рынок – полностью разрушенный, но уже подготовленный к восстановлению. Все покупки для Камилы я тащила в огромной сетке, в другой руке у меня были книги и журналы, которые в сетке не поместились. В витринах магазинов я видела свое отражение. Пожалуй, платье надо чуть-чуть подкоротить.
– Разве так поступают? – раздался знакомый голос сзади, и кто-то схватил мою сетку. Я сразу угадала Сковронского. – Вы то и дело приезжаете в Болеславец. Люди рассказывают чудеса о лихой спортсменке, а чтоб к своему начальнику заглянуть, у вас и в мыслях нет!
Он еще что-то говорил, но я ничего не понимала. Важно было только одно: он рядом, он помогает мне нести сетку, и его теплая рука невольно касается моей.
– Сегодня я решил разыскать вас во что бы то ни стало. И вот, наконец, нашел.
– Ведь вы мне не давали никаких поручений, – оправдывалась я бессвязно. – И не вызывали к себе. Последний отчет мы отправили даже на день раньше срока. Материалов хватает. Строительство идет хорошо. Мы с Гломбом уговорились встретиться здесь за углом, в мастерской. Мне надо идти, он уже ждет.
– Несомненно, ждет, – обиженно подтвердил Сковронский.
Я старалась говорить спокойно, но сердце у меня колотилось, а голос дрожал.
Мы вместе подошли к мастерской. Гломб стоял около мотоцикла и беседовал с механиком.
– О, пан начальник! Мое почтение. Нашли Катажину? Ей-богу, не ожидал. Хотя, конечно, Болеславец не Варшава. Ну, мотоцикл уже в порядке. Бензина полный бак…
– Добрый день, Гломб. Рад, что вы в добром здравии. Мотоцикл, говорите, в порядке? Смотрите, узнает жена, с кем ее муж на мотоциклах разъезжает, небось по головке не погладит, – острил Сковронский.
– Не угадали. Жена все прекрасно знает. Она Катажину в гости пригласила. Не забывайте, что у нас уже сын в армии отслужил, о невестке пора думать. – Гломб расплылся в улыбке, явно радуясь, что нашел, как ответить Сковронскому.
– Ну, тогда в добрый путь. Желаю приятной прогулки, – ответил Сковронский с нарочитой бодростью. Но его слова прозвучали резко и совсем невесело.
Теперь после работы у меня появилось дополнительное занятие. Мы одолжили швейную машину, и я взялась шить Камиле платья.
В конце июля, к величайшей радости Мариана, начались дожди. С неделю лило непрерывно. Грибы росли. Все радовались. Рабочие на стройке тоже. Корпуса были уже подведены под крышу, и дождь им не мешал.
Мы шили в комнате на первом этаже, прислушиваясь к шуму дождя. Вода смыла пыль с деревьев, и они засверкали яркой зеленью. Из леса тянуло запахом прелых листьев и грибов. Камила восхищалась моей ловкостью и горевала, что сама не умеет шить.
Мы с Гломбом составили график работ по месяцам, и выяснилось, что в августе основные работы будут на девяносто процентов закончены.
– Как вы думаете, пан Гломб, что, если нам поискать еще рабочих на подмогу, поднажать и в августе закончить стройку? Тогда можно бы в сентябре съездить в отпуск, да и к зиме подготовиться.
– Я скажу рабочим. Они скорее найдут людей, чем отдел кадров. Только не принимайте никаких письменных обязательств, не то пойдут расспросы, объяснения – лишняя трепка нервов. Сковронскому скажем, начальник участка должен знать. Но больше никому ни слова.
Несколько дней спустя Гломб пригласил меня к себе домой. Снова установилась хорошая погода, дорога просохла, можно было ехать. Гломбы жили в шести километрах от Михова, на краю деревни.
Я издали увидела домик, сиявший яркой голубизной на зеленом фоне окружавших его деревьев. Сразу же бросались в глаза идеальная чистота и порядок. Ровненькие цветники, ухоженные фруктовые деревья, веселая черная собака на дворе.
Жена Гломба встретила меня очень приветливо, показала дом, я без устали всем восхищалась и хвалила.
– Человеку дана одна жизнь. Зачем же проводить ее в хлеву? Когда я принялся ремонтировать избу, надо мной смеялась вся деревня. И теперь еще косятся. Тугодумы они. Пройдет несколько лет, и все будут стараться не меньше моего. А я эти годы проведу в чистоте и уюте. – Мои похвалы обрадовали Гломба, и он разговорился. – Вы не думайте, что у других нет возможности навести порядок в доме и во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54