Самостоятельностью никогда не отличалась.
Уже лежа в постели, я продолжала думать о том, как бы им помочь. И удивлялась: почему им, собственно, не пожениться, невзирая на то, что случилось? Ведь у супругов все должно быть общее: и радость и горе. Им просто нужно пожениться.
Я прикидывала в уме, сколько можно выручить от продажи всего, что у меня есть. И внезапно вспомнила про браслет. Ведь Юзек говорил, что он стоит больших денег. Среди своих забот и неприятностей я совершенно о нем забыла. А теперь от волнения не могла уснуть. Если окажется, что Юзек прав, мама и Стефан будут спасены.
Назавтра я отпросилась с работы и зашла в ближайший ювелирный магазин. Мой браслет произвел впечатление. Ювелир так же, как Юзек, долго рассматривал его, а затем спросил:
– Вы хотите его купить или продать?
– Продать.
– Теперь у людей нет денег. Всего месяц прошел после денежной реформы. Вам придется продать браслет ниже стоимости. Прекрасные бриллианты. Редко случается видеть такие.
– Вы не можете сказать мне, хотя бы приблизительно, сколько это стоит? Если можно, в пересчете на старые деньги.
– Не меньше, чем полмиллиона. Это как минимум. В новой валюте цены еще не установлены. Видите, у меня все полки пустые.
– Спасибо, еще только один вопрос. Нельзя ли продать эти бриллианты по одному? Как вы думаете, может быть, это будет проще и выгоднее?
– Прекрасная мысль. На отдельные камни я могу вам найти покупателей хоть сейчас.
В Свиднице и даже во Вроцлаве я часто надевала браслет, но теперь испугалась, что потеряю, и спрятала его.
Вечером я сказала маме в присутствии Стефана, что могу одолжить им нужную сумму. Они стали подсчитывать, сколько им нужно.
– Я совершенно обалдеваю от этого пересчета на новые деньги. Сто тысяч – это теперь сколько: три тысячи или одна? – нервничала мама.
Меня поразило, что ни мама, ни Стефан не спросили, откуда у меня деньги. Почему? От неожиданности или, наоборот, потому что ждали такого предложения с моей стороны? Но ведь мама часто одалживала мне деньги перед получкой, знала, что у меня нет сбережений. Единственное разумное предположение: они не спрашивают потому, что их ничто и никто не интересует, кроме них самих, – я отвергала как обидное и несправедливое.
Ювелир быстро распродал мои бриллианты и вручил мне деньги. Я решила не говорить своим, откуда они взялись.
Пятнадцатого января мама со Стефаном снова открыли ателье. Они не надеялись получить обратно похищенный товар и, судя по всему, были правы.
Стефан дважды пересчитал деньги и дал мне векселя с указанным сроком возврата долга.
– Так надо, Катажина. Это большая сумма, и тебе нужны какие-нибудь гарантии.
Теперь уже ничто не мешало их браку. Но мама почему-то не возвращалась к этой теме.
Время шло теперь медленнее и спокойнее. Вечера, свободные от партийных поручений, часто нечем было заполнить, и я скучала. Была масленица, и мама где-то развлекалась.
У нас на работе тоже готовили бал. Я помогала в подготовке как могла. По вечерам мы с пани Дзюней делали маски. Потом я участвовала в оформлении зала. Там я ближе познакомилась с организаторами вечера, и мы договорились держаться вместе. Тем не менее, когда наступила суббота и пришло время собираться, я струсила.
– Как хотите, пани Дзюня, не могу. Как я пойду туда одна? Войду в зал, а дальше что? Новый год я провела дома и ничего, не умерла. Сегодня тоже обойдусь. Знаете что? Поищу-ка я у мамы в буфете, может быть, найдется бутылочка вина. Вот мы с вами и разопьем ее, устроим себе маленький праздник вдвоем.
– Не знаю, что тебе и сказать. Сейчас другое время. Раньше девушки ходили на бал если не с обоими родителями, то уж, во всяком случае, с матерью. А теперь?
– Я чувствую, что, если даже выйду из дому, все равно вернусь с полдороги. Когда женщина идет одна, к ней обязательно кто-нибудь пристанет, а я этого как раз и боюсь.
Я сняла платье, повесила его в шкаф, завела радиолу и разлила вино по рюмкам.
В дверь позвонили. Я взглянула на часы: восемь вечера. Кто бы это мог быть? Дверь я открывала с любопытством и некоторым испугом.
– Катажина дома? – спросила высоченная толстая женщина и вдруг воскликнула: – Ах ты, разрази тебя гром! Да это же ты!
