Объездчик он, лес охраняет. Так дашь торбу-то…
- Бери, коли за нее мешок дашь.
- Дам, дам.
- Где она у тебя?
- В возу, под акациями.
- Ты чего хотела-то?
- Отложи отрез на платье, вон тот, чтобы в горошек три метра. После обеда заберу. Пошли за торбой-то.
Продавщица сошла с автолавки, бросила на ходу покупателю:
- Я сейчас, за торбой схожу, вона воз стоит ихний. Никого не пускай. А то детвора если заберется, от ящика с печеньем одни крошки останутся.
- Никто ничего не тронет, - пообещал Соандро.
Воз стоял в шагах пятидесяти от автолавки. Обе женщины подошли к возу, вытряхнули содержимое из большой сумки прямо на сено, сеном же и прикрыли. Должно быть, то были продукты, взятые семьей в поле на обед. Соандро увидел большую бутылку с молоком, которую зарыли в сено под самое днище воза.
Хозяйка воза пошла оттуда в поле, а продавщица, вывернула сумку, отряхнула и неторопливо двинулась к лавке.
Все это не вызвало у Соандро никакого подозрения.
- Слушай, объездчик, я торбу обменяла у Настьки за мешок, мешок казенный, ты за него уплатишь?
- Да, да, уплачу.
- На, держи. - Она подала ему брезентовую сумку размером с полмешка, а сама вошла в автолавку.
- Сколько хлеба-то хотел?
- Четыре.
- Четыре хлеба… - она на счетах посчитала причитающееся, даже пересчитала, - сахар… может два кила? Возьми два. Соли пачку и спичек десять коробок…
Она выбирала самые лучшие булки и по одному подавала в окошко. Отвесила сахар, подала пачку соли, отсчитала десять коробок спичек.
А между тем станичники-колхозники заметались по полям и огородам. Женщины и дети с тяпками побежали к автолавке, а мужчины бросились к возам, где у каждого лежала двустволка и патронташ.
Соандро, стоявший спиной к полю, этого движения не заметил. Когда он рассчитался с лавочницей и повернулся, то сперва от изумленья открыл рот: со всех сторон к лавке бежали станичники, вооруженные кто чем попало, но в руках мужчин блестели ружья.
Соандро бросил торбу на землю и повернулся к окошку, но оно запахнулось перед самым его лицом, закрылась дверь. Абрек бросился к лошади, а пока он ее отвязывал первые настигли его и это были женщины. Они подняли страшные крики, визги, стали махать тяпками. Лошадь начала пятиться. Он попытался сесть в седло, но его стаскивали назад.
Все же он сел в седло. Оглянулся и увидел, что на него были направлены ружья.
- Сдавайся, кунак, сдавайся! Все равно не уйдешь! Не то убьем!
Лошадь пятилась то туда, то сюда. Женщины и дети били ее по крупу и ногам тяпками. Одна толстенная женщина с широким красным от солнца лицом ухватила коня за уздечку и прямо повисла на ней.
Соандро инстинктивно выхватил кинжал.
- На, бей женщину, кунак! Бей! Руби своим кинжалом. Чего медлишь? - Красное лицо исказилось в страшной гримасе страха и мольбы.
Соандро опустил кинжал и в это самое время получил заряд картечи в левое плечо.
- Будьте вы прокляты! - Вскричал он от боли, бросил кинжал и потянулся к винтовке.
В этот миг за него уцепились десятки сильных женских рук. Его стащили с коня и стали избивать. Тут подбежавшие мужчины раскидали воинственных женщин:
- Его судить должны! Хватит с него и того, что он получил! А ну разойдись, бабы!
Запрягли телегу, уложили абрека на мягкое сено, однако руки и ноги связали, хотя он был без сознания. Свезли в районную милицию. Ехала вереница телег, каждый считал себя участником этого подвига.
Так оно и было.
Абрека переправили в город и оперировали. Молодой хирург вытащил из предплечья семь волчьих картечин. Скоро он поправился.
Судили его выездным показным судом в станичном клубе четыре дня. На все вопросы подсудимый отвечал коротко: «да», «нет», «не знаю».
Однажды во время перерыва на обед милиционер принес ему сумку с передачей:
- Наши бабы сжалились над тобой, всего тут наложили, сидишь тут голодный целыми днями…
- Отдай им назад, - сказал Соандро.
- Почему? Голодный же.
- Я не боюсь голода. Отнеси туда, откуда принес. Ты языка понимаешь человеческого?
Старый милиционер поднял с лавки тяжелую сумку с продуктами, глянул в гневное лицо арестанта:
- Обиду помнишь? Хлеба нашего не хочешь откушать? Ну, ты и зверь, кунак!
