Но потом его буквально ограбили. Увели отару в тысячу овец, двадцать две дойных коровы, три лошади, выгребли всю кукурузу, что была куплена про запас. Советская власть так обошлась с трудягой-отцом. Хотели куда-то выслать, но он заболел и умер дома. Война власти с народом… поверь мне, это государство все время воюет с мирными людьми, с теми, кто хочет иметь обеспеченную жизнь… Отцу удалось припрятать в горах немного овец. Вот что осталось нам с Якубом от отцовского наследия - сто овец и старая корова, которая давала больше навоза, чем молока. Овец держали в горах, за ними смотрел Якуб, как младший, но я часто навещал его, а иногда отпускал на целую неделю повеселиться, сам оставался с овцами. Якуб очень любил ловзар *.
Накануне перед нашим выселением, брат отгулял всласть целых девять дней. В Среду, значит, получилось это страшное дело, а в четверг я подошел к своему хутору, ничего не зная об этом. Что-то странное чувствую всем телом. Гляжу - ворота нашего двора широко открыты и там страшная возня. Вхожу во двор - там какие-то люди нагружают наши вещи. Один в военном, остальные в гражданском, но у всех за плечами винтовки.
- Эй, что вы делаете? - закричал я на них. - Это мой дом!
Военный обернулся, страшно удивился и стал снимать со спины винтовку. А у меня на поясе за спиной кремневый пистолет. Я выстрелил раньше, чем он достал свою винтовку. Оружие выпало у него из рук, закричал и сел. Я опять выскочил со двора и убежал. Место это покрыто пустыми кустарниками, беглецу есть, где скрыться. Они стреляли, преследовали до леса и отстали.
Я ничего не понял. Где мои домашние: жена и сын? Почему чужие люди без спроса нагружают на возы мое имущество?
Забил в свою кремневку новый заряд и по-над лесом направился к другому концу хутора. Вот дом лесника Жамурзы. Никого во дворе, никого на улице. Странно, как это можно в такое время дня удержать мальчишек в доме? Тут что-то не так. Я перебрался через плетеный забор, крадучись подошел к дому. Тишина. Абсолютная тишина. Створки окна открыты. Я заглянул во внутрь. На полу валялись разные старые вещи, у противоположной стены стоял большой шкаф. Я влез в окно, обошел все три комнаты - никого.
- Жамурза. Ва-а Жамурза!
Дверца шкафа скрипнула и приоткрылась. Я чуть не выстрелил. Признаюсь тебе, студент, мурашки страха прошли по спинному хребту. Из шкафа вышел сам Жамурза с винтовкой в руке.
- Ты, Хасан? Ты тоже не поехал?
- Куда?
Тут Жамурза рассказал о случившемся.
- Всех погнали, всех?
- Всех чеченцев и ингушей.
Оказывается, шкаф у Жамурзы был не простой, а хитрый. Днище откидываешь… - и в подполье. Никому такое и в голову не придет.
- Ты заметил пол во всех комнатах?
- Да, дырки от пуль.
- Я успел юркнуть вниз и прикрыть крышку, как они вошли. Один из них весь диск автомата выпустил, но меня не задело. Я вдоль фундамента вытянулся. Простреливали полы на всякий случай.
Под вечер мы с Жамурзой выбрались из хутора. Что тут делать в опустевшей стране?
Жамурза пришел со мной к отаре, он до конца оставался верным товарищем. Через месяц, после Галашкинского боя, к нам присоединились Борзов Малхсаг, Чанги Каци и Бейали Гуров…
Ни одному из нас не в чем друг друга упрекнуть… Жамурза жив.
- Что было дальше?
- Дальше. В начале сорок седьмого года я сильно заболел, все тело покрылось красными пятнами и гнойниками. Меня бросало то в жар, то в холод. Иссякли силы. Не мог ходить. Я стал обузой для тоабы. Однажды ночью я тихо встал и ушел от товарищей. Мне надо было добраться до одной женщины, которая хорошо разбиралась в болезнях. Но в этом месте шли бои между каким-то отрядом абреков-мстителей и энкеведешниками. Я оказался в безвыходном положении. Будь что будет! Я вышел на большую дорогу.
Тут мне стало плохо. Я лег на обочину, а винтовку положил рядом. Меня подобрали солдаты, привезли в Галашки… Энкеведешники хотели мне голову отрезать на медаль, но тот офицер воспротивился. Это был офицер из армии, а не энкеведешник. Меня вылечили и судили, десять лет дали… все.
