Сказала же она мне недавно, что девушка, которая целый год прожила одна и неведомо чем занималась, должна быть счастлива, если кто-нибудь захочет на ней жениться. Ведь я, кажется, пользуюсь успехом. Даже Збышек сказал, что я очень похорошела и что он намерен… Э-э, Збышек человек легкомысленный. А мама знает жизнь, у нее большой опыт. Не могу же я не верить, что она мне добра желает. И все-таки все во мне восстает против этого. Что, если через год после свадьбы с Иреком я встречу человека, о котором мечтала? А чего я жду? Сама не знаю. Иреку к лицу был бы черный костюм, а я бы надела светло-голубое платье. Да что я, с ума сошла? Ведь замужество – это не одна только свадьба, это вся жизнь! Всю жизнь прожить с Иреком? Нет, это ужасно. Мне сейчас хорошо. Если б еще мама не сердилась… Зачем что-то менять? Жизнь теперь такая интересная. Почему я должна с кем-то связывать свою судьбу?
Чего мама хочет от пани Дзюни? Чем ей пани Дзюня мешает? У нее же золотой характер. Надо с ней поговорить. А может, это вовсе я маме мешаю? Может, со Стефаном у них все гораздо серьезнее, чем я предполагала? Интересно, как она будет себя вести, если я ее спрошу об этом? Разволнуется, конечно. С ней нужно помягче. Как же мне не стыдно так думать? Конечно же, мама старается ради моего блага. Это я, верно, злая».
Бесцельно послонявшись по улицам около часу, я вернулась домой в самом печальном настроении, испытывая угрызения совести. Меня уже поджидал Ирек с предложением пойти погулять. Я хотела было отказаться, но мама так на меня посмотрела, что я не осмелилась даже пикнуть. «Ничего не попишешь, – подумала я. – Не буду маму сердить».
Люцина была настолько поглощена своими делами, что даже не заметила, как плохо у нас в доме. Мало того, она от этого выгадала. Пани Дзюня предложила, что она переберется в Валим и поможет молодой чете на первых порах вести хозяйство. Предложение было принято с восторгом. Безмерно счастливая, Люцина готова была пригласить всех на свете, чтобы поделиться своим счастьем. Пани Дзюня спокойно втолковывала мне:
– Что поделаешь, не поладили мы с твоей мамой. Раздражаю я ее. Мне бы давно пора над этим призадуматься. Поеду в Валим. Если пригожусь молодым, там и останусь. Чего раньше времени беспокоиться! Вот если окажется, что я у них не могу жить, – тогда другое дело.
– Нет, нет, пани Дзюня! Вы должны мне обещать, что, если не захотите оставаться у Люцины, вернетесь ко мне, как к себе домой.
– Обещаю. Я никогда не забуду, что ты ко мне относилась, как родная дочь. Не плачь! И ничего не говори, вы должны остаться с мамой вдвоем. Не знаю, чего она добивается, но, может быть, без меня все быстрее встанет на свое место. Хорошо бы ей выйти замуж. Вот тогда бы здесь снова стало тихо и спокойно. Прости, наверно, мне не следовало этого говорить. Ну все! Хватит, поговорили уже!
В нашем доме не прекращались политические споры. Однажды пан Стефан привел к нам своего знакомого, тот, как оказалось, до войны был офицером. Сначала говорили о делах, а потом перешли на политику.
– Трудные настали времена, – вздохнул Стефан. – Дела как будто идут неплохо, только никогда не знаешь, что принесет завтрашний день. Говорят, Польша станет одной из советских республик. Поэтому в Польше до сих пор так много советских войск – будто бы на всякий случай. Наслушаешься такого, и пропадает всякая охота работать.
– По-моему, такая возможность исключена, – серьезно возразил бывший офицер. – Если б русские собирались устроить республику, они бы сделали это сразу. Польша останется Польшей! Только какой она будет? Интеллигенция возьмется за лопаты, а рабочие будут управлять государством, так, что ли? Мой денщик стал офицером, а ведь он даже писать как следует не умеет. Встретил я его недавно на улице, так меня, знаете ли, чуть удар не хватил. Вы представить себе не можете, с какой речью он ко мне обратился. Спросил, помню ли я одного из наших генералов, а когда я сказал, что помню, сообщил, что его, денщика то есть, отец получил четыре гектара земли, принадлежавшей этому генералу, и теперь стал настоящим хозяином. «Пришло наше время», – заявил он.
