- вступил в разговор старый адвокат со шрамом. - Вы не находите, что все это очень похоже на ситуацию, описанную Маршаком в стихотворении "Багаж"?
Оператор тотчас навел камеру на адвоката.
- "Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку", - с выражением продекламировал старик.- А на станции назначения вместо щенка даме выдали взъерошенного пса устрашающих размеров и в ответ на ее претензии мудро заметили: "Однако за время пути собака могла подрасти!" Как вы, подполковник, можете вернуть моему клиенту три миллиона, если изъяли у него втрое меньше? Вы, почтеннейший, не в ладах с арифметикой.
- Товарищи, товарищи! - засуетился подполковник. - Не будем придираться к словам.
- Юра, сосредоточься на имениннике, - вполголоса наставлял оператора ведущий телепрограммы. - Дай общий вид, а как он начнет перебирать вещички покажешь его руки.
Прежде безучастный Алексей Алексеевич переглянулся с Володей и еле заметно кивнул.
Оператор попятился к стенке и ненароком столкнулся с Володей, в этот момент перемещавшимся к Тизенгаузу. Володя покачнулся, словно потеряв точку опоры, и коленом заехал оператору между ног, отчего тот согнулся, выпучил глаза и выронил из рук камеру.
- "Бетакам"... - На лету подхватив камеру, Володя вслух прочитал ее название и спросил у оператора: - Как самочувствие?
Оператор ловил воздух ртом.
- Зря не бережешь казенную технику. - Володя поставил камеру на пол перед оператором. - Вещь импортная, с ней надо осторожнее.
Побелевший от гнева ведущий бросился на выручку.
- Безобразие! - воскликнул Алексей Алексеевич. - Развели, понимаешь, тараканов.
Он шагнул вперед и с силой стукнул каблуком оземь, но удар пришелся не по таракану, а по стопе телевизионщика. Надменная мордочка ведущего скривилась от боли. Он зашипел и присел на корточки.
- Извините, товарищ дорогой, промазал, - виновато запричитал Алексей Алексеевич. - В случае обиды разрешаю наступить мне на ногу, тогда будем квиты.
- Что происходит? - возопил ведущий. - Подполковник, куда вы смотрите?
То ли первый заместитель начальника УБХСС, переведенный в милицию из КГБ, узнал своих бывших сослуживцев, то ли у него сработало профессиональное чутье, но и он, и его подчиненные дружно поджали хвосты.
Между тем, вскрыв стоявший на столе ящик, Тизенгауз взял в руки икону Казанской Богоматери и громко спросил:
- Скажите, пожалуйста, кто срезал с нее восемь крупных жемчужин?
В воздухе повисла пауза.
Если бы передачу вели в прямом эфире, задуманная в ГУВД обедня была бы безнадежно испорчена. Но для того и существует монтаж, чтобы убирать из снятого материала все лишнее и второстепенное. Ведущий не зря считался мастером репортажа: в "10 волнующих минут" не попали ни реплика адвоката, ни икона со срезанными с оклада жемчужинами, ни тот ящик, откуда обескураженные стражи порядка вместо предметов декоративно-прикладного искусства вытащили четыре силикатных кирпича, зато в тот же вечер ленинградские телезрители воочию убедились, что законы у нас неукоснительно соблюдаются и счастливчик по фамилии Тизенгауз получил обратно свои три миллиона.
Совет Вороновского относительно коллекции янтаря тоже остался невостребованным - Тизенгауз созвонился с Добрыниным и попросил его провести переговоры с Министерством культуры СССР.
- Андрюха, дари янтарь Прокуратуре Союза, - пробасил в ответ Добрынин.
- Как? - опешил Тизенгауз.
Его поразила не фамильярность Добрынина, с которым он за столом у Вороновского пил на брудершафт из рога горного козла, а названное им ведомство. Зачем Прокуратуре СССР коллекция янтаря? Что у Добрынина на уме?
- А так: отстучи на машинке письмецо Генеральному прокурору, а я вручу его кому следует. Видит Бог, ребята там стоящие, не чета вороватым кикиморам из музеев.
- Аристарх Иванович, я все же хочу понять...
- Какие-то негодяи, черт их дери, два года сживали тебя со свету! сердито заговорил Добрынин. - Где же твоя жажда мести? Признавайся, у тебя есть яйца? Пошуруй в штанах, чтобы не обманываться.
- Прощать я не собирался, но...
- Тогда кто же, по-твоему, пустит им кровь? Старые перечницы из Минкульта? - наседал на него Добрынин. - Втравил меня в это дело, так иди до конца, как положено на Руси: око за око, зуб за зуб!
