— По-твоему, лучше, если у них мозги вытекут из ушей?
Данло уставился на огонь широко раскрытыми глазами. В его памяти горели смертные костры, зажженные в ночь гибели его народа.
— Нет, — ответил он.
— Пусть себе возвращаются обратно в свою глушь, когда мы избавим их от этой дурацкой чумы.
— Но их там двести племен!
— Так много? Да, трудновато придется, верно? Договор опять потребуется временно отменить.
— Договор?
Бардо снова приложился к пиву.
— Алалои первыми нашли эту планету. Когда Орден, перебравшись на нее с Арсита три тысячи лет назад, обнаружил, что она заселена ордами дикарей, он вынужден был заключить с ними договор. Разве ты не учил историю Ордена? Наша территория ограничена этим островом, и все контакты с алалоями находятся под запретом.
— Однако мой отец побывал у деваки?
— Да. Но только потому, что Хранитель Времени удовлетворил его просьбу и приостановил действие договора.
Данло потрогал белое перо у себя в волосах.
— Договор нарушили однажды, и деваки больше нет.
— Я сожалею, Данло.
— Вы думаете, его следует нарушить… еще раз?
— Это единственный выход. Теперь, поскольку Хранителя Времени не стало, нам придется обратиться в Коллегию Главных Специалистов.
— Вы полагаете, они удовлетворят такую просьбу?
Бардо, встав, навис над Данло, вытер пот и рыгнул.
— Должны удовлетворить, клянусь Богом! Надо как-то исправлять то, что мы натворили. И в первую очередь это нужно мне, Бардо. У меня есть друзья среди главных. Они ко мне прислушаются. Если способ спасти алалоев существует, мы найдем его — обещаю тебе, паренек.
Данло улыбнулся. Бардо, понятно, умалчивал о том, что его влияние в Коллегии Главных Специалистов относилось скорее к области желаемого, чем действительного. После проникновения воина-поэта в библиотеку, что явилось прямым следствием смерти Педара Сади Саната (так по крайней мере утверждали враги Бардо), многие главные специалисты предлагали снять Бардо с поста Мастера Наставника. Но простить эту маленькую ложь так легко. Темные, глубоко посаженные глаза Данло, устремленные на него, были так серьезны и полны такой надежды, что Бардо наобещал бы все что угодно — скорее из сострадания, чем ради похвальбы, — и кто бы его за это упрекнул?
— Я и не догадывался, что наша разнесчастная библиотека может стать таким опасным для послушников местом, — продолжал Бардо. — Сначала ты обнаруживаешь источник этого смертоносного вируса, потом появляется воин-поэт. Бедняга библиотекарь — как, бишь, его звали? Мастер Смит. Он первый член Ордена, убитый таким образом с тех пор, как другой воин-поэт ворвался в башню Данлади и чуть не убил Леопольда Соли четырнадцать лет назад. Дурной это знак, когда воины-поэты активизируются — ох, горе, горе.
Цветочные духи Бардо и пивное дыхание так действовали на Данло, что он едва мог дышать.
— Я боюсь за Ханумана, — сказал он.
— Боишься, что другой воин-поэт попытается его убить? Теперь это маловероятно. По законам их ордена после выполнения контракта всякие действия прекращаются. В таких случаях, правда, и убивать обычно больше некого — просто не верится, что Хануман пережил воина-поэта. И ты тоже. Ты такой же храбрый, как твой отец. И вдвое бесшабашнее — будь осторожен, о тебе уж и так сплетничают почем зря.
Данло, смущенно улыбнувшись, встал и посмотрел в окно.
— Загадка в том, — пробасил Бардо у него над ухом, — зачем кому-то понадобилось заключать с воинами-поэтами контракт на убийство Ханумана? И кто этот заказчик?
— Так вы не знаете?
— А ты?
Данло, не желавший рассказывать о том, что услышал на библиотечной лестнице, повернулся к Бардо.
— Да нет… откуда?
— Ты все так же отвечаешь вопросом на вопрос, ей-богу!
Это у вас, чертовых Рингессов, в генах, что ли?
— Виноват.
— Я, как Мастер Наставник, должен кое о чем тебя расспросить. Коллегия Главных возложила на меня эту обязанность. Ты, конечно, вряд ли что-то знаешь, но, возможно, воин-поэт сказал что-то, дающее нам ключ к этой загадке. Это мало кому известно, но твой отец говорил мне, что воины-поэты любят побеседовать со своей жертвой, прежде чем убить ее.
— Я… не хочу вспоминать, что он говорил. — Данло вперил взгляд в свои ботинки, уже просохшие у жаркого огня.
