Но беспокоиться о чем-то долго было не в его натуре. Жизнь проживается в теперешний миг, как говорят алалои, и он находил радость в самых простых и будничных вещах: в горячем мятном чае, сне и еде, в пробуждении и утреннем кофе, в хлебе и теплой ванне, после которой можно вздремнуть еще немного. Пройдя испытание холодом, самое острое наслаждение он испытывал от обыкновенного тепла. Ему, как и другим семидесяти абитуриентам, выделили крохотную отдельную комнатку в Приюте Пришельцев на западном краю площади Лави, и он целые дни приводил перед камином.
Под треск еловых поленьев он, голый, грелся в красных волнах жара, играя на шакухачи. В конце каждого дня он сытно обедал рисом с миндалем, снежными ягодами со сливками, яичным супом и ореховым печеньем, а после навещал своих товарищей. Иногда незнакомые послушники, мальчики и девочки, приходили к нему, чтобы удовлетворить свое любопытство. На третий день после испытания к нему явился высокий строгий юноша по имени Кирил Буриан и сказал:
— Я видел, что ты сделал на площади. Как тебе удалось не замерзнуть? И откуда ты родом? Если ты пройдешь следующие экзамены, я надеюсь, что тебя назначат в мое общежитие — Дом Изабеллы. Тебе там окажут радушный прием, даже если тебя никто не знает.
Неожиданная слава и популярность, завоеванная им, казалась Данло странной. Он не понимал толком, что это за штука такая — популярность. Что такое доблесть, уважение и дружба, он, конечно, знал — эти понятия и у алалоев были приняты. Но послушники, искавшие его общества, как будто не хотели, чтобы он стал их другом и не питали уважения к той скромной мудрости, которую он приобрел в поисках халлы.
Его популярность, насколько он понимал, проистекала только из дружбы к Хануману, которую он доказал на деле, и из его успеха в лотсаре, которой должен владеть каждый взрослый мужчина. Заразительная природа этой популярности вызывала в нем ненависть. Ему казалось глупым и извращенным то, что люди общаются с ним не потому, что им нравится его лицо — иначе говоря, склад личности и характер, — а потому, что им лестно пообщаться с человеком, оказавшимся на время в центре внимания. Ненавистно ему было и обращение, которому подвергались абитуриенты. Кому-то из них предстояло вскоре стать послушниками, но на тех, кто не учился в элитных школах Ордена, смотрели как на чужаков. Этот снобизм, проявляемый такими, как Педар, был Данло глубоко противен. Но поскольку он считал ненависть самой злостной из всех эмоций, черным илом в океане бытия, грозящим поглотить человека в любой момент, он не позволял себе ненавидеть. Чтобы противопоставить этому что-то другое и заодно наказать себя, он старался завести себе как можно больше друзей среди послушников. Почти во всех, даже в Педаре, он находил какую-то сторону лица, духа или анимы, которую мог уважать. Много лет спустя Хануман ли Тош скажет ему: «Я не знаю никого, кому бы так много нравилось в мире». Ирония заключалась в том, что эта присущая Данло необузданная любовь к жизни завоевывала ему множество друзей и приносила ему еще большую популярность.
Ранним утром тридцать первого дня Данло наконец вызвали на экзамен. Очередному испытанию в отличие от Теста на Терпение он подвергался не публично, а в одиночку. В холодном каменном помещении Башни Акашиков веселая женщина-мастер, Ханна ли Гуа, водрузила ему на голову шлем для проверки физической структуры его мозга. Проверяла она и кое-что другое, но не сообщала Данло, что именно. Не сказала она и того, каков результат теста — положительный или отрицательный, — и на прощание заметила только:
— Надеюсь, ты будешь принят, Данло Дикий.
В последующие дни Данло хорошо изучил Академию, исходив ее вдоль и поперек. Упплиса с ее базальтовыми арками и узкими извилистыми дорожками была самым крупным из колледжей Ордена. Здесь мастер-эсхатолог Коления Мор проверила его на знание холизма и универсального синтаксиса, и здесь же он предстал перед Томасом Раном и Октавией с Темной Луны, которые, как предупреждал его Старый Отец, должны были оценить, насколько он владеет ши. Последний тест проводил знаменитый пилот, эталон Зондерваль. В Ресе, пилотском колледже, Зондерваль предложил Данло двенадцать математических теорем, которые тот должен был доказать или опровергнуть. Данло сумел доказать только пять из двенадцати и потому решил, что провалил этот, наиболее важный, экзамен. Он спросил Зондерваля, так ли это, и тот ответил:
— Мастер Наставник уведомит тебя о результатах тестов, когда комиссия решит, зачислять тебя или нет.
