Хануман улыбнулся углами губ, все так же глядя в купол.
Глаза у него налились кровью, как будто он давно не закрывал их. Сейчас они были раскрыты до предела, но при этом смотрели как незрячие. Хануман стоял, застыв, как гладыш в снегу, с жуткими пустыми глазами. Данло знал, что он контактирует либо со своей шапочкой, либо с одним из компьютеров в комнате — невозможно было определить, с которым.
Кибершапочка, или контактерка, служила окном в киберпространства всех стандартных компьютеров, да и многих нестандартных тоже. Хануман смотрел в пустоту — незрячий, как скраер, — он мог контактировать сейчас с квантовым механическим компьютером, или с гобеленом на стене, или даже с самими стенами.
— Хану, Хану, что ты делаешь?
Хануман, как бы отвечая ему, перевел взгляд на компьютер в самом центре комнаты. Там на простом штативе из осколочника, на уровне глаз Данло, лежала черная кремниевая сфера величиной с моржовую голову. Данло сразу распознал в ней укрупненный вариант вселенского компьютера Ханумана — того, в котором тот создавал свою кукольную вселенную.
— Извини, — сказал Хануман, — мне нужно было закончить один эксперимент.
Данло стал оглядываться, высматривая квадратный столик, который стоял у Ханумана в комнате после его великого воспоминания. Но ни столика, ни другого дисплея или монитора не было видно.
— Стол я оставил у Бардо в доме, — сказал Хануман, догадавшись, что ищет Данло. Он постучал по своей контактерке. — Теперь, когда я ношу это, примитивные дисплеи мне ни к чему. — Он оглянулся на сулки-динамики у стены. — А вот тебе, наверное, будет интересно посмотреть, как эволюционировали мои куклы за последние сто дней.
Не трудясь удостовериться, действительно ли Данло испытывает такой интерес, он кивнул головой, и динамики включились.
Весь зал от пола до вершины купола тут же наполнился серебристыми фигурами величиной с крупных тюленей. Они парили в воздухе, сидели на шкафах, они проходили сквозь эти шкафы и другие предметы, как будто грубая материя не могла служить препятствием для существ, созданных из чистого света. Данло снова напомнил себе, что куклы — это всего лишь информационные структуры, хранящиеся во вселенском компьютере Ханумана, и голограммы, снующие по комнате, — лишь отражение этой искусственной жизни.
— Пожалуйста, не надо больше, — сказал Данло.
Хануман стоял не шевелясь, и Данло шарахнулся, когда одна кукла повисла прямо перед ним. Можно было подумать, что она его изучает. У кукол в отличие от людей или тех же тюленей не было лиц и глаз, и все-таки лица чувствовались, как будто каждая из них обладала своими уникальными личностными свойствами и особым выражением. Блики света, из которых складывались фигуры, действительно были уникальны в каждом случае, а игра серебристо-голубого и аквамаринового цвета выглядела как реакция на стимулы, о которых Данло мог только догадываться. Куклы изгибались, вздрагивали, и Данло чудилось, будто молекулы воздуха вибрируют под действием речи или других информационных волн. Он испытывал чувство, что куклы разговаривают очень странным и сложным способом — быть может, даже обсуждают его или смеются над ним. Или жалеют. Ему почему-то казалось, что они знают обо всем, что произошло между ним и Хануманом, и он ужасался при мысли, что эти куклы способны входить в реальную вселенную столь же легко, как Хануман входит в их мир.
— Хану… пожалуйста.
Куклы исчезли столь же внезапно, как и появились. Свет, из которого они состояли, угас, шкафы и компьютеры стояли как ни в чем не бывало, и в зале стало вдруг слишком темно, слишком тихо и слишком реально.
— Ты когда-нибудь задумывался о природе памяти? — спросил Хануман. — У этих кукол развилась превосходная память.
— Компьютерная память и человеческая — не одно и то же.
— Ты уверен?
Данло потер глаз и сказал:
— Я пришел не для того, чтобы смотреть на твоих кукол.
— Ты уверен?
— Раньше мы понимали друг друга так, что в словах почти не нуждались.
— Сказать тебе, о чем ты думаешь?
— Как хочешь, — пожал плечами Данло. Он видел, что Хануман изучает его лицо, и ожидал какой-нибудь остроты или горькой правды по поводу его, Данло, парадоксального стремления стать асарией. Но Хануман отвернулся и ничего не сказал. Тогда Данло отдал себе отчет в том, что бурлило на поверхности его сознания: он молился, чтобы Хануман отвернулся и промолчал. — Раньше ты знал меня как друг, а не как цефик, — сказал он.
