Он спасет Орден от коррупции и распада, а Город — от страха перед излучением сверхновой.
Это Рингесс создал Золотое Кольцо и следит за его ростом, спасая планету от ярости Экстра. Когда-нибудь, утверждали возвращенцы, Рингесс покончит со взрывами звезд и спасет от гибели всю вселенную.
В долгие солнечные дни ложной зимы Данло ходил в кафе Старогородской глиссады и пил чай из тоалача с возвращенцами, которые собирались там ежедневно. Это были в основном молодые члены Ордена, но встречались среди них и богатые пришельцы в пышных одеждах, с золотыми обручами на головах — знаком их религии. Они говорили о жизни Рингесса и обсуждали, какие перемены совершит бог в этом Городе. Их надежда заключалась в том, что Рингесс признает в них истинных искателей и откроет им тайну Старшей Эдцы, а также другие тайны, доступные только божеству. Из беседы с женщиной по имени Сара Туркманян и ее друзьями Данло узнал, что Мэллори Рингесс побывал когда-то в алалойском племени деваки. Он предпринял это путешествие около семнадцати лет назад в надежде расшифровать Старшую Эдду, якобы закодированную в первобытных генах алалоев. Пораженный услышанным, Данло сразу догадался, что он — сын Мэллори Рингесса.
Трехпалый Соли сказал, что его отец был пилотом из Города, но Данло не подозревал, что тот в придачу окажется еще и богом. А его мать — определенно одна из женщин, сопровождавших Мэллори Рингесса в его злополучной экспедиции, возможно, даже Катарина-скраер. Данло очень хотелось поделиться этой поразительной гипотезой с другими возвращенцами, но он не был до конца уверен в ее правдивости. Возможно, Трехпалый Соли из благих побуждений солгал ему относительно его родителей. Возможно, его отец и мать — червячники, обыкновенные преступники, промышлявшие шегшея в лесах Квейткеля. Возможно, мать, родив Данло вдалеке от Города, оставила его умирать на каком-нибудь заснеженном карнизе близ пещеры деваки, а Хайдар и Чандра нашли его и усыновили. И очень возможно, что Соли придумал свою историю, желая избавить его от стыда за таких родителей. Обуреваемый стремлением узнать правду о себе, а также все, что касается таинственного Мэллори Рингесса, Данло зачастил на возвращенские чаепития.
Трудно сказать, какая судьба постигла бы этот культ, если бы Элианора Вен в 11-й день ложной зимы не изрекла свое знаменитое пророчество. Встав посреди большого хофгартенского круга в своих белоснежных одеждах, она возвестила Городу, что Мэллори Рингесс вернется ровно через девять дней, в ночь на 20-е. Пусть возрадуются хибакуся в своих жилищах, ибо Рингесс вернет им здоровье. Пусть червячники и другие преступники бегут из Города, ибо Рингесс учинит над ними суд и возмездие. А главные специалисты и мастера Ордена пусть смирятся, ибо Рингесс вернется как Главный над Главными и преобразит Орден в армию духовных воинов, которые вернут галактике ее великолепие.
Учитывая всеобщее недоверие к скраерам и их тайному искусству, пророчество Элианоры произвело ошеломляющий эффект.
Некоторые червячники действительно сбежали из Города, купцы раздавали все свое имущество хибакуся и селились в качестве возвращенцев в пустующих общежитиях Старого Города. Самым же поразительным было то, что шестеро главных специалистов Академии отреклись от своих постов в знак протеста против ослабивших Орден политических махинаций. Вечером 19-го дня девятьсот возвращенцев во главе с Элианорой отправились на склон Уркеля, чтобы встретить Мэллори Рингесса там.
— Он явится нам этой ночью, — говорила всем Элианора, и много народу помимо возвращенцев пришло посмотреть, осуществится ли ее пророчество. Данло, сидевшему вместе с возвращенцами на лугу, казалось, что здесь собралось пол-Города. До того как совсем стемнело и загорелись звезды, он насчитал на склоне около восьмидесяти тысяч человек. От восточного края Академии вплоть до Крышечных Полей, на плоских холмах чуть южнее горы, расстилались на заснеженных камнях шкуры, и по рукам ходили бутылки с вином и тоалачем. Возвращенцы, естественно, заняли место в центре, чуть выше всех остальных.
