— Три последних дня меня не было в Городе, — сказал ей Данло.
— Ты уходил в мультиплекс на своей «Снежной сове»?
— Нет, в море на буере. — Наскоро рассказав о своем путешествии, он достал из кармана кисет и положил на стол. — Я привез тебе кое-что… чтобы носить на шее.
Тамара распутала завязки своими длинными ногтями, вытряхнула жемчужину на ладонь, и в ее глазах вспыхнул свет.
— Какая красота! Никогда еще не видела такой красивой жемчужины.
Она улыбнулась ему, и они дружно рассмеялись, как будто вместе попробовали какой-то новый эйфоретик. Контраст темной жемчужины с ее белой кожей был поразителен.
— Надень шнурок через голову, — сказал Данло. — Я сделал его длинным, чтобы легко проходил.
— Какая тонкая работа. — Она потерла пальцем блестящий черный шнурок.
— Я сплел его из своих волос. Это алалойский обычай.
— Прелесть какая. — Она погладила его по голове. — Я так и думала. У тебя чудесные волосы, такие густые и длинные. Мужчине такая роскошь даже и ни к чему.
— Когда-нибудь я состарюсь и облысею. Но моя жена по-прежнему будет носить эту жемчужину.
Тамара с улыбкой положила кулон на стол рядом с кофейником и встала.
— Я хочу показать тебе кое-что. — Она вышла в медитативную и вернулась с длинной плоской шкатулкой из осколочного дерева, которая раскрывалась, как раковина пальпульвы. — Мне прислали это нынче утром, и я подумала, что тебе любопытно будет взглянуть.
Данло взял у нее шкатулку.
— Открой же!
Он открыл. Внутри на черном бархате лежало ожерелье из молочно-белого жемчуга. Жемчужины, тщательно подобранные по величине и по цвету, отличались идеальной симметрией. Их было тридцать три на платиновой нити. Данло ничего не смыслил в ювелирном деле, но догадывался, что ожерелье должно стоить очень дорого.
— Они великолепны, — сказал он.
— Это джиладский жемчуг.
В Цивилизованных Мирах жемчуг с Джилады считался самым ценным. Джилада, искусственный мир, располагались на краю Экстра. Жемчужины выращивались там молекула за молекулой в вакууме при полном отсутствии света, звука и вибрации. В космосе нет гравитации, которая могла бы повредить перламутр, слой за слоем наращиваемый вокруг молекулы-семечка, и джиладские ювелиры производили идеальные сферические жемчужины. На изготовление одной-единственной затрачивалось порой больше года. Джиладский жемчуг славился своей совершенной красотой, но только очень богатые люди могли себе позволить купить его.
— Это, должно быть, подарок торгового магната, — сказал Данло.
— Нет. Я никогда не имела дел с трийцами. Это от Ханумана.
— От Ханумана… ли Тоша? Да откуда у него такие деньги?
— Не знаю.
Данло потрогал самую большую жемчужину, оставив след на ее безупречной поверхности.
— Какое совпадение, что Хануман прислал тебе этот жемчуг именно сегодня.
— Ты не говорил ему, что собираешься подарить мне жемчужину?
— Нет… Мы с ним больше не разговариваем. Но я показывал жемчужину своим друзьям — возможно, кто-то из них сказал ему.
— Вот и весь секрет твоего совпадения.
— Должно быть, так. Но с чего Хануману дарить тебе жемчуг?
— Как сказать… Он ухаживает за мной с той самой ночи, как мы познакомились.
— Он… хочет жениться на тебе?
— Не думаю. Ухаживать можно по-разному.
— Помнишь, тогда на вечере? Он так смотрел на тебя — сразу было видно, что он весь горит.
— Да, бедняга прямо раскалился.
— Как холодно ты это сказала.
— Правда? Я не нарочно.
— По-моему, Хануман тебе не очень нравится.
— Это неверно, — сказала Тамара, глядя на ожерелье в шкатулке. — Я его просто боюсь.
— Потому что он цефик?
— Потому что он слишком хорошо владеет собой. Раньше я не знала, что такое возможно.
— Но цефики как раз и стремятся держать под контролем все свои эмоции. И мысли… которые они называют программами.
— Он, видимо, преуспел в этом больше обыкновенного.
— Возможно, он просто хочет, чтобы люди так думали.
— Они и думают.
— Хануман человек не менее страстный, чем любой другой. Но чем сильнее страсть, тем больше ему нужно обуздать ее.
— Помнишь, что он сказал в своей проповеди?"Только став огнем, сможем мы освободиться от горения". Не думаю, что он питает страсть к женщинам — это осталось в прошлом.