Хануман все так же молча приблизился к своему вселенскому компьютеру.
— А я знал тебя, — продолжал Данло. — И думал, что всегда буду знать.
Хануман прижался лбом к черной сфере, звякнув алмазной шапочкой о кристалл, и опять ничего не сказал.
— Хану, Хану, и зачем я только пришел в этот безумный Город?
— Если бы ты не пришел в Невернес, — проронил наконец Хануман, — я замерз бы на площади Лави.
— Зачем вспоминать об этом сейчас?
— Потому что между нами стоит жизнь, и так будет всегда.
— Да… жизнь.
— А теперь между нами появилось еще кое-что. Этот путь богов, который мы с тобой видели яснее, чем кто-либо другой.
— Но Путь Рингесса… не мой путь.
— Не твой?
— Нет.
— Ты отрекаешься от той самой религии, которую сам помогал создавать?
— Я? Что же тогда сказать о вас с Бардо?
— Не будем забывать, что твое воспоминание вдохновило тысячи людей.
— Но я…
— Скоро их будут миллионы.
— Так много?
— А когда-нибудь миллионы миллионов. Ведь человеческому роду нет ни конца, ни края.
Данло медленно прошелся по комнате и сказал, взвешивая каждое слово:
— Путь… стал не таким, как был.
— Это естественно — все меняется.
— Но ведь новые рингисты практически покупают у Бардо свое членство!
— Ну и что же?
— То, что воспоминания купить нельзя.
— Возможно. Но если божки не пожертвуют чем-то дорогим для себя, например деньгами, они никогда не оценят привилегии быть рингистами.
— Привилегии? — выкрикнул Данло. — Я думал, что путь открыт для всех.
— Он и открыт. Просто для некоторых из нас он будет более славным, чем для других.
— Понятно.
Хануман сложил пальцы домиком у подбородка.
— Некоторых из нас в отличие от других выбрали для того, чтобы скопировать их воспоминания.
— И кто же эти избранные?
— Ты хочешь знать их имена?
— Да.
— Бардо, само собой. Ты, я, Томас Ран, Коления Мор.
— Кто еще?
— Еще, как тебе наверняка известно, я пригласил Тамару. Потом братьев Гур и еще семерых из калла-сообщества. Сурья тоже дала согласие…
— Сурья Дал?
— Она блестящая женщина, и ты это знаешь.
— Но она протестовала против калла-церемоний чуть ли не с самого начала. Мне кажется, память… внушает ей страх.
— Тем не менее она, похоже, вспомнила нечто важное.
— Неужели?
— Можешь сам рассудить, насколько правдиво ее воспоминание.
Данло посмотрел вверх. Окна в куполе потемнели и отражали слабый свет комнаты.
— Что это за воспоминание?
— Она вспомнила одну простую вещь, одну истину, которая может пригодиться любому, идущему по Пути: однажды бог явится среди людей и поведет нас навстречу нашей судьбе. Имя этого бога — Мэллори Рингесс.
— Она говорит, что вспомнила это?
— Разумеется.
— Но каким образом?
— Она говорит, что это заложено в наследственной памяти Эльдрии.
— Но Эльдрия покинула эту галактику пятьдесят тысяч лет назад. Откуда они могли знать имя… моего отца?
— Возможно, Эльдрия были величайшими скраерами всех времен, — улыбнулся Хануман. — И это память о будущем. Ты сам говорил, что в глубоком воспоминании времени не существует.
— Да, верно.
— Эльдрия, должно быть, вложили в геном человека всю свою память — и о прошлом, и о будущем. И она лежит, свернувшись, в наших хромосомах. Ты видел ее, и я тоже. Что такое Старшая Эдда, как не память богов?
Данло прошел мимо шкафов и столов и прислонился к одной из колонн. Высоко над головой ветер дребезжал железным переплетом окна и ледяной струйкой сочился вниз. Гранитная стена промерзла так, что обжигала холодом через камелайку и рубашку.
— Я думаю, что Старшая Эдда нечто большее, чем генетическая память, — сказал он. — Старшая Эдда — это нечто другое.
— Что другое?
— Единая Память, жизнь, которая мерцает во всем…
— Единая Память! Данло, ты, пожалуй, единственный истинно религиозный человек из всех, кого я знаю.
Чувствуя, как боль начинает пульсировать в голове, Данло потер глаза и виски.
— Что за ирония. Я думал, что покончил со всеми религиями.
Хануман подошел и стал прямо перед ним.
— Даже с рингизмом?
— С рингизмом в первую очередь. В нем для меня… больше нет радости.
— Нет радости? Для тебя, великого воспоминателя?