— Мастер Бардо — человек справедливый, да?
Зондерваль улыбнулся свысока, услышав этот невинный вопрос, и сказал:
— Ты хорошо узнаешь Бардо Справедливого, если будешь принят в Орден.
Комиссия, которую Бардо Справедливый собрал для решения участи абитуриентов, состояла из пяди выдающихся мастеров.
Он пригласил столь блестящий квинтет, чтобы оказать поступающим должную честь, хотя окончательный отбор не требовал участия таких незаурядных умов. Но это не мешало ему руководствоваться самыми эгоистическими побуждениями, заманивая в приемную комиссию своих друзей — Колению Мор, Октавию и других. Он уговорил их, чтобы оказать честь себе самому.
Несколько лет назад его так и не выбрали Главным Пилотом, назначив вместо него Ченота Чена Цицерона — так по крайней мере Бардо плакался всем, кто соглашался его слушать. Взамен ему, считавшему себя самым талантливым из всех пилотов, переживших печально известную Пилотскую Войну тринадцатилетней давности, предоставили скромный пост Мастера Наставника, не сулящий ни власти, ни славы. Поэтому он любил окружать себя самыми знаменитыми специалистами Ордена, чтобы купаться в их блеске и втайне негодовать на несправедливость жизни.
Он был тщеславен, это верно, но в конечном счете его тщеславие обернулось на пользу Данло. После сдачи последнего экзамена Данло вызвали в Святыню Послушников — огромное грозное здание, превышающее размерами многие общежития Борхи. Послушник проводил Данло в служебные апартаменты Бардо, расположенные в западном крыле. Данло постучал, и Бардо пригласил его войти в комнату, богато обставленную и украшенную произведениями искусства.
— Ага, вот и дикий мальчик. У тебя что, и правда другого имени нет?
Бардо подвел Данло к одному из окон, выходящих на Борху.
Под ним были вделаны в пол два прямоугольных гладких серых камня, слегка вогнутых посередине, будто обработанных резцом — знаменитые борхианские камни для коленопреклонений. Бардо велел Данло стать на них коленями лицом к окну, а себе придвинул громадный мягкий кожаный стул и поставил его под прямым углом, чтобы видеть Данло в профиль, Данло устремил взгляд на Шпиль Тихо, возвышавшийся над всеми зданиями Борхи, а Бардо, разглядев его как следует, наконец спросил:
— Кто ты такой, клянусь Богом?
Он предупредил Данло, что голову поворачивать нельзя, но о глазах ничего не сказал, и Данло водил ими туда-сюда, оглядывая комнату. Бардо ему почти не было видно, но бородатый профиль мастера вместе с тенью от стула темнел на стенном гобелене.
— Отвечай, когда тебя спрашивают.
Данло потрогал перо в волосах, думая, как бы ответил на это Старый Отец. Он знал, что перечить старшим неприлично, да и глупо к тому же, но все-таки не удержался и спросил сам:
— А кто вы, уважаемый? Или любой другой человек?
— Я?!
— Вы когда-нибудь видели меня раньше? — с хитрой улыбкой осведомился Данло.
— Нет.
— Откуда вы тогда знаете, что я — это я?
Последовала долгая пауза, наполненная свистящим дыханием Бардо, после чего мастер взорвался:
— Вот нахал! То есть как откуда знаю? Это что, такая фравашийская игра? Ты был учеником фраваши, так ведь?
Данло кивнул, глядя на облака за окном.
— Послушай, юморист, как у тебя хватает нахальства играть в такие игры со мной? Разве ты не знаешь, что это я решаю, станешь ты послушником или нет? Разве ты не знаешь… а ну прекрати! Прекрати смеяться сейчас же или я мигом тебя отчислю! — И он забормотал устало, обращаясь к самому себе: — Ах, Бардо, Бардо, что ты наделал?
Данло не мог не смеяться, так смешон был Бардо — неистовый и жалеющий себя, сострадательный и слегка жестокий.
Но он сдержал себя и сказал:
— Прошу прощения. Но смех — это благословенное состояние, правда?
Бардо подергал себя за бороду, прочистил горло и сказал:
— Есть в тебе что-то очень знакомое. Откуда ты родом?
— Если я скажу, вы можете мне не поверить.