- Кто забывает зло, тот и добро и не помнит.
* * *
Соандро отсидел свои десять лет от корки до корки, как говорят в России. Весной тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года он вернулся в родное село. Время было такое: осетины уезжали к себе, ингуши колоннами возвращались домой. Свой дом он нашел закрытым на замке. Он пошел к соседям, к семье его дяди.
- Дядю похоронили в Казахстане, жену его тоже и кое-кого из семьи. Остальные вернулись, - сказала двоюродная сестра, - хорошо теперь у нас старший мужчина есть. Соандро, твои ключи у меня.
- А как они попали к тебе?
- В твоем доме жила девушка осетинка Заира с немым братом. Одни они были. Мы с ней подружились. Тихая такая. Я ей рассказала о тебе, что ты пропал. Знаешь, я с 1952 года подавала на всесоюзный розыск. Никаких сведений. Эта Заира ежедневно спрашивала, нет ли от тебя или о тебе вестей. А вот с неделю назад запрягли они с братом бычка в телегу, сложили на нее свои вещички, привязали к одному боку корову, к другому телку и отправились к себе домой. Ключи Заира мне передала, вздохнула глубоко, глубоко и говорит: «Если вернется Соандро…» и прослезилась и пошла…
- А куда уехала, адрес не оставила?
- Нет. Ты хотел бы знать?
- Конечно.
- Не трудно. В селе еще много осетин, надо спросить. Кто-то все же знает.
* * *
Услужливый мальчик охотно взялся помочь незнакомцу найти в лабиринте горного села дом Заиры. Они перешли через мостик, поднялись на косогор. Дорожка шла по-над забором из ольхового частокола. Забор был новый, только отесанный частокол отливал на солнце красным цветом.
- Это Заирин огород.
- А кто ей забор сделал?
- Сосо! О, Сосо все умеет.
Мальчик открыл калитку и позвал:
- Заира?
Никто не отозвался. Они вошли во двор. Небольшой домик сверкал свежепобеленными стенами. Ступеньки на верандочке тоже были новые. «Сосо!» - догадался Соандро.
Мальчик постучался в дверь, но никто не отозвался.
- Может, за водой пошла, - и он убежал ее искать.
Возле дровокола валялись несколько буковых поленьев. Соандро взял что потолще, поставил на попа и сел, достал из кармана платок, стал вытирать пот с лица и шеи.
Он не услышал, как хлопнула калитка. Когда Соандро поднял голову, девушка стояла перед ним с полными ведрами воды. Она их тихо опустила на землю, почти шепотом произнесла.
- Ингуш! Ох-х!
- Заира, я пришел! Поехали домой!
Он подошел и осторожно обнял ее за плечи.
- К тебе… брат? - Спросила она дрогнувшим голосом, - в гости?
Он отстранился от нее и серьезно произнес:
- Не называй меня больше братом. Это тогда мы должны были вести себя как брат и сестра. Давай собирайся, поехали домой.
- Прямо сейчас?
- Да, прямо сейчас. Нам надо засветло выбираться на трассу, чтобы сесть на попутную машину до города.
- Хорошо, ингуш. В дом зайдешь?
- Нет. Я посижу здесь, пока ты приготовишься. Где Сосо?
- Он в городе работает. Живет в общежитии.
Она вынесла низенький столик и стул:
- Покушаешь, пока я соберусь ингуш, в городе к Сосо зайдем?
- Обязательно.
- А если будет поздно?
- Все равно зайдем. Я тоже его хочу увидеть.
Она ему накрыла простой по-крестьянски стол, а сама ушла в дом. И не долго наряжалась. Вышла снова, во всем новом: в костюмчике, туфлях на высоких каблуках, в руках полная корзина.
- Ингуш, я скажу соседке, чтобы корову и телку забрала к себе, пока Сосо не приедет. Покушай еще.
Когда вышли со двора, Соандро почувствовал, что их провожают взглядами. «А если вздумают ее не пустить?» - мелькнуло в голове, но никто им не помешал. До трассы идти шесть километров.
- Заира, дай сюда корзину.
- Это я сама понесу.
- Что у тебя там?
- Еда для нас с тобой, потому что женщине в свой дом в первый раз нельзя входить с пустыми руками.
В Орджоникидзе приехали в сумерках, пока добирались до общежития, где живет Сосо, совсем стемнело.
Они остановились перед пятиэтажным зданием.
- Ты постой тут, а я пойду за братом. Вот сумку посторожи.
Она скрылась в дверях общежития, а через минут пять оттуда вихрем вылетел здоровенный детина. Соандро сразу даже не понял, кто это. Здоровяк легко подхватил его, поднял, покружил и поставил.
- Кто это, Заира? Это Сосо? Не может быть!
