Возможно, было этому и свое объяснение. Все-таки огородное чучело предназначено было для общения с представителями иного рода-племени, в то время как ему в тюрьме, общаться было особенно не с кем. Все такие же, как и он, неприкаянные и серые, обезличенные, со сломленной в большинстве случаев, волей. Крыша над головой была, это точно. Как и крепкие бетонные стены, опоясавшие со всех сторон казенное учреждение, оберегая тюремный контингент от соблазнов окружающего мира.
Соблазнов в миру, раскинувшемся за прочными тюремными стенами, в глухом лесном краю, было не особенно много, но значительно больше, чем в тяжелом, спертом помещении камеры, рассчитанном человек на 10, в котором коротало срок раза в три-четыре больше народу, без малейшего намека на какое-то улучшение своей участи. Сон по очереди, на грубых и голых деревянных двухъярусных топчанах. И связанный с этим, постоянный недосып. И одна мечта на всех, прислониться где-нибудь к чему-нибудь и смежить веки, забыться хотя бы на пару часов. Но кроме камеры, сделать это где-либо не представляется возможным, кругом охрана, вооруженная до зубов, не спускающая с них глаз.
В те дни, когда приходила очередь их отряда работать в лесу, надзор усиливался многократно. Только попробуй закрыть глаза и забыться на минуту, запросто можно схлопотать пулю от бдительного конвоира, почуявшего в твоей неподвижности, скрытую угрозу, какой-нибудь зловредный план.
Иногда они стреляли просто так, от безделья, желания развлечься, или просто на спор, отлично зная, что им все равно за это ничегошеньки не будет. Начальство на подобные развлечения смотрело сквозь пальцы, справедливо полагая, что чем меньше останется в живых этой сволочи и мрази в серых арестантских робах с номером на груди, тем лучше, как для тюрьмы, так и для страны в целом. Смерть заключенного в самом расцвете лет, всегда можно свалить на действие какой-нибудь страшной болезни. А если заключенных прикончено сразу несколько, то и на эпидемию болезни, свирепствующую в здешних лесах. Раз есть эпидемия, значит, поступят финансовые средства из центра на ее устранение, и в ближайшие год-два, не стоит опасаться приезда в их края очередной проверяющей комиссии, специализирующейся на плановых проверках учреждений системы исполнения наказаний.
Так избавлялись от неудобных с точки зрения тюремной администрации заключенных, времени, и желания, возиться с которыми по закону, не было. Поэтому и помалкивали осужденные в тряпочку, а если и разговаривали между собой, то только украдкой, дабы не услышали надзиратели, не наградили пулей за чрезмерную болтливость. Шептались с оглядкой, дабы не заметил никто из соглядатаев, работающих на тюремную администрацию, в надежде сберечь собственную шкуру.
Их трудно было вычислить, уличить в наушничестве и стукачестве. Но если такое случалось, то рано утром в камере находили труп, перед смертью жестоко изнасилованный во все дыры. И хотя явственно просматривалось участие в деле большого количества людей, доказать что-то было невозможно. Оперативной части, ответственной за работу с зэками, приходилось в срочном порядке вербовать очередного стукача, дабы камера не осталась без присмотра. Посулы условно-досрочного освобождения, были превыше страха смерти, и на место ушедшего в мир иной соглядатая, приходил другой. Но и этот наушник, в редких случаях надолго переживал предшественника.
Если он поставлял слишком много информации в оперативную часть, то быстро оказывался изобличен сокамерниками. В плату за стукачество получал ночь тюремной любви и заточку в сердце, черное и зловонное. Если же он старался не рисковать, дабы не засветиться, и поставлял в оперативную часть слишком мало информации, строго дозируя ее во избежание провала, за это тоже следовала расплата. Недовольные скудостью получаемых сведений, оперативники давали охране команду, и у них на ближайший выход в лес, была определенная цель.
Страх и ненависть царили в тюрьме. Но Халявин был выше этого, во время редких выходов из карцера, продолжая шутить и петь. Доводил до белого каления, тюремного начальника, капитана Шалмина, который принимал все меры, чтобы сломать непокорного мужика, заставить подчиниться начальственной воле.