— Сделай милость, испытай меня и поведай, кто твои родители и с какой ты планеты.
— Я не уверен, стоит ли мне вам об этом говорить.
— Секретничаешь? Изволь. По крайней мере ты не с Триа и с воинами-поэтами дел не имел.
Данло было холодно в его хитоне и сандалиях, но далеко не так, как в те сутки на площади Лави. Стоять на голом камне, истертом тысячами послушнических коленей, было больно. Должно быть, эти камни очень старые, думал он, не зная, что их, как и все прочие камни для Святыни, доставили с Арсита во времена основания Ордена.
— Как вы узнали, что я не с Триа?
— А ты разве оттуда?
— Нет, — улыбнулся Данло. — Никогда даже не слышал о ней.
Что это за место?
— Бог мой, почему ты все время отвечаешь вопросом на вопрос? — прогремел Бардо. — Тебе надо усвоить кое-что прямо сейчас, дикий мальчик. Это невежливо, когда абитуриенты — и послушники тоже, и даже кадеты — задают вопросы своим мастерам. Сначала нужно попросить разрешения. Как это возможно, что ты никогда не слышал о Триа? О ее торговом флоте? Может, ты и о воинах-поэтах впервые слышишь?
Данло смотрел на север, где рядами стояли старые гранитные дома — общежития для мальчиков, — а за ними виднелась северная стена Академии.
— Да, впервые, — правдиво ответил он.
— Ах-х.
— Можно вас спросить?
— Спрашивай.
— Откуда вы узнали, что я не воин и не поэт?
— "Воин-поэт" надо говорить. Это наемные убийцы, делающие свою работу за деньги и по религиозным мотивам. Ты, само собой, к ним не принадлежишь. Ты слишком молод, притом они все похожи друг на друга. А о том, что ты не имел с ними контактов, мне сказала мастер Гуа.
Данло смотрел теперь на юг, на девичьи общежития, расположенные концентрическими кругами — маленькие белые купола среди белизны свежевыпавшего снега. Он боялся, что мастер Гуа, исследовав его мозг, узнала всю правду о нем.
— Она видела весь мой разум.
— Во всяком случае, некоторые сегменты твоей памяти.
— Тогда она должна была сказать вам, откуда я.
— Ошибаешься. — Теневая рука Бардо на ковре, изображающем множество обнаженных пляшущих женщин, потянулась к теневой бороде. — Ошибаешься, дикий мальчик. Мастер Гуа — акашик.
Знакомясь с твоей памятью, она обязана соблюдать профессиональную тайну — каноны Ордена требуют этого. Вопросы, которые я ей задавал, имели целью исключить определенные места, где ты мог родиться. Нужно было также удостовериться, что ты не слельмим воинов-поэтов, не трийский шпион, не Архитектор Старой Кибернетической Церкви и не имеешь отношения к любой другой секте или ордену из черного списка.
— Черного списка?
— Опять вопрос, дикий мальчик?
Данло уперся костяшками в пол, чтобы перенести на них часть веса с колен. Этот обычай преклонять колени возмущал его — неестественно и неприлично для мужчины стоять так перед другим.
— Если можно… с вашего разрешения.
— Хорошо, я разрешаю.
— Что такое «черный список»?
Бардо рыгнул и облизнул губы.
— Это список наших врагов. Орден живет три тысячи лет только потому, что не допускает врагов в свои аудитории.
— Я никому не враг. — Данло опустил глаза, вспомнив то, что сказал ему Педар на площади Лави. Неужели он, когда спас жизнь Хануману, действительно сделал друга врагом? — Я не совсем понимаю даже, о чем вы говорите.
— Это просто удивительно, до чего ты…
— Невежествен, да?
Бардо снова рыгнул и смущенно покашлял.
— Я не хотел употреблять это слово. И, пожалуйста, не перебивай меня. Но ты и в самом деле круглый невежда, верно?
Ты не такой, как другие абитуриенты. И волосы у тебя черные с рыжиной — как у Мэллори Рингесса. Лицо твердое, как кремень, и нос тоже рингессовский. А твои проклятые глаза — я даже и говорить о них не хочу. Скажи, ведь тебя вырезали? В последнее время это стало достаточно обычным делом. Мэллори Рингесс становится проклятущим богом, и люди переделывают свои лица и волосы под него.
