К себе она мужчин не приглашала и потому не должна была угождать ничьим вкусам, кроме своих, ей же нравились не пышность и богатая обстановка, а открытые окна, комнатные цветы и красивый паркет, на котором она танцевала босиком, как плясуньи секты суфи. Дома она обычно обходилась вообще без всякой одежды и расхаживала повсюду голая. Она делала это без риска шокировать соседей, поскольку дома по обе стороны от нее принадлежали пилотам, исследовавшим Экстр с тех самых пор, как она тут поселилась. Она подолгу сидела нагая в своей медитативной комнате, на подушках в простых полотняных наволочках, глядя в окна на морские утесы и замерзший Зунд далеко внизу.
Чтобы не мерзнуть без одежды, она жарко натапливала свой дом. Данло, приходя к ней, сразу попадал в тепло. В каминной у Тамары было целых два очага, и она накладывала в оба кучу поленьев, прежде чем улечься с Данло на шегшеевую шкуру посередине. Здесь, при свете пламени, она показывала ему всевозможные позы своей сексуальной йоги. Часто они начинали с того, что Данло садился на шкуру, скрестив ноги, в позе черепахи или лотоса, а Тамара усаживалась на него.
Они соединялись, дыша в такт, напрягая мускулы и обильно потея — так, чтобы соленая вода струилась вдоль позвоночника. Тамара не раз говорила, что температуру тела нужно поднять так, чтобы пропотеть как следует.
Однажды ночью, после особенно неистовых любовных игр, Данло лег наконец плашмя на шкуру, с трудом переводя дыхание. Пряди мокрых волос липли к лицу и шее.
— Умираю от жары, — сказал он. — Может, окно откроем?
— А мы что, уже закончили? — Тамара сидела рядом с ним, и пот струился меж ее тяжелых грудей в пупок. Золотистые волосы на лобке взмокли, и вся она блестела, как намасленная. Откинув с лица длинные влажные пряди, она немного отдышалась и улыбнулась ему. — Если да, можно пойти в чайную комнату и закусить.
Они вытерли друг друга полотенцами и накинули кимоно из черного шелка. Чайная комната примыкала к медитативной, и там было намного прохладнее. Данло любил эту комнату — стропила розового дерева, бумажные стены и чистые приятные запахи. Тамара обожала красивые вещи, и немногие находящиеся здесь предметы радовали глаз: фарфоровый чайный сервиз на низком столике, статуэтка-доффель — медведь, вырезанный из осколочника каким-то алалоем, и на подоконнике — семь натертых маслом камней, найденных Тамарой на берегу. Данло сел к столу так, чтобы любоваться ими. В чуть приподнятое окно проникал холодный морской воздух. Внизу, под утесами, на которые Данло любил иногда взбираться, лежал скованный льдами глубокой зимы Штарнбергерзее.
— Тебе чая или кофе? — спросила Тамара.
— Чаю, пожалуйста. Мятного, если есть.
Тамара ушла на кухню — ее дом относился к тем немногим в Городе, где кухня имелась. Большинство считало, что есть одному у себя дома — это варварство и асоциальное поведение, но Тамара как-никак была куртизанкой и питание в публичных местах находила затруднительным. Вскоре она появилась снова, неся на подносе чайник, серебряные ножи и ложки, вазочку с медом и вазу побольше, с кровоплодами и мандаринами. Поставив поднос на стол, она села напротив Данло, разлила по голубым чашечкам горячий золотистый чай и подала одну Данло с грацией, которой куртизанок обучают в первую очередь.
Данло пригубил обжигающий напиток, глядя на ее длинные красивые пальцы.
— Я люблю смотреть на тебя. На то, как ты двигаешься.
В ответ на его комплимент она улыбнулась, как делала всегда, и вскрыла длинным ногтем кожицу мандарина. Она чистила эти фрукты по-своему, снимая кожуру непрерывной тонкой лентой, витками, от северного полюса до южного.
Очищенный мандарин она протянула Данло, а оранжевую спираль оставила себе и стала играть ею, сжимая и разворачивая, как пружину. Данло дивился вниманию, которое она уделяла таким вот мелочам. Ему нравилось, как она наливает чай точно в середину чашки, как медитирует над этой золотистой струей.