Его давным-давно бы прихлопнула тюремная охрана, чтобы разом избавиться от проблем, связанных с его персоной. Но это был бы слишком легкий выход, и признание его, капитана Шалмина, поражения. Этого он допустить не мог, и поэтому охране был дан конкретный приказ, дарующий жизнь непокорному заключенному. Капитан Шалмин был уверен, что он все-таки дожмет, сломает непокорную деревенщину, заставит стать перед ним на колени, ползать у него в ногах, подобно ничтожному червю. Только тогда, насладившись его позором и унижением, в очередной раз, почувствовав себя победителем, он отдаст охране, долгожданную команду. И в первый же выход в лес, в прошлом непреклонный строптивец, ныне пресмыкающееся ничтожество, будет уничтожен. Смерть его спишется, как множество смертей бывших ранее, на неведомую болезнь, царящую в здешних краях, ежегодно собирающую приличную жатву жизней узников.
Можно было для разнообразия указать причиной смерти расстрел при попытке к бегству, только ни к чему это. При таком раскладе, в исправительное учреждение обязательно понаедут проверяющие, начнут задавать всякие неудобные вопросы, на которые порой не так просто найти подобающие ответы. Главным же вопросом будет то, раз человек решился на побег, значит, в тюремной охране увидел некую брешь, которой и решил незамедлительно воспользоваться, наверняка уверенный в успехе. И чтобы этого не случилось впредь, проверяющие помурыжат их изрядно. Придется откупаться выпивкой и подарками, чтобы они скорее убрались в приславшее их с проверкой, ведомство. Это слишком накладно и утомительно, а поэтому не нужно. Слишком много чести, для вонючего зэка, устраивать из-за него такой переполох.
Халявин, был хоть и не слишком грамотным, но разумным человеком, от природы наделенным мужицкой смекалкой и сообразительностью. Он понимал, что смирись с произволом, творимым гнидой в погонах, капитаном Шалминым, даже если это будет только видимость смирения, ему не жить. Эта красная, наделенная неограниченной властью сволочь, все равно не отстанет от него, продолжит издеваться, унижать, заставлять пресмыкаться перед своей ничтожной персоной. И так будет продолжаться ровно столько времени, пока Шалмину не надоест покорная и смирная игрушка, готовая на все ради сохранения собственной шкуры. И тогда он найдет новый объект для издевательств, очередного непокорного зэка, и начнет гнуть, ломать и корежить уже его, превращая в пресмыкающееся ничтожество.
Что делают с некогда любимой, но приевшейся и опостылевшей игрушкой? Ее либо выбрасывают, либо закидывают в дальний угол. Как ни крути, а в тюрьме самым дальним и темным углом всегда и во все времена был карцер. Но швырять в него опостылевшую игрушку уже не имело смысла, она привыкла к данному месту, считая его чуть ли не родным домом. К тому же это место вскоре понадобится для новой интересной игрушки, дерзнувшей показать хозяину свой норов.
Оставалось одно, - застрелить как собаку, это никчемное ничтожество, так долго сопротивлявшееся хозяйской воле. Стоит только отдать лагерной охране приказ, как они его незамедлительно исполнят в тот же день. И сделают это не мешкая, и с превеликим удовольствием, слишком много перепало им наказаний из-за строптивого зэка.
Куда ни кинь, всюду его ждет одинаковый исход. При подобном раскладе можно было на все 100 быть уверенным, что не отсидеть ему и года, из десяти, отмеренных самым гуманным судом в мире. Нужно что-то делать и поскорее. Халявин чувствовал необходимость этого каждой клеточкой организма. Пока еще здорового. Он чувствовал, что силы его стремительно тают, и нет здесь ничего, что позволило бы силы восстановить. Еще несколько отсидок в карцере с непременным избиением до полусмерти, и силы окончательно покинут его. И превратится он тогда во внушительных размеров развалину, колосса на глиняных ногах, свалить которого можно будет одним ударом.
Зачем тюремному начальнику слабосильный инвалид, способный лишь жрать казенный хлеб? Такой контингент не нужен, место ему одно, - в утиль, как и прочим заключенным, имевшим неосторожность ослабнуть, или заболеть. Времени на раздумья не оставалось, нужно было срочно что-то предпринять, если он хочет еще когда-нибудь увидеть родное село и близких людей, - мать, отца, сына, поклониться могиле супруги.