— В калла-церемонии нельзя обрести истинных воспоминаний. Она как яйцо талло, из которого высосали желток.
— Поэтому мы от нее и отказались.
— Поэтому ли, Хану?
— Этим вечером церемония пройдет уже по-другому.
— Да… еще одна церемония.
Хануман вдруг вскинул глаза вверх, как будто заметив кинжал, подвешенный над его головой.
— Если ты оставишь Путь, для тебя это будет трагедия.
— Но я должен.
— Ты уверен?
— Да.
— Когда ты успел принять это глупое решение?
Данло не хотел говорить, но гордость во весь голос кричала ему, что правда благословенна и должна быть сказана. И он ответил:
— Перед тем как прийти сюда, я не был уверен. Я еще не знал, как поступлю.
— А теперь знаешь?
— Да.
— И что же Данло Дикий намерен делать дальше? — Хануман смотрел ему прямо в глаза, но взгляд при этом оставался отсутствующим. — Цефик хочет знать.
Данло, прижимая ладонь к голове, сказал, что никогда больше не будет присутствовать на собраниях рингистов и каких-либо религиозных церемониях, но каждый вечер будет упражняться в мнемонике один, под руководством Томаса Рана.
Дни он будет посвящать математике, поскольку все еще намерен попасть во вторую экстрскую экспедицию и найти средство от страшной чумы, убившей его народ.
— Ты отчитался за все свое время, кроме ночей.
— Ты должен знать, где я провожу свои ночи. — Начав говорить правду, Данло уже не мог удержаться и рассказал Хануману о жемчужине и о своей помолвке с Тамарой.
Эта новость как будто совсем не удивила Ханумана. Он посмотрел на Данло с насмешкой и с жалостью.
— Она никогда за тебя не выйдет. Поверь мне, я этих шлюх знаю.
Оба застыли, не шевелясь. Молчание стало давящим и недобрым — казалось, ему не будет конца.
— Я пойду, — сказал наконец Данло. Давление в голове становилось мучительным, и когда он взглянул на дверь, острая боль стрельнула в глаз.
— Ну, вот ты и обиделся. Прости, я не хотел. Побудь еще.
Данло, не отвечая, потер шрам над глазом и пошел к двери.
— Ты не можешь предать своих друзей таким образом! — сказал Хануман.
Данло, словно от удара электрического тока, резко обернулся к нему и наставил на него палец.
— И это говоришь ты?
— Если ты бросишь Путь, то причинишь зло нам всем.
Данло сжал кулаки от гнева и досады.
— Во всяком случае, я прошу тебя никому не открывать наших секретов.
— Секрет есть секрет, — сказал Данло.
— Разумеется, но, пожалуйста, не говори ни с кем о Пути. И не рассказывай, что ушел от нас.
— Ты хочешь, чтобы я молчал?
— Разве это так трудно?
— Не трудно. Просто… неправильно.
Хануман бросил на него быстрый взгляд.
— Не позволяй своей любви к правде погубить все, что тебе дорого.
— Не понимаю, о чем ты.
Некоторое время Хануман молча всматривался в его лицо.
— Ты уже решил, что будешь высказываться против нас, не так ли?
— Я… пока еще не знаю.
— Прошу тебя, скажи мне ту правду, которую собираешься сказать всем остальным.
— Какую правду?
— Ту, которую твое лицо выдает, а твои губы отрицают.
— Ты заранее знаешь, что я скажу, — вздохнул Данло.
— Да. Ты сохранишь наши секреты, но будешь высказываться против нас — будешь говорить, что рингизм прогнил насквозь. Ты подумываешь о том, чтобы сообщить эту полуправду Тамаре нынче ночью. Но ты не должен. Нельзя говорить Тамаре о том, что ты видел здесь. Пожалуйста, не делай этого.
— Но мы рассказываем друг другу все.
— Сказав ей об этом, ты погубишь ее. — Голос Ханумана стал низким и хриплым; как будто он перебарывал кашель.
— Думаешь, человека так легко погубить?
— Послушай меня. Тамара увлечена идеей создать свою собственную религию. Она этим живет.
— Ошибаешься.
— Пожалуйста, поверь мне. Я видел то, что видел.
— Ты цефик, и ты видел ее лицо, но ни разу не заглядывал глубже.
— Да, я цефик и говорю тебе как цефик: если ты очернишь Путь в ее глазах, ты уничтожишь все, что существует между вами.
Данло не понравилось отрешенное выражение лица Ханумана при этих словах, не понравились страх и жалость в его бледных глазах. Тот походил скорее на скраера, видящего перед собой трагическое и неотвратимое будущее, чем на скрытного цефика.