Казалось, что все на свете приводит ее в восторг. Ее радовали чайные ложечки и чашки, и звучание собственного голоса, когда она разговаривала с Данло. Она обращала внимание на все, что происходит вокруг, а к Данло относилась так внимательно, как никто до нее. Эта внимательность была ее вежливостью и ее талантом. Ее искусство заключалось в том, чтобы познавать людей до конца и помогать им достигнуть радости.
Она хотела быть дарительницей радости, раздавать ее своим знакомым точно так же, как она серебряным ножиком намазывала медом каждую дольку мандарина, прежде чем положить ее Данло в рот. Ей хотелось бы охватить своим мироощущением каждый камень и каждую снежинку и находить радость во всем, будь то мытье посуды, полировка морских камешков или соединение с Данло в медленном, потном экстазе. «Весь секрет экстаза — в деталях», — сказала она однажды. Она гордилась тем, что благодаря ей он постигает все более высокие степени экстаза, и кормила его мандаринами, и говорила с ним о пустяках, и слушала его так, как это умеют только куртизанки.
— А я люблю смотреть, как двигаешься ты, — сказала она, оторвав еще две дольки. — Так плавно — должно быть, оттого, что вырос вне цивилизации. Цивилизованные люди все точно из металла склепаны.
— Ты многих мужчин учила… умению двигаться?
— Я пыталась — но мужчины твоего Ордена такие зажатые.
— Не могу поверить, что ты не добилась успеха.
Она склонила голову с притворно-скромной улыбкой.
— Ну, таких, которые уж совсем не поддавались бы обучению, конечно, нет.
Данло вытер с подбородка каплю мандаринового сока.
— Тебе нравится учить людей, правда?
— Смотря кого.
— Мне иногда кажется, что ты и рингистам хотела бы преподать свое искусство.
— Ты думаешь, это было бы хорошо?
Данло съел еще дольку и отпил глоток чая. Мятный напиток, горячий и прохладный одновременно, подчеркивал кислинку мандарина и оживлял вкусовые бугорки на языке.
— Я много думал о том, почему Путь так интересует тебя — нас обоих. Ты как-то говорила, что хочешь пробуждать людей. Пробуждать наши клетки, чтобы мы жили, как настоящие люди. Но это как-то не совпадает с третьим столпом, правда?
— Что это за третий столп? Никак не могу запомнить.
— "Люди могут стать богами лишь в том случае, если они следуют по пути Рингесса", — процитировал Данло.
— Но не думаешь ли ты, что мы, прежде чем сделаться богами, должны стать настоящими людьми?
— Разве это важно — то, что я думаю?
— Очень даже важно.
— Тогда я скажу, что тебе, по-моему, стоит обучить рингистов своему искусству. Это ведь твое призвание, правда?
Кивнув, она взяла кровоплод и стала рассматривать его, словно алмаз, который собиралась огранить.
— Я еще в детстве хотела стать куртизанкой. Об этом, конечно, многие мечтают, и многие получают отказ, но я всегда чувствовала, что это мое призвание и что я буду очень несчастна, если меня не примут.
— Разве тебя могли не принять? — улыбнулся Данло. — Ты самая красивая из всех людей, которых я знаю.
Тамара залилась своим мелочным смехом, но тут же посерьезнела.
— Ты напрасно льстишь мне таким образом. Я всегда была чересчур тщеславна.
Это была правда, и Тамара ненавидела себя за это, хотя и пыталась относиться к этой своей черте с той же естественностью, что и ко всем остальным.
— Ты такая, какая ты есть, — сказал Данло.
— И тебе не слишком нравится то, чем я занимаюсь, верно?
— Это ограничивает наши общие возможности, — признался он.
— Ты опять о браке?
— Да, но брак — не главное. Главное — семья… настоящий союз.
— Это так важно для тебя?
— В конечном счете ничего важнее нет. — Он отвернулся и прижался лбом к холодному окну. — С самого прихода в Город я жил для себя. Мои планы, мои неудачи, мои мечты. В цивилизованном обществе очень многие так живут, даже академики и пилоты. Предполагается, что мы посвящаем себя Ордену, да? Мы сами жаждем этого посвящения. Пожертвовать часть себя чему-то большему, чем мы сами. Это идеал, но мало кто его достигает, мне кажется. Все говорят, что Орден мертв, и вот мы вступили на Путь, чтобы заполнить пустоту. Но ее нельзя заполнить, столпившись впритирку в соборе. Или становясь на колени и принимая от Бардо соленую воду. Для меня по крайней мере это невозможно. Я с радостью покинул бы Город навсегда, если бы не ты. Если бы не то, что мы могли бы сделать вместе. Называй это браком или союзом, как хочешь, но это было бы что-то великолепное. Благословенное. Это наше с тобой предназначение. Теперь я это вижу. Я очень долго был слеп. Когда мое племя погибло, я тоже умер — отчасти. Но мне даже не снилось, что такие, как ты, бывают. Наши ночи опять меня оживили, и я впервые за долгое время чувствую, что полностью здоров душевно.