Как там они без него, как им живется? Вся надежда на деда, он еще крепок, вынослив и мудр, он обязательно вытянет хозяйство, внука поставит на ноги, воспитает настоящим человеком и мужчиной.
Он снова пишет письмо, наверное, это будет последняя его весточка из этих мест, ведь чувствует он себя с каждым днем все хуже для того, чтобы бороться с тюремным начальством, противостоять его постоянному давлению. Он пишет медленно, не торопясь, поглядывая время от времени за зарешеченное окно, где падают на землю холодные красавицы снежинки, пока еще такие редкие.
Они падают на землю и тают, оставляя лишь крохотную лужицу влаги, на еще по-осеннему теплой земле. Они сигнализируют миру о том, что пройдет еще совсем немного времени, и наступит их черед править миром. Еще несколько дней и они лягут на остывшую за холодные ночи землю, плотным белоснежным ковром, сияющим ослепительной белизной, на котором он так любил читать звериные следы. На белом покрывале земли, как в открытой книге, так легко читать следы знающему человеку.
Письмо дописано, аккуратно сложено в конверт и оставлено на тумбочке у входа. Утром, дежурный по камере доставит его, вместе с кипой таких же, незапечатанных писем, в оперативную часть. Перед отправкой адресатам, письма будут тщательно проверены на предмет антисоветчины и крамолы, и только после этого заклеены, и доставлены в местное почтовое отделение.
Закончив письмо, Халявин устало смежил веки, откинувшись на грубом деревянном настиле. Завтра отряд идет в лес на работы. Завтра предстоит очень тяжелый день, необходимо отдохнуть и набраться сил. Скоро наступит зима, уже в ближайшие дни, о чем красноречивее всяких слов говорят кружащие за окном снежинки. И его план рухнет ко всем чертям. И тогда придется ждать весны, что придет не скоро, до которой ему вряд ли удастся дожить. Он прекрасно понимал это, поэтому спокойно погрузился в сон, в ожидании нового дня, наступление которого должен встретить бодрым и полным сил. И снилось ему родное Шишигино, и такие милые лица отца, матери, жены и сына Лешки, к которым рвалась заключенная в клетку душа.
1.22. Истории из жизни шишигинских мальчишек
А в Шишигино наступила зима, укрыв все ослепительно-белым ковром, даря детишкам новые радости, забавы и развлечения. Доставались из глубины чуланов, покрытые многомесячной пылью предметы, без которых зимой не обойтись, особенно мальчишкам. Коньки и клюшки, шайбы, щитки, и прочая хоккейная амуниция. С них бережно стиралась пыль, что-то подлаживалось, подшивалось, подкрашивалось, чтобы, когда настанет время, блеснуть всем этим богатством перед товарищами.
Каждый пацан знает, чего стоит это, столь бережно хранимое богатство. Сколько времени заняло выклянчивание денег у родителей, на покупку необходимой зимой, экипировки. С какой неохотой расставались с каждым рублем сквалыги-родители, какие усилия требовалось приложить, чтобы затащить их в сельпо, и убедить купить необходимую тебе вещь, бесполезную игрушку с точки зрения взрослых. Самое обидное, что при этом они сами напрочь забывали о том, что когда-то были молодыми, и так же доставали родителей на предмет нужных покупок.
Сельские мальчишки и девчонки любили на коньках погонять, порезвиться на блестящем, просвечивающим на несколько метров вглубь льду, покрывающем замерзшую до весны реку. Можно было припасть где-нибудь недалеко от берега носом ко льду и рассматривать, словно через стекло аквариума, неспешную и неторопливую зимой, речную жизнь. Но неспешное рыбье скольжение, а чаще просто задумчивое стояние на месте и пережевывание жвачки, могло наскучить очень быстро, да и сам наблюдатель от неподвижного лежания на льду быстро замерзал. И лучшим способом согреться, прогнать мертвящий холод из промерзших от лежания членов, было погонять по блистательному льду на коньках, наперегонки.