Под ними сиял миллионом огней Невернес, над ними снежные поля и темные выступы горы переходили в черноту космоса, усеянную звездами. Элианора не сказала, каким образом Мэллори Рингесс вернется со звезд, и некоторые надеялись, что он упадет на землю, как метеорит, или материализуется прямо в воздухе и пойдет им навстречу. Но большинство ожидало, что в небесах сверкнет серебром его знаменитый легкий корабль «Имманентный» и опустится на одну из дорожек Крышечных Полей.
Затем из корабля выйдет Мэллори Рингесс и поднимется на гору как обычный человек — хотя никто не знал, похож ли он еще на человека. Никто не знал, как полагается выглядеть богу; собравшиеся пили свой тоалач, рассуждали о целях эволюции и ждали.
Ждал и Данло, волнуясь не меньше, чем любой возвращенец.
У него, как и у других, блестел на голове золотой обруч, он надел свою лучшую конькобежную камелайку, и лицо его носило одухотворенное выражение человека, ожидающего встречи с бесконечным. Он сидел не в первом ряду и даже не во втором, а с краю группы, у быстрого ручейка с талой водой.
Ночь стояла теплая, ясная, наполненная горным ветром и вековыми снами, короткая, как все ночи ложной зимы. Но толпам, пришедшим, чтобы увидеть чудо, она казалась очень длинной. Данло лег навзничь на холодную землю, считая удары своего сердца и звезды на небе. Он любил эту игру, хотя никогда в ней не выигрывал — звезд было слишком много, и небо никогда не стояло на месте. Планета вращалась с запада на восток, поворачивая свой холодный лик к глубинам галактики и вселенной за ее пределами. Над линией восточного горизонта все время появлялись новые огни — блинки-сверхновые, созвездия и одинокие голубые звезды-гиганты. Данло лежал, погруженный в грезы, и ловил обрывки разговоров вокруг себя. Всю ночь из Города подходили новые люди, и толпа становилась все гуще.
Около полуночи отдельные горожане, устав, начали сворачивать свои меха и уходить. С течением времени приподнятое ожидание последовательно сменялось упорной верой, растерянностью, а там и подозрением в надувательстве. Когда над темным гребнем Уркеля взошло большое созвездие Лебедя, Данло понял, что до рассвета осталось недолго. Он тоже начинал сомневаться в пророчестве Элианоры — по крайней мере в том, что ее слова следует понимать буквально. Его товарищи-возвращенцы один за другим умолкали и не сводили глаз с узкой скалистой тропы, вьющейся вверх по горе. И вот среди мертвой, действующей на нервы тишины кто-то вдруг крикнул:
— Смотрите, вот он!
По темной тропе среди снега и чахлого ельника действительно двигалась какая-то фигура. Данло, как и все, надеялся, что это Мэллори Рингесс, но он привык высматривать зверя в темном лесу и видел то, что другие не видели. Он сразу узнал в этом позднем пришельце фраваши, а миг спустя по клокам меха за ушами и характерной походке понял, что это Старый Отец. По мере того как тот поднимался, этот расхолаживающий факт стал ясен и всем остальным. Стон разочарования вырвался из тысячи уст с внезапностью отколовшейся от ледника и сползающей в море глыбы. Люди, словно поняв что-то, начали вставать и уходить. Они протискивались мимо Старого Отца, не глядя на него и не удостаивая вниманием его странную улыбку и горящие в темноте голубые глаза. Старый фраваши шел сквозь толпу прямо к Данло. Вежливо поздоровавшись, он игриво осведомился:
— Хо, я случайно не опоздал?
Данло, глядя на льющийся с горы людской поток, сказал:
— Возможно.
— Ах-ох, уже почти рассвело. Я слышал, что Мэллори Рингесс должен появиться этой ночью.