Хасан замолчал. Студент поправил дрова в костре. Воображение рисовало картины драматических событий, что происходило в этих лесах и горах, после того, как народ был изгнан: кровопролитные бои, засады, тяжелые раны, которые просто гнили, потому что их некому и негде лечить, болезни. Одинокие безымянные могилы в диких чащобах.
- Ты сказал, что Жамурза жив.
- Да, он вышел из леса в прошлом году, попал под амнистию. В том же доме живет. Женился, жена русская, хорошая женщина.
- У Жамурзы жена русская? А-а, наверное, это лагерная жена. Но… он же не сидел.
- Здешняя… вернее, почти здешняя. Я не хотел об этом говорить, о чужих женщинах не говорят, но ты будешь думать почему Жамурза не нашел себе жены из своих… Знаешь кто она? Дочь русского князя. При царе он полковником был. В революцию пришлось бежать. Они переоделись в бедные одежды и жили в селе у бывшего слуги, далеко от родного дома. Но кто-то и тут их признал. Нагрянули большевики, убили князя, сына и мать. А девочку-малютку не нашли, как раз ее дома не было, говорят, играла с деревенскими детьми. Люди спрятали ее, а то расстреляли бы. У них мысль такая была у большевиков - уничтожить под корень всех людей благородной крови, всех умных, образованных, служителей Бога, чтобы в живых остались одни глупцы и проходимцы. Девочка пошла, скитаясь по белому свету, жила в разных семьях, кормилась милостыней. Таким образом через 10 лет оказалась в наших местах. Иноязычных она боялась, а казаки милостыню не подавали, прогоняли. У них это не принято. Летом она пряталась в лесу, а зимой побиралась в городах. С наступлением весны - опять в наши леса. Тут однажды она встретила старушку-армянку из Буро, которая собирала целебные травы. Девочка, вернее уже девушка, привязалась к ней. Эта армянка научила ее лечить людей травами. Через четыре года старушка умерла, а Дуня по сей день продолжает лечить людей. Она еще умеет взглядом остановить зверя. Это я к ней шел, когда в лесу заболел. А с Жамурзой так получилось: он был ранен в бедро, она его лечила… И сроднились… Как всегда это бывает… У них дочь растет…
- А остальные?
- Они ушли в Мир Праведный. Первыми были Малхсаг и Чанки. Они ушли при мне. Очень интересный человек был Чанки, грамотный. Думал книги писать, как ты, да не судьба. У меня сохранилась его тетрадь, где разные сильные дуа, молитвы и какие-то записи. Я не разбираюсь в этом, читаю еле-еле по буквам.
Он встал, ушел в дом, вернулся с самодельным блокнотом сшитым из школьных тетрадей, сложенных вдвое, видно чтобы удобнее было носить в кармане.
Студент придвинулся поближе к огню. Листая эти истрепанные листы, у него дрожали руки.
Действительно, в начале шли душеспасительные аяты из Корана и дуа, потом записи самого Чанки. Писал он латиницей на родном языке, красивым четким почерком химическим карандашом. Ошибок почти не было.
Студент сложил тетрадь, положил себе на колено и прикрыл ладонью, задумался.
В неожиданном порыве Хасан резко повернулся и прикрыл своей рукой руку студента и потряс ее:
- Оказывается, я совсем тебя не знал. Ты намного глубже, умнее и дерзче, чем я считал. Я рад. Ты же не один такой. Теперь и умирать не страшно: вижу, не весь дух выбили из наших людей. Эту тетрадь можешь забирать с собой. Потом я много чего тебе расскажу, если Аллах продлит наши дни.
* * *
Как назвать эти записи? Это, не повесть, не поэма и не философский трактат. Тут всего понемногу из многого пережитого, чистого и честного. Студент подумал, что вернее и честнее всего будет назвать это натурально «Тетрадь записей мстителя, поэта и мыслителя Чанги Каци» (В скобках даны краткие комментарии. На первом листе очень странные записи, тут даже арабские буквы употребляются.
Записи Чанги Каци
Между Алкуном и Мужичами мы сделали засаду и побили истребительный отряд из двух военных и трех истребителей в гражданском. В заплечном мешке обоих военных мы нашли по одной голове - мужчины и женщины. Голова женщины была острижена. Один из гражданских был тяжело ранен в плечо, но жив.
- Где тела? - спросили мы у него.
- Обещайте жизнь - скажу.
- Говори, если будешь честен, мы больше тебя не тронем.
- Тела лежат за школой в Алкуне.
- Кто остриг женщину?
- Энкеведешники.
- Для чего?