Данло никто еще не говорил о его сходстве с Мэллори Рингессом. Слова Бардо порадовали Данло и прибавили веса его теории о собственном происхождении, но с Бардо он этой теорией делиться не хотел и поэтому сказал:
— Я таким родился. Это мои волосы, а лицо… мужчина сам делает себе лицо, правда?
— Ах-х — можешь держать свои секреты при себе, если хочешь, но должен предупредить, что твои шансы от этого не улучшатся.
Данло молчал, глядя в окно.
— Может, скажешь хотя бы, как ты умудрился ускорить свой обмен веществ во время испытания? Ты разогрелся, точно шлюха в рабочее время. Это цефическая техника — ты прошел цефическую подготовку, что ли?
— Нет. — Данло прижал палец к хитону над пупком. — В животе есть место, где живет огонь жизни, и если представить его себе, то…
— Стоп! — Бардо замахал руками и встал, что далось ему нелегко, учитывая его толщину и недостаточную высоту стула.
Встав перед Данло, он воззрился на него с изумленным и озабоченным видом. — Есть в тебе что-то очень странное. Кто же ты, а? То, о чем ты рассказываешь, очень похоже на алалойскую лотсару!
Данло точно провалился под лед на море, так перехватило у него дыхание. Он смотрел снизу вверх на Бардо, и мускулы его живота сводило дрожью. Откуда этот тщеславный, безобразный человек знает, что такое лотсара? Неужели Хануман предал его, Данло, рассказав о его происхождении и его тайном поиске халлы? Если бы Данло знал получше недавнюю историю Ордена, он, конечно, слышал бы о путешествии Бардо к алалоям, но он не успел узнать об этом и даже не подозревал, что Бардо сопровождал Мэллори Рингесса в той гибельной экспедиции.
Данло боялся, что либо та женщина-акашик проникла в самую глубину его памяти, либо Бардо сам способен читать мысли.
Разве жители Небывалого Города не владеют самыми разными необъяснимыми искусствами?
Однако он не верил по-настоящему, что один человек способен читать мысли другого без помощи шайда-компьютера.
(Сколько бы Данло потом ни подключался к компьютерам — а он делал это много-много раз — и какой бы богатый опыт ни приобрел, он всегда думал о компьютерах как о самой большой шайде из всех изобретений человечества.) «Но если Бардо на самом деле может видеть мысли в моем черепе, — думал Данло, — то думать надо поосторожнее». Данло, словно охотник, пребывающий в состоянии ожидания, или аувании, очистил свой ум от всего, кроме сиюминутных ощущений: горячего солнца, льющегося в окно, сладкого цветочного запаха духов Бардо, заглушающих кислый пивной перегар, и углублений в камне под коленями. Его глаза, темно-синие, как вечернее небо, устремились вдаль, к мерцающим на западе шпилям Старого Города.
В этом взгляде был покой, глубокое терпение и ясность.
— Данло!
— Да?
— К чему эти тайны? — Бардо, поддерживая живот, нагнулся к самому лицу Данло. — Я уже видел когда-то глаза такие же, как у тебя. Скажи, дикий мальчик, отчего ты так спокоен? Что скрывается за этими глазами, такими красивыми?
Данло помолчал и наконец сознался, что боится, будто Бардо читает его мысли.
— Глупости! — вскричал тот. — Твои мысли? Я и свои-то с трудом читаю, ей-богу. Что же мне с тобой делать, дикий мальчик?
— Не знаю, — со всей искренностью ответил Данло.
— Тебя никто и не спрашивает.
— Я думал, что спрашиваете.
— Это риторический вопрос, не требующий ответа.
— Извините.
Бардо взъерошил усы и рыгнул, глядя сверху на Данло.
— Я знаю, что такое лотсара, потому что изучал обычаи алалоев и их язык, как многие у нас в Городе. А вот откуда ты о ней знаешь? Я хочу сказать, как ты научился этому — воспламенять свою кровь? Кто тебя научил? Фраваши, твой наставник? Да нет, быть не может — фравашийские Старые Отцы не занимаются физическим тренингом, так ведь?
Позднее солнце окружало нимбом массивную голову Бардо, и его курчавые черные волосы отливали золотом и бронзой. Яркий свет слепил Данло глаза — он заслонился рукой, прищурился и сказал:
— Почтенный, вы человек большого сердца. Разве я смог бы завоевать ваше доверие, предав кого-то другого?
Бардо подергал свою толстую нижнюю губу и улыбнулся.
— А ты совсем не такой уж невежа. У тебя есть какие-то манеры, хотя и странные. Мне это нравится. Называй меня «мастер Бардо». «Бардо» — это звучит, а?
