- Пейте, чтобы простуда отпала. А то промокли. И этому страдальцу дайте. Потом я другой еще травки дам ему, чтобы боль утолить. Рана-то сквозная?
- Нет. Пуля сидит в бедре. - Ответил Малхсаг.
- Ай, беда! Мучает она его. Вынуть надо бы. Напоим вот травкой волшебной, посмотрим, куда она угодила, дура свинцовая. Авось вытащим. Недаром казачки прозвали меня Дуней-Колдуньей.
Жамурзу уговаривать не пришлось, когда ему объяснили, что это лекарство против сильной боли.
- Я думал горькое будет. Вкус особый и пахнет по-своему… - облегченно вздохнул раненый, - на сон тянет…
Никаких приспособлений у нее не было, кроме железной спицы, которой женщины вяжут шерстяные чулки. Она дезинфицировала ее, поливая жидкостью из пузатого флакона.
- Снимите штанишки-то, да на бок поверните, больным бедром кверху. Ой, как опухла-то, вздулась!
У нее были длинные тонкие пальцы. Ими стала осторожно поглаживать вокруг раны. Присев у изголовья Жамурзы, нагнулась к самому уху, тихим нежным голосом заговорила:
- Ты потерпи, родной. Чуть потерпи, если больно будет. Хорошо? Не думай о боли.
Жамурза кивнул головой и сонно произнес:
- Хорошо…
- Я нащупаю, где засела эта злодейка. Ты сильный, ты вытерпишь! Вытерпишь ведь?
- Вытерплю…
- Дуню-Колдунью матерными словами не будешь ругать?
- Не буду… Наши матерно не ругаются…
Когда она опустила кончик спицы в отверстие раны, у меня мурашки пошли по спине. Я посмотрел на Хасана, тот уставился в землю
- Еще чуть-чуть потерпи. Вот мы добираемся до нее. Ты сильный, крепкий! Пульке ли свалить такой дуб? Поживем еще, походим ножками по Божьей земле, на зло большевикам-душегубам. Вот она, вот! В кости застряла, кончиком-жалом своим впилась.
Я искоса посмотрел туда, она, все так же нежно поглаживая левой рукой вокруг раны, осторожно вытянула спицу, внимательно осмотрела ее.
- Глубоко сидит, злодейка, потому рана вспухла и вздулась. Придется примочки ставить, а как опухоль спадет, расшатаем ее и выдавим оттуда… ты согласен, родненький.
- Да, - отвечал Жамурза сонными губами.
- Ты пока не спи, хорошенький, поешь сперва, тебе силы нужны. Вот каша-варево поспело, покушаешь, если я попрошу? Сама с рук своих и покормлю.
- Покушаю…
Она зачерпнула готовую кашу из чуреков и кусочков курдюка, налила в глиняную чашку. Долго охлаждала, помешивая самодельной ложкой.
- Ты спишь уже?
Жамурза кивнул утвердительно, а потом, как будто раздумав, мотнул отрицательно.
- Вот, вот! Ты вроде спишь и не спишь. Открой ротик-то. Ай, ладная кашка получилась, сытная да вкусная! А пахнет как сдобно?! Запахом сыт будешь.
К нашему удивленью, она скормила раненому Жамурзе всю чашку до дна. Жамурза охотно ел с ее рук.
- Теперь спи. Боли не будет. Будем ставить примочки. Отдыхай, я гостей покормлю. А ночью…
Действительно, варево оказалось удивительно вкусным, и не удивительно: двое суток мы уходили от преследования под проливным дождем, имея с собой тяжело раненого товарища. До еды ли было?!
На завтрак хозяйка нас поила травяным чаем с медом.
- Это мед диких пчел? - Спросил Малхсаг.
- Нет. Диких пчел я не находила, живу уж сколько в лесу. Медом одарили меня казачки, которых я вылечила от разных хворей.
- Казачки? Какие казачки?
- Там внизу из станицы. От моей горы до станицы четыре километра всего. Мою гору они прозвали Страшной.
Для нас это было тревожной новостью, все переглянулись.
- Вы успокойтесь. Сюда никто не придет: это место заговоренное.
- Кем заговоренное?
- Мной.
- Слушайте, разве власть вас не трогает?