- Чтобы выдать за голову мужчины. Они выбирались из гор. Муж и жена. Оружия не было. Сказали, что идут в город, чтобы их отправили к родным, сказали, где оставили свой скот: овец и буйволов. Мы ночевали в школе, а утром сержант приказал… отвести их за школу и…
Этого отпустили, как обещали. Головы супругов соединили с телами и похоронили в приметном месте.
Я в детстве любил читать книга о том, как европейцы заселяли Америку. Индейцы снимали скальп с убитого врага. Скальп - это кожа с головы вместе с волосами. Чем отличаются наши энкеведешники от дикарей?
* * *
Господи, почему так несправедлив этот мир? Мы тут живем, общаемся - государства с государствами, народы с народами, просто люди с людьми. Так неужели здесь должно безраздельно царствовать зло? Почему нет такого Большого Суда, куда обиженный может пожаловаться на притеснение и получить удовлетворение? Неужели единственными аргументами против тирании являются порох, свинец и кинжал? Почему молчит Совесть Человечества?
* * *
Да я в прошлый раз говорил о Совести Человечества? Смешно говорить о Совести Человечества, когда оно, человечество, в этой войне закопало в землю миллионы, миллионы самых молодых и сильных своих мужчин, сожгло дотла сотни тысяч городов и сел, пустило по миру много обездоленных стариков и сирот. И каждый же из сторон считал, что он исполняет священный долг. Нет, справедливости на земле нет, и не будет. Я сомневаюсь, что у людей есть верное понятие о справедливости. Наши отцы были правы, когда завещали потомкам никогда не расставаться с черным оружием. Они никогда не говорили просто так - изрекали проверенную веками истину.
Я тоже когда-то считал, что есть нечто единое целое, именуемое человечеством. Это выдумка пишущих людей. Человечества нет. Есть группы людей, сбитых в стаи, враждующих друг с другом. Слабых поглощают. Сильные ждут момента, чтобы нанести смертельный удар сопернику.
А зверь как поступает? Точно так же. Значит между людьми и зверями нет разницы? Просто звери честнее людей, ибо они не умеют оправдывать зло лживыми языками: голод принуждает их охотиться - они выслеживают, ловят и съедают жертву.
* * *,
Наш лесной лагерь окружили. Нам удалось с боем вырваться. Тяжело ранен Жамурза. В сознании он стискивает зубы и молчит. Когда теряет сознание, кричит и стонет от боли. Идет дождь. Кажется, что лес растет, растет на дне моря. Этот дождь помог нам скрыться от преследования, но что делать с раненым? Ему хуже и хуже. Мы промокли до костей. Мы-то здоровы, а раненому каково?
И вот пришла мне мысль обратиться за помощью к Богу.
Сперва обдумал все, потом совершил небесной водой омовение, исполнил короткий намаз и произнес такой дуа:
- О, Вседержитель! Мы дети изгнанного из отечества народа, гонимые и преследуемые врагами, обращаемся к тебе за помощью. Взгляни на нас, Милосердный! У нас раненый. Он страдает и никто из нас не может дать ему ни облегчение, ни исцеление. Ты Обладатель неисчерпаемых океанов Милосердия, Добра и Щедрости! Удели нам, несчастным, щедрой рукой спасение. Ты скажешь «Кун! *» - и то, что должно случиться - будет. Скажи, о Справедливый, «Кун!» в нашу защиту! Амин! Ангелы небесные, спускающиеся с каплями дождя, донесите наш дуа до Великого Трона!
- Амин! Амин! - Произнесли мои товарищи.
Я обулся и сел рядом с остальными. Они смотрели на меня с удивлением, только Хасан проговорил:
- Чанга, твой дуа согрел мое сердце. Аллах нас не оставит.
Мы кое- как укрыли Жамурзу от дождя, а сами и не пытались. Просто плотнее прижались спина к спине, образуя круг с винтовками на коленях… и, вы поверите, -мы заснули! Устали. Третий день уходили от преследования.
* * *
- И-и! Бедненькие. Несчастненькие. Устали, истомились! Загнали вас, как зверюшек!
Пытаюсь открыть глаза, а веки такие тяжелые, а сон такой сладкий.
- Открой, милый, глазки-то. Открой, родимый!
Открываю… Передо мной стоит… женщина с мешком за плечами, а в свободной руке держит жердочку. Глаза небесного цвета лучатся в доброй улыбке, как цветки ромашки.
- Отрыл глазки-то? Тяжелы! Ну, не пужайся! Я - Дуня-Колдунья. Слыхал про меня? - спрашивает на русском языке.
- Нет, - признался я честно, - ты… Вы как попали сюда?
- Я живу тута.
Она низко нагнулась и заглянула в подобие шалаша, который мы соорудили над Жамурзой.