Та смеялась.
Брат с сестрой стали переговариваться на языке немых. Что-то он спрашивал, и она, старательно что-то ему объясняла.
Сосо захлопал себя по бокам и снова накинулся на Соандро, что-то говорил ему на своем языке. Одно понял Соандро из всего этого, что он, Соандро, вообще-то молодец - по большому пальцу, который тот поднимал вверх.
Излив свои чувства, он неожиданно сорвался с места, на ходу что-то показав сестре руками, перебежал дорогу и юркнул во двор.
- Он сказал, что сейчас приедт.
- Слушай, в детстве он был тихий, спокойный. Сейчас прямо как сухой порох.
- Ингуш, знаешь, когда он изменился? Когда ты ему подарил кинжал. Бечера дети часто нас обижали, специально поиздеваться во двор приходили. Однажды Сосо как выхватит кинжал, кричит страшно - и на них - еле убежали, а я на нем повисла. Больше не задевали.
- Значит кинжал к хозяину попал, к мужчине.
Ворота того дому, куда побежал Сосо, стали раскрываться. Оттуда выехал старый «Москвич». На этом «Москвиче» Соандро и Заира к одиннадцати часам ночи добрались до родного дома. От денег водитель отказался, заявив, что он оплачивает долг: Сосо ему сделал стол и два стула - за эту поездку списал.
Свадебное торжество было скромным: сразу на второй день он позвал муллу и нескольких соседей. Их обвенчали. Был мовлат. Так неожиданно счастливо кончилась эта тяжелая история - на все воля Господа! В этом мире изредка бывает светлые дни и счастливые люди.
Эздел - цемент мужского общества
- Я знаю, Габис, ты не любишь говорить о своем боевом прошлом. Не буду к тебе приставать с расспросами о том, как вы сражались в горах с энкеведешниками. Пожалуйста, ответь мне только на один вопрос, и я уйду удовлетворенный. Это вопрос особый!
Габис похромал до угла комнаты, взял табурет и подал мне:
- Садись.
Сам сел на край кровати.
- Задавай свой особый вопрос.
- Меня интересует вот что… В Ингушетии и Чечне после выселения было много разных отрядов, но отряд Ахмада Хучбарова выделялся дисциплиной и братством. Я это слышал от многих. Как он этого добился?
- Эздел и справедливость…
- Но… Шадури пишет об Ахмаде чуть ли не как о звере в облике человека.
- Шадури - цепной пес, обязанный лаять и кусаться. За это ему наливали жирный деш.
Габис призадумался, ища в памяти что-то.
- Вот один случай из жизни Ахмада в самом начале его абречества. Ты знаешь, наверное, что Ахмад сильно поссорился с братом жены, стрелял в него, ранил, а тот наслал на него чекистов. Ахмад вынужден был уйти в абреки. В то время в горах находился отряд знаменитого абрека Бейали. Ахмад к ним и пристал. Был совсем молод, а те были люди возмужалые, повидавшие. Воспитанный в древних ингушских традициях, Ахмад не гнушался услужить старшим. Но те это не поняли. Вот однажды один из них приказным тоном послал Ахмада за водой. До Ахмада, наконец, дошло, что их отношения сошли с рельс эздела. Он схватил винтовку, щелкнул затвор и наставил на того, кто ему приказал идти за водой:
- Бери кувшин и быстро за водой! Повторять не буду - буду стрелять.
Абрек посмотрел на Ахмада и увидел гневный взгляд бесстрашного человека - стрелять будет!
- И Чолдарг станцевал, когда заставили, - попытался он перевести дело в шутку, нагнулся, взял кувшин и пошел к ручью.
А в пещере оставались еще двое его братьев, вооруженных до зубов.
Когда принесли воду, Ахмад отпил из кувшина один глоток и покинул их отряд, заявив:
- Я братаюсь только со справедливыми людьми - людьми эздела. Вы таковыми не являетесь.
Он также трепетно относился к чести и достоинству других. Его уважали и любили соратники и боялись враги… В отряде Ахмада были люди разных национальностей, даже русские. Он ко всем относился одинаково. За это они готовы были, не задумываясь, умереть за него.
Хасан Шишханов
Студент вернулся на летние каникулы в село Мужичи, что расположено в Ассиновском ущелье. Само село раскинулось на высоком левом берегу бурной Ассы, а дальше в сторону Алкуна тогда располагался лесопильный завод и отдельный поселок при нем, который тоже так и назывался «Поселок Лесопильный завод».
Природа собрала здесь все кавказские красоты: бурная река, дремучий лес, родники, горы и все что хочешь.