– Поживем, увидим, чем все это кончится, – по тону пана Стефана можно было понять, что нас ждет, по меньшей мере, новый всемирный потоп. – Пока они школы для всех пооткрывали. Интересно, кто будет работать, когда все пойдут учиться…
Я слушала, не вмешиваясь, хотя чувствовала, что они не правы, осуждая все без разбору. В чем истина, я не знала, но настроена была решительно против.
В начале сентября без всякого предупреждения приехала тетя Михася из Ченстохова. Она привезла с собой какую-то заплаканную, одетую в черное даму.
– Ты представляешь, дорогая? Он настоящий патриот! – объясняла маме тетя Михася. – Все время боролся в подполье. А как же иначе при коммунистическом-то строе? Я его понимаю. Кому такой строй по душе?! Он скрывался, прятал оружие, а теперь его арестовали и будет суд. Якобы его группа ликвидировала какое-то отделение милиции. В управлении безопасности утверждают, что они перестреляли милиционеров и забрали оружие. Они даже в этом признались. Теперь их засудят. Дело будет слушаться здесь, во Вроцлаве. Адвокат считает, что их могут приговорить к смертной казни. А за что, скажи ты мне, за что? Все, как один, культурные люди, а такого, как Вольский, днем с огнем не сыскать. Адвокат был у него. Он совершенно подавлен. Тюрьмы забиты патриотами. От ужаса волосы дыбом встают. Что же будет дальше?
– Неужели будет открытый суд? – наивно спрашивала мама. – Обыкновенный суд, как всегда? У них была целая организация?
– Ну конечно! Один из отрядов организации «Свобода и независимость». Пани Вольская говорит, что такие отряды существуют по всей стране. Центр у них в Нюрнберге. Они будут до победного конца бороться за подлинное освобождение Польши. Ее муж попался из-за глупой случайности. Его могут расстрелять или повесить. А сколько героев сидит сейчас в тюрьмах! Помнишь адвоката Кавецкого? Они сразу же после окончания войны переехали в Познань. Так вот, его сын – ровесник твоей Катажины – тоже сидит. Нечаянно убил какого-то лавочника, он его только припугнуть хотел. Мать давала за сына миллион злотых, ты же знаешь, деньги у нее есть, да они не захотели взять. Дети организовали банду и нападали на магазины. Одного лавочника ранили, другого убили. Всех отправили в исправительную колонию. А сын Кавецкого был среди них самый старший, вот его и приговорили к смертной казни. Кавецкая сошла с ума. Лежит в больнице.
– Погоди, погоди! А они что, не знали, чем их сын занимается?
– Наивный вопрос! Они знали только, что у него есть оружие. Он исчезал иногда на несколько дней из дому, но это никого не беспокоило. Молоденький такой – совсем еще ребенок.
– А пани Вольская куда пошла?
– К адвокату. Ей обещали свидание с мужем. Случись это до войны, она б его выручила – внесла бы залог, у них были влиятельные знакомства, а теперь ничего нельзя сделать. Деньги потеряли цену. Если б удалось его оттуда вытащить, он бы удрал за границу, и дело с концом. А так пропадет человек ни за что.
– Как это ни за что? – вырвалось у меня. До сих пор я не вмешивалась в разговор. – Да ведь погибли люди. Если он принимал участие в нападении, значит, он виноват. За что они убили милиционеров?
– Разве ж это люди? Подумаешь, холуев коммунистических убили! – разоралась тетка. – Не вмешивайся в дела взрослых. Я при тебе рассказываю, так как знаю, что ты умеешь держать язык за зубами. Но это вовсе не значит, что ты хоть что-нибудь понимаешь.
– Понимаю. И больше, чем вам кажется. В прошлом году я ехала с покупками в Свидницу и подвезла на своей телеге какого-то человека. При въезде в город нас остановил патруль, и этот тип стал стрелять. Одного милиционера он так тяжело ранил, что тому пришлось удалить легкое. За что? Почему? Бандитов надо наказывать, иначе у нас никогда порядка не будет.
– Бандитов! Да как ты смеешь так говорить?! Хорошо, что пани Вольская не слышит. Это же герои! Они борются за настоящую свободу. Подрастешь немного, сама поймешь, кто прав. А пока можешь нам поверить на слово.
– Никогда я этому не поверю. Самый настоящий бандитизм. И очень хорошо, что за это наказывают. Сколько людей погибло понапрасну. Хватит проливать кровь. Если б не приказ о сдаче оружия, бандиты всех бы перестреляли. Этому надо положить конец.