— Об этом весь город слышал.
— Включая нас, фраваши. Но я хотел посмотреть сам.
— Как же ты меня нашел, почтенный? Здесь столько народу.
Старый Отец указал черным когтем на возвращенцев, еще сидящих вокруг Элианоры Вен. Их обручи, такие же как у Данло, светились золотом в темноте.
— Я шел на свет — его видно издали. А когда подошел поближе, почуял твой запах. Он у тебя особенный и очень сильный.
Данло понюхал свою одежду.
— Я не знал, что у фраваши такой острый нюх.
— Ха-ха, ты пахнешь как волк, который валялся в мускусной траве. Ты не думаешь, что тебе следует почаще мыться?
— Но я и так моюсь. Я люблю воду.
— Однако не делал этого с тех самых пор, как начал мечтать с аутистами, верно?
— Так ты знаешь об этом, почтенный? О Мечтателях?
Старый Отец молча улыбнулся в ответ.
— Тогда ты должен знать и об Ученых?
— Ох-хо, и о них знаю.
— Этих благословенных мировоззрений так много. Все смотрят по-своему.
— Ах-ох-ох. Это город множества культов.
— Но я ушел от Мечтателей. И от Ученых тоже.
— Все так.
— Это ты научил меня, почтенный, освобождаться от любых мировоззрений.
— Но теперь ты носишь золотой обруч и сидишь с возвращенцами?
— Ты беспокоишься, что я свяжу себя с ними… потому что они так много обещают?
Старый Отец указал на мужчин и женщин, в последней надежде глядящих на небо.
— Они-то? Ох, нет, нет. Когда рассвет настанет, а Мэллори Рингесс так и не появится, возвращенцы перестанут существовать. Если я кажусь обеспокоенным — хотя, должен сказать, фраваши беспокойство почти неведомо, — то это потому, что тебе, похоже, слишком уж нравятся все эти культы.
Данло потрогал мизинцем тугой обруч на лбу и спросил:
— Но разве есть лучший способ узнать чужие взгляды?
— Существует спелад. Когда-нибудь ты будешь играть не хуже Файет. И вся фравашийская система, ох-хо.
— Спелад — умная игра, но все-таки только игра.
— Ах-ха?
Данло вытянул руку — блеск обруча делал ногти желтовато-оранжевым. Сжав пальцы в кулак, он сказал:
— Фраваши учат держать каждое мировоззрение легко, как бабочку, да?
— Если держать реальность легко, то ее легко и сменить. Как иначе перейти от симплементарной стадии к высшим формам ментарности?
— Но твои ученики, почтенный, — Файет, Люйстер и остальные — держат многие реальности слишком уж легко. Они не знают по-настоящему реальности, которые держат.
— Хо, хо — ты думаешь, что понимаешь взгляды сциентистов более комплементарно, чем Файет? И другие системы тоже?
— Нет, почтенный, не думаю.
— Боюсь, что теперь я тебя не понимаю.
На лице Старого Отца играла легкая улыбка, и Данло подумал, что тот лишь наполовину откровенен с ним.
— Есть разница между знанием и верой.
— Ах-хо.
Данло стал лицом к востоку, где брезжили первые голубые проблески дня. До восхода еще оставалось время, но горизонт уже окрасился охрой и багрянцем. Многие возвращенцы тоже смотрели в ту сторону. Элианора встала и тоже, как-то сориентировавшись, повернулась на восток. Она, как все скраеры, была слепой, а на лице ее вместо глаз зияли черные, как космос, ямы. Возможно, она хотела ощутить на щеках солнечные лучи. Если ее не осуществившееся пророчество причиняло ей горе или стыд, по ней этого не было заметно.
— Видишь эту прекрасную женщину-скраера? — спросил Данло шепотом, став поближе к Старому Отцу. — До того, как она себя ослепила, у нее были глаза, как у меня и у всех нас.
Она могла видеть все краски мира. Но что, если бы она так и родилась безглазой? Если бы она была слепой от рождения, как дети хибакуся? Откуда бы она тогда знала, что кровь краснее всех оттенков красного? Откуда знала бы цвета зари?