- Поранили бедолагу?
- Да… - я чуть не сказал «бабушка», но она не была старой.
- Ножку повредили, супостаты? Шастают, шастают - мало им кровушки, безбожникам! Буди, пойдем отсель.
- Куда? - удивился я.
- Туда, родненький, где огонек горит, где теплее тутошнего. И этому тут не место. А то умрет ведь! Да не пужайтеся, несчастненькие. Нет у меня зла на вас.
Опишу ее одежду. На голове валяная кавказская шляпа, которую носят косари (Мы называем «Мангал-кий»). Большое шерстяное старое одеяло с дыркой для головы посередине: и спина и перед прикрыты от дождя и ветра, брюки-галифе и солдатские ботинки.
- Буди уж, чего медлить-то.
Я начал расталкивать товарищей:
- Просыпайтесь! Нас в гости зовут. За нами пришли.
- Ты говоришь о Мулкулмовте *? - Сквозь сон спросил Малхсаг.
- Я говорю о женщине, которую послал Бог и говорю серьезно. Скоро наступит ночь, нам надо торопиться. Она приглашает нас к своему огню. Понимаешь - к огню!
Тут я вспомнил свой дуа и закричал:
- Вставайте! Она… Ее Аллах послал, кто бы она ни была!
Четыре новых удивленных пар глаз уставились на эту странную фигуру.
- Не признали Дуню-Колдунью! Чего стоять-то? Берите своего страдальца, да пошли поскорее, а то вы тут наследили, даже ливень не смог все смыть, как ни старается.
Она пошла вперед широкими шагами, мы за ней. Малхсаг догнал нашу нежданную добродетельницу и ухватился за мешок и жердь:
- Дай, мать, это понести мне.
Она безропотно уступила, но заметила:
- Жердь держи на весу. Не волоки по земле, не следи, - потом она повернулась, - ты как меня назвал?
- Матерью. Разве плохо?
- Хорошо! Ты первый, родненький, за столько лет добрым словом назвал. Дай отблагодарю-то.
Она чисто по-детски утерла рукавом губы, ухватила обеими руками Малхсага за лицо и чмокнула в глаз.
- Вы вторая женщина, которая целовала меня, первая - мать.
Она махнула обеими руками, как курица, которая стряхивает с себя дождь и быстрее зашагала вниз в лощину, по которой текла неширокая речушка.
- Идите по речке. Оно скользко, неудобно, зато без следов.
Шли долго, часа четыре-пять. Лощина ссужалась, превращалась в овраг. У самого тупика мы втиснулись в узкую щель, отходящую вправо, и оказались в темном пространстве.
- Не пужайтеся. Сейчас свет будет, - успокоил нас голос из глубины полной темноты. - У меня тут целый коробок спичек. На такой случай - приход гостей - потратим одну, а то можно бы огонь разворошить да сухих палочек подбросить, но долго ждать.
Спичка загорелась, высветив округлую нору шагов на десять.
- Вот и светильник. Что твое эклектричество!
Действительно, светильник, глиняная чашка с толстым ватным фитилем на боку, показался нам очень ярким. Мы находились в глиняном гроте. Пол был ровный. Повсюду со стенок свисали пучки трав, какие-то коренья, гроздья лесных плодов. В ряд стояли плетенные корзины, доверху наполненные чем-то. Здесь было сухо.
- Располагайтесь тута. Гостиная. Травка свежая, сухая, куда твоей перине до ней. А жердочка где?
- Я у входа ее бросил.
- Ой, не надо было там бросать, сюда нести следовало.
- Было темно, - извинялся Малхсаг. - Я принесу.
- Принеси уж, принеси, сыночек названный.
- Спасибо
- За что спасибо-то?
- За то, что сынком назвали. Думаю, мне здесь будет тепло, сытно. Вы не бойтесь: женщина, родившая меня, ревновать не будет.
- Ай хитрюшенький! Какой подлиза! Ну, иди за жердью-то.
Она разворошила золу в очаге, бросила туда сухих листьев. Когда вспыхнуло пламя, подбросила еще тоненьких палочек, загорелся жаркий огонь.
- Сушится у огня будем по двое. - Приказал тамада, - Бейали и Малхсаг первые. Якуб на дежурство у входа. Чанги, ты посмотри наши продукты.
Наша хозяйка повесила на огонь маленькое железное ведерко с водой. Малхсагу наказала ту жердочку топориком порубить на короткие поленья. Для этого рядом с очагом стояла дубовая чурочка.
Чанги стал доставать из сумок наши припасы. С копченым курдюком и сыром ничего не приключилось, но кукурузные сискалы и толокно превратились в тесто.