– Перестаньте, что вы распетушились! – Мама боялась малопонятных ей разговоров. – Замолчи, Катажина! Нечего молодой девушке лезть в политику.
– И еще я хочу тебе сказать, – не выдержала тетка Михася. – Прямо, сейчас, при Катажине. Получше смотри за ней. Ты должна следить, с кем она водится. Как бы не связалась с коммунистами или большевиками! Держи ее в руках покрепче, не то она такой номер выкинет – своих не узнаешь. А при пани Вольской, смотрите – ни слова. Вы ничего не знаете. Она просила меня никому не рассказывать.
Пребывание тетки Михаси и пани Вольской в нашем доме сопровождалось бесконечными разговорами на политические темы. После посещения адвоката сомнений не оставалось: Вольский собственноручно застрелил милиционера и получит за это по заслугам. После их отъезда в доме снова стало тихо.
Я прочитала брошюры и с благодарностью вернула их пану Антосю.
– Ох и досталось мне из-за этих брошюр! Такая в доме заварилась каша, что ой-ой-ой, – сказала я со смехом. – Нынче все стали умными.
Пан Антось, видимо, удивился, но лишь спокойно спросил:
– Ну и как? Прочли? Может быть, у вас есть вопросы?
– Прочла. К сожалению, ничего нового по сравнению с газетами я в них не нашла. Если у вас есть время, я бы хотела задать вам один вопрос. Скажите, может ли человек, которому идеология партии понятна и близка, вступить в нее даже в том случае, если он не очень ясно представляет себе, что будет в ней делать?
Пан Антось задумался.
– Я смогу пригодиться? Вот вопрос, на который я не нашла ответа! – добавила я.
– Теперь понял! Если дело только в этом, безусловно, можете вступать. Главное – это понимать идеологические принципы и не сомневаться в их справедливости. Если других опасений у вас нет, будьте совершенно спокойны – работа в партии для вас найдется. А в остальном вам все ясно?
– Нет. Меня поражает реакция окружающих. Никто меня не поддержал. Все считают, что призвание женщины – оберегать семейный очаг, и стремятся побыстрее выдать меня замуж.
– Понятно. В нашем доме живет один железнодорожник. Его старший сын хочет поступить в школу, а отец не позволяет – школа, говорит, не для таких, как ты. Мол, раз ни дед, ни он сам в школу не ходили, значит и сыну ученье ни к чему, А тут как-то этот железнодорожник набросился на меня с претензиями, будто я виноват, что сейчас школы для всех открыты. «Вы им только головы заморочили! – кричит. – Отец мой был машинистом, я машинист, а ему, видите ли, это не подходит». А вы рассуждаете правильно и, главное, самостоятельно. Если захотите, я дам вам рекомендацию.
– Спасибо. Я к вам и обращусь. Разрешите еще один вопрос. Верно ли, что теперь совершеннолетним считаешься с восемнадцати лет?
– Я об этом слыхал. Но пока это, насколько мне известно, только проект. У нас в организационном отделе есть юрист, который превосходно разбирается в законах, вот он вам скажет точно.
– Хорошо, что ты пришла. Дома никого нет, – я провела Люцину в комнату. – Знаешь, с детства не люблю воскресений и праздников. Перед праздниками я просто заболеваю. И в воскресенье никогда не знаю, куда деваться.
– А у меня масса дел. Помнишь, как мы оборудовали тебе квартиру? Сейчас времена не те. Честно говоря, я пришла по делу. Не можешь ли ты одолжить мне пять тысяч злотых примерно до середины ноября? Погоди, это еще не все. Деньги нужны не мне, а моему товарищу из УБ, он хочет купить мотоцикл, и ему не хватает пяти тысяч. Хороший парень, я знаю его еще по армии. Деньги он вернет.
– Все ясно. К чему столько слов? Деньги у меня есть, значит, я могу их одолжить, и дело с концом. Ты спешишь?
– Я обещала ему сразу же принести деньги, он ждет. Тот тип, что продает ему мотоцикл, сегодня уезжает и страшно торопится. Никак не хотел поверить, что я через полчаса принесу деньги.
– Ты вернешься?
– Конечно. Впрочем, пошли со мной. И вместе потом вернемся.
Так я познакомилась со старым и новым владельцами мотоцикла марки БМВ.
– Отличная машина, вам повезло. А можно узнать, сколько она стоит? В Свебодзицах я научилась водить мотоцикл, это огромное удовольствие.