Договорив, Данло поднял окно, чтобы впустить свежий воздух. Ночь была холодная и ясная, и лед на Зунде блестел при свете звезд, а над ним, как темные древние боги, высились горы.
Тамара подошла и опустилась на колени рядом с Данло. Ее глаза, вопреки серьезному выражению лица, сияли. Тронув его за руку, она сказала:
— Ты такой красивый и говоришь тоже красиво. Но честно ли это — говорить о браке, когда тебе запрещено жениться?
— Я пока еще кадет и не принимал пилотской присяги.
— Но скоро примешь, не так ли? Тебе не позволят жениться, а потом отправят в Экстр, и мы распрощаемся навсегда.
— Нет… не навсегда.
— Ты собираешься вернуться в Невернес?
— Как только смогу. Как только найду противочумное средство. Если оно существует.
— Понимаю. Ты должен исполнить то, что обещал себе.
Данло пожал плечами — эту привычку он приобрел после поступления в Ресу.
— Называй это как хочешь.
— Ты выполнишь свое обещание и вылечишь своих алалоев. А потом? Что будет с нами потом? Я слышала рассказы о женщинах, которые ждали пилотов из космоса.
— Ты имеешь в виду искривления времени?
— Я слышала о пилотах, которые стали старше на три года, в то время как их подруги состарились на тридцать.
— Это эйнштейновы нарушения. Случается, что искривления мультиплекса вызывают их.
— Замедленное время и сон-время ускоряют работу тела и мозга, верно? Ускоряют внутреннее время человека.
Он с улыбкой сжал ее руку.
— Я все забываю, как много ты знаешь о разных вещах.
— Не так уж много. Я не знаю, что значит быть замужем за пилотом — да и за любым другим мужчиной.
И Тамара заговорила о том, о чем раньше не хотела говорить. Они пили чай, ели кровошюды, и она рассказывала ему о своих мечтах, своих секретах и своих страхах, особенно о страхе, общем для всех куртизанок: состариться быстрее, чем это происходит у других людей. Поскольку куртизанки омолаживаются с возрастом каждые двадцать лет и поскольку этот процесс можно повторять всего три-четыре раза, с окончательной старостью они сталкиваются намного раньше остальных. Тамара боялась состариться и утратить свою красоту, но больше всего пугала ее мысль о том, что было бы с ней, если бы Общество не приняло ее в послушницы двенадцать лет назад.
— Если бы я не ушла из дома, то просто умерла бы, — говорила она. — Я выросла бы и стала такой же, как моя мать, и это убило бы мою душу. Я стала бы мертвой внутри, как все остальные.
Опустив раму окна и сняв кимоно, чтобы чувствовать себя удобнее, она стала рассказывать Данло о своей семье. Она происходила из большого астриерского рода, более или менее надолго осевшего в Городе. У астриеров семьи всегда большие, и семья Тамары ничем среди них не выделялась: Тамара была десятой из тридцати двух детей, большинство из которых все еще жили с родителями в огромном доме в Квартале Пришельцев.
Было маловероятно, что они когда-нибудь достигнут идеальной цифры ста детей, хотя мать оставалась вполне способной к деторождению и продолжала производить потомство год за годом.
Пять раз она рожала двойню, а однажды даже четырех близнецов. Тамара подозревала, что матери на самом-то деле давно опостылело это занятие. «Не муха же она, чтобы без конца откладывать личинки», — как выражалась дочь. Но гордый тысячелетний род Ашторет восходил по женской линии к легендарной Александре Евангелике. Эта Александра была, пожалуй, самой знаменитой матерью в истории. Половина ее детей перешла в новую религию, эдеизм, и продолжила имя Ашторетов, другая же половина переделала свою ДНК и превратилась в инопланетный вид, известный как гульды.
