- Как ты, девочка? - спросил он с теплом в голосе и благодарно поцеловал ей указательный палец с побелевшим волдырем. - Может быть, хочешь помыться? Там, в углу, дверь, ведущая прямо в предбанник.
- Потом, Сержик, потом... - Анна приподнялась и провела кончиком языка по его груди. - Сейчас я хочу тебя!..
Надо заметить, что Сергей заблуждался, преувеличивая глухоту сторожа. Потягивая теплое жигулевское пиво из горлышка бутылки, Петрович трепетно вслушивался в доносившиеся из-за перегородки крики, с азартом стучал ороговевшим ребром ладони по столу, отчего разбросанные там и сям костяшки домино подпрыгивали, и тихо приговаривал:
- Так ее, лядашшую!.. Во, доштал, видать, до шамого ейного донышка!.. Молодцом! Не подкачал наш Конштантиныч, не пошрамил родного коллектива... Шыжнова доштал, едрена вошь!.. Во шалаба, эвон как ее ражбирает!..
Сопереживания Петровича носили, скажем так, невинный, вполне товарищеский характер, поскольку сам он завязал с сексом пять с лишком лет назад, аккурат в день погребения Брежнева. Тогда Петрович, за ночь приняв на грудь поллитровку от щедрот Давида Израилевича Шапиро, утречком, после смены, подвалился под бочок к своей старухе, а та спросонок не сообразила, что от нее хотят, и, лягаясь, сбросила его на пол. С годами старуха испортилась, стала ужас какой вредной и до того ревнивой, что от греха прятала в сундук новейшие пластмассовые челюсти Петровича. Он терпел, терпел, а в тот раз в сердцах послал ее к растакой-то матери, и с той поры - как отрезало.
Бередить душу мыслями о зловредной старухе Петровичу не хотелось, поэтому под аккомпанемент несмолкавших криков он вспоминал, как в зиму 1945 года под городом Секешфехерваром, распахнув шинель и повесив на шею солдатский ремень, вплотную сошелся со здоровенной венгерской крестьянкой. Она, помнится, была задастая, сдобная и тоже орала во всю мочь, чего нельзя допускать вблизи от линии фронта. Петрович уговаривал ее так и эдак, даже прикрикнул для острастки, а ей, язви ее в печень, хоть бы хны. Где ж нынче та венгерка? Небось померла? Они, эти венгры, вроде не нашей веры, не православные, но все равно: упокой, Господи, ее грешную душу, не суди строго.
38. "ГОЛУБАЯ" РАПСОДИЯ
Достать финифть для обмена оказалось далеко не так просто, как поначалу считал Тизенгауз. На проспекте Римского-Корсакова, 53, с почтением встретившие его старики-коллекционеры многословно поведали, что спрос на ростовскую эмаль сильно превысил предложение, а то, что попадается на глаза в виде единичных экземпляров, как рожь на корню скупает с недавних пор зачастивший сюда новичок из молодых, денежный, видно, туз, коль скоро не стоит за ценой, гоняясь исключительно за качеством. Не внушала оптимизма и ситуация на толкучке у Елагина моста: знакомый перекупщик, чья кличка выпала из памяти Андрея Святославовича и лишь смутно ассоциировалась с детской игрой в крестики-нолики, доверительно шепнул, что дело труба: ребятишки с рынка все как один сбрасывают эмальки вороватому мужику в обливной дубленке, с настолько тугой мошной, что хоть стой, хоть падай.
Тизенгауз лучше или хуже знал крупных собирателей ростовской финифти, потому что все они периодически обращались к нему за консультацией, однако извлечь из этих знакомств конкретную пользу, увы, не сумел: двое сухо сказали, что ничем не могут помочь, а третий, наиболее обязательный и особенно дороживший приязнью Андрея Святославовича, хирург-ортопед профессор Крестовоздвиженский, находился, как назло, в длительной командировке в Великобритании, откуда его ждали не ранее середины апреля.
Имелся в Ленинграде еще один субъект, обладавший неплохим собранием икон на эмали, но инстинкт самосохранения мешал Тизенгаузу вступить с ним в контакт. Дело в том, что этот тип по фамилии Коростовцев пользовался дурной славой и, прикрываясь званием коллекционера, масштабно промышлял куплей-продажей антиквариата, причем не всегда подлинного.