— По-моему, не очень. — Данло это имя казалось неудачным, нелепым и даже зловещим. Слишком уж оно напоминало о барадо, смятении, в которое, по алалойским верованиям, впадает человеческий дух сразу после смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Под треск еловых поленьев он, голый, грелся в красных волнах жара, играя на шакухачи. В конце каждого дня он сытно обедал рисом с миндалем, снежными ягодами со сливками, яичным супом и ореховым печеньем, а после навещал своих товарищей. Иногда незнакомые послушники, мальчики и девочки, приходили к нему, чтобы удовлетворить свое любопытство. На третий день после испытания к нему явился высокий строгий юноша по имени Кирил Буриан и сказал:
— Я видел, что ты сделал на площади. Как тебе удалось не замерзнуть? И откуда ты родом? Если ты пройдешь следующие экзамены, я надеюсь, что тебя назначат в мое общежитие — Дом Изабеллы. Тебе там окажут радушный прием, даже если тебя никто не знает.
Неожиданная слава и популярность, завоеванная им, казалась Данло странной. Он не понимал толком, что это за штука такая — популярность. Что такое доблесть, уважение и дружба, он, конечно, знал — эти понятия и у алалоев были приняты. Но послушники, искавшие его общества, как будто не хотели, чтобы он стал их другом и не питали уважения к той скромной мудрости, которую он приобрел в поисках халлы.
Его популярность, насколько он понимал, проистекала только из дружбы к Хануману, которую он доказал на деле, и из его успеха в лотсаре, которой должен владеть каждый взрослый мужчина. Заразительная природа этой популярности вызывала в нем ненависть. Ему казалось глупым и извращенным то, что люди общаются с ним не потому, что им нравится его лицо — иначе говоря, склад личности и характер, — а потому, что им лестно пообщаться с человеком, оказавшимся на время в центре внимания. Ненавистно ему было и обращение, которому подвергались абитуриенты. Кому-то из них предстояло вскоре стать послушниками, но на тех, кто не учился в элитных школах Ордена, смотрели как на чужаков. Этот снобизм, проявляемый такими, как Педар, был Данло глубоко противен. Но поскольку он считал ненависть самой злостной из всех эмоций, черным илом в океане бытия, грозящим поглотить человека в любой момент, он не позволял себе ненавидеть. Чтобы противопоставить этому что-то другое и заодно наказать себя, он старался завести себе как можно больше друзей среди послушников. Почти во всех, даже в Педаре, он находил какую-то сторону лица, духа или анимы, которую мог уважать. Много лет спустя Хануман ли Тош скажет ему: «Я не знаю никого, кому бы так много нравилось в мире». Ирония заключалась в том, что эта присущая Данло необузданная любовь к жизни завоевывала ему множество друзей и приносила ему еще большую популярность.
Ранним утром тридцать первого дня Данло наконец вызвали на экзамен. Очередному испытанию в отличие от Теста на Терпение он подвергался не публично, а в одиночку. В холодном каменном помещении Башни Акашиков веселая женщина-мастер, Ханна ли Гуа, водрузила ему на голову шлем для проверки физической структуры его мозга. Проверяла она и кое-что другое, но не сообщала Данло, что именно. Не сказала она и того, каков результат теста — положительный или отрицательный, — и на прощание заметила только:
— Надеюсь, ты будешь принят, Данло Дикий.
В последующие дни Данло хорошо изучил Академию, исходив ее вдоль и поперек. Упплиса с ее базальтовыми арками и узкими извилистыми дорожками была самым крупным из колледжей Ордена. Здесь мастер-эсхатолог Коления Мор проверила его на знание холизма и универсального синтаксиса, и здесь же он предстал перед Томасом Раном и Октавией с Темной Луны, которые, как предупреждал его Старый Отец, должны были оценить, насколько он владеет ши. Последний тест проводил знаменитый пилот, эталон Зондерваль. В Ресе, пилотском колледже, Зондерваль предложил Данло двенадцать математических теорем, которые тот должен был доказать или опровергнуть. Данло сумел доказать только пять из двенадцати и потому решил, что провалил этот, наиболее важный, экзамен. Он спросил Зондерваля, так ли это, и тот ответил:
— Мастер Наставник уведомит тебя о результатах тестов, когда комиссия решит, зачислять тебя или нет.
— Мастер Бардо — человек справедливый, да?