Гульды затерялись где-то в глубинах галактики, а многомиллионный род Ашторетов заселил множество планет. Одна из прародительниц Тамары обосновалась в Городе. За последующие века многие Аштореты покинули Город, но многие так и остались здесь. Дома к югу от Зимнего катка, где Серпантин загибается к Южному Берегу, прямо-таки кишели Ашторетами. Это место так и называлось — Ашторетником, и Тамара могла бы насчитать там тысяч девяносто племянниц, кузин и тетушек.
Аштореты, не единственные астриеры в Городе, являлись, однако, образцом для своих единоверцев и строго придерживались семейных традиций. Мать Тамары, Виктория Первая Ашторет, во многом была типичной астриерской матроной: властная практичная материалистка, хитрая и все подвергающая сомнению, но при этом любящая, самоотверженная, терпеливая, гордая и ужасно тщеславная. Больше всего в жизни Тамара боялась стать похожей на нее — и этого едва не случилось. В одиннадцатилетнем возрасте мать просватала ее за богатого астриера, старше ее на десять лет. Через семь лет Тамаре предстояло выйти замуж и прилежно рожать детей. Много детей — от эдеистов любого толка требовалось выпускать в жизнь как можно больше сознаний, волшебным образом преобразуя мертвую материю в живые существа, чтобы в конце времен все живое сознание во вселенной слилось с Богом Эде.
Вступив в Общество Куртизанок, Тамара спаслась от этого рокового материнства. Самая идея брака вызывала в ней испуг и тревогу, и обычно она избегала разговоров на эту тему. Сейчас это случилось с ней впервые. Держась за руку Данло и глотая свой чай, она объясняла своим грустным певучим голосом, почему никогда не сможет стать его женой.
— Брак — самая страшная западня на свете. Как только у женщины появляются дети, она начинает вязнуть в бесконечных заботах, и для экстаза больше не остается времени.
— А тебе не кажется, что астриерские браки — это все-таки крайность? — спросил Данло, погладив ее по руке.
— Брак есть брак. Даже ваши алалойки рожают по многу детей.
— Да, — согласился Данло, потрогав шрам над глазом. — Но многие дети умирают еще до того, как получат имя.
— И женщины продолжают рожать новых.
— Да… но не для того, чтобы заменить ушедших на ту сторону. Не только для этого. — Он провел рукой по лбу, вспоминая. — Женщины в моем племени были очень страстные. Их крики, несущиеся из снежных хижин, не давали нам спать по ночам, особенно глубокой зимой, когда ночи, почитай, конца нет. Жены наших мужчин знали, что такое экстаз. Они не нуждались в религии, чтобы ложиться со своими мужьями.
Тамара, перебирая темные волосы у него на руке, спросила:
— Деваки вступали в брак на всю жизнь?
— Навеки. — Жуя сочные дольки кровоплода, он рассказал ей, каким видят алалои загробный мир. Дух человека, пояснил он, — его первое "я" — приходит в мир нагим и одиноким, отрезанным от духов всего живого. Но у каждого мужчины есть доффель, второе "я" — зверь или птица, на которых он не должен охотиться. Первый долг юноши, когда ему сделают обрезание и посвятят в мужчины — войти в сон-время и найти там своего доффеля. Его дух мистически сливается с его второй половиной, и тогда его "я" обретает цельность и вечную жизнь. Он становится частью мировой души. Лишь после этого он может начать поиски той единственной женщины, которой суждено стать его женой. Как обретают свое цельное "я" алалойские женщины, Данло не знал — это была тайна. Знал он только, что души мужчины и женщины, соединившись, навеки остаются вместе и дают жизнь душам своих детей, и жизнь таким образом продолжается.
— Алалойская теология сложна, но очень красива. — Лицо Тамары выражало живой интерес. — Твои алалои — настоящие романтики.
— Да, они могут быть и такими. — По тому, как Тамара произнесла слово «романтики», Данло почувствовал, что и она в душе романтик, скрывающий многие свои желания.
— В сущности, ты так и остался алалоем, правда? — спросила она. — Диким-предиким.