- Так прямо и писать Генеральному прокурору?
- Ты напиши, чем вызван дар, что тебя побудило, а остальное я беру на себя...
На другой день Тизенгауз с проводником "Красной стрелы" отправил в Москву запечатанный конверт для передачи Добрынину, а через неделю тем же способом получил ответ за подписью заместителя Генерального прокурора. От имени коллегии Прокуратуры СССР Тизенгауза благодарили за доброе намерение и, поскольку экспонирование произведений искусства не входит в задачи органов прокуратуры, рекомендовали переадресовать дар Советскому фонду культуры.
Вездесущий Добрынин со слайдами и каталогом янтарной коллекции побывал в правлении СФК на Гоголевском бульваре, 6, после чего в Ленинград наведались две благовоспитанные дамы, получившие задание осмотреть янтарь.
А в первых числах февраля Добрынин огорошил Тизенгауза новостью.
- Андрюха, кричи "ура"! - заорал он по междугородней. - Бьюсь об заклад, никогда не угадаешь, кто будет принимать у тебя янтарь!
- Кто же? - полюбопытствовал Тизенгауз.
- Первая леди! После заседания правления СФК я кое с кем пообедал и за бутылочкой все разузнал.
Судя по тону, за обедом Добрынин не пронес рюмку мимо рта, поэтому Тизенгауз осторожно спросил:
- Арик, ты ничего не путаешь?
- За кого ты меня принимаешь? Те тетки, что были у тебя в Питере, на правлении писали кипятком от восторга, и Раиса Максимовна согласилась!
- Ты меня обрадовал!
- Я уже договорился в Останкине, что тебя покажут в программе "Время". Только перед тем, как пожимать ручку Первой леди, ты, старик, должен сходить в баню. Понял?
- Когда они собираются принимать дар?
- Ориентировочная дата - 6 марта, но ее могут перенести. Все упирается в демонстрационные шкафы из небьющегося стекла с каркасом из нержавейки, которые за валюту заказали в Париже специально под твой янтарь. Умоляю, не передумай, а то мне будет полный... Угадай, что?
- Арик, не болтай глупостей.
- Нет, ты обязан ответить, - уперся Добрынин. - Чтобы облегчить задачу, подсказываю: это слово из шести букв, означающее крах. Ну, старик, смелее!
- Ты же знаешь мое отношение к нецензурным выражениям.
- Дурачок ты, Андрюха! - загоготал в трубку Добрынин. - Я же подразумевал совсем другое.
- Что?
- Фиаско!
57. ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ
- А я утверждаю, что он рехнулся, - кипятилась Марина. - Мужик в здравом уме и твердой памяти не отдаст за так янтарь стоимостью в несколько миллионов... Господи, за что ты меня наказываешь?
В пятницу, 2 марта, Марина и Лена вдвоем сидели у себя в секторе физико-химических исследований и говорили обо всем открыто, так как обе лаборантки, Лара и Лера, с утра отправились на овощную базу, где в рабочий день проводился очередной комсомольско-молодежный субботник.
- Маришка, не заводись, - увещевала подругу Лена. - Вспомни, что ты твердила два года назад, когда показывала его завещание.
- Зайка, у нас же дыра на дыре, нет ни одного целого пододеяльника. Марина безнадежно махнула рукой. - За что ни возьмись - сплошные огорчения. В воскресенье мы сорвали печать с гаража и битый час долбили лед, чтобы открыть ворота. Знаешь, что там обнаружилось?
- Говори.
- Переднего бампера нет, обеих фар нет, запасное колесо и аккумулятор как корова языком слизнула! - Марина уткнулась в ладони и всхлипнула. - А на память после себя оставили кучу говна... Кому-то из милиционеров приспичило, вот он и обосрался, сволота поганая!
- Подонки, - с отвращением обронила Лена.
- Андрей подсчитал, что восстановить машину обойдется не меньше чем в триста рублей. А где их взять?
- Маришка, потерпи, все наладится.
- Что наладится? - Марина подняла мокрое от слез лицо. - Он же меня не слушает, делает все по-своему... Я говорю: "Андрюша, продай что-нибудь. Наташке к весне ходить не в чем, у меня сапоги текут, как решето, в распутицу ноги насквозь мокрые, и мужское пальто пора справить, чтобы от тебя в метро не шарахались". А он - хоть бы хны. Вчера молчком поехал в комиссионку на Наличную улицу и выложил сто десять рублей за паршивый китайский камень, глаза бы мои его не видели!.. Скажи, зайка, это по-людски?