- Не кручиньтесь. Не беда, -сказала женщина, - бросим в кипяточек - каша получится, сдобрим жиром - самая настоящая горячая похлебка будет.
У огня стояли два глиняных горшка, один большой, другой поменьше. Когда они вскипели, она туда набросала разных трав. Нас напоила из большого горшка по деревянной чашке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Накануне перед нашим выселением, брат отгулял всласть целых девять дней. В Среду, значит, получилось это страшное дело, а в четверг я подошел к своему хутору, ничего не зная об этом. Что-то странное чувствую всем телом. Гляжу - ворота нашего двора широко открыты и там страшная возня. Вхожу во двор - там какие-то люди нагружают наши вещи. Один в военном, остальные в гражданском, но у всех за плечами винтовки.
- Эй, что вы делаете? - закричал я на них. - Это мой дом!
Военный обернулся, страшно удивился и стал снимать со спины винтовку. А у меня на поясе за спиной кремневый пистолет. Я выстрелил раньше, чем он достал свою винтовку. Оружие выпало у него из рук, закричал и сел. Я опять выскочил со двора и убежал. Место это покрыто пустыми кустарниками, беглецу есть, где скрыться. Они стреляли, преследовали до леса и отстали.
Я ничего не понял. Где мои домашние: жена и сын? Почему чужие люди без спроса нагружают на возы мое имущество?
Забил в свою кремневку новый заряд и по-над лесом направился к другому концу хутора. Вот дом лесника Жамурзы. Никого во дворе, никого на улице. Странно, как это можно в такое время дня удержать мальчишек в доме? Тут что-то не так. Я перебрался через плетеный забор, крадучись подошел к дому. Тишина. Абсолютная тишина. Створки окна открыты. Я заглянул во внутрь. На полу валялись разные старые вещи, у противоположной стены стоял большой шкаф. Я влез в окно, обошел все три комнаты - никого.
- Жамурза. Ва-а Жамурза!
Дверца шкафа скрипнула и приоткрылась. Я чуть не выстрелил. Признаюсь тебе, студент, мурашки страха прошли по спинному хребту. Из шкафа вышел сам Жамурза с винтовкой в руке.
- Ты, Хасан? Ты тоже не поехал?
- Куда?
Тут Жамурза рассказал о случившемся.
- Всех погнали, всех?
- Всех чеченцев и ингушей.
Оказывается, шкаф у Жамурзы был не простой, а хитрый. Днище откидываешь… - и в подполье. Никому такое и в голову не придет.
- Ты заметил пол во всех комнатах?
- Да, дырки от пуль.
- Я успел юркнуть вниз и прикрыть крышку, как они вошли. Один из них весь диск автомата выпустил, но меня не задело. Я вдоль фундамента вытянулся. Простреливали полы на всякий случай.
Под вечер мы с Жамурзой выбрались из хутора. Что тут делать в опустевшей стране?
Жамурза пришел со мной к отаре, он до конца оставался верным товарищем. Через месяц, после Галашкинского боя, к нам присоединились Борзов Малхсаг, Чанги Каци и Бейали Гуров…
Ни одному из нас не в чем друг друга упрекнуть… Жамурза жив.
- Что было дальше?
- Дальше. В начале сорок седьмого года я сильно заболел, все тело покрылось красными пятнами и гнойниками. Меня бросало то в жар, то в холод. Иссякли силы. Не мог ходить. Я стал обузой для тоабы. Однажды ночью я тихо встал и ушел от товарищей. Мне надо было добраться до одной женщины, которая хорошо разбиралась в болезнях. Но в этом месте шли бои между каким-то отрядом абреков-мстителей и энкеведешниками. Я оказался в безвыходном положении. Будь что будет! Я вышел на большую дорогу.
Тут мне стало плохо. Я лег на обочину, а винтовку положил рядом. Меня подобрали солдаты, привезли в Галашки… Энкеведешники хотели мне голову отрезать на медаль, но тот офицер воспротивился. Это был офицер из армии, а не энкеведешник. Меня вылечили и судили, десять лет дали… все.
Хасан замолчал. Студент поправил дрова в костре. Воображение рисовало картины драматических событий, что происходило в этих лесах и горах, после того, как народ был изгнан: кровопролитные бои, засады, тяжелые раны, которые просто гнили, потому что их некому и негде лечить, болезни. Одинокие безымянные могилы в диких чащобах.
- Ты сказал, что Жамурза жив.
- Да, он вышел из леса в прошлом году, попал под амнистию. В том же доме живет. Женился, жена русская, хорошая женщина.