- Трогали однажды. Коровы объелись дурной травы и попадали, а бабы шум подняли, что это Дунья-Колдунья порчу навела на всю станицу, митинг в селе организовали. Решили выловить и отправить куда подальше, начальству из района волю свою передали. Наехало войска, милиции, да охотников всех вывели, заарестовали меня в моей норе. Свезли в район, допрашивают: «Кто такая? Где паспорт?». Отвечаю: «Называют Дуней-Колдуньей, паспорта отродясь не имела». - «Чем живешь?». - «Лесом. Лес меня кормит. Я никому не мешаю». - «А социализм строить кто будет за тебя?». - «Я не умею его строить. Я просто живу и ни единой живой душе обиду не творю». - «Ты знахарством занимаешься, баб деревенских дуришь». - «Неправда. Я лечебной травки даю, если просят и платы не требую. Но если в благодарность дадут полкаравая хлеба - спасибо им. А коровы дурной травы объелись, спросите у ветеринара вашего». Начальник милиции меня допрашивал: «А заговор в самом деле существует?» - спрашивает он однажды тихо. «Существует». - «У меня дочь десяти лет заика. Можешь заговорить?». - «А она от роду заикается?». - «Нет, в семь лет ее бык забодал, вот со страху и стала заикаться». - «Приведи, посмотрим на девочку твою». Он привел. Я с ней два дня повозилась по несколько часов - перестала заикаться. Хоть и энкеведешник, а благородный оказался. «Иди, - говорит - на все четыре стороны. Пока я здесь буду начальствовать, никто не тронет. Отпишу начальству, что ты умственно отсталая». С тех пор вроде отстали. Да и какой толк от мен? Я умею делать только то, что мне по душе. Дары лесные собирать. А это им не нужно… А пульку-то, злодейку, мы с ним вытащили ночью.
- Как вытащили? - Все разом вытянулись. - Когда?
- Вы сладко спали, а мы со страдальцем помучились с часок, расшатали ее и выдавили. Крепкий мужчина, постонал, поскрипел зубами, но не кричал. Спит теперь, как дите новорожденное. В кости сидела, а косточка-то видать надтреснула. Ему пока ходить нельзя, пока не заживет, этак, дней двадцать. Хотите на пульку-то поглядеть?
Она принесла алюминиевую кружку, потрясла, там что гремело.
Хасан выложил ее на широкую ладонь.
- Автоматная. - Он покачал головой, - такая маленькая, а какого мужчину свалила, а был дуб дубом, как она говорит.
Тамада тяжело вздохнул и призадумался. Мы поняли. Что делать? Лагерь захвачен врагами. А мы готовили его к зиме. Там все запасы. Теперь у нас ничего нет. Надо что-то предпринять. Можно к хевсурам податься на зимовку. Но как? Везде засады, ущелья набиты войсками. А у нас раненый, которого надо нести на носилках.
- Ой! Ой! О страдальце запечалились. Оставьте его ту. С ним все равно вам далеко не уйти.
- Здесь оставить? - Разом спросили мы.
- Здесь. Никому и в голову не приедет его искать. А если что, у меня есть потайное место. Пошарят и уйдут. Я его выхожу, дело Божье. Как пойдет ножкой, придет, куда скажете. Не съем его. Или не верите мне?
Мы поговорили между собой и согласились с этим предложением. У нас и выхода лучшего, чем этот, не было. С раненым отряд связан по рукам и ногам, а так мы можем пробраться, обходя засады и кордоны. Но согласится ли сам Жамурза остаться в этой глиняной пещере под носом у казачьей станицы с почти незнакомой дикой женщиной. Поговорили - согласился!
Мы ушли в Хевсуретию, а Жамурза присоединился к нам через неполных два месяца, но вполне здоровый и бодрый.
Вот через кого Аллах послал нам свою помощь. С тех пор никогда не просыпаю утренний намаз.