Она схватила со стола пачку "ТУ-134" и ушла курить на лестничную площадку.
Лена вздохнула. Поди разберись, кто из них прав. Андрей Святославович с мальчишеских лет по камешку собирал янтарь, чтобы со временем его коллекция стала всеобщим достоянием, а когда это время наступило, жена заявляет, что он рехнулся. И Марину тоже можно понять: измоталась от безденежья...
От размышлений ее отвлек звонок междугородней.
- Слушаю, - с замиранием сердца отозвалась Лена.
- Елена? - Голос Вороновского слышался так отчетливо, словно он стоял рядом с нею. - Рад вас приветствовать!
- Виктор Александрович! Где вы?
- На шоссе Е-30, возле польского города Кутно. Опять еду в Варшаву.
- В прокатном "БМВ", наперегонки с ветром?
- От Франкфурта-на-Одере тащусь со скоростью 50 километров в час в воинской колонне, под охраной двух бронетранспортеров.
- Что так?
- Братья-поляки воспылали к нам столь страстной любовью, что встречают градом булыжников.
- Возвращайтесь домой.
- В понедельник прилечу в Москву, дабы вместе с вами почтить своим присутствием неординарное действо в Советском фонде культуры. Вы, сударыня, в сопровождении Иосифа Прекрасного отправитесь в столицу "Красной стрелой" в ночь с понедельника на вторник, а супруги Тизенгауз, насколько мне известно, выезжают днем раньше, чтобы без спешки разложить янтарь по полочкам каких-то особых шкафов, позавчера доставленных из Парижа.
- Откуда вы все знаете?
- От Арика Добрынина, нашего обер-церемонимейстера. Итак, ждите сигнала Иосифа и собирайтесь в дорогу. До встречи в Москве!
- До встречи! - эхом отозвалась Лена. - Виктор Александрович, берегите себя!
Конца ее фразы Вороновский, наверное, не услышал, так как в трубке зазвучали сигналы отбоя.
Эта фраза была вовсе не данью вежливости - Лена всерьез беспокоилась о Вороновском, ввязавшемся во что-то слишком уж масштабное. Он звонил ей из-за границы почти каждый день, чаще всего по вечерам, когда, закончив многочасовые переговоры с деловыми партнерами, садился за руль и гнал машину по автобану, что ему страшно нравилось: нет ни выбоин, ни пешеходов, ни перекрестков, жмешь на педаль и несешься во тьме, обгоняя ветер. Позавчера он был в Люксембурге, вчера - в Берлине, сегодня - в Варшаве, спит, должно быть, урывками, по четыре-пять часов в сутки, питается кое-как, на ходу, а ведь он уже не молод. Что из того, что он закаленный и тренированный? Падают ничком, хватаясь за сердце, не только рыхлые толстяки... Тьфу-тьфу-тьфу! От досады Лена больно прикусила губу.
После Нового года она виделась с Вороновским всего дважды - в середине января, когда он на два дня приезжал в Ленинград, они с Крестовоздвиженскими вчетвером пообедали у Аршака Самсоновича в "Баку", и в начале февраля, когда он прилетел из Брюсселя в Ленинград на каких-то три с половиной часа, да и то лишь потому, что по погодным условиям Москву закрыли для полетов. В тот вечер она на такси примчалась в аэропорт Пулково, надеясь поговорить с ним с глазу на глаз, а Виктор Александрович зачем-то повел ее в битком набитый ресторан с назойливо-громкой музыкой и такой концентрацией табачного дыма, что впору топор вешать. Давясь от кашля, она ковыряла вилкой в тарелке, отвечала невпопад и, проводив Вороновского на посадку, вернулась домой в расстроенных чувствах. Так и вышло, что их разговор, начатый в библиотеке перед самым Новым годом, до сих пор остался неоконченным.
Не то чтобы Лена тревожилась из-за того, что Вороновский передумает, нет, для подозрений вообще не было повода. Напротив, те знаки внимания, которые он оказывал, подтверждали неизменность его намерений, однако она задавала себе один и тот же вопрос: почему Виктор Александрович не вырвется домой хотя бы на субботу и воскресенье, чтобы побыть с ней вдвоем? В конце концов, на первом месте должна же быть личная жизнь, а не какой-то там бизнес, сколько бы денег он ни приносил! Чем объяснить, что на протяжении двух месяцев он даже не пытался внести ясность в их странные, ни на что не похожие отношения?