Вскользь отметим, что коллекционерская стезя сводит вместе людей и чистых, и темных, жуликоватых, ничем не гнушающихся, да и жажда наживы в их более или менее ограниченном мирке не Бог весть какая редкость, что, впрочем, ничуть не мешает им взаимодействовать друг с другом. У кого ты купил приглянувшийся предмет или с кем чем-то поменялся - это несущественная подробность, нравственные качества случайного партнера вообще никого не волнуют. Важно самому не быть простофилей и не попадаться на мошеннические уловки, расставленные буквально сплошь и рядом.
В этом смысле Тизенгауз принципиально не отличался от других коллекционеров и не был излишне взыскателен к чужим морально-этическим изъянам, разве что, опасаясь кривотолков, вел себя осмотрительнее, с известной оглядкой на свою профессию судебного эксперта. Именно эта осмотрительность и отвратила Андрея Святославовича от Коростовцева, несколько месяцев тому назад попытавшегося вовлечь его в должностной подлог. Был у Коростовцева старинный чернильный прибор из серебра, который он собирался выгодно продать Ереванской картинной галерее, для чего нуждался в авторитетном заключении эксперта-геммолога. Нехотя уступив домогательствам Коростовцева, Тизенгауз досконально изучил чернильный прибор и, невзирая на дореволюционные фирменные клейма, признал подделкой, фальшивым подобием продукции мастерских Карла Фаберже. Сколько Коростовцев ни уговаривал его сменить гнев на милость, намекая на щедрое вознаграждение, Андрей Святославович остался непреклонным, ибо дорожил незапятнанной репутацией. Хочет Коростовцев выдавать желаемое за действительное - это дело его совести, а он, Тизенгауз, ни за какие коврижки не станет соучастником фальсификации.
Шли день за днем, дата приезда Витаса неотвратимо приближалась, и щепетильный Андрей Святославович испытывал обжигающее чувство стыда при мысли о том, что может нарушить слово. Витас приедет в Ленинград, потратив время и деньги, а что он, Тизенгауз, скажет ему? Как посмотрит в глаза? Отговорки не приведут ни к чему, надо искать какое-то конструктивное решение. Может быть, махнуть рукой на все, поступиться собственным достоинством и обратиться к Коростовцеву? Он трижды подходил к телефону, и всякий раз в последний момент его удерживал внутренний голос, твердивший категорическое "нет".
Ранним утром в среду, 2 марта, когда до встречи с Витасом оставалось всего два дня, Коростовцев нежданно-негаданно сам позвонил Тизенгаузу.
- Нижайший поклон Андрею Святославовичу! - услышал он глуховатый баритон Коростовцева. - Трофим Трофимыч беспокоит. Как живете-можете?
- Могу, - ответил Тизенгауз, пытаясь унять сердцебиение. - Чему обязан?
- Да вот, нужда заставила потревожить вас. Право слово, сижу на мели. Есть у меня серебряная вещичка работы Фаберже. Хочу, значит, потолковать насчет атрибуции, чтобы взять за нее не что дадут, а настоящую цену.
- Если вы имеете в виду чернильный прибор, то я... - решительно начал Тизенгауз.
- Андрей Святославович, Христос с вами! - посмеиваясь, перебил Коростовцев. - Тот прибор давно ушел, я про него и думать забыл. Веду речь о конфетнице, что от родителя перешла ко мне по наследству. Сделайте милость, не откажите... Так я могу рассчитывать?
- Когда вы хотите встретиться?
- В любое время. Когда вам удобней?
- Сегодня. Буду у вас через час-полтора.
- А чуток поздней нельзя? Мне бы сподручней ближе к полудню.
- Ждите меня в полдень.
Коростовцев жил на углу Фонтанки и Гороховой. С предосторожностями впустив Тизенгауза к себе, он долго тряс его руку, рассыпаясь в похвалах и благодарностях, а затем провел в большую комнату, которую называл залой, и оставил в одиночестве, с извинениями удалившись в смежную комнату.
Зал Коростовцева носил отпечаток полнейшего запустения. Массивная мебель павловской эпохи обросла толстым, годичной давности, слоем пыли, в люстре из бронзы с фарфором поселился паук, его родичи или потомки облюбовали покрытые копотью картины в резных рамах, на полу валялись растоптанные папиросные окурки и столбики пепла, а на круглом столе красного дерева, кое-как застеленном несвежей, закапанной жиром клеенкой, среди грязных блюдец с заветренными объедками, в луже пролитого вина одиноко возвышался пустой фужер со следами губной помады. Все это произвело тягостное, отталкивающее впечатление на Андрея Святославовича, и без того нервничавшего сверх всякой меры. Но больше всего угнетал гнилостный душок, смешанный с запахами остывшего табачного дыма и дешевой парфюмерии.