И тут я узнала ее. Это была Вися из Свебодзиц.
И вот мы уже сидим втроем за бутылкой вина, а Вися все не перестает удивляться тому, как я изменилась.
– Да, конечно, я располнела, это факт, – говорила Вися. – Да и не мудрено; если ведешь хозяйство, а муж обедает дома раз в четыре дня, поневоле пополнеешь – приходится есть за двоих, чтобы добро не пропадало. Я вышла за Людвика замуж, но вижу его реже, чем до свадьбы. Но ты-то как изменилась, прямо не узнать! Похудела, похорошела, изящная стала. Эх, жаль, Мариана здесь нет.
Мы уже выпили по три рюмки.
– А ты, признайся, вышла замуж только благодаря нашему буфету, – вспомнила я со смехом. – Если б не он… – И я объяснила пани Дзюне, как было дело. – В Свебодзицах мы все издевались над Висей, что она никак не выйдет замуж за своего жениха. Однажды, разозлившись, она отослала нас к нему. Жених стал оправдываться.
«У нас же мебели нет».
«Чего нет – кровати?»
«Кровать есть».
«Может быть, стола?»
«Стол есть».
«Тогда, может быть, шкафа?»
«И шкаф есть».
«Чего же вам не хватает для полного счастья?»
«Буфета», – ответил он со всей серьезностью.
Тогда мы сговорились, нашли три красивых буфета и выстроили их в ряд у дома жениха. Дождались прихода Людвика, заставили его выбрать тот, что ему больше нравится, и с песнями понесли буфет наверх в квартиру.
Пани Дзюня, как обычно после пары рюмок, раскраснелась и ударилась в философию.
– У женщины должен быть нормальный дом, муж, дети. Иначе жизнь становится серой и бесцельной. А что будет с тобой? Неужели ты хочешь так прожить весь век?
– Нет. Надеюсь все же когда-нибудь выйти замуж. И обязательно по большой любви.
– Ну хоть раз ты сказала что-то путное. Вы не представляете, Вися, какая это чудачка. Я буду плакать от радости на твоей свадьбе. Катажина и Люцина – они мне обе как родные дочери. За Люцину я спокойна. Дети здоровы, муж работящий, хороший. Она сама тоже не лежебока. Ее малыши меня бабушкой зовут. И я живу спокойно, когда не хватает денег – пошью недельку-другую, и все в порядке. Вот только Катажининой свадьбы никак не дождусь.
Висин поезд уходил в одиннадцать вечера. Мы вместе проводили ее на вокзал. Пани Дзюня всю дорогу ныла, что ей страшно, а когда мы, наконец, вернулись домой, даже перекрестилась от радости, что все обошлось.
От бабушки из Кальварии давно не было известий. Я знала, что мама регулярно по первым числам посылает туда деньги, пишет письма. Но Кальвария молчала.
Хозяйка в ответ на праздничные поздравления прислала открытку. «Все здоровы, – писала она, – очень рекомендую прочесть книгу «Улетело с ветром».
Часто наведывалась ко мне Кристина. Ее яркая красота чуточку поблекла. Она забегала обычно по четвергам, после лабораторных занятий. И хотя по-прежнему оживленно болтала, это уже была не та Кристина.
– Какое чудесное сочетание красок! У кого ты шила? – похвалила она мое новое платье.
– Ни у кого. Сама.
– Бог мой, и ты работаешь строителем! Портниха моей мамы берет за такую модель двести пятьдесят злотых.
– Да ну! Это много. Не знаю, сколько мама платит своей пани Броне, но, должно быть, тоже около того. Когда-то я подумывала, не заняться ли шитьем всерьез. И знаешь, что меня остановило?
– Пальцы иголкой исколола?
– Нет. Я была у портного, и к нему зашла заказчица, толстая как тумба. Примеряла пальто и ужасно злилась, что оно будто бы ее полнит. Если бы можно было шить только на стройных, изящных женщин – тогда пожалуйста. Но на всех – это мука.
– Да, конечно, – подтвердила Кристина и тяжело вздохнула.
– Что-то ты мне не нравишься в последнее время. Что с тобой? У тебя неприятности?
– Да, причем крупные. Несчастная любовь. Мне многие это предсказывали, а я смеялась. И вот дождалась, – Кристина опять вздохнула. – В прошлом году я ездила на каникулы в Кросьценко под Шавницей и там познакомилась с Зигмунтом. Знаешь, надо мной еще никто в жизни так не издевался, как он. Этот Новый год я встречала в Кракове, виделась с ним, ну и поняла – ему просто чихать на меня!