Зондерваль улыбнулся свысока, услышав этот невинный вопрос, и сказал:
— Ты хорошо узнаешь Бардо Справедливого, если будешь принят в Орден.
Комиссия, которую Бардо Справедливый собрал для решения участи абитуриентов, состояла из пяди выдающихся мастеров.
Он пригласил столь блестящий квинтет, чтобы оказать поступающим должную честь, хотя окончательный отбор не требовал участия таких незаурядных умов. Но это не мешало ему руководствоваться самыми эгоистическими побуждениями, заманивая в приемную комиссию своих друзей — Колению Мор, Октавию и других. Он уговорил их, чтобы оказать честь себе самому.
Несколько лет назад его так и не выбрали Главным Пилотом, назначив вместо него Ченота Чена Цицерона — так по крайней мере Бардо плакался всем, кто соглашался его слушать. Взамен ему, считавшему себя самым талантливым из всех пилотов, переживших печально известную Пилотскую Войну тринадцатилетней давности, предоставили скромный пост Мастера Наставника, не сулящий ни власти, ни славы. Поэтому он любил окружать себя самыми знаменитыми специалистами Ордена, чтобы купаться в их блеске и втайне негодовать на несправедливость жизни.
Он был тщеславен, это верно, но в конечном счете его тщеславие обернулось на пользу Данло. После сдачи последнего экзамена Данло вызвали в Святыню Послушников — огромное грозное здание, превышающее размерами многие общежития Борхи. Послушник проводил Данло в служебные апартаменты Бардо, расположенные в западном крыле. Данло постучал, и Бардо пригласил его войти в комнату, богато обставленную и украшенную произведениями искусства.
— Ага, вот и дикий мальчик. У тебя что, и правда другого имени нет?
Бардо подвел Данло к одному из окон, выходящих на Борху.
Под ним были вделаны в пол два прямоугольных гладких серых камня, слегка вогнутых посередине, будто обработанных резцом — знаменитые борхианские камни для коленопреклонений. Бардо велел Данло стать на них коленями лицом к окну, а себе придвинул громадный мягкий кожаный стул и поставил его под прямым углом, чтобы видеть Данло в профиль, Данло устремил взгляд на Шпиль Тихо, возвышавшийся над всеми зданиями Борхи, а Бардо, разглядев его как следует, наконец спросил:
— Кто ты такой, клянусь Богом?
Он предупредил Данло, что голову поворачивать нельзя, но о глазах ничего не сказал, и Данло водил ими туда-сюда, оглядывая комнату. Бардо ему почти не было видно, но бородатый профиль мастера вместе с тенью от стула темнел на стенном гобелене.
— Отвечай, когда тебя спрашивают.
Данло потрогал перо в волосах, думая, как бы ответил на это Старый Отец. Он знал, что перечить старшим неприлично, да и глупо к тому же, но все-таки не удержался и спросил сам:
— А кто вы, уважаемый? Или любой другой человек?
— Я?!
— Вы когда-нибудь видели меня раньше? — с хитрой улыбкой осведомился Данло.
— Нет.
— Откуда вы тогда знаете, что я — это я?
Последовала долгая пауза, наполненная свистящим дыханием Бардо, после чего мастер взорвался:
— Вот нахал! То есть как откуда знаю? Это что, такая фравашийская игра? Ты был учеником фраваши, так ведь?
Данло кивнул, глядя на облака за окном.
— Послушай, юморист, как у тебя хватает нахальства играть в такие игры со мной? Разве ты не знаешь, что это я решаю, станешь ты послушником или нет? Разве ты не знаешь… а ну прекрати! Прекрати смеяться сейчас же или я мигом тебя отчислю! — И он забормотал устало, обращаясь к самому себе: — Ах, Бардо, Бардо, что ты наделал?
Данло не мог не смеяться, так смешон был Бардо — неистовый и жалеющий себя, сострадательный и слегка жестокий.
Но он сдержал себя и сказал:
— Прошу прощения. Но смех — это благословенное состояние, правда?
Бардо подергал себя за бороду, прочистил горло и сказал:
— Есть в тебе что-то очень знакомое. Откуда ты родом?
— Если я скажу, вы можете мне не поверить.
— Сделай милость, испытай меня и поведай, кто твои родители и с какой ты планеты.
— Я не уверен, стоит ли мне вам об этом говорить.
— Секретничаешь? Изволь. По крайней мере ты не с Триа и с воинами-поэтами дел не имел.