- Порядком похвастать не могу, - со вздохом жаловался возвратившийся Коростовцев, от которого не укрылось, что гость, так сказать, не в своей тарелке. - На склоне лет живу бобылем.
Лицо Тизенгауза против воли исказилось в гримасе. Ссылка на преклонный возраст показалась ему несостоятельной, поскольку молодящийся, крашенный под брюнета хозяин дома выглядел не на свои семьдесят лет. Одетый в темный, делового покроя костюм-тройку и в розоватых тонов сорочку с кружевной манишкой, Коростовцев украсил морщинистую шею шелковым шарфом в мелкий горошек и всем своим видом внушал, что есть еще порох в пороховнице.
- Перейдем к делу, - требовательно произнес Тизенгауз. - Где я могу сесть?
- За столом будет удобней, - подумав секунду, решил Коростовцев. - Сей момент.
С этими словами он отодвинул в сторонку грязную посуду и загнул край клеенки, обнажив столешницу. Лужа вина сдвинулась и жиденькой струйкой полилась на пол.
- Совсем другой коленкор, - с удовлетворением заметил Коростовцев, включив верхний свет и придвинув гостю стул. - Рабочая, так сказать, обстановочка. Он снял с ломберного столика булевской работы серебряную конфетницу, сдул с нее пыль и почтительно подал Тизенгаузу. - Фамильная, значит, вещичка, до слез жалко расставаться. Вот, гляньте на нее наметанным глазом.
Конфетница представляла собой овальную чашу среднего размера. Снаружи чаша окаймлялась гирляндой цветов, плавно переходившей в изогнутые ручки, а изнутри была покрыта тусклой позолотой.
- Пропорции выдержаны безупречно... Однако, вынужден вас огорчить, музейной ценности она не имеет, вещь простая, обстановочная, на любителя, вполголоса говорил Тизенгауз, переворачивая чашу вверх дном. - А что здесь?
- Клеймо малость озадачивает, - признался Коростовцев, жарко дыша ему в ухо. - Никогда такого не видал.
Внимательно рассмотрев клеймо в лупу, Тизенгауз легонько царапнул по донышку алмазным карандашом и, сверившись с ксерокопированным каталогом, заговорил тоном врача, поставившего окончательный диагноз:
- Вещь подлинная, изготовлена в московской мастерской фирмы Фаберже где-нибудь между 1906 и 1914 годами. Действительно, клеймо редкое, здесь вы правы. Объясняется это тем, что мастер, изготовивший чашу, недолго работал у Карла Фаберже и, скорее всего, был призван на войну. Теперь о деньгах. Стартовая аукционная цена чаши за границей составила бы примерно 2200-2300 долларов. У нас же вам за нее дадут 5, максимум 5,5 тысячи рублей. Можете через неделю подъехать ко мне в институт за письменным заключением.
- По гроб жизни обязан вам, Андрей Святославович, право слово! Коростовцев затряс дряблыми склеротическими щечками. - Чем могу отслужить?
- Нет ли у вас на продажу ростовской финифти?
- Как же нет? Есть, есть. Только зачем она вам? - В карих глазах Коростовцева замелькали живые огоньки. - Вы же ее не собираете?
- Для обмена.
- Тогда, значит, вопросов нет.
Коростовцев подошел к павловскому бюро, отпер замок ключиком и, порывшись в выдвинутом ящичке, отобрал десяток икон на эмали. Выложив их на столешницу перед Тизенгаузом, он величаво произнес:
- Любые две на выбор отдам безвозмездно, за ваши труды, а весь набор, только из уважения к вам, - за 500 целковых. Это считайте даром.
Все иконы были с множественными дефектами, да и качество живописи оставляло желать лучшего.
- Трофим Трофимович, я заплачу дороже, лишь бы иконы были в хорошем состоянии. - Движением руки Тизенгауз показал, что предложенные экземпляры его не устраивают. - Позвольте мне выбрать что-нибудь по вкусу.
- Другому бы отказал, а вам не могу, язык не поворачивается. - Коростовцев снова подошел к бюро и, полностью выдвинув ящичек, с усилием водрузил на столешницу. - Выбирайте.
В ящичке было не меньше двухсот икон. Не выпуская из рук лупы, Тизенгауз быстро рассортировал иконы с учетом периода изготовления и степени сохранности, а уж затем, пристально вглядываясь в наиболее ценные, отобрал двадцать четыре экземпляра.
- Пожалуй, я мог бы взять эти, если сойдемся в цене. Сколько вы за них хотите?