Как это назвать, когда явь превосходит самые невероятные грезы. Студент вырос в Казахстане, а мечтал о родине. Старики рассказывали, какая она прекрасная. Вот приехал, а она, Родина, оказывается, прекраснее всех рассказов.
Однажды, будучи уже в 9 классе он посмотрел кинофильм «Княжна Мэри». Кавказ! Чуть с ума не сошел. Фильм смотрел ежедневно, пока его показывали в селе.
К черту этого ломаку Печерина вместе с Грушничким, глупую Мэри и самого мудрствующего старого интервента Максима Максимыча! Кавказ! Горы! Глубокое ущелье, просвеченное косыми лучами солнца - образы его Родины! Домой! Домой - на Кавказ!
Было то счастливое время, когда те, что остались живы после обвала, вновь обретают Отечество.
В поселке Лесопильный Завод жил Шишханов Хасан, бывший абрек, молчаливый, необщительный, стареющий мужчина. Он работал на пилораме, тесал слишком толстые бревна, чтобы они могли войти в раму. Хасан был аккуратен в работе, вовремя совершал намаз и ни с кем без особой (производственной) надобности не разговаривал.
Его хижина - всего одна комнатка - стояла на горе. Вечером после сумерек, летом и зимой, там пылал костер. Домик свой он не топил даже зимой, хотя дрова - сухие, нарубленные и готовые - стояли тут штабелями. Он никогда не зажигал света. Странно жил этот человек, а может, доживал.
С порога дома дяди, у которого жил студент, в потемках видна была согбенная фигура, сидящего у костра долгими часами, до поздней ночи.
О чем он думал? Какие воспоминания маячили перед его взором? То знал сам Хасан и Господь Бог, но еще хотел это знать и студент.
Как к его измученному сердцу подобраться? Есть же где-то эта дверца. Должна быть.
- Хасан, где твой запасной топор, дай я его в мастерскую снесу наточить.
Хасан, не отрываясь от работы, кивает в ту сторону, где на бревне торчал топор.
В мастерской работал второй дядя студента Сулейман, очень добрый, мягкий человек.
- Воти, наточи этот топор хорошо.
- Знаю - это топор Шишханова Хасана.
Дядя оттачивал топор до такого состояния, что им можно было бриться. Студент шел назад.
- Хасан, смени топор. Тот, что у тебя в руках, затупился, а этот острый, как бритва.
Он менял топор, а затупившийся протягивал студенту, точно зная, что он с ним тотчас же пойдет в мастерскую. В благодарность - кивок и тихим голосом три слова:
- Благослови тебя Бог!
У него всегда была литровая бутылка свежей родниковой воды. Ее приносил юный друг. Студент приглашал его на обед. Хасан отказывался, никогда ни к кому не ходил в гости. Как ни старался студент, а сердце Хасана оставалось глухим, равнодушным. Так ему казалось.
Каждый пятничный вечер старик разносил по соседям большие с кулак куски сахара. Подавал саха, поворачивался и молча уходил. Но студенту помог один случай.
…Был яркий летний день. Во дворе Лесозавода люди разговаривали на ухо, потому что стоял шум. Звенели топоры, визжали пилы, дико свистели, завывали станки. Гулко тарахтела пилорама. И вдруг резкий обрыв этого шума - инженер отключил главный рубильник завода на обед. Но еще несколько минут шум стоял в ушах людей. Рабочие побрели к своим домам.
Хасан аккуратно завернул свои топоры в брезентовые чехлы, взял их под мышки и зашагал в сторону своей хижины. Тут его дерзко окрикнули:
- Яй, Шишханов! Стой, не уходи! Мы с тобой не докончили наш разговор, который начали в сорок седьмом.
Хасан резко повернулся, видимо узнал этот грубый голос.
- А-а! Гани, это ты? Тебя трудно узнать в нашей форме. Ну, прямо настоящий ингуш! Раньше ты носил змеиную шкуру. И усы.
Виляя между наваленными как попало бревнами, стремительными шагами к Хасану приближался пожилой мужчина плотного телосложения, на голове папаха, одет в синие галифе и гимнастерку, перепоясанный кавказским наборным поясом. Видно было по лицу, что он идет не на дружескую беседу.
В двух шагах от Хасана он остановился, и, жестикулируя, стал кричать:
- Ты думаешь, я тебе позволю жить на земле моих ноанахой? Забыл, как мы с тобой расстались? Быстро собери свои тряпки-шмотки и убирайся из Мужичей. Даю тебе ровно час времени.
- Гани, насчет земли: она принадлежит Богу. И я на ней буду жить, пока Он позволяет. Никуда из Мужичей я не уеду, теперь тем более. Твоего времени мне не надо. Я тороплюсь на намаз. Говори скорее, зачем пришел. Чего тебе от меня нужно?