- У Жамурзы жена русская? А-а, наверное, это лагерная жена. Но… он же не сидел.
- Здешняя… вернее, почти здешняя. Я не хотел об этом говорить, о чужих женщинах не говорят, но ты будешь думать почему Жамурза не нашел себе жены из своих… Знаешь кто она? Дочь русского князя. При царе он полковником был. В революцию пришлось бежать. Они переоделись в бедные одежды и жили в селе у бывшего слуги, далеко от родного дома. Но кто-то и тут их признал. Нагрянули большевики, убили князя, сына и мать. А девочку-малютку не нашли, как раз ее дома не было, говорят, играла с деревенскими детьми. Люди спрятали ее, а то расстреляли бы. У них мысль такая была у большевиков - уничтожить под корень всех людей благородной крови, всех умных, образованных, служителей Бога, чтобы в живых остались одни глупцы и проходимцы. Девочка пошла, скитаясь по белому свету, жила в разных семьях, кормилась милостыней. Таким образом через 10 лет оказалась в наших местах. Иноязычных она боялась, а казаки милостыню не подавали, прогоняли. У них это не принято. Летом она пряталась в лесу, а зимой побиралась в городах. С наступлением весны - опять в наши леса. Тут однажды она встретила старушку-армянку из Буро, которая собирала целебные травы. Девочка, вернее уже девушка, привязалась к ней. Эта армянка научила ее лечить людей травами. Через четыре года старушка умерла, а Дуня по сей день продолжает лечить людей. Она еще умеет взглядом остановить зверя. Это я к ней шел, когда в лесу заболел. А с Жамурзой так получилось: он был ранен в бедро, она его лечила… И сроднились… Как всегда это бывает… У них дочь растет…
- А остальные?
- Они ушли в Мир Праведный. Первыми были Малхсаг и Чанки. Они ушли при мне. Очень интересный человек был Чанки, грамотный. Думал книги писать, как ты, да не судьба. У меня сохранилась его тетрадь, где разные сильные дуа, молитвы и какие-то записи. Я не разбираюсь в этом, читаю еле-еле по буквам.
Он встал, ушел в дом, вернулся с самодельным блокнотом сшитым из школьных тетрадей, сложенных вдвое, видно чтобы удобнее было носить в кармане.
Студент придвинулся поближе к огню. Листая эти истрепанные листы, у него дрожали руки.
Действительно, в начале шли душеспасительные аяты из Корана и дуа, потом записи самого Чанки. Писал он латиницей на родном языке, красивым четким почерком химическим карандашом. Ошибок почти не было.
Студент сложил тетрадь, положил себе на колено и прикрыл ладонью, задумался.
В неожиданном порыве Хасан резко повернулся и прикрыл своей рукой руку студента и потряс ее:
- Оказывается, я совсем тебя не знал. Ты намного глубже, умнее и дерзче, чем я считал. Я рад. Ты же не один такой. Теперь и умирать не страшно: вижу, не весь дух выбили из наших людей. Эту тетрадь можешь забирать с собой. Потом я много чего тебе расскажу, если Аллах продлит наши дни.
* * *
Как назвать эти записи? Это, не повесть, не поэма и не философский трактат. Тут всего понемногу из многого пережитого, чистого и честного. Студент подумал, что вернее и честнее всего будет назвать это натурально «Тетрадь записей мстителя, поэта и мыслителя Чанги Каци» (В скобках даны краткие комментарии. На первом листе очень странные записи, тут даже арабские буквы употребляются.
Записи Чанги Каци
Между Алкуном и Мужичами мы сделали засаду и побили истребительный отряд из двух военных и трех истребителей в гражданском. В заплечном мешке обоих военных мы нашли по одной голове - мужчины и женщины. Голова женщины была острижена. Один из гражданских был тяжело ранен в плечо, но жив.
- Где тела? - спросили мы у него.
- Обещайте жизнь - скажу.
- Говори, если будешь честен, мы больше тебя не тронем.
- Тела лежат за школой в Алкуне.
- Кто остриг женщину?
- Энкеведешники.
- Для чего?
- Чтобы выдать за голову мужчины. Они выбирались из гор. Муж и жена. Оружия не было. Сказали, что идут в город, чтобы их отправили к родным, сказали, где оставили свой скот: овец и буйволов. Мы ночевали в школе, а утром сержант приказал… отвести их за школу и…
Этого отпустили, как обещали. Головы супругов соединили с телами и похоронили в приметном месте.
Я в детстве любил читать книга о том, как европейцы заселяли Америку. Индейцы снимали скальп с убитого врага. Скальп - это кожа с головы вместе с волосами. Чем отличаются наши энкеведешники от дикарей?