- Сейчас погляжу, прикину, - сказал Коростовцев, оседав переносицу роговыми очками. - "Положение во гроб", "Иисус в терновом венце", "Моление о чаше", "Саваоф", "Спас Вседержитель", "Тайная вечеря", "Евангелист Лука", "Несение креста", - медленно перечислял он сперва благожелательным, а потом осуждающим тоном, после чего поднял очки на лоб. - Андрей Святославович, креста на вас нету, право слово. Без ножа меня режете. Я же уговорился с директором Суздальского музея отдать все оптом, а вы... Эдак вы, милый мой, сорвете мне выгодную сделку.
- Трофим Трофимович, будем рассуждать здраво, - примирительно сказал Тизенгауз. - Каждая вещь имеет свою цену, поэтому...
Андрей Святославович не закончил фразу и испуганно обернулся, потому что дверь смежной комнаты шумно отворилась и в зал впорхнуло странное существо в пестром халатике, надетом на голое тело, и в тапочках с помпончиками на босу ногу. У существа были желтые всклокоченные, обесцвеченные перекисью волосы и серьга в ухе, а в руке оно держало половинку очищенного апельсина.
- Папульчик, открой ротик, - капризным тоном потребовало существо. Слопай витаминчик.
Трофим Трофимович покорно раскрыл рот, куда существо грациозным жестом вложило дольку апельсина. Затем оно на балетный манер повернулось вокруг своей оси и, заметив постороннего, пропело хриплым контральто:
- К нам приехал наш любимый... Здрасьте, дяденька!
- Здравствуйте, девушка! - не сразу отозвался изрядно опешивший Тизенгауз.
- Что, батя, опупел? - двумя тонами ниже произнесло существо. - Ну ты даешь! - И с оскорбленным видом удалилось за дверь, тяжело ступая жилистыми ногами.
"Они же педерасты! - запоздало прозрел Тизенгауз. - А я сдуру принял его за женщину!"
- Шалун, право слово, - нервно заметил Коростовцев. - Молодежь, какой с нее спрос?
Андрей Святославович предпочел отмолчаться и, чтобы скрыть смущение, достал из кармана пачку "Примы". Трофим Трофимович тотчас последовал его примеру, с той лишь разницей, что отдал предпочтение папиросам "Беломорканал".
Когда Тизенгауз в какой-то мере оправился от шока, выяснилось, что, воспользовавшись его растерянностью, Коростовцев с умыслом перемешал эмали. Пришлось восстанавливать статус-кво, после чего разгорелся торг, долгий и муторный, где стороны попеременно то сближались в ценах, мало-помалу уступая одна другой, то снова возвращались на исходные рубежи, чтобы начать процедуру чуть ли не с нуля. В итоге часа через два взмокший от пота Тизенгауз получил в свое распоряжение десять редких, прекрасно сохранившихся икон конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века и еще четырнадцать похуже, менее старых, но в сносном состоянии, отсчитав за все 2510 рублей.
- Трофим Трофимович, еще раз подчеркиваю, что эмали взяты мною для обмена, так что, само собой разумеется, в течение месяца сделка может быть аннулирована, - сказал Тизенгауз, передавая деньги из рук в руки. - Согласны?
Таков был неписаный обычай, издавна принятый в кругу коллекционеров. А напоминал он об этом лишь потому, что скользкий по натуре Коростовцев в случае чего мог выкинуть фортель, сказав "я не я, и лошадь не моя".
- Могли бы не повторять, - недовольно проворчал Коростовцев. - Кого ни спроси, любой скажет, что слово мое - кремень...
Выйдя на улицу в четвертом часу пополудни, Тизенгауз с облегчением перевел дух. Наконец-то он вырвался из затхлого гомосексуального гнездовья, причем не на щите, а со щитом, победителем: в кейсе, бережно проложенные газетами, покоились две дюжины ростовских икон, открывших ему дорогу к обладанию полной серией нефритовых обезьян!
В этот миг торжества осмотрительный в тратах Андрей Святославович не думал о том, что у него на сберкнижке, откуда утром, перед поездкой к Коростовцеву, он снял две с половиной тысячи, оставалось всего одиннадцать рублей с копейками.
39. ЧЕРЕДА НЕОЖИДАННОСТЕЙ
- Такой опмен меня не устраифает, - заявил Витас, закончив осмотр последней из икон. - Я пойту, у меня много тел.
- Почему, Витас? - удрученно промолвил Тизенгауз, вглядываясь в непроницаемое лицо учителя из Паланги. - Мы обо всем договорились, я свои обязательства выполнил, а теперь вы без достаточных оснований..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77