— Не хочешь — или не можешь вспомнить? Странно!
— Я боялся за жизнь Ханумана.
— Но за свою, как видно, нет. — Данло поднял голову и посмотрел на Бардо. — Если бы боялся, не вспомнил бы эти проклятые стишки.
— Откуда вы знаете… что я их вспомнил?
Бардо надул щеки и всплеснул руками.
— Откуда знаю? Я скажу тебе, откуда. Ты думаешь, я не повидался с Хануманом? Так вот, я у него был. Он немного смог рассказать мне — он и говорил-то с трудом. Но вспомнил, как ты провел воина-поэта, вызвавшись занять его, Ханумана, место. Он восхищен твоим мужеством, как и я. А еще больше меня восхищает твоя хитрость. Ты использовал ахимсу как оружие, чтобы заставить поэта прочесть тебе стихи, и в результате поэт окочурился. Какая ирония! Ты победил воина-поэта, ей-богу! Как твой отец — ты должен знать, что он тоже однажды победил воина-поэта.
Данло, избегая смотреть Бардо в глаза, прикрылся рукой и потупился.
— Я не знал… что воин-поэт обернет свой нож против себя.
— Но он обернул. Ты загубил его миссию, и он только так мог выполнить свой контракт с проклятыми Архитекторами.
Данло отнял руку от лица и поднял голову.
— Что, заинтересовался? Да, воина-поэта, по всей вероятности, наняли Архитекторы, а не хариджаны, как думает кое-кто из наших дураков. Хотя не секрет, что хариджаны винят в смерти Педара вас с Хануманом. Тебя — из-за твоей преданности ахимсе. Ты противостоял его глумлениям так, что пристыдил его и поставил лицом к лицу с собственной низостью. Ты делал это сознательно, не так ли? Как же, как же — ангслан, эта фравашийская игра в священную боль. Вся сладость иронии в том, что в духовном смысле ты истязал Педара больше, чем он когда-либо истязал тебя. Вот он и лазал по лестнице после тушения огней, и было почти неизбежно, что в одну из ночей он выпьет лишнего и разобьется. Так по крайней мере говорят хариджаны.
Данло, снова опустив глаза, сосчитал до двадцати и спросил:
— Но почему они обвиняют Ханумана?
— Хануман — твой ближайший друг, разве нет? Всем известно, что он вел себя с Педаром вызывающе.
— Тогда главные специалисты должны подумать, что хариджаны наняли воина-поэта, чтобы убить и Ханумана, и меня?
— Так они и думают, но это в корне неверно. Хариджаны считают, что куда более тебя или Ханумана в смерти Педара виновен я. Если бы воину-поэту платили они, это я оказался бы под его проклятым ножом.
Эта мысль, очевидно, подействовала Бардо на нервы. Он потер затылок, рыгнул и тремя большими глотками осушил кружку до дна.
— Стало быть, это Архитекторы. Я знал, что Хануман сбежал с Катавы — он рассказал мне об этом в день, когда принес свой обет. Он сказал, что его семья рассорилась со старейшинами и отец будто бы погиб при загадочных обстоятельствах. Я подозревал заказное убийство — эти чокнутые Архитекторы вечно убивают друг друга. Не могу только понять, зачем им было так далеко и так беспощадно преследовать Ханумана. Что он такого мог им сделать? Впрочем, это не важно. Наш Орден стар и прогнил насквозь, как зубы лорда Цицерона, — но надо отдать нам справедливость, своих мы пока еще не выдаем. Если бы даже Хануман продал свою ДНК слеллеру или убил собственного отца — после того как он прошел в ворота Академии и принял обет, это больше не имеет никакого значения.
Последнюю фразу Бардо произнес без всякой задней мысли, но Данло затаил дыхание, как будто в лицо ему пахнуло холодом. Все, что, даже самым неумышленным образом, связывало Ханумана с идеей убийства, пугало его.
— Я не знаю, зачем воина-поэта послали в Невернес, — сказал он. Воин-поэт и в самом деле не назвал ему истинной причины, по которой Архитекторы заключили контракт на убийство Ханумана. Данло отчаянно хотелось знать, что это за причина, но не хотелось, чтобы Бардо знал об этом его желании. — Но он сказал одну вещь, которую я запомнил. Он сказал, что у воинов-поэтов теперь новое правило. Новое, оно же и старое. Они должны убивать всех потенциальных богов.
— Ах-х, — заволновался Бардо. — Так и сказал? Не соврал ли? Если это правда, с чего ему вздумалось говорить об этом тебе?
— Он спросил меня, сын ли я своего отца.