* * *
Господи, почему так несправедлив этот мир? Мы тут живем, общаемся - государства с государствами, народы с народами, просто люди с людьми. Так неужели здесь должно безраздельно царствовать зло? Почему нет такого Большого Суда, куда обиженный может пожаловаться на притеснение и получить удовлетворение? Неужели единственными аргументами против тирании являются порох, свинец и кинжал? Почему молчит Совесть Человечества?
* * *
Да я в прошлый раз говорил о Совести Человечества? Смешно говорить о Совести Человечества, когда оно, человечество, в этой войне закопало в землю миллионы, миллионы самых молодых и сильных своих мужчин, сожгло дотла сотни тысяч городов и сел, пустило по миру много обездоленных стариков и сирот. И каждый же из сторон считал, что он исполняет священный долг. Нет, справедливости на земле нет, и не будет. Я сомневаюсь, что у людей есть верное понятие о справедливости. Наши отцы были правы, когда завещали потомкам никогда не расставаться с черным оружием. Они никогда не говорили просто так - изрекали проверенную веками истину.
Я тоже когда-то считал, что есть нечто единое целое, именуемое человечеством. Это выдумка пишущих людей. Человечества нет. Есть группы людей, сбитых в стаи, враждующих друг с другом. Слабых поглощают. Сильные ждут момента, чтобы нанести смертельный удар сопернику.
А зверь как поступает? Точно так же. Значит между людьми и зверями нет разницы? Просто звери честнее людей, ибо они не умеют оправдывать зло лживыми языками: голод принуждает их охотиться - они выслеживают, ловят и съедают жертву.
* * *,
Наш лесной лагерь окружили. Нам удалось с боем вырваться. Тяжело ранен Жамурза. В сознании он стискивает зубы и молчит. Когда теряет сознание, кричит и стонет от боли. Идет дождь. Кажется, что лес растет, растет на дне моря. Этот дождь помог нам скрыться от преследования, но что делать с раненым? Ему хуже и хуже. Мы промокли до костей. Мы-то здоровы, а раненому каково?
И вот пришла мне мысль обратиться за помощью к Богу.
Сперва обдумал все, потом совершил небесной водой омовение, исполнил короткий намаз и произнес такой дуа:
- О, Вседержитель! Мы дети изгнанного из отечества народа, гонимые и преследуемые врагами, обращаемся к тебе за помощью. Взгляни на нас, Милосердный! У нас раненый. Он страдает и никто из нас не может дать ему ни облегчение, ни исцеление. Ты Обладатель неисчерпаемых океанов Милосердия, Добра и Щедрости! Удели нам, несчастным, щедрой рукой спасение. Ты скажешь «Кун! *» - и то, что должно случиться - будет. Скажи, о Справедливый, «Кун!» в нашу защиту! Амин! Ангелы небесные, спускающиеся с каплями дождя, донесите наш дуа до Великого Трона!
- Амин! Амин! - Произнесли мои товарищи.
Я обулся и сел рядом с остальными. Они смотрели на меня с удивлением, только Хасан проговорил:
- Чанга, твой дуа согрел мое сердце. Аллах нас не оставит.
Мы кое- как укрыли Жамурзу от дождя, а сами и не пытались. Просто плотнее прижались спина к спине, образуя круг с винтовками на коленях… и, вы поверите, -мы заснули! Устали. Третий день уходили от преследования.
* * *
- И-и! Бедненькие. Несчастненькие. Устали, истомились! Загнали вас, как зверюшек!
Пытаюсь открыть глаза, а веки такие тяжелые, а сон такой сладкий.
- Открой, милый, глазки-то. Открой, родимый!
Открываю… Передо мной стоит… женщина с мешком за плечами, а в свободной руке держит жердочку. Глаза небесного цвета лучатся в доброй улыбке, как цветки ромашки.
- Отрыл глазки-то? Тяжелы! Ну, не пужайся! Я - Дуня-Колдунья. Слыхал про меня? - спрашивает на русском языке.
- Нет, - признался я честно, - ты… Вы как попали сюда?
- Я живу тута.
Она низко нагнулась и заглянула в подобие шалаша, который мы соорудили над Жамурзой.
- Поранили бедолагу?
- Да… - я чуть не сказал «бабушка», но она не была старой.
- Ножку повредили, супостаты? Шастают, шастают - мало им кровушки, безбожникам! Буди, пойдем отсель.
- Куда? - удивился я.
- Туда, родненький, где огонек горит, где теплее тутошнего. И этому тут не место. А то умрет ведь! Да не пужайтеся, несчастненькие. Нет у меня зла на вас.