Данло улыбнулся про себя: он кое-что понял в Тамаре. Эта замечательно красивая женщина всегда управляла чувствами мужчин. Естественно, что женщина такого типа относится с недоверием к мужчине, который не зависит от нее сексуально.
То, что Хануман способен сознательно глушить свои сексуальные желания, должно быть, ужасает ее и оскорбляет как профессионала.
— И ты никогда не думала о том, чтобы заключить с ним контракт?
— Думала, — призналась она. — Куртизанка обязана думать о таких вещах, даже если они неосуществимы.
— Кто еще из мужчин в Городе так нуждается в твоем искусстве, как Хануман?
— Неужели ты совсем к нему не ревнуешь?
Данло с улыбкой покачал головой.
— Мой приемный отец еще в детстве учил меня, что ревность — это шайда. Она отравляет душу.
— Но Хануман мертв внутри. У него там только холод и пепел.
— Ты могла бы пробудить его. Сделать его снова живым, правда?
Тамара провела ногтем по краю своей чашки, следя за игрой света на темной поверхности кофе.
— Надо очень любить его, чтобы сказать такое.
— Я и люблю его… как брата.
— И так легко готов уступить меня?
— Когда алалойский охотник навещает другое племя, его жена часто остается дома. Он путешествует по льду один, много миль и много дней, и добирается до конца своего пути замерзший и голодный. И кто-то из его сородичей, случается, уступает ему свою жену на пару ночей. Чтобы согреть его внутри и утолить его голод.
— Но мы-то не алалои — я, во всяком случае.
— Это верно.
— И я не твоя, чтобы уступать меня кому-то.
— Даже у алалоев, — признался он, — женщина должна сама согласиться, иначе гость останется необогретым.
— Никогда бы не согласилась согревать Ханумана. Кого угодно, только не его.
Данло постучал по футляру, где сияло жемчужное ожерелье.
— Значит, ты отошлешь его подарок назад?
— Хотела бы. — Вздохнув, она провела рукой по волосам. — Только не так это просто.
— Ты не хочешь ранить его чувства?
— О, я думаю, его эмоциональные органы хорошо защищены.
— Нет… совсем не защищены.
— По правде говоря, я просто не рискую его обидеть. Он за мной ухаживает не только ради меня.
— Ради твоего Общества?
Она кивнула.
— Он и другим куртизанкам посылал подарки. Не такие роскошные, как это ожерелье, но тем не менее.
— Все это, наверно, здорово раздражает Бардо.
— Да, Бардо человек ревнивый.
— Нехорошо это — ссориться из-за женщин.
— Бардо по крайней мере не заблуждается на наш счет. Сестры говорят, что еще не встречали мужчину, который так любил бы женщин.
Данло улыбнулся, вспомнив слышанный им рассказ о том, как могучий Бардо переспал однажды с девятнадцатью женщинами за одну ночь.
— Ты предпочла бы, чтобы жемчуг послал тебе Бардо?
— Я предпочла бы вовсе не получать подарков, на которые не могу ответить. — Она вынула ожерелье из футляра, держа его на вытянутой руке, как дохлую змею. — К сожалению, вернуть его нельзя. Мать бы этого не одобрила.
— Мать — это глава вашего Общества?
Тамара снова кивнула.
— В этот период она никому из нас не позволит обидеть Бардо или Ханумана.
— Понятно. Мать знает толк в политике, да?
— Она самая мудрая женщина из всех, кого я знаю.
— Она наблюдает за нашей церковью, да? Наблюдает и ждет.
— А ты не столь уж наивен в таких вещах, как хочешь казаться.
— Нет, я мало что в этом смыслю. Знаю только, что у Бардо есть харизма и власть, зато у Ханумана воля сильнее. Невозможно предсказать, кто из них одержит верх.
— А ты бы как хотел?
Услышав этот простой вопрос, Данло встал и начал шагать по комнате.
— Сам не знаю. Не уверен, что кто-то из них способен сделать Путь Рингесса чем-то стоящим. Чем-то благословенным. Я не знаю человека, которому это под силу.
— Мы смогли бы, — тихо заметила Тамара.
— Это гордость в тебе говорит. — Данло сел рядом с ней и поцеловал ее в лоб. — И любовь.
— Неужели мы позволим мировоззрению Ханумана отмести в сторону все остальные?
Данло посмотрел на жемчуг в руке у Тамары — прекрасный, совершенный, лишенный всякого тепла, — и ему вспомнилась кукольная вселенная Ханумана, тоже страдающая избытком совершенства.
— Хануман смотрит на вещи по-своему, — сказал он, — мы по-своему.