– Как-то трудно себе представить: ты и несчастная любовь. Может, ты его не любишь вовсе, а только злишься из-за того, что на него не действуют твои чары?
– Нет, нет! – воскликнула Кристина. – Я люблю его, это точно. Он уже закончил институт, работает гинекологом. И пользуется таким успехом у женщин, что не напомни я о себе – он попросту забудет о моем существовании.
– Если ты действительно дорожишь им, то тем более не должна за ним бегать. Я не знаю, как надо завоевывать мужчин, но уверена, что, если б даже выла от тоски по кому-нибудь, он бы об этом не узнал.
– Вот кончу институт, получу направление на край света и, может быть, там забуду.
– Это все пройдет. Вот увидишь.
– С отцом тоже приключилась подобная беда: влюбился на старости лет. Мама пока ни о чем не догадывается, думает, что у него служебные неприятности и оттого он постоянно раздражен. А я узнала совершенно случайно. Зашла как-то с друзьями в кафе, гляжу и глазам своим не верю: отец сидит в углу и воркует с какой-то красоткой. Он был так увлечен, что даже не заметил меня.
– Неужели это серьезно?
– Не знаю. Ну ладно, я столько наговорила, что у тебя, должно быть, голова кругом идет. Привет, на днях забегу.
Прилетели чайки. Опять весна. Надо снова просмотреть все платья. Конечно, пани Дзюня так меня раскормила, что все прошлогодние летние платья оказались тесны. Придется сшить что-нибудь новое.
Я достала со дна ящика спрятанную там квартальную премию и купила на нее две пары новых туфель.
– Как дорого стоит обувь! – причитала мама. – Хорошо, что ты хоть шьешь сама. Иначе ты не могла бы и кормиться и одеваться на свою зарплату.
– Не надо впадать в крайности, мама. Дела вовсе не так плохи. Все зависит от потребностей. Я могла купить туфли и подешевле, а взяла дорогие, потому что у них очень удобная колодка.
В середине апреля стало так тепло, что в один из дней я пошла на работу в светлом костюме и новых коричневых замшевых туфлях. В полдень громкоговоритель объявил:
– Ровно в двенадцать тридцать всем сотрудникам собраться в клубе. Явка обязательна.
Начальник раздраженно махнул рукой и сказал:
– Опять какой-нибудь митинг. В последний раз митинговали по поводу Кореи. Любопытно, что они еще придумали. Ох уж эти митинги… – он замолчал на полуслове, поднялся, резким движением отодвинув свой стул, и вышел из комнаты.
Я убрала бумаги со стола, заперла дверь и пошла в клуб. У выхода из здания стоял начальник отдела кадров.
Зал быстро заполнялся. На трибуну взошел вновь избранный секретарь партийной организации и произнес речь о том, что в порядке подготовки к празднику Первого мая все наше предприятие примет участие в очистке улиц от развалин. Сразу после митинга нам выдадут кирки и лопаты и поведут на Грюнвальдскую площадь. Секретарь уверен, что мы с честью выполним это задание.
С минуту все молчали, затем раздались жиденькие аплодисменты.
Я расстроилась: мои новые туфли? Неужели идти на уборку щебня в такой дорогой обуви? Да и юбка у меня узкая, наклоняться нельзя. Все сидели на местах, не расходясь.
– Разрешите, – обратилась я к секретарю, удивляясь собственной смелости, – у меня вопрос.
В зале изумленно зашептались.
– Спрашивайте.
– Не лучше ли будет перенести это мероприятие на завтра? Люди не подготовлены. В такой одежде, как на мне, например, много не наработаешь. Не думайте, что я уклоняюсь. Но вещи стоят дорого, и мы не можем себе позволить бессмысленно портить их.
– У вас все? – спросил секретарь с явной иронией и, когда я кивнула, продолжал: – Скажите пожалуйста! Весь рабочий класс города Вроцлава убирает развалины сегодня, а товарищ Дубинскую это не устраивает, она, видите ли, не подготовлена. А завтра у вас будет болеть голова, послезавтра еще что-нибудь. Мы все идем сегодня. Так решено, и нам нет дела до того, удобно вам это или нет.
Мы двинулись. Лопаты и кирки повезли рядом на машине. Я шагала на краю колонны, ругая себя за несдержанность. Зачем было лезть? Теперь опять жди неприятностей. А ведь казалось уже, что обо мне стали понемногу забывать.
Вся Грюнвальдская площадь была запружена людьми. Они толкали друг друга, спотыкались, шарахались от снующих по развалинам бульдозеров.
Командовал всеми цветущего вида мужчина в кожаном плаще с красной повязкой.