Разве ты, глядя на небо, говоришь: «Я верю в голубизну»?
Нет, не говоришь, если ты только не слеп. Ты видишь благословенную голубизну и знаешь ее. Понимаешь? Нам нет нужды верить в то, что мы знаем.
— Ах-хо, знаем. Все так.
— Очень возможно, что Файет понимает сциентизм лучше, чем я. Но она не может знать, что это такое, пока не увидит еще живого снежного червяка, разрезанного на сто кусков.
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я заставлял всех своих учеников присутствовать при подобных ужасах?
— Чтобы стать по-настоящему комплементарным — да. Они играют в спелад и думают, что знают, как переходить от одной реальности к другой. Но для них это не совсем… реально.
Входя в новое мировоззрение, они напоминают стариков в горячем источнике — половина в воде, половина снаружи, не то чтобы сухие и не то чтобы мокрые.
Небо теперь пылало багровым огнем. Стало светлее, и деревья с камнями обретали свои утренние краски. Из всех, кто был на Уркеле в эту ночь, остались только возвращенцы, да и они понемногу расходились, ибо их вера в возвращение Мэллори Рингесса рухнула. Вот она, суть разницы между верой и знанием, подумал Данло. Знание может только укрепиться и стать глубже, вера же хрупка, как стекло. Сотни людей с покрасневшими глазами бросали на Элианору взгляды, полные горькой обиды, и поворачивались к ней спиной, не прощаясь.
На склоне осталось всего сорок восемь мужчин и женщин, знавших то, чего не знали другие. Данло тоже это знал, но ему трудно было объяснить свое знание Старому Отцу. Он знал, что Мэллори Рингесс в некотором смысле все-таки вернулся в Невернес этой ночью. На горе в самом деле побывал бог — стоило только вспомнить восемьдесят тысяч опечаленных лиц, чтобы убедиться в этом. Пророчество Элианоры произвело в Городе какую-то необратимую перемену, и родилось что-то новое. Старый Отец ошибался, полагая, что начатое ею движение просто так возьмет и испарится, как роса под солнцем.
Старый Отец, хорошо читавший тени человеческих мыслей, всмотрелся в лицо Данло и спросил:
— Ты никогда не верил по-настоящему, что Мэллори Рингесс вернется, правда?
— Я ни во что не хочу верить. Я хочу знать… знать все.
— Хо-хо, недурные у тебя запросы. Ты не такой, как другие мои ученики — они хотят только освобождения.
— И при этом так… несвободны.
— Как так? — широко раскрыл глаза Старый Отец.
— Они думают, что нашли систему, которая освободит их.
— А разве это не так?
— Фравашийская система — единственная реальность, которую они держат крепко. А она их еще крепче.
— Значит, ты питаешь мало уважения к нашему пути?
— Нет, почтенный, раньше я очень дорожил им, но только…
Старый Отец подождал немного и попросил:
— Продолжай.
Данло посмотрел на журчащий между деревьев ручеек и спросил:
— Достоинство фравашийской системы состоит в том, чтобы освобождать нас от других систем, да?
— Верно.
— Так не стоит ли нам воспользоваться этой самой системой, чтобы освободиться и от нее заодно?
— Ах-ах. — Старый Отец зажмурился. — Ох-ох-ох.
— Я должен от нее освободиться.
— Ох-х!
— Я должен уйти из твоего дома, пока еще не поздно.
— Ну что ж — все так.
— Прости, почтенный. Ты, наверное, считаешь меня неблагодарным.
Старый Отец открыл глаза, и его рот сложился в улыбку.
— Вовсе нет. Плохая награда учителю, если ученик навсегда остается учеником. Я давно уже знал, что ты уйдешь.
— Чтобы вступить в Орден, да?
— Хо-хо, даже если в Орден тебя не примут, уйти все равно придется. Все мои ученики уходят, узнав то, что узнал ты.
— Я сожалею.
— Ох-хо, а я вот нет. Ты хорошо учился и доставил мне столько радости, что мне даже выразить это трудно — разве что по-фравашийски.