- Я пришел выкинуть тебя из этого села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- Бери, коли за нее мешок дашь.
- Дам, дам.
- Где она у тебя?
- В возу, под акациями.
- Ты чего хотела-то?
- Отложи отрез на платье, вон тот, чтобы в горошек три метра. После обеда заберу. Пошли за торбой-то.
Продавщица сошла с автолавки, бросила на ходу покупателю:
- Я сейчас, за торбой схожу, вона воз стоит ихний. Никого не пускай. А то детвора если заберется, от ящика с печеньем одни крошки останутся.
- Никто ничего не тронет, - пообещал Соандро.
Воз стоял в шагах пятидесяти от автолавки. Обе женщины подошли к возу, вытряхнули содержимое из большой сумки прямо на сено, сеном же и прикрыли. Должно быть, то были продукты, взятые семьей в поле на обед. Соандро увидел большую бутылку с молоком, которую зарыли в сено под самое днище воза.
Хозяйка воза пошла оттуда в поле, а продавщица, вывернула сумку, отряхнула и неторопливо двинулась к лавке.
Все это не вызвало у Соандро никакого подозрения.
- Слушай, объездчик, я торбу обменяла у Настьки за мешок, мешок казенный, ты за него уплатишь?
- Да, да, уплачу.
- На, держи. - Она подала ему брезентовую сумку размером с полмешка, а сама вошла в автолавку.
- Сколько хлеба-то хотел?
- Четыре.
- Четыре хлеба… - она на счетах посчитала причитающееся, даже пересчитала, - сахар… может два кила? Возьми два. Соли пачку и спичек десять коробок…
Она выбирала самые лучшие булки и по одному подавала в окошко. Отвесила сахар, подала пачку соли, отсчитала десять коробок спичек.
А между тем станичники-колхозники заметались по полям и огородам. Женщины и дети с тяпками побежали к автолавке, а мужчины бросились к возам, где у каждого лежала двустволка и патронташ.
Соандро, стоявший спиной к полю, этого движения не заметил. Когда он рассчитался с лавочницей и повернулся, то сперва от изумленья открыл рот: со всех сторон к лавке бежали станичники, вооруженные кто чем попало, но в руках мужчин блестели ружья.
Соандро бросил торбу на землю и повернулся к окошку, но оно запахнулось перед самым его лицом, закрылась дверь. Абрек бросился к лошади, а пока он ее отвязывал первые настигли его и это были женщины. Они подняли страшные крики, визги, стали махать тяпками. Лошадь начала пятиться. Он попытался сесть в седло, но его стаскивали назад.
Все же он сел в седло. Оглянулся и увидел, что на него были направлены ружья.
- Сдавайся, кунак, сдавайся! Все равно не уйдешь! Не то убьем!
Лошадь пятилась то туда, то сюда. Женщины и дети били ее по крупу и ногам тяпками. Одна толстенная женщина с широким красным от солнца лицом ухватила коня за уздечку и прямо повисла на ней.
Соандро инстинктивно выхватил кинжал.
- На, бей женщину, кунак! Бей! Руби своим кинжалом. Чего медлишь? - Красное лицо исказилось в страшной гримасе страха и мольбы.
Соандро опустил кинжал и в это самое время получил заряд картечи в левое плечо.
- Будьте вы прокляты! - Вскричал он от боли, бросил кинжал и потянулся к винтовке.
В этот миг за него уцепились десятки сильных женских рук. Его стащили с коня и стали избивать. Тут подбежавшие мужчины раскидали воинственных женщин:
- Его судить должны! Хватит с него и того, что он получил! А ну разойдись, бабы!
Запрягли телегу, уложили абрека на мягкое сено, однако руки и ноги связали, хотя он был без сознания. Свезли в районную милицию. Ехала вереница телег, каждый считал себя участником этого подвига.
Так оно и было.
Абрека переправили в город и оперировали. Молодой хирург вытащил из предплечья семь волчьих картечин. Скоро он поправился.
Судили его выездным показным судом в станичном клубе четыре дня. На все вопросы подсудимый отвечал коротко: «да», «нет», «не знаю».
Однажды во время перерыва на обед милиционер принес ему сумку с передачей:
- Наши бабы сжалились над тобой, всего тут наложили, сидишь тут голодный целыми днями…
- Отдай им назад, - сказал Соандро.
- Почему? Голодный же.
- Я не боюсь голода. Отнеси туда, откуда принес. Ты языка понимаешь человеческого?
Старый милиционер поднял с лавки тяжелую сумку с продуктами, глянул в гневное лицо арестанта:
- Обиду помнишь? Хлеба нашего не хочешь откушать? Ну, ты и зверь, кунак!
- Кто забывает зло, тот и добро и не помнит.