– Вперед, вперед, не задерживаться. Здесь уже хватает людей. Эй, вы куда? Давайте к Щитницкому мосту.
Колонны различных предприятий смешивались друг с другом, а потом формировались снова.
Мы получили участок в конце улицы Сенкевича. Нас разбили на группы и раздали инструмент. Надо было приступать к работе.
Первые несколько шагов среди обломков я сделала осторожно, однако не заметила торчавший откуда-то кусок железа и в один миг порвала правую туфлю. «Ну все, туфли пропали, теперь мне терять нечего, – подумала я с яростью. – Работать так работать». Рядом со мной стояла девушка из нашей конторы и беспомощно вертела в руках кирку. Ясно было, что ей еще никогда не приходилось иметь дело с этим инструментом.
Я предложила:
– Давайте построимся цепочкой и будем складывать кирпичи.
Работа началась. Цепочка все время росла, то и дело подключались новые люди. Правда, некоторые трудились только для отвода глаз. Подолгу стояли с кирпичом в руке, бдительно следя лишь за тем, не смотрит ли на них кто-нибудь из начальства или из партийного руководства.
Девушка, работавшая рядом со мной, стерла руки до крови. Она вышла из цепи, надела перчатки и стала снова подавать кирпичи.
– Мне надо стараться, – рассказывала она доверительно. – Мой отец сидит, приговорен к пятнадцати годам. Если меня уволят с работы – нам конец.
– А-а-а-а-а-а! – взвыл кто-то рядом с нами. Инженер из отдела инспекции стоял, странно изогнувшись и держась за спину. Лицо его исказилось от боли. Оказалось, что плохо насаженная кирка соскочила с черенка и ударила его в спину. Но вскоре инженер выпрямился, лицо приняло обычное выражение, и тогда кто-то засмеялся. Минуту спустя хохотали все, включая пострадавшего.
Домой я вернулась с лопатой.
– Вот новое приобретение. Завтра мне надо отнести ее на работу, но я, пожалуй, предпочту возместить ее стоимость в пятикратном размере, чем тащиться с ней снова по городу.
– Что ты сделала с туфлями? Где ты была?
– Убирала развалины. Завтра возьму на работу старые башмаки. Пусть лежат. Пригодятся для следующего мероприятия. А туфли пропали. Разорваны в двух местах, и вся замша стерлась.
Хорошо, что мама торопилась, и можно было избежать дальнейших объяснений.
Назавтра меня вызвали на бюро.
– Вы деморализуете народ. Член партии должен высказывать свои сомнения на партийном собрании или на бюро. Ваше выступление плохо подействовало на коллектив.
Я спокойно выслушала эти упреки.
– По-моему, член партии должен говорить то, что думает. Я не выступала против уборки развалин. Пожалуйста, я готова ходить на уборку ежедневно в течение недели и больше. Дело в другом. На мне была узкая юбка и только что купленные дорогие туфли. Другие тоже были одеты неподходяще. Если бы нас предупредили накануне, мы бы приготовились, и мне не с чем было бы выступать.
Члены бюро согласились со мной. Но с меня взяли обещание, что впредь я буду со всеми сомнениями обращаться к секретарю в менее официальной форме.
Приближалось Первое мая. По-праздничному украсились витрины магазинов и фасады зданий. По городу развозили большие громкоговорители.
Я теперь каждый день задерживалась на работе допоздна. Мы разрабатывали новый вариант проекта капиталовложений, предусмотренных шестилетним планом. Домой я возвращалась с головой, полной цифр и показателей.
– Вот пришло письмо, – встретила меня мама однажды. – Прочитай внимательно до конца, а потом скажи свое мнение.
Писала бабушка из Кальварии. Жизнь с Викторией стала для нее невыносимой, и она переезжает в Ченстохов, к Михасе. Насовсем. Виктория нашла себе поклонника. Женатого. Отца четырех детей. Но она ни с чем не считается. Жена этого человека устраивает ей скандалы, шум подняла на всю Кальварию, а ей все нипочем. Деньги пусть мама теперь посылает на адрес Михаси. Бабушка так зла на Викторию, что не желает о ней больше слышать.
– Ну что ж, я прочла. Этого следовало ожидать. Обе хороши. Нельзя опекать взрослую дочь так, как это делала бабушка.
– Знаешь, что сказал Стефан? Что бабушка скоро приедет к нам. Они с Михасей не уживутся. У обеих трудный характер.
– Не верю. Приезд во Вроцлав для бабушки слишком большое унижение. Ведь это бы значило приехать ко мне.
– Стефан говорит, что это только вопрос времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54