Данло посмотрел, как его собратья-возвращенцы сворачивают меховые подстилки и забирают корзинки с едой. Один, молодой горолог из Лара-Сига, сказал ему, что пора возвращаться в Город.
— Давай-ка попрощаемся здесь, — сказал Старый Отец.
Элианора молча стояла на снегу, обратив лицо к рассветному небу. Другие толпились вокруг нее, тихо говоря что-то.
Наконец кто-то один предложил ей руку, чтобы спуститься с горы.
— Через пять дней начнется конкурс, — сказал Данло. — Если меня примут, можно мне будет приходить к тебе, почтенный?
— Нет, нельзя.
Данло опешил и не заметил даже, что все возвращенцы уже ушли.
— Это не мое правило, Данло, а Ордена. Послушникам и кадетам запрещено общаться с фраваши. Нам больше не доверяют, к сожалению.
— Значит…
— Значит, ты сможешь приходить ко мне, только когда станешь пилотом.
— Но ведь на это уйдут годы?
— Значит, мы должны набраться терпения.
— Я ведь могу и провалиться.
— Все возможно. Но настоящая опасность не в том, что ты провалишься, а в том, что ты выдержишь. Большинство членов Ордена отдаются ему душой и телом.
— Они не учились у фравашийского Старого Отца, почтенный.
— Это верно.
— Я должен знать, что это такое — быть пилотом. Благословенным пилотом.
— Хо-хо, говорят, что пилотам доступна самая странная из всех реальностей.
Данло улыбнулся и поклонился Старому Отцу.
— Спасибо тебе за все, что ты дал мне, почтенный. За мокшу, за идеалы ахимсы и ши. И за твою доброту. И за мою шакухачи. Это замечательные дары.
— На здоровье. — Старый Отец посмотрел, как исчезают в лесу последние возвращенцы. — Ты пойдешь в Город со мной?
— Нет. Я, пожалуй, останусь и посмотрю, как восходит солнце.
— Ну а я пойду домой спать, ох-хо.
— До свидания, почтенный.
— До свидания, Данло Дикий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Это Рингесс создал Золотое Кольцо и следит за его ростом, спасая планету от ярости Экстра. Когда-нибудь, утверждали возвращенцы, Рингесс покончит со взрывами звезд и спасет от гибели всю вселенную.
В долгие солнечные дни ложной зимы Данло ходил в кафе Старогородской глиссады и пил чай из тоалача с возвращенцами, которые собирались там ежедневно. Это были в основном молодые члены Ордена, но встречались среди них и богатые пришельцы в пышных одеждах, с золотыми обручами на головах — знаком их религии. Они говорили о жизни Рингесса и обсуждали, какие перемены совершит бог в этом Городе. Их надежда заключалась в том, что Рингесс признает в них истинных искателей и откроет им тайну Старшей Эдцы, а также другие тайны, доступные только божеству. Из беседы с женщиной по имени Сара Туркманян и ее друзьями Данло узнал, что Мэллори Рингесс побывал когда-то в алалойском племени деваки. Он предпринял это путешествие около семнадцати лет назад в надежде расшифровать Старшую Эдду, якобы закодированную в первобытных генах алалоев. Пораженный услышанным, Данло сразу догадался, что он — сын Мэллори Рингесса.
Трехпалый Соли сказал, что его отец был пилотом из Города, но Данло не подозревал, что тот в придачу окажется еще и богом. А его мать — определенно одна из женщин, сопровождавших Мэллори Рингесса в его злополучной экспедиции, возможно, даже Катарина-скраер. Данло очень хотелось поделиться этой поразительной гипотезой с другими возвращенцами, но он не был до конца уверен в ее правдивости. Возможно, Трехпалый Соли из благих побуждений солгал ему относительно его родителей. Возможно, его отец и мать — червячники, обыкновенные преступники, промышлявшие шегшея в лесах Квейткеля. Возможно, мать, родив Данло вдалеке от Города, оставила его умирать на каком-нибудь заснеженном карнизе близ пещеры деваки, а Хайдар и Чандра нашли его и усыновили. И очень возможно, что Соли придумал свою историю, желая избавить его от стыда за таких родителей. Обуреваемый стремлением узнать правду о себе, а также все, что касается таинственного Мэллори Рингесса, Данло зачастил на возвращенские чаепития.