* * *
Над той тропинкой в гранитной скале небольшой гротик, а в ней рос цветок. За что он там цеплялся корнями-ножками? Ни один из нас не проходил мимо, не поприветствовав его. Даже молчаливый, угрюмый Хасан кивал ему головой.
Вчера здесь прошел батальон истребителей. Сорвали и бросили цветок под ноги.
Малхсаг его нашел - измятый, засохший. Я глянул на Малхсага - он побледнел. Взял мертвый цветок, отнес в сторону, положил в ямку и присыпал щебнем - похоронил.
- Чанги! О, Чанги! В своем сердце мы прячем от злых людей, то что нам дорого. Гяуры руками, измазанными в крови, лезут и туда. Я сегодня, нехороший, Чанги, очень нехороший!…»

* * *
Мы похоронили Малхсага. Он умер у меня на руках. Пуля, видимо, пробила ему легкие. При каждом вздохе у него шла горлом кровь. А на лице светлая улыбка.
- Чанги, - спросил он, отдышавшись, - ты когда-нибудь обнимал девушку, крепко-крепко, с наслаждением?
- Нет, - ответил я, пораженный вопросом умирающего.
- Я тоже нет. Наверное, это очень приятно… Ты напиши про это… Чтобы наши девушки знали, что мы их любили…
Он сверкнул глазами и испустил дух.
Я не думал, что с уходом одного человека, мир может так опустеть. Мне хотелось вытянуться рядом с могилой Малхсага и умереть. Да прибудешь в раю, Малхсаг! А кто следующий?

* * *
- Прочитал эти бумаги? Нашел там, что тебе нужно?
- Я прочитал не все. Есть записи, которые разобрать тяжело, наспех написанные. Нужно время. Хасан, Чанги погиб после Малхсага?
- Да, ровно через три недели. Это было тяжелое лето.
- А что случилось с Бейали?
- Жамурза сказал, что похоронил его где-то за Бартабосом в пятьдесят первом году, погиб в бою.
У студента был еще один вопрос: что случилось с семьей самого Хасана, с женой и сыном, которого он очень любил. Рассказывая о былом, он обходил эту тему. С былом, он обходил эту тему. очень любил.ь с семьей Хасанаеть…
у, крепко-крепко, с наслаждением?
омой дикой женщиной. ганизотудент воздержался, боясь наступить на рану друга.
- Хасан, я завтра уезжаю на занятия. На зимних каникулах свидимся.
- Свидимся, если на то будет воля Аллаха. Ты молодой, коварства гяуров мало знаешь - будь осторожен. И не каждый, который говорит на нашем языке, наш брат. Помни это.
Студент крепко обнял старика и пошел по тропинке вниз. Обернулся только тогда, когда дошел до Ассы. Хасан стоял на том самом месте, где он его оставил.
- Прощай, Хасан, - проговорил студент, - прощай!
Больше они не виделись.
Студент окончил свой институт, потом отправился туда, куда, как говорят русские, «Макар телят не гоняет». Когда он вернулся из тех мест, Хасана в живых не было - упокоился в родной земле!
Много позже студенту стала известна судьба семьи Хасана. Сын умер в Казахстане от голода, а жену потом он не принял.
Был в гостях у Жамурзы. А жена его даже симпатичная женщина и очень гостеприимная.
- Раз ты этими делами интересуешься, надо бы тебе самому обойти те места. Побывай у хевсуров, найдешь что тебе нужно. Съезди в Ахмети. Соберешь понемногу.
Бывший студент, а теперь непризнанный писатель, купил себе рюкзак, мягкие кеды и отправился искать заросшие тропы мстителей…