Прошлой зимой, когда Лена фактически порвала с мужем и какое-то время соседствовала с ним под одной крышей, ее больше угнетала не перспектива безрадостного одиночества, а то ощущение томительной неопределенности, которое бесследно исчезло после переезда Сергея на Красную улицу. При ее характере самым трудным оказывался не выбор пути, а первый шаг на новой стезе. И теперь, с тревогой думая о том, что ее ждет впереди, Лена подсознательно хотела, чтобы Вороновский помог ей сделать первый шаг...
- Добрый день, Елена Георгиевна! - Вздрогнув от неожиданности, она испуганно обернулась и увидела смущенного Тизенгауза.
- Андрей Святославович!
- Вас не затруднит уделить мне пять минут?
- Нисколько.
- Елена Георгиевна, подскажите мне, где сейчас Виктор Александрович?
Задавая этот вопрос, Тизенгауз смотрел на блузку Лены, сколотую у ворота брошью-бабочкой.
- Подъезжает к Варшаве, - ответила она самым непринужденным тоном. - Он только что говорил со мной. А что? В понедельник он будет в Москве. Вы легко разыщете его через Добрынина.
- Боюсь, что будет поздно... - Тизенгауз замялся и запустил пальцы в седую шевелюру. - Елена Георгиевна, я очень дорожу вашим мнением. Не могли бы вы дать мне добрый совет?
- Если это в моих силах.
- Мариночка все уши прожужжала, что я напрасно дарю янтарь. На днях ей запало в голову, что в порядке компенсации Советский фонд культуры должен предоставить нам четырехкомнатную квартиру. Как она изволила выразиться - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Мало того, не поставив меня в известность, она созвонилась с Аристархом Ивановичем, чтобы он оговорил это условие с их руководством. Представляете, в какой переплет я попал?
Лена кивнула.
- Само собой разумеется, просторная квартира нам бы не помешала. Лучшую из комнат я бы отвел под коллекции, но... Как это будет выглядеть с точки зрения этики?
- Андрей Святославович, от вас требуют заявление? - поинтересовалась Лена.
- Да нет, Арик берется решить этот вопрос без моего участия.
- Тогда что вас смущает?
- Елена Георгиевна, не знаю, как бы точнее выразиться... - Тизенгауз болезненно поморщился. - По моему разумению, акт дарения в принципе исключает компенсацию как таковую. Тем более когда машина уже запущена на полный ход. Фонд потратил энную сумму в валюте для изготовления демонстрационных шкафов, оповестил общественность, а теперь выясняется, что я... Кошмар какой-то!
- Андрей Святославович, вы, по-моему, зря огорчаетесь, - уверенно сказала Лена. - Если бы запоздалая инициатива исходила непосредственно от вас, то да, это был бы не вполне этичный поступок. Раз замысел принадлежит Марине, а Добрынин взял на себя переговоры, вам не в чем себя упрекать...
- Вы так полагаете? - просветлел Тизенгауз.
- Ни секунды не сомневаюсь, что Виктор Александрович сказал бы вам то же самое.
- Большое вам спасибо, Елена Георгиевна. Прямо камень с души сняли! - С этими словами Тизенгауз попятился и скрылся за дверью.
"Ничего себе выдалась зима! - подумала Лена, проводив его взглядом. - Наши беды вроде бы позади, а мы все равно в тревоге - и я сама, и Маришка, и Тизенгауз. Господи, неужели это никогда не кончится?"
58. ДАР
Шкафы и витрины с коллекцией янтаря были расставлены в бело-голубом зале полукругом, выгнутым к окнам, выходившим на заснеженный Гоголевский бульвар. Напротив, тоже полукругом, в три ряда поставили стулья для членов правления Советского фонда культуры и почетных гостей, а все те, кому выпало стоять, расположились позади, окаймляя последний ряд. По бокам, в проходах вдоль стен, деловито расхаживали телеоператоры со своими ассистентами, передвигавшими штативы с аппаратурой, а посредине круга, ближе к местам, предназначенным для главных действующих лиц, которых ждали с минуты на минуту, установили столик с микрофоном и раскрытым еженедельником "Суббота", где полполосы занимал поясной фотопортрет Тизенгауза.
Раиса Максимовна Горбачева появилась в зале без пяти час. На ней была юбка из серого твида, темно-бордовая блузка с бантом на шее и синий шерстяной жакет с позолоченными ромбами на вшитых погончиках.
- Заметьте, по четыре на каждом, - придвинувшись к Лене, шепнул Крестовоздвиженский. - Как у генерала армии.
Они сидели в центре второго ряда. Слева от Лены замерла побледневшая от волнений Марина, за ней Добрынин, что-то говоривший знаменитому басу из Большого театра, а с краю, потупившись, беззвучно шевелил губами Тизенгауз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77