По правде сказать, Тамара Десятая Ашторет любила мужчин не меньше, чем жизнь, и давно мечтала о браке, основанном на слиянии двух душ. Мечтала, что у нее будут дети, двое — мальчик и девочка. Но она никому не выдавала своей мечты, считая ее глупым пережитком детства, и стыдилась этого желания, которое ее мать назвала бы «эгоистичным и неисполнимым». В возрасте, когда мало кто вступает в брак по любви и совсем немногие — на всю жизнь, это и правда казалось неисполнимым. Тамара боялась, что Данло вновь пробудит в ней это желание, а потом бросит ее — то ли устремившись к одной из своих целей, то ли сделавшись богом, то ли обнаружив в тайной части ее "я" жестокую и ужасную красоту, которая может однажды проснуться и поглотить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Чтобы не мерзнуть без одежды, она жарко натапливала свой дом. Данло, приходя к ней, сразу попадал в тепло. В каминной у Тамары было целых два очага, и она накладывала в оба кучу поленьев, прежде чем улечься с Данло на шегшеевую шкуру посередине. Здесь, при свете пламени, она показывала ему всевозможные позы своей сексуальной йоги. Часто они начинали с того, что Данло садился на шкуру, скрестив ноги, в позе черепахи или лотоса, а Тамара усаживалась на него.
Они соединялись, дыша в такт, напрягая мускулы и обильно потея — так, чтобы соленая вода струилась вдоль позвоночника. Тамара не раз говорила, что температуру тела нужно поднять так, чтобы пропотеть как следует.
Однажды ночью, после особенно неистовых любовных игр, Данло лег наконец плашмя на шкуру, с трудом переводя дыхание. Пряди мокрых волос липли к лицу и шее.
— Умираю от жары, — сказал он. — Может, окно откроем?
— А мы что, уже закончили? — Тамара сидела рядом с ним, и пот струился меж ее тяжелых грудей в пупок. Золотистые волосы на лобке взмокли, и вся она блестела, как намасленная. Откинув с лица длинные влажные пряди, она немного отдышалась и улыбнулась ему. — Если да, можно пойти в чайную комнату и закусить.
Они вытерли друг друга полотенцами и накинули кимоно из черного шелка. Чайная комната примыкала к медитативной, и там было намного прохладнее. Данло любил эту комнату — стропила розового дерева, бумажные стены и чистые приятные запахи. Тамара обожала красивые вещи, и немногие находящиеся здесь предметы радовали глаз: фарфоровый чайный сервиз на низком столике, статуэтка-доффель — медведь, вырезанный из осколочника каким-то алалоем, и на подоконнике — семь натертых маслом камней, найденных Тамарой на берегу. Данло сел к столу так, чтобы любоваться ими. В чуть приподнятое окно проникал холодный морской воздух. Внизу, под утесами, на которые Данло любил иногда взбираться, лежал скованный льдами глубокой зимы Штарнбергерзее.
— Тебе чая или кофе? — спросила Тамара.
— Чаю, пожалуйста. Мятного, если есть.
Тамара ушла на кухню — ее дом относился к тем немногим в Городе, где кухня имелась. Большинство считало, что есть одному у себя дома — это варварство и асоциальное поведение, но Тамара как-никак была куртизанкой и питание в публичных местах находила затруднительным. Вскоре она появилась снова, неся на подносе чайник, серебряные ножи и ложки, вазочку с медом и вазу побольше, с кровоплодами и мандаринами. Поставив поднос на стол, она села напротив Данло, разлила по голубым чашечкам горячий золотистый чай и подала одну Данло с грацией, которой куртизанок обучают в первую очередь.
Данло пригубил обжигающий напиток, глядя на ее длинные красивые пальцы.
— Я люблю смотреть на тебя. На то, как ты двигаешься.
В ответ на его комплимент она улыбнулась, как делала всегда, и вскрыла длинным ногтем кожицу мандарина. Она чистила эти фрукты по-своему, снимая кожуру непрерывной тонкой лентой, витками, от северного полюса до южного.
Очищенный мандарин она протянула Данло, а оранжевую спираль оставила себе и стала играть ею, сжимая и разворачивая, как пружину. Данло дивился вниманию, которое она уделяла таким вот мелочам. Ему нравилось, как она наливает чай точно в середину чашки, как медитирует над этой золотистой струей.
Казалось, что все на свете приводит ее в восторг. Ее радовали чайные ложечки и чашки, и звучание собственного голоса, когда она разговаривала с Данло. Она обращала внимание на все, что происходит вокруг, а к Данло относилась так внимательно, как никто до нее. Эта внимательность была ее вежливостью и ее талантом. Ее искусство заключалось в том, чтобы познавать людей до конца и помогать им достигнуть радости.