Опишу ее одежду. На голове валяная кавказская шляпа, которую носят косари (Мы называем «Мангал-кий»). Большое шерстяное старое одеяло с дыркой для головы посередине: и спина и перед прикрыты от дождя и ветра, брюки-галифе и солдатские ботинки.
- Буди уж, чего медлить-то.
Я начал расталкивать товарищей:
- Просыпайтесь! Нас в гости зовут. За нами пришли.
- Ты говоришь о Мулкулмовте *? - Сквозь сон спросил Малхсаг.
- Я говорю о женщине, которую послал Бог и говорю серьезно. Скоро наступит ночь, нам надо торопиться. Она приглашает нас к своему огню. Понимаешь - к огню!
Тут я вспомнил свой дуа и закричал:
- Вставайте! Она… Ее Аллах послал, кто бы она ни была!
Четыре новых удивленных пар глаз уставились на эту странную фигуру.
- Не признали Дуню-Колдунью! Чего стоять-то? Берите своего страдальца, да пошли поскорее, а то вы тут наследили, даже ливень не смог все смыть, как ни старается.
Она пошла вперед широкими шагами, мы за ней. Малхсаг догнал нашу нежданную добродетельницу и ухватился за мешок и жердь:
- Дай, мать, это понести мне.
Она безропотно уступила, но заметила:
- Жердь держи на весу. Не волоки по земле, не следи, - потом она повернулась, - ты как меня назвал?
- Матерью. Разве плохо?
- Хорошо! Ты первый, родненький, за столько лет добрым словом назвал. Дай отблагодарю-то.
Она чисто по-детски утерла рукавом губы, ухватила обеими руками Малхсага за лицо и чмокнула в глаз.
- Вы вторая женщина, которая целовала меня, первая - мать.
Она махнула обеими руками, как курица, которая стряхивает с себя дождь и быстрее зашагала вниз в лощину, по которой текла неширокая речушка.
- Идите по речке. Оно скользко, неудобно, зато без следов.
Шли долго, часа четыре-пять. Лощина ссужалась, превращалась в овраг. У самого тупика мы втиснулись в узкую щель, отходящую вправо, и оказались в темном пространстве.
- Не пужайтеся. Сейчас свет будет, - успокоил нас голос из глубины полной темноты. - У меня тут целый коробок спичек. На такой случай - приход гостей - потратим одну, а то можно бы огонь разворошить да сухих палочек подбросить, но долго ждать.
Спичка загорелась, высветив округлую нору шагов на десять.
- Вот и светильник. Что твое эклектричество!
Действительно, светильник, глиняная чашка с толстым ватным фитилем на боку, показался нам очень ярким. Мы находились в глиняном гроте. Пол был ровный. Повсюду со стенок свисали пучки трав, какие-то коренья, гроздья лесных плодов. В ряд стояли плетенные корзины, доверху наполненные чем-то. Здесь было сухо.
- Располагайтесь тута. Гостиная. Травка свежая, сухая, куда твоей перине до ней. А жердочка где?
- Я у входа ее бросил.
- Ой, не надо было там бросать, сюда нести следовало.
- Было темно, - извинялся Малхсаг. - Я принесу.
- Принеси уж, принеси, сыночек названный.
- Спасибо
- За что спасибо-то?
- За то, что сынком назвали. Думаю, мне здесь будет тепло, сытно. Вы не бойтесь: женщина, родившая меня, ревновать не будет.
- Ай хитрюшенький! Какой подлиза! Ну, иди за жердью-то.
Она разворошила золу в очаге, бросила туда сухих листьев. Когда вспыхнуло пламя, подбросила еще тоненьких палочек, загорелся жаркий огонь.
- Сушится у огня будем по двое. - Приказал тамада, - Бейали и Малхсаг первые. Якуб на дежурство у входа. Чанги, ты посмотри наши продукты.
Наша хозяйка повесила на огонь маленькое железное ведерко с водой. Малхсагу наказала ту жердочку топориком порубить на короткие поленья. Для этого рядом с очагом стояла дубовая чурочка.
Чанги стал доставать из сумок наши припасы. С копченым курдюком и сыром ничего не приключилось, но кукурузные сискалы и толокно превратились в тесто.
- Не кручиньтесь. Не беда, -сказала женщина, - бросим в кипяточек - каша получится, сдобрим жиром - самая настоящая горячая похлебка будет.
У огня стояли два глиняных горшка, один большой, другой поменьше. Когда они вскипели, она туда набросала разных трав. Нас напоила из большого горшка по деревянной чашке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31