– Мой мотоцикл к вашим услугам, катайтесь сколько угодно. Я нигде не мог достать денег. До зарплаты четыре дня. Может, выпьем где-нибудь по чашечке кофе?
– Знаешь, где самый лучший кофе в пределах старого города? У Катажины. Пойдем к ней. Тем более ветер поднялся, вот-вот дождь польет, – предложила Люцина.
Пани Дзюня тем временем успела вернуться из костела. Она сварила нам кофе. Разговор шел о мотоциклах, потом об автомобилях. Наконец я сказала:
– Раз уж подвернулся такой случай, пополните хоть немного мое образование. Какая разница между управлением безопасности и милицией?
– Милиция занимается раскрытием обычных преступлений, а мы – политических.
– Люцина страшно таинственная особа. Когда заходит речь о ее работе, она молчит, будто воды в рот набрала. Я несколько раз пыталась ее расспросить, но она так огрызается, что всякая охота спрашивать пропадает. Может быть, вы тоже не любите, когда вам задают вопросы?
– Я вам объясню, почему Люцина так себя ведет. У нас в управлении царит атмосфера подозрительности. Все друг на друга косятся. И не без причины. Время от времени кто-нибудь из самых надежных наших людей оказывается либо бывшим фольксдойчем, либо агентом подпольной организации. У многих длинные языки, а это мешает ходу следствия. Каждого, кто поступает на работу, тщательно проверяют. Правда, это мало что дает. Чем больше у человека грехов на душе, тем солиднее у него документы. Это понятно. Некоторым кажется, что укрыться от справедливого возмездия легче всего именно у нас. Такие из кожи вон лезут, лишь бы привлечь внимание начальства, продемонстрировать свою бескомпромиссность в борьбе с оппозицией.
– А со мной вы почему так открыто говорите? Может быть, у меня тоже темное прошлое?
– Почему? Да потому, что я в людях разбираюсь и считаю, что мы совершаем ошибку, окружая себя излишней таинственностью. Это приносит только вред. Слишком мало рассказываем мы людям о своей работе.
– Понятно. Может быть, в таком случае вы мне кое-что объясните. Была у нас недавно жена одного из ваших клиентов, члена подпольной организации. Не знаю, судили его уже или нет. Впрочем, меня не это интересует. Речь идет о другом. Почему АК под запретом?
– Люцина, куда ты меня привела? Что это: дружеская беседа или допрос сотрудника управления безопасности? – рассмеялся офицер. Он мне с самого начала понравился, но только теперь я поняла, что он человек прямолинейный и всегда говорит то, что думает. Люцина молча улыбалась, а он продолжал: – Почему АК под запретом? Толковый вопрос. Об этом трудно говорить спокойно. Теперь, спустя год после войны, польское общество оказалось расколотым на несколько групп. Некоторые не очень-то понимают, что такое эта «новая действительность», но настолько измучились за годы войны, что рады возможности спокойно жить и работать; эти просто ждут, что будет дальше. Другие считают, что настали, наконец, их времена; такие нам помогают, порой, быть может, даже слишком усердно. А есть и такие, что продолжают играть в войну, занимаются разбоем; под флагом борьбы с коммунистами и с Россией они превратились в обыкновенных бандитов. Недавно мы схватили банду. Они ночью остановили поезд и перестреляли всех, кто был в форме, а два дня спустя ограбили несколько магазинов Крестьянской Взаимопомощи. Существует еще одна большая группа патриотов, судьба которых, по-моему, трагична. Эти люди потеряли ориентацию, запутались. Они по-настоящему любят свою родину, но главари, к сожалению, толкают их на путь борьбы с нами. Пожалуй, именно в этом суть дела. Не вся АК вышла из подполья, не все ее члены сдали оружие. Им для борьбы достаточно, чтобы какой-нибудь их командир ненавидел Россию. А если он в свое время так же ненавидел немцев и мужественно с ними боролся, то и теперь, как и раньше, каждое его слово для его людей – закон.
– А что с той бандой?
– Когда я допрашивал участников группы, перестрелявшей военных, меня просто душила ярость. Ведь у их командиров, их главарей были свои личные, бандитские интересы, а остальные шли за ними как одурманенные. Никакого политического лица у них нет, ничего. Все это просто страшное, трагическое недоразумение.
Мы замолчали, погрузившись в свои мысли.
– Да, разные сидят у нас люди, многие из них, безусловно, должны быть с нами, – закончил офицер и поднялся. – Ну и разболтался я. Побегу, а то мама, наверно, уже волнуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54