— И должны придерживаться своего, пока еще возможно.
— Что ты имеешь в виду?
— Разве тебе не предлагали сделать запись своего воспоминания?
— Что ты говоришь? Как можно записать воспоминание?
— Значит, ты еще не слышал? Хануман обратился к некоторым из нас с просьбой скопировать наши воспоминания в компьютере, который он сконструировал.
Встревоженный Данло снова встал и принялся шагать взад-вперед, потирая лоб.
— Но воспоминания невозможно скопировать! С чего Хануман возомнил, что способен это сделать?
Тамара спрятала ожерелье Ханумана обратно в футляр, встала и положила руку на грудь Данло.
— Все знают, как трудно вспомнить Эдду. Многим божкам это так и не удалось, не говоря уж о том, чтобы заглянуть в Единую Память.
Данло смотрел в окно на серебристый лед Зунда, а Тамара рассказывала ему о плане Ханумана облегчить воспоминание Старшей Эдды. Три дня назад, сказала она, Хануман начал приглашать рингистов ближнего круга для записи их воспоминаний в компьютер. Он обещал записать все последовательно, как это делается при записи музыки на синтезатор. Затем он собирался отредактировать эти воспоминания и собрать их в то, что называл «базовым воспоминанием». Хануман утверждал, что каждый новый рингист, подключившись к компьютеру, сможет с полной ясностью вспомнить Старшую Эдду.
— Это очень плохо, — сказал Данло.
— Ты так думаешь?
— Да.
— Бардо с этим планом согласился.
Данло на миг закрыл лицо руками и уставился на вечернее небо, где всходили луны.
— Да, Бардо тоже боялся вспоминать Эдду, — сказал он наконец. — А ведь он — основатель новой религии; что, если кто-нибудь вспомнит истину, которую эта религия сочтет ложной? Что, если какой-нибудь провидец разглядит ложь… во всем, что Бардо выдает за правду?
— Но что такое правда, Данло?
— Я всю жизнь над этим думаю, — улыбнулся он.
— Чем бы она ни была, не кажется ли тебе, что нам следует скопировать наши воспоминания? Чтобы в базовую запись вошла наша правда?
— Так ли она правдива, наша правда?
— Думаю, что да. Ты пережил великое воспоминание, это всем известно, и так чудесно рассказал о нем, хотя и говоришь, что не умеешь выбирать нужные слова. Да и я видела много чудесного. Что такое Эдда, как не путь к полному пробуждению? Позволить энергии сознания поглотить нас атом за атомом, клетка за клеткой; в каждом из нас живет всесокрушающая сила, уничтожающая и создающая, создающая и уничтожающая, которая только и ждет, чтобы ей позволили родиться на свет. Если бы мы только могли вынести кровь и муки этих родов, нам явилось бы самое прекрасное, что есть во вселенной. Я готова умереть, лишь бы мое видение осуществилось.
Данло потер лоб и вздохнул.
— Так ты согласна записать свою память в компьютер Ханумана?
— А ты?
— Нет.
— Еще бы — ведь ты не страдаешь гордыней, как я. — Она отвернулась от него к морским камешкам на подоконнике.
— Тамара. — Он тронул ее за плечо, любуясь водопадом золотистых волос вдоль гибкой спины. — Я люблю в тебе эту гордость.
— Правда?
— Люблю, как ветер.
Она обернулась к нему и посмотрела ему в глаза.
— Ты рассказывал, что как-то зимой чуть не погиб от ветра.
— Да, это верно, но верно и то, что ветер — дыхание мира.
А твоя гордость — твоя сила и твоя жизнь.
— Ты правда так думаешь?
— Да.
— Однажды мне сказали, что моя гордость — это порочная программа, которая погубит меня.
— Нет, она благословенна.
— В детстве чтецы моей церкви пытались очистить меня от гордости и прочих грехов, но им это так и не удалось по-настоящему.
— Если бы им удалось, ты не была бы тем, кто ты есть.
— Само собой, — с нервным смешком ответила она. — Мне часто кажется, что все их попытки избавить меня от гордости только увеличили мое тщеславие.
— Архитекторы учат, что тщеславие есть безумие, верно?
— Ты, наверное, ненавидишь меня за это свойство.
— Совсем наоборот. Каждая из твоих тщеславных мыслей словно жемчужина — единственная в своем роде, благословенная и прекрасная.
— Нет, это ты прекрасен, — сказала она, пристально глядя на него. — Я никогда еще не встречала таких, как ты.
Он потупился и снова взглянул на нее.
— Никто не видел меня так, как видишь ты. И, думаю, никогда не увидит.