Она хотела быть дарительницей радости, раздавать ее своим знакомым точно так же, как она серебряным ножиком намазывала медом каждую дольку мандарина, прежде чем положить ее Данло в рот. Ей хотелось бы охватить своим мироощущением каждый камень и каждую снежинку и находить радость во всем, будь то мытье посуды, полировка морских камешков или соединение с Данло в медленном, потном экстазе. «Весь секрет экстаза — в деталях», — сказала она однажды. Она гордилась тем, что благодаря ей он постигает все более высокие степени экстаза, и кормила его мандаринами, и говорила с ним о пустяках, и слушала его так, как это умеют только куртизанки.
— А я люблю смотреть, как двигаешься ты, — сказала она, оторвав еще две дольки. — Так плавно — должно быть, оттого, что вырос вне цивилизации. Цивилизованные люди все точно из металла склепаны.
— Ты многих мужчин учила… умению двигаться?
— Я пыталась — но мужчины твоего Ордена такие зажатые.
— Не могу поверить, что ты не добилась успеха.
Она склонила голову с притворно-скромной улыбкой.
— Ну, таких, которые уж совсем не поддавались бы обучению, конечно, нет.
Данло вытер с подбородка каплю мандаринового сока.
— Тебе нравится учить людей, правда?
— Смотря кого.
— Мне иногда кажется, что ты и рингистам хотела бы преподать свое искусство.
— Ты думаешь, это было бы хорошо?
Данло съел еще дольку и отпил глоток чая. Мятный напиток, горячий и прохладный одновременно, подчеркивал кислинку мандарина и оживлял вкусовые бугорки на языке.
— Я много думал о том, почему Путь так интересует тебя — нас обоих. Ты как-то говорила, что хочешь пробуждать людей. Пробуждать наши клетки, чтобы мы жили, как настоящие люди. Но это как-то не совпадает с третьим столпом, правда?
— Что это за третий столп? Никак не могу запомнить.
— "Люди могут стать богами лишь в том случае, если они следуют по пути Рингесса", — процитировал Данло.
— Но не думаешь ли ты, что мы, прежде чем сделаться богами, должны стать настоящими людьми?
— Разве это важно — то, что я думаю?
— Очень даже важно.
— Тогда я скажу, что тебе, по-моему, стоит обучить рингистов своему искусству. Это ведь твое призвание, правда?
Кивнув, она взяла кровоплод и стала рассматривать его, словно алмаз, который собиралась огранить.
— Я еще в детстве хотела стать куртизанкой. Об этом, конечно, многие мечтают, и многие получают отказ, но я всегда чувствовала, что это мое призвание и что я буду очень несчастна, если меня не примут.
— Разве тебя могли не принять? — улыбнулся Данло. — Ты самая красивая из всех людей, которых я знаю.
Тамара залилась своим мелочным смехом, но тут же посерьезнела.
— Ты напрасно льстишь мне таким образом. Я всегда была чересчур тщеславна.
Это была правда, и Тамара ненавидела себя за это, хотя и пыталась относиться к этой своей черте с той же естественностью, что и ко всем остальным.
— Ты такая, какая ты есть, — сказал Данло.
— И тебе не слишком нравится то, чем я занимаюсь, верно?
— Это ограничивает наши общие возможности, — признался он.
— Ты опять о браке?
— Да, но брак — не главное. Главное — семья… настоящий союз.
— Это так важно для тебя?
— В конечном счете ничего важнее нет. — Он отвернулся и прижался лбом к холодному окну. — С самого прихода в Город я жил для себя. Мои планы, мои неудачи, мои мечты. В цивилизованном обществе очень многие так живут, даже академики и пилоты. Предполагается, что мы посвящаем себя Ордену, да? Мы сами жаждем этого посвящения. Пожертвовать часть себя чему-то большему, чем мы сами. Это идеал, но мало кто его достигает, мне кажется. Все говорят, что Орден мертв, и вот мы вступили на Путь, чтобы заполнить пустоту. Но ее нельзя заполнить, столпившись впритирку в соборе. Или становясь на колени и принимая от Бардо соленую воду. Для меня по крайней мере это невозможно. Я с радостью покинул бы Город навсегда, если бы не ты. Если бы не то, что мы могли бы сделать вместе. Называй это браком или союзом, как хочешь, но это было бы что-то великолепное. Благословенное. Это наше с тобой предназначение. Теперь я это вижу. Я очень долго был слеп. Когда мое племя погибло, я тоже умер — отчасти. Но мне даже не снилось, что такие, как ты, бывают. Наши ночи опять меня оживили, и я впервые за долгое время чувствую, что полностью здоров душевно.