* * *
Соандро отсидел свои десять лет от корки до корки, как говорят в России. Весной тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года он вернулся в родное село. Время было такое: осетины уезжали к себе, ингуши колоннами возвращались домой. Свой дом он нашел закрытым на замке. Он пошел к соседям, к семье его дяди.
- Дядю похоронили в Казахстане, жену его тоже и кое-кого из семьи. Остальные вернулись, - сказала двоюродная сестра, - хорошо теперь у нас старший мужчина есть. Соандро, твои ключи у меня.
- А как они попали к тебе?
- В твоем доме жила девушка осетинка Заира с немым братом. Одни они были. Мы с ней подружились. Тихая такая. Я ей рассказала о тебе, что ты пропал. Знаешь, я с 1952 года подавала на всесоюзный розыск. Никаких сведений. Эта Заира ежедневно спрашивала, нет ли от тебя или о тебе вестей. А вот с неделю назад запрягли они с братом бычка в телегу, сложили на нее свои вещички, привязали к одному боку корову, к другому телку и отправились к себе домой. Ключи Заира мне передала, вздохнула глубоко, глубоко и говорит: «Если вернется Соандро…» и прослезилась и пошла…
- А куда уехала, адрес не оставила?
- Нет. Ты хотел бы знать?
- Конечно.
- Не трудно. В селе еще много осетин, надо спросить. Кто-то все же знает.
* * *
Услужливый мальчик охотно взялся помочь незнакомцу найти в лабиринте горного села дом Заиры. Они перешли через мостик, поднялись на косогор. Дорожка шла по-над забором из ольхового частокола. Забор был новый, только отесанный частокол отливал на солнце красным цветом.
- Это Заирин огород.
- А кто ей забор сделал?
- Сосо! О, Сосо все умеет.
Мальчик открыл калитку и позвал:
- Заира?
Никто не отозвался. Они вошли во двор. Небольшой домик сверкал свежепобеленными стенами. Ступеньки на верандочке тоже были новые. «Сосо!» - догадался Соандро.
Мальчик постучался в дверь, но никто не отозвался.
- Может, за водой пошла, - и он убежал ее искать.
Возле дровокола валялись несколько буковых поленьев. Соандро взял что потолще, поставил на попа и сел, достал из кармана платок, стал вытирать пот с лица и шеи.
Он не услышал, как хлопнула калитка. Когда Соандро поднял голову, девушка стояла перед ним с полными ведрами воды. Она их тихо опустила на землю, почти шепотом произнесла.
- Ингуш! Ох-х!
- Заира, я пришел! Поехали домой!
Он подошел и осторожно обнял ее за плечи.
- К тебе… брат? - Спросила она дрогнувшим голосом, - в гости?
Он отстранился от нее и серьезно произнес:
- Не называй меня больше братом. Это тогда мы должны были вести себя как брат и сестра. Давай собирайся, поехали домой.
- Прямо сейчас?
- Да, прямо сейчас. Нам надо засветло выбираться на трассу, чтобы сесть на попутную машину до города.
- Хорошо, ингуш. В дом зайдешь?
- Нет. Я посижу здесь, пока ты приготовишься. Где Сосо?
- Он в городе работает. Живет в общежитии.
Она вынесла низенький столик и стул:
- Покушаешь, пока я соберусь ингуш, в городе к Сосо зайдем?
- Обязательно.
- А если будет поздно?
- Все равно зайдем. Я тоже его хочу увидеть.
Она ему накрыла простой по-крестьянски стол, а сама ушла в дом. И не долго наряжалась. Вышла снова, во всем новом: в костюмчике, туфлях на высоких каблуках, в руках полная корзина.
- Ингуш, я скажу соседке, чтобы корову и телку забрала к себе, пока Сосо не приедет. Покушай еще.
Когда вышли со двора, Соандро почувствовал, что их провожают взглядами. «А если вздумают ее не пустить?» - мелькнуло в голове, но никто им не помешал. До трассы идти шесть километров.
- Заира, дай сюда корзину.
- Это я сама понесу.
- Что у тебя там?
- Еда для нас с тобой, потому что женщине в свой дом в первый раз нельзя входить с пустыми руками.
В Орджоникидзе приехали в сумерках, пока добирались до общежития, где живет Сосо, совсем стемнело.
Они остановились перед пятиэтажным зданием.
- Ты постой тут, а я пойду за братом. Вот сумку посторожи.
Она скрылась в дверях общежития, а через минут пять оттуда вихрем вылетел здоровенный детина. Соандро сразу даже не понял, кто это. Здоровяк легко подхватил его, поднял, покружил и поставил.
- Кто это, Заира? Это Сосо? Не может быть!
Та смеялась.