Надписи

на скалах
- Да, я знаю эти горы. Я многажды прошел по всем тропам. Я влезал на самые недоступные кручи, туда, где на выпас поднимаются туры. Зачем мне показывать эти места чужому человеку? В прошлом году здесь побывал другой такой любопытный, как ты. Но я его узнал. Знаешь, кто это был? Тот самый, который за год до Черной Среды явился в горы с какими-то людьми. Он тогда призывал нас подняться на войну с Советской властью. Говорил, что Гитлер любит нас и хочет здесь учредить новые справедливые порядки. Раздавал желающим немецкие бумажки и военные одежды, что-то записывал. Добротные одежды были. Но ему не поверили. У него были бегающие сучьи глаза. Как вышли со сборища, все договорились эти бумажки и одежды сжечь. Мы, конечно, горцы наивны, но не совсем дураки. Он оказался провокатором. Через день нагрянул НКВД и у всех, кто был на сборище, произвели обыск - ни лоскутка. Как можно такие гадости делать своим людям? Допустим, мы слепы, так неужели надо нас толкать в яму?
Вот он снова приехал в прошлом году, собрал людей со всех аулов и говорит:
- Зачем вы, темные люди, опять забились в эти ущелья? Выходите жить на плоскость. Оставьте эти горы диким зверям. Здесь нет нормальных школ, электрического света, радио, сюда не доходят газеты. Ваши жены и дочери не вылазят из навоза. Знаете, как легка жизнь женщин-ингушек там внизу. Пришла домой с работы, подоила одну коровку - и то не у всех корова имеется - не хотят в навозе покопаться, мужа и детей накормила и свободна. Мне обидно за вас.
У нас тут в горах свой милиционер, всегда пьяный. Я к нему подошел и говорю:
- Курейш, арестуй его, он немецкий шпион.
- Ты что такое, старик, говоришь?! Да он один из самых больших хакимов в нашей республике.
- Не знаю, - говорю, - кем он является сейчас, но в войну он служил у немцев. Приходил сюда в горы, агитировал нас. С ним были посланные Гитлером люди.
Курейш смеется:
- Ну, дади, ты даешь! Это была такая операция. А те, кого ты называешь «гитлеровскими людьми», были большие начальники из НКВД.
- Знаешь, Курейш, как по-ингушски называются такие вещи? Тийша болх
*
!
И что мне ответил Курейш:
- Дади, ты отстал от жизни. Запомни: государство стоит на прочном фундаменте. А этот фундамент - тийша болх! Если хакимы не умеют делать тийша болх, они не хакимы!
С тех пор я не верю образованным людям, особенно, если они носят глаженную одежду и эти ослиные хвостики * на шее.
Чтобы добиться своего, гостю понадобился сильный, неопровержимый аргумент.
- Ты знал отца того человека?
- Муллу? Конечно.
- Что это был за алим?
- Насчет алима я не знаю, но до женщин и денег он был падок. Некрасивое прозвище закрепилось за ним.
- Это он, умирая, грязные слова произносил, вместо святых аятов?
- Я сам этого не слыхал, но близкие об этом рассказывали.
- Старик, так сын такого человека честным мог вырасти? Разве не от корня растет деревцо?
- Это правда.
Затем гость назвал семь своих предков, начиная с отца.
Старик засмеялся:
- Вот к чему ты это вел! Ладно. Сегодня уже поздно, а завтра с утра я поведу тебя к этому месту. От корня растет деревце, от корня. Так ты вовсе не хаким, получается?
- Нет. Я - писатель.
- Хвалебные песни о хакимах пишешь? О Ленине? О партии? Как они народ счастливым сделали? И как бумага это терпит!
- Я пишу ровно наоборот.
- Тогда ты по этой земле долго ходить не будешь. Или убьют тебя, или в тюрьму посадят.
- Все может быть, старик. Я уже в тюрьме отсидел.
- Я, наверное, что-то недопониманию. Отдыхай. Утром побываем там. Тут недалеко. Первый раз вижу человека здравомыслящего и ищущего страдания.
- Я ищу не страдания, старик - я правду ищу.
- Это одно и тоже, - вздохнул он вставая.
Позавтракав, они вышли из башни, перешли через шаткий мостик, стали подниматься на гору. Спустились и опять поднялись. Так несколько раз.
- Вон что-то белое сверкает на утесе, туда мы поднимемся. Там широкая тропа, даже на коне можно проехать.
Мы поднялись туда.
Большой в несколько квадратных метров гранитный камень, белый и гладкий. Мы тут сели передохнуть.
- Где это произошло? - Спрашивает нетерпеливый гость.
Старый горец поднялся и стал осторожно поднимать старую засохшую траву, что свисала с верхнего земляного пласта. Он так и держал это руками.
- Иди, читай.
Гость увидел надпись, сделанную на белом граните черным карандашом.
«Встань спиной к этому камню. Видишь пологий холм? В те страшные дни туда свозили и расстреливали всех больных и неходячих престарелых со всех горных сел Ингушетии. Будь проклято семя и чрева, породившие наших палачей!»
Он прочитал раз за разом несколько раз. Старик отнял руки - сухая трава опять свисла и закрыла надпись.
- С тебя клятвы брать не буду. Ты от чистого корня. Доказал.
- Я помогу этой записи жить долго, старик.

