– Ах ты дрянь этакая! Да я тебя в порошок сотру!
Но я держала его руки, как в тисках. Он вырывался, пытался пнуть меня ногой, но, наконец, разжал пальцы, и деньги посыпались на пол. Бабушка сидела рядом, лицо у нее было мертвенно-бледное, неподвижное.
Я чувствовала, что силы оставляют меня, что вот-вот я отпущу его руки, но тут случилось непредвиденное: я повернулась, и Вацлав грохнулся наземь. Падая, он задел столик. Большая серебряная ваза словно нехотя накренилась и свалилась прямо ему на голову. Вацлав лежал неподвижно, а ваза с металлическим звоном катилась по полу.
Первой опомнилась бабушка. Она вскочила и, не спуская глаз с сына, принялась собирать рассыпанные деньги. Мы с Янкой помогали ей. Собрав, бабушка отдала деньги племяннице и велела получше спрятать. Теперь она пришла в себя, оживилась.
– Катажина, милая! Ты держала себя молодцом. Как жаль, что твой отец не дожил, не увидел этого. Дай я тебя поцелую. – Бабушка заплакала. – Видишь, как оно получается. Растишь детей и никогда не знаешь, какими они станут. Вацлав всегда был жестоким и жадным.
Дядя понемногу приходил в себя. Он сел на полу, затем поднялся.
– Ну и разделала ты меня, честное слово! Тебе бы на ринге выступать с твоей хваткой.
Бормоча еще что-то, Вацлав направился к выходу. Пани Янка пошла за ним и заперла дверь.
Домой я вернулась к вечеру, усталая, разбитая. У меня ныли все мышцы. Мама засыпала меня вопросами.
– Ну как все прошло? Что тебе досталось?
– Я еще даже не посмотрела. Все в этой коробочке. Не приведи бог пережить такое еще раз. Бабушка дала мне деньги на свои похороны и на надгробие. Завтра положу их на сберкнижку. Обо всем-то она подумала, прямо удивительно.
Вид золота как-то странно воздействовал на маму. Она рассматривала полученные мною браслет, два обручальных кольца, цепочку, и у нее дрожали руки. Она радовалась, а мне было горько и досадно. Зачем понадобились бабушке эти волнения, эта ужасная сцена? Неужели без них нельзя было обойтись?
– Пан Видловский, – остановил Мендрас бригадира водопроводчиков. – Вы просто бессовестный человек! Где вас носит? На что это похоже? Если так будет продолжаться, я вас на цепь посажу.
Видловский смущенно переминался с ноги на ногу, Он был нам крайне нужен, мы как раз включали паровое отопление, а тут – на тебе, бригадир водопроводчиков то и дело пропадает неизвестно куда.
– Ваша правда, пан мастер, – ответил он доверительным тоном, – но дело-то вот в чем. Здесь рядом – прачечная. И девушка там одна работает – загляденье. Заскочишь туда на минутку, а сидишь – и глаз оторвать невозможно. Влюбился, и все тут. Какие у нее движения! А работа в руках так и горит. Хорошая будет жена, если только пойдет за меня.
– Пан Видловский, влюбляйтесь на здоровье, но только не в рабочее время. Нам же надо отопление наладить, поймите. А то за саботаж арестуют. И скидок на любовь никто не будет делать. Теперь я, слава богу, знаю, где вас искать, но советую от души – перенесите свидания на вечер. Если я вас там застану – пеняйте на себя.
Разумеется, бригадир по-прежнему пропадал в прачечной, но теперь в случае надобности мы посылали за ним.
Мендраса вся эта история явно забавляла.
– И вправду мировая девка, – рассказывал он. – Уж и каменщики на нее заглядываются. Как бы не дошло до драки. Знаете, что он там делает? Сидит, молчит и только глаза пялит. Честное слово. Глазеет как зачарованный, а она сердится.
Однажды утром на стройке появился какой-то самоуверенный гражданин. В контору он не зашел, а стал шнырять по территории, с хозяйским видом заглядывая во все углы.
Мендрас разозлился.
– Вы по какому вопросу?
– Я из надзора. Проверяю этот объект. Моя фамилия Кубичек.
– В таком случае прошу за мной, пойдемте к начальнице.
Я уже больше месяца просила назначить к нам инспектора надзора. Прежний инспектор почему-то уволился.
– Наконец-то! Мы вас ждем не дождемся. Кое-какие работы подходят к концу, необходимо произвести обмеры и принять их.
Мы обошли всю стройку. Кубичек смотрел со скучающим видом и почти не задавал вопросов. У него было веснушчатое лицо и подозрительно красный нос.
Проведя у нас с полчаса, Кубичек заявил мне без обиняков, что на него особенно рассчитывать нечего. Он очень занят и будет забегать лишь изредка.