Брат с сестрой стали переговариваться на языке немых. Что-то он спрашивал, и она, старательно что-то ему объясняла.
Сосо захлопал себя по бокам и снова накинулся на Соандро, что-то говорил ему на своем языке. Одно понял Соандро из всего этого, что он, Соандро, вообще-то молодец - по большому пальцу, который тот поднимал вверх.
Излив свои чувства, он неожиданно сорвался с места, на ходу что-то показав сестре руками, перебежал дорогу и юркнул во двор.
- Он сказал, что сейчас приедт.
- Слушай, в детстве он был тихий, спокойный. Сейчас прямо как сухой порох.
- Ингуш, знаешь, когда он изменился? Когда ты ему подарил кинжал. Бечера дети часто нас обижали, специально поиздеваться во двор приходили. Однажды Сосо как выхватит кинжал, кричит страшно - и на них - еле убежали, а я на нем повисла. Больше не задевали.
- Значит кинжал к хозяину попал, к мужчине.
Ворота того дому, куда побежал Сосо, стали раскрываться. Оттуда выехал старый «Москвич». На этом «Москвиче» Соандро и Заира к одиннадцати часам ночи добрались до родного дома. От денег водитель отказался, заявив, что он оплачивает долг: Сосо ему сделал стол и два стула - за эту поездку списал.
Свадебное торжество было скромным: сразу на второй день он позвал муллу и нескольких соседей. Их обвенчали. Был мовлат. Так неожиданно счастливо кончилась эта тяжелая история - на все воля Господа! В этом мире изредка бывает светлые дни и счастливые люди.
Эздел - цемент мужского общества
- Я знаю, Габис, ты не любишь говорить о своем боевом прошлом. Не буду к тебе приставать с расспросами о том, как вы сражались в горах с энкеведешниками. Пожалуйста, ответь мне только на один вопрос, и я уйду удовлетворенный. Это вопрос особый!
Габис похромал до угла комнаты, взял табурет и подал мне:
- Садись.
Сам сел на край кровати.
- Задавай свой особый вопрос.
- Меня интересует вот что… В Ингушетии и Чечне после выселения было много разных отрядов, но отряд Ахмада Хучбарова выделялся дисциплиной и братством. Я это слышал от многих. Как он этого добился?
- Эздел и справедливость…
- Но… Шадури пишет об Ахмаде чуть ли не как о звере в облике человека.
- Шадури - цепной пес, обязанный лаять и кусаться. За это ему наливали жирный деш.
Габис призадумался, ища в памяти что-то.
- Вот один случай из жизни Ахмада в самом начале его абречества. Ты знаешь, наверное, что Ахмад сильно поссорился с братом жены, стрелял в него, ранил, а тот наслал на него чекистов. Ахмад вынужден был уйти в абреки. В то время в горах находился отряд знаменитого абрека Бейали. Ахмад к ним и пристал. Был совсем молод, а те были люди возмужалые, повидавшие. Воспитанный в древних ингушских традициях, Ахмад не гнушался услужить старшим. Но те это не поняли. Вот однажды один из них приказным тоном послал Ахмада за водой. До Ахмада, наконец, дошло, что их отношения сошли с рельс эздела. Он схватил винтовку, щелкнул затвор и наставил на того, кто ему приказал идти за водой:
- Бери кувшин и быстро за водой! Повторять не буду - буду стрелять.
Абрек посмотрел на Ахмада и увидел гневный взгляд бесстрашного человека - стрелять будет!
- И Чолдарг станцевал, когда заставили, - попытался он перевести дело в шутку, нагнулся, взял кувшин и пошел к ручью.
А в пещере оставались еще двое его братьев, вооруженных до зубов.
Когда принесли воду, Ахмад отпил из кувшина один глоток и покинул их отряд, заявив:
- Я братаюсь только со справедливыми людьми - людьми эздела. Вы таковыми не являетесь.
Он также трепетно относился к чести и достоинству других. Его уважали и любили соратники и боялись враги… В отряде Ахмада были люди разных национальностей, даже русские. Он ко всем относился одинаково. За это они готовы были, не задумываясь, умереть за него.
Хасан Шишханов
Студент вернулся на летние каникулы в село Мужичи, что расположено в Ассиновском ущелье. Само село раскинулось на высоком левом берегу бурной Ассы, а дальше в сторону Алкуна тогда располагался лесопильный завод и отдельный поселок при нем, который тоже так и назывался «Поселок Лесопильный завод».
Природа собрала здесь все кавказские красоты: бурная река, дремучий лес, родники, горы и все что хочешь.
Как это назвать, когда явь превосходит самые невероятные грезы. Студент вырос в Казахстане, а мечтал о родине. Старики рассказывали, какая она прекрасная. Вот приехал, а она, Родина, оказывается, прекраснее всех рассказов.