* * *
- Ты умеешь читать по-русски? - спрашивает его хевсур Гоча.
- Умею, конечно, мы учимся в русской школе. А что?
- А я не умею. Я читаю и пишу по-грузински. Меня дед научил. Я в школу не ходил. Там на камне что-то по-русски написано. Сейчас сам увидишь.
Они вдвоем подходят к пещере.
- Вот смотри.
У входа справа на камне углем написано:
«Здесь был народный мститель Хучбаров Ахмад».
- О-о! Хучбарови Ахмад - важ каци *! Это написал Пейзула. Он везде писал что-нибудь.
- А кто такой Пейзула?
- Из ваших. Он охранял Ахмада. Когда убили Пейзулу, Ахмада охранял молодой хевсур Мгелия. - С гордостью костатировал Гоча. - Знаешь, что значит Мгелия - борз - волк! Ахмад называл Мгелию своим младшим братом. Это он ему дал такое имя.
Мы входим в пещеру. Очаг из трех высоких камней. На очаге черный от копоти котел. На колышке висит старый брезентовый плащ. Гоча протягивает руку и достает с полочки листок бумаги. Ингуш читает:
«9 июня 1944 г. в с. Малари отряд из 13 человек под командованием лейтенанта Голикова задержал старика Бочалова Абукара и его 13-летнего сына. Отец с сыном направлялись в город сдаваться. Их убили и обезглавили. Мы отомстили за их кровь. Мы - мстители. Наш тамада Ахмад Хучбаров».

* * *
Абрека мохевцы нашли мертвым под этим гигантским деревом. На коленях винтовка, а на сучку исписанный клочочек бумаги:
«Меня зовут Товсолта из Длинной Долины. Я - волк-одиночка. Меня ранило в ногу. Она почернела. Были страшные боли, теперь утихли. Я умираю. Пусть Ангел Смерти прилетит за моей душой к этой прекрасной чинаре. Я счастлив! Мой брат-соотечественник, когда-нибудь, когда закончится эта война с гяурами, и мы снова обретем свою Родину, приди сюда, где сидел я, и оглянись вокруг - ты поймешь меня!…»

* * *
«Я был сыном целого народа - где он?
У меня была большая дружная семья - нет ее.
У меня было все, что нужно для счастья - все прахом пошло.
Что я делаю в этом мире?»

* * *
«Я любил когда-то
Пахать и сеять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31