Договорив, Данло поднял окно, чтобы впустить свежий воздух. Ночь была холодная и ясная, и лед на Зунде блестел при свете звезд, а над ним, как темные древние боги, высились горы.
Тамара подошла и опустилась на колени рядом с Данло. Ее глаза, вопреки серьезному выражению лица, сияли. Тронув его за руку, она сказала:
— Ты такой красивый и говоришь тоже красиво. Но честно ли это — говорить о браке, когда тебе запрещено жениться?
— Я пока еще кадет и не принимал пилотской присяги.
— Но скоро примешь, не так ли? Тебе не позволят жениться, а потом отправят в Экстр, и мы распрощаемся навсегда.
— Нет… не навсегда.
— Ты собираешься вернуться в Невернес?
— Как только смогу. Как только найду противочумное средство. Если оно существует.
— Понимаю. Ты должен исполнить то, что обещал себе.
Данло пожал плечами — эту привычку он приобрел после поступления в Ресу.
— Называй это как хочешь.
— Ты выполнишь свое обещание и вылечишь своих алалоев. А потом? Что будет с нами потом? Я слышала рассказы о женщинах, которые ждали пилотов из космоса.
— Ты имеешь в виду искривления времени?
— Я слышала о пилотах, которые стали старше на три года, в то время как их подруги состарились на тридцать.
— Это эйнштейновы нарушения. Случается, что искривления мультиплекса вызывают их.
— Замедленное время и сон-время ускоряют работу тела и мозга, верно? Ускоряют внутреннее время человека.
Он с улыбкой сжал ее руку.
— Я все забываю, как много ты знаешь о разных вещах.
— Не так уж много. Я не знаю, что значит быть замужем за пилотом — да и за любым другим мужчиной.
И Тамара заговорила о том, о чем раньше не хотела говорить. Они пили чай, ели кровошюды, и она рассказывала ему о своих мечтах, своих секретах и своих страхах, особенно о страхе, общем для всех куртизанок: состариться быстрее, чем это происходит у других людей. Поскольку куртизанки омолаживаются с возрастом каждые двадцать лет и поскольку этот процесс можно повторять всего три-четыре раза, с окончательной старостью они сталкиваются намного раньше остальных. Тамара боялась состариться и утратить свою красоту, но больше всего пугала ее мысль о том, что было бы с ней, если бы Общество не приняло ее в послушницы двенадцать лет назад.
— Если бы я не ушла из дома, то просто умерла бы, — говорила она. — Я выросла бы и стала такой же, как моя мать, и это убило бы мою душу. Я стала бы мертвой внутри, как все остальные.
Опустив раму окна и сняв кимоно, чтобы чувствовать себя удобнее, она стала рассказывать Данло о своей семье. Она происходила из большого астриерского рода, более или менее надолго осевшего в Городе. У астриеров семьи всегда большие, и семья Тамары ничем среди них не выделялась: Тамара была десятой из тридцати двух детей, большинство из которых все еще жили с родителями в огромном доме в Квартале Пришельцев.
Было маловероятно, что они когда-нибудь достигнут идеальной цифры ста детей, хотя мать оставалась вполне способной к деторождению и продолжала производить потомство год за годом.
Пять раз она рожала двойню, а однажды даже четырех близнецов. Тамара подозревала, что матери на самом-то деле давно опостылело это занятие. «Не муха же она, чтобы без конца откладывать личинки», — как выражалась дочь. Но гордый тысячелетний род Ашторет восходил по женской линии к легендарной Александре Евангелике. Эта Александра была, пожалуй, самой знаменитой матерью в истории. Половина ее детей перешла в новую религию, эдеизм, и продолжила имя Ашторетов, другая же половина переделала свою ДНК и превратилась в инопланетный вид, известный как гульды.
Гульды затерялись где-то в глубинах галактики, а многомиллионный род Ашторетов заселил множество планет. Одна из прародительниц Тамары обосновалась в Городе. За последующие века многие Аштореты покинули Город, но многие так и остались здесь. Дома к югу от Зимнего катка, где Серпантин загибается к Южному Берегу, прямо-таки кишели Ашторетами. Это место так и называлось — Ашторетником, и Тамара могла бы насчитать там тысяч девяносто племянниц, кузин и тетушек.