Потом кое-как проверил обмеры, не глядя, подписал все бумаги и распрощался.
– Не нравится мне этот инспектор, – сказала я Мендрасу. – Как можно подписывать, не проверив? Он, похоже, ничего не боится, хотя наравне со мной отвечает за объект и качество работ.
– А он, говорят, потом, при сдаче объекта, зачеркивает часть того, что подписал.
– Да что вы? Ну нет, со мной этот номер не пройдет. Что подписано, то подписано. У нас никакой липы нету.
– Присматривайте за ним. Это настоящий пройдоха. И бездельник. С такими неприятностей не оберешься.
Ноябрьский план мы выполнили. На декабрь нам увеличили объем работ, но это нас не огорчило. За укладку паркета и малярные работы платили хорошо.
В один из последних дней ноября я пошла с утра в трест утрясать вопрос о фонде зарплаты на декабрь. Пришлось поспорить и потерять немало времени, но недаром. Я добилась того, что нам полагалось.
Потом я забежала в отдел снабжения – нужных материалов, как всегда, не хватало – и, наконец, на склад стройматериалов.
На стройку я вернулась около двенадцати и сразу же испытала странное, непривычное ощущение. Что случилось? Чего тут не хватает? И вдруг поняла: тишина! На стройке было тихо, как в воскресенье. Никто не работал.
Подъемник стоял. Даже плотников – самой шумной бригады на стройке – не было слышно. Мусор тоже не вывозили. Мендрас! Что с Мендрасом, неужели его нет? Я тихонько спустилась в столовую, расположенную в двух больших комнатах первого этажа. Там же у рабочих хранилась одежда в шкафчиках, сколоченных из досок, и ящики с инструментом. Я открыла дверь и… остолбенела!
Рабочие сидели на скамейках и столах, а посредине, на перевернутом ящике из-под гвоздей, стояли бутылки с водкой.
Одним прыжком я очутилась в центре этого круга, не раздумывая, схватила первую с края бутылку и изо всех сил грохнула ею об пол. Дальше я действовала методически, разбила все бутылки, потом принялась за стаканы.
Никто не пошевелился. Все сидели как вкопанные. Только теперь я взглянула на их раскрасневшиеся от водки лица.
– Ну! Чего вы ждете? Аплодисментов? Марш по домам! Все! Кто к завтрашнему дню протрезвится, пусть приходит, поговорим!
Я чувствовала бессильную ярость и обиду. Запершись у себя, я подождала, пока последний рабочий не ушел со стройки. И только тогда отправилась домой.
Назавтра я сказала спокойно:
– Пан Мендрас, зовите всех сюда. Сейчас же.
Рабочие заходили по одному, бочком, с шапками в руках, избегая моего взгляда.
– Ну вот я и дождалась. Теперь небось глаза прячете. И мастер в том числе. Дружная компания, ничего не скажешь. – Я смотрела на них, но они стояли, опустив глаза, словно не слыша. – Мне говорили: «Ваши рабочие – банда хулиганов. Вам с ними ни за что не сработаться. Им бы только выпивать. Для кого вы так стараетесь?» А я, дура, бегаю по тресту, воюю из-за денег, защищаю вас: «У меня люди хорошие, я их знаю». Теперь-то я вас раскусила. Стоило мне на полдня отлучиться – готово дело, пьянка. Вчера мне хотелось вас избить. Сегодня я поступлю иначе. Каждый, кто пожелает, может уйти со стройки сию же минуту. Кому хочется выпивать, пусть заявит об этом мастеру, его переведут на другое место. А тем, кто останется, придется выполнять мои требования. Работа есть работа. А когда меня нет на месте, нужно трудиться еще добросовестнее. Ясно? Так я понимаю честность… Что же касается выпивки, – добавила я после паузы, – то я и сама охотно с вами выпью. Но только после работы. А теперь, Мендрас, запишите тех, кто хочет уйти.
Я вышла, остановилась у подъемника и закурила. Рядом я услышала шаги Мендраса.
– Ну как?
Он смущенно подошел ко мне.
– Ни один черт не хочет уходить. Я тоже.
Незадолго до конца работы Мендрас, весь день ходивший за мной по пятам в полном молчании, что при его характере было настоящим подвигом, забормотал что-то, переминаясь с ноги на ногу.
Меня тоже тяготила наша ссора, и я спросила:
– Вы что-то хотели сказать?
– Да, хотел. Когда мы вчера пили, я не возражал. Мы даже за ваше здоровье выпили. Но больше это не повторится. Если кто попробует пить – стукну, как следует, и все дела. Сами захотели. Я тоже умею бить бутылки. Бить так бить.