Чтобы дурачества обрели смысл и упорядоченность, нужно поиграть. Во что можно играть зимой, на льду? Конечно же, в хоккей, любимую забаву сельских мальчишек. На подобное мероприятие допускались только пацаны, девчонкам и всякой недозрелой мелочи, на подобное действо, вход был категорически запрещен. Единственное, на что они могли рассчитывать, пребывание неподалеку в качестве зрителей. А если подобная перспектива их не прельщает, пускай проваливают отсюда, выписывают на льду дурацкие пируэты, и прочие, достойные глупых девчонок, кренделя.
Когда нынешние отцы и матери были моложе, они тоже были большими любителями всевозможных развлечений, доступных только зимой. Любили и они погонять наперегонки по льду, или погонять шайбу. Вот только условия были не те, времена тогда были другие, более дремучие. И вместо коньков, к валенкам привязывали металлические полозья, приклепанные к железной основе, местным кузнецом. И в этом первобытном подобии коньков, они и гоняли по речному льду. Любили они погонять и шайбу. Вот только вместо магазинной шайбы, в качестве ее альтернативы служил круглый шматок, вырезанный из куска резины. Да и хоккейная амуниция была поскромнее нынешней, а зачастую ее и не было вовсе.
Так и летали они по льду в неуклюжих, медлительных и неповоротливых коньках, обряженные в фуфайки. На голове, вместо защитного шлема, поношенная шапчонка с опущенными ушами, завязанными под подбородком. На ногах ватные штаны с повязанными на них пластинами из старых, резанных пополам валенков, служившие своеобразными щитками. Они хоть и не защищали, как нынешние пластмассовые, от боли, но это все-таки лучше, чем ничего. Хоть немного, но защищали от болезненных ударов по ногам, и другим частям тела. Тогда это было общепринято, но времена изменились. Дети выросли и поумнели, и вряд ли кто из них рискнул бы выйти на лед в «доспехах» родителя, из опасений быть осмеянным друзьями, стать посмешищем и в глазах девчонок.
Девчонки, многоголосой пестрой стайкой кружили неподалеку, в высоких фигурных коньках, или просто катаясь, или отрабатывая прыжки и иные красивые движения, подсмотренные в телевизоре. Наверное, во всей деревне не нашлось бы ни одной девчушки, которая бы не мечтала стать знаменитой фигуристкой, получать охапки цветов от поклонников, предметом поклонения миллионов людей. А для этого нужно много трудиться, прилежно учиться, вознаграждая себя за усердие, подловленными на миг, восхищенными взглядами мальчишек.
И хотя играющие в хоккей будущие мужчины и называли девчоночье катание детской шалостью, не стоящей внимания, в глубине души им очень нравилось их плавное скольжение. Не раз и не два, замирали они на льду, зачарованные их плавными, преисполненными грации, движениями. Любуясь на маленьких красавиц, плавно скользящих по льду, с блестящими глазами и развивающимися по ветру волосами. И если кто-нибудь, глядя на них замешкивался слишком долго, промаргивал проскочившую под носом шайбу, то рисковал стать объектом насмешек со стороны приятелей. И тогда зеваке приходилось притворяться временно выбывшим из игры по уважительной причине. Он начинал неистово натирать кулаком глаза, якобы выковыривая оттуда соринку.
И что самое удивительное, в те редкие дни, когда девчонки не приходили на лед кататься, предпочитая развлекаться где-нибудь в другом месте, в глаза мальчишек переставали попадать такие докучливые в иные дни, соринки. Да и сами мальчишки, лишенные зрителей, уже с не таким азартом и увлечением гоняли по льду шайбу. В такие дни, ежедневные хоккейные матчи, становились весьма короткими. Отыграв для приличия некоторое время, ребятня сбрасывала хоккейную амуницию, закидывала за плечи особый предмет гордости коньки, и резво бежала домой, бросить в чулане свое добро, и, минуя ловушки родителей, пытающихся их засадить за стол, вновь удрать на улицу.
Весело галдя, стайка приятелей приступала к новому развлечению, что было доступно только зимой. Уступали лед малышне, делающей на нем первые шаги, ежесекундно оскальзываясь и падая. Они были еще слишком малы, и поэтому зрителей, смеющихся над их ошибками, у них еще не было. Малышня с радостным визгом барахталась на льду, радуясь уже тому, что им никто не мешает, что их не прогоняют взрослые пацаны, надумавшие играть в хоккей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143