— Ах-х-х! Не могу выразить, как меня это интересует. Воины-поэты имели вескую причину следить за достижениями твоего отца. Он положил начало. Человек или бог, он тряхнул вселенную так, что небеса заколебались и воины-поэты испугались, что звезды посыплются на них. Не из-за этого ли они вознамерились убивать всех потенциальных богов? И что они подразумевают под словом «потенциальные»? Не могут же они истребить всех хакра кибернетической церкви: еретики в среде Архитекторов кишат, как черви на трупе. Их там миллионы. Поэт явно собирался убить Ханумана за нечто большее, чем какая-то ересь. Может, я чего-то не разглядел в этом мальчике? И поэты полагают, что он способен пойти путем твоего отца? Это, знаешь ли, мысль — тут есть над чем подумать!
Бардо принялся расхаживать взад-вперед, поглаживая бороду и басовито рокоча что-то. Данло, стоя перед камином, тоже задумался. Он ясно помнил, что сказал воин-поэт, обвиняя Ханумана в убийстве Педара. И помнил, что отец шел путем гордыни и насилия: он убил человека по имени Лиам, и воина-поэта, и трех пилотов во время Пилотской Войны — а в конце концов, по воле рока, убил все племя деваки.
— Послушай, — сказал наконец Бардо. — Нам, пожалуй, не стоит распространяться о своих гипотезах относительного того, зачем воина-поэта послали разыскать Ханумана. Понимаешь? Лучше, если ты никому не будешь говорить об этом «новом правиле» воинов-поэтов.
— Я и не собирался.
— Вот и хорошо. Возможно, правды мы никогда не узнаем, но есть и другая гипотеза: может быть, никакого контракта с Архитекторами не было. Может быть, поэт явился в Невернес по приказу своих мастеров на Квалларе. Возможно, в библиотеке он все рассчитал до тонкостей — рассчитал, что ты покинешь свою ячейку и увидишь, как он готовится убить Ханумана. Этот фокус с экканой был задуман как испытание для тебя, и все инсценировано для проверки твоего потенциала. Ах, Данло, паренек — ты правда сын твоего треклятого отца?
И Бардо заглянул в глаза Данло.
— Ах-ах-х… Почему я не подумал об этом раньше? Ослеп я, что ли, или просто трусил? Возможно ли? Может, мы все — дети твоего мерзавца-отца, его безумной и чудесной души? Ей-богу, кто ты такой? Кто я и кто все остальные? Возможно ли, чтобы другие тоже пошли путем твоего отца? Не было мгновения за последние тринадцать лет, чтобы я не думал об этом. Только почему я не знал, что об этом думал, — вот вопрос. Но теперь я знаю — и знаю, что я знаю, ей-богу!
Бардо издал свой рокочущий смех, как человек, довольный вселенной и всем, что в ней содержится, не исключая и себя самого, потер руки и сказал:
— Мне всегда приятно поговорить с тобой, но сегодня я пригласил тебя по другой причине. Я должен передать тебе кое-какую твою собственность.
Он прошел к столу посередине комнаты, отпихнув ногой с дороги бесценный стул, и взял стоящий там ларец с инкрустацией из жемчужных треугольников и квадратиков осколочного дерева, который затем вручил Данло.
— Красивый, — улыбнулся Данло. Ларец был прохладный на ощупь и тяжелый. — Спасибо вам.
— Нет, ты не так меня понял. Ларец мой — я за него заплатил сто маундов на Утрадесе. А вот то, что внутри, принадлежало твоему отцу — и матери. Ну, открывай же — чего ты ждешь?
Данло повиновался. Крышка бесшумно откинулась на золотых петлях, и он сразу ощутил характерный запах старой кожи.
Внутри лежали две книги, каждая со снежный кирпич толщиной, и прозрачный камень, похожий на кварц. Были там и другие вещи. Стенки ларца, обитые изнутри черным бархатом, мешали рассмотреть все содержимое.
— Ну? — сказал Бардо.
Данло поставил ларец на антикварный чайный столик, взял одну из книг и перелистнул сухие поблекшие страницы.
— Я уже видел эту книгу! — заявил он, изумленно раскрыв глаза. — И держал ее в руках когда-то, давно.
— Но как это возможно?