Данло смотрел в ее темные глаза, ища самую затаенную из ее тщеславных мыслей. Ему показалось, что он нашел ее, эту мерцающую жемчужину: Тамара видела себя богиней устрашающей красоты, воплощающей в себе энергию как жизни, так и смерти.
Да, ее красота страшна, подумал он.
Отныне и навеки он будет любить в ней эту глубинную, первобытную красоту, дорожа ею больше всех остальных ее качеств.
— Югена лос анаса, — сказал он.
— Что это значит?
— Смотреть глубоко — значит любить глубоко.
Она улыбнулась ему, как озорная девчонка, взяла со стола футляр с джиладским жемчугом и захлопнула крышку с громким деревянным стуком.
— Придется мне, видно, оставить его у себя. Я в самом деле не хочу обижать Ханумана. Но я никогда его не надену. Я просто не смогла бы теперь.
Она взяла кулон, сделанный Данло. Темная жемчужина, раскачиваясь на шнурке, отражала все краски ночи.
— Мужчины делали мне много подарков, но такого я не получала ни разу.
— Я сделал это украшение, чтобы ты его носила.
— Мне очень хотелось бы носить его.
— Мне бы тоже хотелось.
— Но если я его надену, это будет иметь определенный смысл, верно?
— Только тот, который мы этому придадим.
— Но у алалоев такой дар означает обещание жениться?
— Ты можешь носить эту жемчужину как залог, если хочешь.
— Залог нашего взаимного обещания?
— Твоего обещания себе выйти за меня замуж и моего обещания жениться на тебе.
— Что же мне подарить тебе взамен?
— Удовольствие видеть, как ты носишь ее на своем сердце.
— Но нам ведь нужно назначить какой-то срок для исполнения своего обещания? У меня по-прежнему остается мое призвание, а у тебя — твоя цель.
— Все наши обещания будут… бессрочными. Все время, которое есть во вселенной, принадлежит нам.
— Никогда не видела ничего более прекрасного, — сказала Тамара, глядя на жемчужину.
Данло, поняв, что его момент настал, шагнул вперед и взял у нее кулон. Несмотря на то что он весь дрожал от волнения и с трудом мог дышать, действовал он быстро и ловко. Он накинул шнурок через голову на шею Тамары, выпростал из-под него ее длинные волосы, и жемчужина заняла место между ее грудей.
— Ох, — сказала она, — я не думала, что она такая тяжелая.
— Жемчуг пальпульвы очень крупен.
— Я не ожидала, что носить ее будет так приятно.
— Ты создана, чтобы носить ее.
— Я не думала, что когда-нибудь выйду замуж.
— А я всегда надеялся, что женюсь на тебе.
— Я думаю, мне понравится быть твоей женой.
— Я мечтал, что когда-нибудь это станет самой большой нашей радостью.
— Но радость всегда будет с нами. Мы созданы для радости.
В ее глазах и правда не было ничего, кроме радости, чистой, золотой радости, которая лилась на него и согревала его изнутри. Тамара поцеловала его и увела в каминную. Этой ночью они не изощрялись в сексуальном искусстве и не придавали значения тому, кто ляжет сверху. Они продолжали свою легкую, безыскусную любовную игру, пока не испустили дружный крик и не обнялись в изнеможении. Он долго лежал, прижимаясь к ней грудью, и чувствовал, как жемчужина давит ему на сердце. Вся вселенная сузилась до мерного дыхания Тамары, соленого запаха ее шеи и этой легкой боли, дарившей ему столько радости. Он радовался и гордился тем, что нашел себе жену, которая когда-нибудь родит ему детей. Он страшился этой своей гордости пуще смерти, но все-таки никогда еще не был так счастлив.
Глава XXIVМ
НЕМОНИЧЕСКАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

После Холокоста на Старой Земле и во всех Цивилизованных Мирах стали возникать вселенские религии, пытающиеся объяснить тайны жизни: логизм, Священная Страсть, Божественная Наука, эдеизм, дзаншин, Путь Змея и так далее. Всего во время Пятой и Шестой Менталъности было известно 223 такие религии, и все они, в целях освобождения так называемых духовных энергий, легализировали применение секса, музыки словесных наркотиков, растительных наподобие теонанкатля, синтетических, а также самого мощного наркотического средства, которым является контакт человеческого разума с кибернетическими пространствами противного природе компьютера.
Хорти Хостхох, «Реквием по хомо сапиенс»
На следующий день Хануман ли Тош пригласил Данло встретиться с ним в компьютерном зале собора Бардо, Впрочем, выражение «собор Бардо» вряд ли было допустимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82