Трудно сказать, какая судьба постигла бы этот культ, если бы Элианора Вен в 11-й день ложной зимы не изрекла свое знаменитое пророчество. Встав посреди большого хофгартенского круга в своих белоснежных одеждах, она возвестила Городу, что Мэллори Рингесс вернется ровно через девять дней, в ночь на 20-е. Пусть возрадуются хибакуся в своих жилищах, ибо Рингесс вернет им здоровье. Пусть червячники и другие преступники бегут из Города, ибо Рингесс учинит над ними суд и возмездие. А главные специалисты и мастера Ордена пусть смирятся, ибо Рингесс вернется как Главный над Главными и преобразит Орден в армию духовных воинов, которые вернут галактике ее великолепие.
Учитывая всеобщее недоверие к скраерам и их тайному искусству, пророчество Элианоры произвело ошеломляющий эффект.
Некоторые червячники действительно сбежали из Города, купцы раздавали все свое имущество хибакуся и селились в качестве возвращенцев в пустующих общежитиях Старого Города. Самым же поразительным было то, что шестеро главных специалистов Академии отреклись от своих постов в знак протеста против ослабивших Орден политических махинаций. Вечером 19-го дня девятьсот возвращенцев во главе с Элианорой отправились на склон Уркеля, чтобы встретить Мэллори Рингесса там.
— Он явится нам этой ночью, — говорила всем Элианора, и много народу помимо возвращенцев пришло посмотреть, осуществится ли ее пророчество. Данло, сидевшему вместе с возвращенцами на лугу, казалось, что здесь собралось пол-Города. До того как совсем стемнело и загорелись звезды, он насчитал на склоне около восьмидесяти тысяч человек. От восточного края Академии вплоть до Крышечных Полей, на плоских холмах чуть южнее горы, расстилались на заснеженных камнях шкуры, и по рукам ходили бутылки с вином и тоалачем. Возвращенцы, естественно, заняли место в центре, чуть выше всех остальных.
Под ними сиял миллионом огней Невернес, над ними снежные поля и темные выступы горы переходили в черноту космоса, усеянную звездами. Элианора не сказала, каким образом Мэллори Рингесс вернется со звезд, и некоторые надеялись, что он упадет на землю, как метеорит, или материализуется прямо в воздухе и пойдет им навстречу. Но большинство ожидало, что в небесах сверкнет серебром его знаменитый легкий корабль «Имманентный» и опустится на одну из дорожек Крышечных Полей.
Затем из корабля выйдет Мэллори Рингесс и поднимется на гору как обычный человек — хотя никто не знал, похож ли он еще на человека. Никто не знал, как полагается выглядеть богу; собравшиеся пили свой тоалач, рассуждали о целях эволюции и ждали.
Ждал и Данло, волнуясь не меньше, чем любой возвращенец.
У него, как и у других, блестел на голове золотой обруч, он надел свою лучшую конькобежную камелайку, и лицо его носило одухотворенное выражение человека, ожидающего встречи с бесконечным. Он сидел не в первом ряду и даже не во втором, а с краю группы, у быстрого ручейка с талой водой.
Ночь стояла теплая, ясная, наполненная горным ветром и вековыми снами, короткая, как все ночи ложной зимы. Но толпам, пришедшим, чтобы увидеть чудо, она казалась очень длинной. Данло лег навзничь на холодную землю, считая удары своего сердца и звезды на небе. Он любил эту игру, хотя никогда в ней не выигрывал — звезд было слишком много, и небо никогда не стояло на месте. Планета вращалась с запада на восток, поворачивая свой холодный лик к глубинам галактики и вселенной за ее пределами. Над линией восточного горизонта все время появлялись новые огни — блинки-сверхновые, созвездия и одинокие голубые звезды-гиганты. Данло лежал, погруженный в грезы, и ловил обрывки разговоров вокруг себя. Всю ночь из Города подходили новые люди, и толпа становилась все гуще.