– Ладно! – согласилась я, улыбнувшись.
Сражение выиграно. У меня был, пожалуй, лучший коллектив во всем тресте. И я с теплотой думала о своих ребятах.
Мама снова завела речь о договоре со Стефаном.
– Стефан не хочет. Теперь не время заключать договор. Он нервничает. Говорит, ты ведешь себя странно, он такого от тебя не ожидал.
– Все понятно. Если он не хочет договора, пусть вернет деньги. – Я с трудом сдерживала ярость. – Пожалуй, я сама с ним объяснюсь. И поставлю все точки над «и».
– Умоляю тебя, не надо! Я боюсь этого объяснения, – мама заплакала.
– Странный ты человек, мама. Почему ты всегда прячешь голову под крыло? Прямо зло берет! Это дело надо довести до конца. Причем в твоих же интересах. Что касается меня, то я давно поставила крест на этих деньгах.
– Подожди хотя бы несколько дней. Может быть, он одумается, – просила мама совершенно убитым голосом.
Два дня спустя Стефан зашел к нам вечером.
– Рада тебя видеть, – сказала я, – давай поговорим.
– Катажина! – воскликнула мама со слезами на глазах.
– Выйди, мама. Без тебя нам будет удобнее.
Мама разрыдалась. Пришлось взять ее под руку и вывести из комнаты.
– Ты знаешь мои условия? Мама тебе говорила? Боюсь, она или не все сказала, или сказала так, что ты половины не понял. Я хочу, чтобы ты заключил с ней договор по всей форме, у нотариуса. Я вношу в дело те деньги, которые ты мне должен. Прибыль будете делить пополам.
– Должно быть, ты не знаешь, что мы решили на пасху пожениться. Зачем же договор, после свадьбы имущество все равно станет общим. Жаль денег на нотариуса.
– Свадьба свадьбой, а дело делом. Вы поженитесь, не сомневаюсь. Но если хочешь, чтобы мои деньги остались у тебя, давай заключим договор. Получив бумажку, я буду спокойна.
– Ну что ж… Можно и так. Доля твоей мамы немного больше моей, разницу я тогда верну к концу года.
Стефан капитулировал. Это была большая победа. Теперь я была уверена, что он женится на маме.
– Мама! – позвала я. – Иди сюда. Мы договорились, и, как видишь, вполне мирно. Все в порядке. После заключения договора, за рюмочкой, мы сожжем векселя.
В воскресенье утром приехала Камила. Едва поздоровавшись со мной, она начала плакать.
– Милая ты моя! Родная! – повторяла она сквозь слезы. – Это я, дура деревенская, во всем виновата! Мы этого негодяя и бабника больше к себе на порог не пускаем. Свою жизнь пусть коверкает, сколько хочет, но твою!!!
– Камила, успокойся!
– Нет, нет, дай мне выговориться. Я и Мариану выложила все, что думаю о них, о мужчинах. Ему тоже досталось. А знаешь, ведь Роман в конце концов смылся из Болеславца.
– Взгляни на меня, присмотрись как следует. Видишь? Все уже прошло, я теперь совершенно спокойна, и Роман меня нисколечко не интересует.
– Ох, от души отлегло, если это правда!
– Мне хорошо. Правда, хорошо. Все к лучшему, иначе мы были бы несчастны всю жизнь. Расскажи, как ваши дела? Раз его там нет, я готова поехать к вам хоть сегодня. У вас так спокойно, приятно.
– И полно снега. Даже странно, что тут у вас сухо.
Камила, к счастью, не умела долго грустить. Понедельник мы провели вместе. С утра я пошла на работу, но уже к десяти часам вернулась домой.
– Как идут дела на стройке? У нас тебя часто добром поминают.
– Передай всем, что и я их вспоминаю. Особенно Гломба. Он меня многому научил, и теперь мне это очень пригодилось. Вообще, в этом отношении мне везёт – здесь тоже с мастером подружились. Он весит раза в два больше Гломба, а голос – что иерихонская труба. Очень хороший, порядочный человек. И остальной народ тоже неплохой. Я люблю свою стройку.
Камила уехала. Она уговаривала меня приехать в Михов на рождество, но я почему-то не могла решиться, эта поездка меня пугала.
В праздник Барбурки часа в четыре пришел Збышек. Нарядный, свежевыбритый, в праздничном синем костюме, он выглядел отлично.
– Пошли со мной на Барбурку! Собирается мировая компания.
– Где?
– У моего приятеля. У него просторная квартира, проигрыватель и чудесные пластинки.
– Значит, ты испытываешь недостаток в кадрах? Что же случилось с той чудесной девушкой, имени которой я, к сожалению, не помню? Ну знаешь, та… с необыкновенным папочкой… Неужели бросила? А меня ты, стало быть, используешь как палочку-выручалочку?