Данло было холодно в его хитоне и сандалиях, но далеко не так, как в те сутки на площади Лави. Стоять на голом камне, истертом тысячами послушнических коленей, было больно. Должно быть, эти камни очень старые, думал он, не зная, что их, как и все прочие камни для Святыни, доставили с Арсита во времена основания Ордена.
— Как вы узнали, что я не с Триа?
— А ты разве оттуда?
— Нет, — улыбнулся Данло. — Никогда даже не слышал о ней.
Что это за место?
— Бог мой, почему ты все время отвечаешь вопросом на вопрос? — прогремел Бардо. — Тебе надо усвоить кое-что прямо сейчас, дикий мальчик. Это невежливо, когда абитуриенты — и послушники тоже, и даже кадеты — задают вопросы своим мастерам. Сначала нужно попросить разрешения. Как это возможно, что ты никогда не слышал о Триа? О ее торговом флоте? Может, ты и о воинах-поэтах впервые слышишь?
Данло смотрел на север, где рядами стояли старые гранитные дома — общежития для мальчиков, — а за ними виднелась северная стена Академии.
— Да, впервые, — правдиво ответил он.
— Ах-х.
— Можно вас спросить?
— Спрашивай.
— Откуда вы узнали, что я не воин и не поэт?
— "Воин-поэт" надо говорить. Это наемные убийцы, делающие свою работу за деньги и по религиозным мотивам. Ты, само собой, к ним не принадлежишь. Ты слишком молод, притом они все похожи друг на друга. А о том, что ты не имел с ними контактов, мне сказала мастер Гуа.
Данло смотрел теперь на юг, на девичьи общежития, расположенные концентрическими кругами — маленькие белые купола среди белизны свежевыпавшего снега. Он боялся, что мастер Гуа, исследовав его мозг, узнала всю правду о нем.
— Она видела весь мой разум.
— Во всяком случае, некоторые сегменты твоей памяти.
— Тогда она должна была сказать вам, откуда я.
— Ошибаешься. — Теневая рука Бардо на ковре, изображающем множество обнаженных пляшущих женщин, потянулась к теневой бороде. — Ошибаешься, дикий мальчик. Мастер Гуа — акашик.
Знакомясь с твоей памятью, она обязана соблюдать профессиональную тайну — каноны Ордена требуют этого. Вопросы, которые я ей задавал, имели целью исключить определенные места, где ты мог родиться. Нужно было также удостовериться, что ты не слельмим воинов-поэтов, не трийский шпион, не Архитектор Старой Кибернетической Церкви и не имеешь отношения к любой другой секте или ордену из черного списка.
— Черного списка?
— Опять вопрос, дикий мальчик?
Данло уперся костяшками в пол, чтобы перенести на них часть веса с колен. Этот обычай преклонять колени возмущал его — неестественно и неприлично для мужчины стоять так перед другим.
— Если можно… с вашего разрешения.
— Хорошо, я разрешаю.
— Что такое «черный список»?
Бардо рыгнул и облизнул губы.
— Это список наших врагов. Орден живет три тысячи лет только потому, что не допускает врагов в свои аудитории.
— Я никому не враг. — Данло опустил глаза, вспомнив то, что сказал ему Педар на площади Лави. Неужели он, когда спас жизнь Хануману, действительно сделал друга врагом? — Я не совсем понимаю даже, о чем вы говорите.
— Это просто удивительно, до чего ты…
— Невежествен, да?
Бардо снова рыгнул и смущенно покашлял.
— Я не хотел употреблять это слово. И, пожалуйста, не перебивай меня. Но ты и в самом деле круглый невежда, верно?
Ты не такой, как другие абитуриенты. И волосы у тебя черные с рыжиной — как у Мэллори Рингесса. Лицо твердое, как кремень, и нос тоже рингессовский. А твои проклятые глаза — я даже и говорить о них не хочу. Скажи, ведь тебя вырезали? В последнее время это стало достаточно обычным делом. Мэллори Рингесс становится проклятущим богом, и люди переделывают свои лица и волосы под него.
Данло никто еще не говорил о его сходстве с Мэллори Рингессом. Слова Бардо порадовали Данло и прибавили веса его теории о собственном происхождении, но с Бардо он этой теорией делиться не хотел и поэтому сказал:
— Я таким родился. Это мои волосы, а лицо… мужчина сам делает себе лицо, правда?
— Ах-х — можешь держать свои секреты при себе, если хочешь, но должен предупредить, что твои шансы от этого не улучшатся.