Однажды, будучи уже в 9 классе он посмотрел кинофильм «Княжна Мэри». Кавказ! Чуть с ума не сошел. Фильм смотрел ежедневно, пока его показывали в селе.
К черту этого ломаку Печерина вместе с Грушничким, глупую Мэри и самого мудрствующего старого интервента Максима Максимыча! Кавказ! Горы! Глубокое ущелье, просвеченное косыми лучами солнца - образы его Родины! Домой! Домой - на Кавказ!
Было то счастливое время, когда те, что остались живы после обвала, вновь обретают Отечество.
В поселке Лесопильный Завод жил Шишханов Хасан, бывший абрек, молчаливый, необщительный, стареющий мужчина. Он работал на пилораме, тесал слишком толстые бревна, чтобы они могли войти в раму. Хасан был аккуратен в работе, вовремя совершал намаз и ни с кем без особой (производственной) надобности не разговаривал.
Его хижина - всего одна комнатка - стояла на горе. Вечером после сумерек, летом и зимой, там пылал костер. Домик свой он не топил даже зимой, хотя дрова - сухие, нарубленные и готовые - стояли тут штабелями. Он никогда не зажигал света. Странно жил этот человек, а может, доживал.
С порога дома дяди, у которого жил студент, в потемках видна была согбенная фигура, сидящего у костра долгими часами, до поздней ночи.
О чем он думал? Какие воспоминания маячили перед его взором? То знал сам Хасан и Господь Бог, но еще хотел это знать и студент.
Как к его измученному сердцу подобраться? Есть же где-то эта дверца. Должна быть.
- Хасан, где твой запасной топор, дай я его в мастерскую снесу наточить.
Хасан, не отрываясь от работы, кивает в ту сторону, где на бревне торчал топор.
В мастерской работал второй дядя студента Сулейман, очень добрый, мягкий человек.
- Воти, наточи этот топор хорошо.
- Знаю - это топор Шишханова Хасана.
Дядя оттачивал топор до такого состояния, что им можно было бриться. Студент шел назад.
- Хасан, смени топор. Тот, что у тебя в руках, затупился, а этот острый, как бритва.
Он менял топор, а затупившийся протягивал студенту, точно зная, что он с ним тотчас же пойдет в мастерскую. В благодарность - кивок и тихим голосом три слова:
- Благослови тебя Бог!
У него всегда была литровая бутылка свежей родниковой воды. Ее приносил юный друг. Студент приглашал его на обед. Хасан отказывался, никогда ни к кому не ходил в гости. Как ни старался студент, а сердце Хасана оставалось глухим, равнодушным. Так ему казалось.
Каждый пятничный вечер старик разносил по соседям большие с кулак куски сахара. Подавал саха, поворачивался и молча уходил. Но студенту помог один случай.
…Был яркий летний день. Во дворе Лесозавода люди разговаривали на ухо, потому что стоял шум. Звенели топоры, визжали пилы, дико свистели, завывали станки. Гулко тарахтела пилорама. И вдруг резкий обрыв этого шума - инженер отключил главный рубильник завода на обед. Но еще несколько минут шум стоял в ушах людей. Рабочие побрели к своим домам.
Хасан аккуратно завернул свои топоры в брезентовые чехлы, взял их под мышки и зашагал в сторону своей хижины. Тут его дерзко окрикнули:
- Яй, Шишханов! Стой, не уходи! Мы с тобой не докончили наш разговор, который начали в сорок седьмом.
Хасан резко повернулся, видимо узнал этот грубый голос.
- А-а! Гани, это ты? Тебя трудно узнать в нашей форме. Ну, прямо настоящий ингуш! Раньше ты носил змеиную шкуру. И усы.
Виляя между наваленными как попало бревнами, стремительными шагами к Хасану приближался пожилой мужчина плотного телосложения, на голове папаха, одет в синие галифе и гимнастерку, перепоясанный кавказским наборным поясом. Видно было по лицу, что он идет не на дружескую беседу.
В двух шагах от Хасана он остановился, и, жестикулируя, стал кричать:
- Ты думаешь, я тебе позволю жить на земле моих ноанахой? Забыл, как мы с тобой расстались? Быстро собери свои тряпки-шмотки и убирайся из Мужичей. Даю тебе ровно час времени.
- Гани, насчет земли: она принадлежит Богу. И я на ней буду жить, пока Он позволяет. Никуда из Мужичей я не уеду, теперь тем более. Твоего времени мне не надо. Я тороплюсь на намаз. Говори скорее, зачем пришел. Чего тебе от меня нужно?
- Я пришел выкинуть тебя из этого села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31