Аштореты, не единственные астриеры в Городе, являлись, однако, образцом для своих единоверцев и строго придерживались семейных традиций. Мать Тамары, Виктория Первая Ашторет, во многом была типичной астриерской матроной: властная практичная материалистка, хитрая и все подвергающая сомнению, но при этом любящая, самоотверженная, терпеливая, гордая и ужасно тщеславная. Больше всего в жизни Тамара боялась стать похожей на нее — и этого едва не случилось. В одиннадцатилетнем возрасте мать просватала ее за богатого астриера, старше ее на десять лет. Через семь лет Тамаре предстояло выйти замуж и прилежно рожать детей. Много детей — от эдеистов любого толка требовалось выпускать в жизнь как можно больше сознаний, волшебным образом преобразуя мертвую материю в живые существа, чтобы в конце времен все живое сознание во вселенной слилось с Богом Эде.
Вступив в Общество Куртизанок, Тамара спаслась от этого рокового материнства. Самая идея брака вызывала в ней испуг и тревогу, и обычно она избегала разговоров на эту тему. Сейчас это случилось с ней впервые. Держась за руку Данло и глотая свой чай, она объясняла своим грустным певучим голосом, почему никогда не сможет стать его женой.
— Брак — самая страшная западня на свете. Как только у женщины появляются дети, она начинает вязнуть в бесконечных заботах, и для экстаза больше не остается времени.
— А тебе не кажется, что астриерские браки — это все-таки крайность? — спросил Данло, погладив ее по руке.
— Брак есть брак. Даже ваши алалойки рожают по многу детей.
— Да, — согласился Данло, потрогав шрам над глазом. — Но многие дети умирают еще до того, как получат имя.
— И женщины продолжают рожать новых.
— Да… но не для того, чтобы заменить ушедших на ту сторону. Не только для этого. — Он провел рукой по лбу, вспоминая. — Женщины в моем племени были очень страстные. Их крики, несущиеся из снежных хижин, не давали нам спать по ночам, особенно глубокой зимой, когда ночи, почитай, конца нет. Жены наших мужчин знали, что такое экстаз. Они не нуждались в религии, чтобы ложиться со своими мужьями.
Тамара, перебирая темные волосы у него на руке, спросила:
— Деваки вступали в брак на всю жизнь?
— Навеки. — Жуя сочные дольки кровоплода, он рассказал ей, каким видят алалои загробный мир. Дух человека, пояснил он, — его первое "я" — приходит в мир нагим и одиноким, отрезанным от духов всего живого. Но у каждого мужчины есть доффель, второе "я" — зверь или птица, на которых он не должен охотиться. Первый долг юноши, когда ему сделают обрезание и посвятят в мужчины — войти в сон-время и найти там своего доффеля. Его дух мистически сливается с его второй половиной, и тогда его "я" обретает цельность и вечную жизнь. Он становится частью мировой души. Лишь после этого он может начать поиски той единственной женщины, которой суждено стать его женой. Как обретают свое цельное "я" алалойские женщины, Данло не знал — это была тайна. Знал он только, что души мужчины и женщины, соединившись, навеки остаются вместе и дают жизнь душам своих детей, и жизнь таким образом продолжается.
— Алалойская теология сложна, но очень красива. — Лицо Тамары выражало живой интерес. — Твои алалои — настоящие романтики.
— Да, они могут быть и такими. — По тому, как Тамара произнесла слово «романтики», Данло почувствовал, что и она в душе романтик, скрывающий многие свои желания.
— В сущности, ты так и остался алалоем, правда? — спросила она. — Диким-предиким.
По правде сказать, Тамара Десятая Ашторет любила мужчин не меньше, чем жизнь, и давно мечтала о браке, основанном на слиянии двух душ. Мечтала, что у нее будут дети, двое — мальчик и девочка. Но она никому не выдавала своей мечты, считая ее глупым пережитком детства, и стыдилась этого желания, которое ее мать назвала бы «эгоистичным и неисполнимым». В возрасте, когда мало кто вступает в брак по любви и совсем немногие — на всю жизнь, это и правда казалось неисполнимым. Тамара боялась, что Данло вновь пробудит в ней это желание, а потом бросит ее — то ли устремившись к одной из своих целей, то ли сделавшись богом, то ли обнаружив в тайной части ее "я" жестокую и ужасную красоту, которая может однажды проснуться и поглотить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82