Данло молчал, глядя в окно.
— Может, скажешь хотя бы, как ты умудрился ускорить свой обмен веществ во время испытания? Ты разогрелся, точно шлюха в рабочее время. Это цефическая техника — ты прошел цефическую подготовку, что ли?
— Нет. — Данло прижал палец к хитону над пупком. — В животе есть место, где живет огонь жизни, и если представить его себе, то…
— Стоп! — Бардо замахал руками и встал, что далось ему нелегко, учитывая его толщину и недостаточную высоту стула.
Встав перед Данло, он воззрился на него с изумленным и озабоченным видом. — Есть в тебе что-то очень странное. Кто же ты, а? То, о чем ты рассказываешь, очень похоже на алалойскую лотсару!
Данло точно провалился под лед на море, так перехватило у него дыхание. Он смотрел снизу вверх на Бардо, и мускулы его живота сводило дрожью. Откуда этот тщеславный, безобразный человек знает, что такое лотсара? Неужели Хануман предал его, Данло, рассказав о его происхождении и его тайном поиске халлы? Если бы Данло знал получше недавнюю историю Ордена, он, конечно, слышал бы о путешествии Бардо к алалоям, но он не успел узнать об этом и даже не подозревал, что Бардо сопровождал Мэллори Рингесса в той гибельной экспедиции.
Данло боялся, что либо та женщина-акашик проникла в самую глубину его памяти, либо Бардо сам способен читать мысли.
Разве жители Небывалого Города не владеют самыми разными необъяснимыми искусствами?
Однако он не верил по-настоящему, что один человек способен читать мысли другого без помощи шайда-компьютера.
(Сколько бы Данло потом ни подключался к компьютерам — а он делал это много-много раз — и какой бы богатый опыт ни приобрел, он всегда думал о компьютерах как о самой большой шайде из всех изобретений человечества.) «Но если Бардо на самом деле может видеть мысли в моем черепе, — думал Данло, — то думать надо поосторожнее». Данло, словно охотник, пребывающий в состоянии ожидания, или аувании, очистил свой ум от всего, кроме сиюминутных ощущений: горячего солнца, льющегося в окно, сладкого цветочного запаха духов Бардо, заглушающих кислый пивной перегар, и углублений в камне под коленями. Его глаза, темно-синие, как вечернее небо, устремились вдаль, к мерцающим на западе шпилям Старого Города.
В этом взгляде был покой, глубокое терпение и ясность.
— Данло!
— Да?
— К чему эти тайны? — Бардо, поддерживая живот, нагнулся к самому лицу Данло. — Я уже видел когда-то глаза такие же, как у тебя. Скажи, дикий мальчик, отчего ты так спокоен? Что скрывается за этими глазами, такими красивыми?
Данло помолчал и наконец сознался, что боится, будто Бардо читает его мысли.
— Глупости! — вскричал тот. — Твои мысли? Я и свои-то с трудом читаю, ей-богу. Что же мне с тобой делать, дикий мальчик?
— Не знаю, — со всей искренностью ответил Данло.
— Тебя никто и не спрашивает.
— Я думал, что спрашиваете.
— Это риторический вопрос, не требующий ответа.
— Извините.
Бардо взъерошил усы и рыгнул, глядя сверху на Данло.
— Я знаю, что такое лотсара, потому что изучал обычаи алалоев и их язык, как многие у нас в Городе. А вот откуда ты о ней знаешь? Я хочу сказать, как ты научился этому — воспламенять свою кровь? Кто тебя научил? Фраваши, твой наставник? Да нет, быть не может — фравашийские Старые Отцы не занимаются физическим тренингом, так ведь?
Позднее солнце окружало нимбом массивную голову Бардо, и его курчавые черные волосы отливали золотом и бронзой. Яркий свет слепил Данло глаза — он заслонился рукой, прищурился и сказал:
— Почтенный, вы человек большого сердца. Разве я смог бы завоевать ваше доверие, предав кого-то другого?
Бардо подергал свою толстую нижнюю губу и улыбнулся.
— А ты совсем не такой уж невежа. У тебя есть какие-то манеры, хотя и странные. Мне это нравится. Называй меня «мастер Бардо». «Бардо» — это звучит, а?
— По-моему, не очень. — Данло это имя казалось неудачным, нелепым и даже зловещим. Слишком уж оно напоминало о барадо, смятении, в которое, по алалойским верованиям, впадает человеческий дух сразу после смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82