— Понимаю, — сказал Данло. — Ты не хочешь, чтобы я увел у вас куртизанку.
— Не говори ей ничего. Пожалуйста.
— Я пойду, — снова сказал Данло.
Хануман улыбнулся и сказал, роняя слова, как ртутные шарики:
— Но мы еще не сделали запись твоей памяти.
— Я… не могу на это согласиться.
— Пожалуйста, Данло.
— Как ты можешь просить меня об этом?
— Могу, потому что ты мой друг.
— Разве друг стал бы просить друга… о невозможном?
— Ты пережил великое воспоминание. Я думал, ты захочешь поделиться им с другими.
— Но им нельзя поделиться!
— Так уж и нельзя?
— Нет.
— А если бы можно было, ты бы поделился?
— Н-не знаю.
— Может быть, ты хотя бы подключишься к одному из наших мнемонических компьютеров? Ознакомишься с теми воспоминаниями, которые мы записали?
— Зачем?
— Чтобы самому убедиться.
Данло потер шрам над глазом и медленно кивнул.
— Хорошо, как хочешь.
— Нам понадобится шлем.
Хануман, пройдя через комнату, открыл высокий шкаф красного дерева. В нижней части лежали кипы черепообразных шлемов, похожих на трофеи какого-то древнего полководца.
Но Хануману нужны были не они, а те, что стояли на верхних полках. Быстро перебрав их своими маленькими пальцами, он наконец сделал свой выбор. Кивнув, он взял шлем обеими руками и вручил его Данло.
— Никогда еще не видел такого. — Данло провел пальцами по выпуклой хромированной поверхности. В холодном зеркальном металле отразилось его искривленное лицо.
— Что-то не так? — спросил Хануман.
Данло, глядя то на него, то на шлем, вспомнил первое, чему учат послушников: никогда не надевать на себя шлем, назначения которого ты не знаешь.
— Он сделан на Катаве, — сообщил Хануман. — Красивый, правда?
В этот момент Данло услышал в коридоре легкие шаги и подумал, что кто-то подкрадывается к двери компьютерного зала, чтобы подслушать, о чем они говорят. Хануман, внимательно разглядывавший серебристые борозды шлема, видимо, не обратил внимания на этот слабый звук. Затем дверь распахнулась, и вошел Бардо в ярком, расшитом золотом парадном одеянии и с золотым кольцом на мизинце правой руки. Борода и волосы были тщательно подстрижены, причесаны и смазаны маслом сиху — он всегда одевался так перед наиболее торжественными церемониями. Поглядев на Данло и Ханумана, он пророкотал, как зимний гром:
— Ну что, записали вы его проклятую память?
— Нет, — ответил Хануман. Бардо, внезапно нависший над ним, как огнедышащий вулкан, явно озадачил его. Данло на миг подумалось, что Хануман заранее попросил Бардо прийти и подкрепить его аргументы, но если на тонком лице Ханумана отражалась хоть какая-то правда, этого быть не могло.
— Что так?
— Данло не хочет, чтобы его память копировали.
— Бога ради, почему?
— Спросите его сами.
Бардо, потянув себя за бороду, устремил на Данло печальный взгляд и произнес риторически:
— Ну почему мне всегда приходится выслушивать что-то плохое?
Пока Данло объяснял причины своего решения оставить Путь, стараясь никого не обидеть и воздерживаясь от обвинений, Бардо взял у него шлем. Перевернув его, он жалобно спросил:
— Почему ты, один из всех рингистов, оказался таким упрямым?
— Мне очень жаль, — сказал Данло.
— Мне следовало бы заметить, что ты разочарован, — вздохнул Бардо. — Но я был так чертовски занят…
— Мне очень жаль, — повторил Данло.
— Не можешь же ты вот так взять и бросить нас. Да знаешь ли ты, как это почетно — быть пророком среди божков?
— Нет, и можете мне не рассказывать.
— Но разве ты не хочешь услышать о будущем, которое тебя ожидает? Разве ты… — Говоря это, Бардо вертел в руках шлем. — Бог мой, а это что такое?
Он ткнул пальцем в нижнюю затылочную часть шлема, где сверкала печать Реформированной Кибернетической Церкви: цепочка эдических огней в форме лежащей на боку восьмерки.
— Это не наш шлем! — воскликнул Бардо.
— Верно, — улыбнулся Хануман. — Это шлем для очищения.
— Для очищения? Откуда он у тебя?
— Глупо, конечно, но я собираю такие вещи. — Хануман подошел к ряду из десяти стальных шкафчиков и открыл дверцу первого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82