Снег за окном запорошил дорожки и лужайки Борхи, и Данло вспомнилось другое снежное поле, по которому он ехал когда-то. Воспоминание было слабое — тень воспоминания: однажды, после того как ему нарекли имя в третий день рождения, они с Соли отъехали от берега Квейткеля на лед, где стояла икалу, маленькая снежная хижина. Он вошел в хижину один и нашел там ту самую книгу, которую теперь держал в руках. Но кто-то забрал ее у него — Данло до сих пор помнил свой гнев по этому поводу, а больше ничего не помнил. В памяти, где четко запечатлелась почти вся его жизнь, сохранились только эти невнятные образы и эмоции. Столь загадочное предательство собственной памяти казалось Данло странным и постыдным, и он решил не говорить больше об этом.
— Ты знаешь, что это? — спросил Бардо.
— Да. У Старого Отца в доме было много книг. Он и читать меня научил.
— Ты умеешь читать? Я, должен сознаться, так и не овладел этим варварским искусством. Интересно, зачем фраваши эта морока?
— Но это же очень просто! Гораздо проще, чем читировать идеопласты.
— Правда?
— Ну да. Хотите, я научу вас, Бардо? Это благословенное искусство.
— Прямо сейчас, что ли? — Нос у Бардо был красный, как спелый кровоплод, а глаза приобрели задумчивое, отстраненное выражение. Настроение у него менялось, как одежда, надеваемая или снимаемая по мере надобности в холодный день. — Лучше в другой раз, если ты хочешь, чтобы я помог тебе с твоей алалойской проблемой. У меня на сегодня еще много дел.
Данло открыл книгу на титульном листе, хрустнув кожаным переплетом, и прочитал вслух:
РЕКВИЕМ ПО ХОМО САПИЕНС.
— Это книга Хранителя Времени, — сказал Бардо. — Циничная история человечества, написанная им. Твой отец получил ее от него в наследство — а может, и украл.
Перевернув пару желтых страниц, Данло наткнулся на заинтересовавшее его место:
«Хомо сапиенс — загадка эволюции. Разве не загадка и чудо то, что примерно тот же интеллект, который необходим для изготовления зазубренного наконечника копья, оказывается достаточным для открытия математических теорем. В другой вселенной все могло бы быть по-другому, и человек был бы избавлен от существования в своем нынешнем трагическом качестве: полуобезьяна, полубог».
Данло прочел это Бардо, и тот надул свои толстые щеки.
— Какой, однако, циник был этот Хранитель Времени. Что тебе за охота читать подобные мерзости, паренек.
Данло с улыбкой склонил голову и достал из ларца другую книгу, в переплете из древней бурой кожи с золотым тиснением, стершимся и облупившимся во многих местах.
— Это собрание стихов, как видишь, — сказал Бардо. — Когда-то Хранитель Времени подарил эту книгу твоему отцу — это уж точно подарок, можно не сомневаться.
Данло пробежал глазами первые несколько стихотворений.
— Я не понимаю этих слов. Буквы мне знакомы, но сложены они совершенно бессмысленно.
— Почти все эти стихи очень древние. Написанные на мертвых языках. Твой отец любил поэзию — поэзию всех видов, — как другие любят женщин.
— Стало быть, и мне придется выучить все эти мертвые языки.
— Вольному воля. Мне лично никогда не хватало на это терпения.
— Спасибо, что отдали мне эти книги, Бардо.
— Они не мои. — Бардо глядел на снег за окном, облизывая ободок кружки. — Я просто хранил их для твоего отца, на случай, если он вернется. Теперь они твои. По правде сказать, я даже рад избавиться от такой ответственности.
Глядя на Бардо, Данло подумал, что на самом деле этот великан вовсе не рад, и сказал:
— Все равно спасибо.
— У меня хранились не только книги. Есть еще кольцо и шар. Достань их, паренек.
Данло вынул из ларца прозрачный хрустальный шар чуть больше своего кулака, тяжелый, как камень. Это действительно был камень, самый совершенный из камней — скраерская сфера, выточенная из чистейшего, не имеющего ни единого изъяна алмаза.
— О, вот поистине благословенный камень, — сказал Данло.
— Имакла, как глаз талло.
— Он принадлежал твоей матери. Такими сферами пользуются скраеры.
— Мать ведь тоже была скраером, да?
— Одним из лучших, когда-либо существовавших.
Данло поднес алмазную сферу к окну. Бронзовые и фиолетовые огоньки затрепетали в ней, словно бабочки, заключенные во льду. Данло заглянул в самый центр, где все цвета сливались в мерцающую, слепящую глаза белизну.
— Я никогда еще не видел такой великолепной, редкой вещи.
— Каждому скраеру, когда он приносит обет, вручается такая сфера. После смерти Катарины твой отец оставил сферу у себя, хотя ее следовало бы вернуть Главному Скраеру.
Данло, заметив, что запятнал алмаз своими пальцами, дохнул на него и тщательно вытер рукавом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82