– Я тебе скажу всю правду. Когда мы были в последний раз в кафе, с нами поздоровался такой симпатичный парень, помнишь? Это мой товарищ по работе, его зовут Янек. И вот он жаждет с тобой познакомиться.
– Никакие Янеки, ни Франеки меня не интересуют. Сыта по горло. Никогда не предлагай мне таких вещей.
– Почему? Ты ведь идешь со мной. Даю слово, по первому твоему желанию я отвезу тебя домой. Янек считает, что ты моя девушка. Я не стал выводить его из заблуждения. Пошли, Катажина, ручаюсь тебе, там будут милые, интересные люди.
– Во сколько начинается этот «бал»?
– Я зайду за тобой часов в восемь. Привет!
Я решила не идти и до семи вечера даже не вспоминала об этом. В семь вернулась из ателье мама с полными сумками снеди и сообщила, что к нам придут гости.
– Будет Куницкая, может быть, еще кто-нибудь. Говорят, теперь празднуют Барбурку. Мы, правда, не шахтеры, но ведь так редко выдается случай повеселиться…
– Я иду со Збышеком на вечеринку, – решила я мгновенно. – Надеюсь, мне удастся удрать до их прихода. Куницкая, правда, ничего плохого мне не сделала, но я ее органически не выношу, равно как и ее сестру Броню.
Збышек пришел чуть раньше назначенного часа. Я была уже готова.
– Пошли. Но учти: я иду только потому, что мама ждет гостей.
Странная это была вечеринка: Збышек лет на пятнадцать моложе остальных мужчин, всем женщинам далеко за тридцать. Мы пришли последними, в разгар веселья. Дверь открыл хозяин дома инженер Осицкий.
– Очень рады вас видеть. Милости просим. Почему так поздно? – галантно приветствовал меня Осицкий. – Счастлив познакомиться с вами.
Все столпились вокруг нас. Попав в окружение мужчин, засыпавших меня комплиментами, к которым я не привыкла, я растерялась, не знала, как себя держать.
Мы сели за стол, но почти тут же меня пригласили танцевать. Со Збышеком мне не удалось перемолвиться ни словом. От меня ни на шаг не отходил некий пан Булицкий, этакий утонченный интеллигент, явно утомленный жизнью. Большие, темные глаза, окруженные сеткой мелких морщин, смотрели на меня внимательно и понимающе. Он не был худ, но выглядел каким-то засушенным. Вел себя изысканно вежливо, угощал меня разными лакомствами, приносил прохладительные напитки. И обязательно хотел договориться со мной о встрече.
– Пани Катажина, это для меня очень важно. Обещайте мне сейчас, а то я чувствую, вас вот-вот похитят у меня.
– Ну конечно, мы еще увидимся. Когда-нибудь.
Он мне надоел. Да и вся эта компания, с ее пресными шутками и бесконечными любезностями мне наскучила. Воспользовавшись тем, что танец кончился, я сказала:
– Спасибо большое. Мне было очень приятно, но хочется немного отдохнуть.
Меня поддержал Збышек:
– Друзья, друзья, нельзя же так! Прошу не забывать, что Катажина пришла со мной. Вы ее совсем замучили.
Но мужчины не сдавались. Кто-то предложил играть в бридж. Я искала спасения от них у Збышека, но он только подмигивал лукаво и смеялся. Конечно, надо мной.
– Збышек, ты обещал отвезти меня домой, как только я захочу.
– Да, но зачем ты напоминаешь об этом? Раз напомнила – я никуда не пойду.
Женщины сидели теперь за столом и весело щебетали. Они демонстративно не замечали меня весь вечер. Кто-то громко требовал еще вина. Хозяин вышел в другую комнату.
Я не стала терять время, проскользнула в ванную комнату, а оттуда украдкой – на лестницу.
Я оказалась на улице, но на какой – не имела представления. Болтая со Збышеком по дороге сюда, я не заметила, как мы ехали. В какую же сторону идти? Все равно, лишь бы подальше отсюда. Из переулка вынырнуло такси.
– К рынку, пожалуйста, – сказала я водителю и в этот момент заметила, что в такси кто-то сидит. – Простите, я не заметила, что машина занята.
– Садись, это я. Не сердись, Катажина. Ты была великолепна. Я знаю, что это эгоистично с моей стороны, но только ты могла расшевелить этих мамонтов. Булицкий научился сегодня танцевать свинг. Это огромное достижение. Никто не поверит.
– О боже! – я была вне себя от злости. – Я бы тебе сказала, что думаю, да слов жалко. Как я не догадалась, что если ты меня приглашаешь, то лишь для того, чтобы позабавиться за мой счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54