Около полуночи отдельные горожане, устав, начали сворачивать свои меха и уходить. С течением времени приподнятое ожидание последовательно сменялось упорной верой, растерянностью, а там и подозрением в надувательстве. Когда над темным гребнем Уркеля взошло большое созвездие Лебедя, Данло понял, что до рассвета осталось недолго. Он тоже начинал сомневаться в пророчестве Элианоры — по крайней мере в том, что ее слова следует понимать буквально. Его товарищи-возвращенцы один за другим умолкали и не сводили глаз с узкой скалистой тропы, вьющейся вверх по горе. И вот среди мертвой, действующей на нервы тишины кто-то вдруг крикнул:
— Смотрите, вот он!
По темной тропе среди снега и чахлого ельника действительно двигалась какая-то фигура. Данло, как и все, надеялся, что это Мэллори Рингесс, но он привык высматривать зверя в темном лесу и видел то, что другие не видели. Он сразу узнал в этом позднем пришельце фраваши, а миг спустя по клокам меха за ушами и характерной походке понял, что это Старый Отец. По мере того как тот поднимался, этот расхолаживающий факт стал ясен и всем остальным. Стон разочарования вырвался из тысячи уст с внезапностью отколовшейся от ледника и сползающей в море глыбы. Люди, словно поняв что-то, начали вставать и уходить. Они протискивались мимо Старого Отца, не глядя на него и не удостаивая вниманием его странную улыбку и горящие в темноте голубые глаза. Старый фраваши шел сквозь толпу прямо к Данло. Вежливо поздоровавшись, он игриво осведомился:
— Хо, я случайно не опоздал?
Данло, глядя на льющийся с горы людской поток, сказал:
— Возможно.
— Ах-ох, уже почти рассвело. Я слышал, что Мэллори Рингесс должен появиться этой ночью.
— Об этом весь город слышал.
— Включая нас, фраваши. Но я хотел посмотреть сам.
— Как же ты меня нашел, почтенный? Здесь столько народу.
Старый Отец указал черным когтем на возвращенцев, еще сидящих вокруг Элианоры Вен. Их обручи, такие же как у Данло, светились золотом в темноте.
— Я шел на свет — его видно издали. А когда подошел поближе, почуял твой запах. Он у тебя особенный и очень сильный.
Данло понюхал свою одежду.
— Я не знал, что у фраваши такой острый нюх.
— Ха-ха, ты пахнешь как волк, который валялся в мускусной траве. Ты не думаешь, что тебе следует почаще мыться?
— Но я и так моюсь. Я люблю воду.
— Однако не делал этого с тех самых пор, как начал мечтать с аутистами, верно?
— Так ты знаешь об этом, почтенный? О Мечтателях?
Старый Отец молча улыбнулся в ответ.
— Тогда ты должен знать и об Ученых?
— Ох-хо, и о них знаю.
— Этих благословенных мировоззрений так много. Все смотрят по-своему.
— Ах-ох-ох. Это город множества культов.
— Но я ушел от Мечтателей. И от Ученых тоже.
— Все так.
— Это ты научил меня, почтенный, освобождаться от любых мировоззрений.
— Но теперь ты носишь золотой обруч и сидишь с возвращенцами?
— Ты беспокоишься, что я свяжу себя с ними… потому что они так много обещают?
Старый Отец указал на мужчин и женщин, в последней надежде глядящих на небо.
— Они-то? Ох, нет, нет. Когда рассвет настанет, а Мэллори Рингесс так и не появится, возвращенцы перестанут существовать. Если я кажусь обеспокоенным — хотя, должен сказать, фраваши беспокойство почти неведомо, — то это потому, что тебе, похоже, слишком уж нравятся все эти культы.
Данло потрогал мизинцем тугой обруч на лбу и спросил:
— Но разве есть лучший способ узнать чужие взгляды?
— Существует спелад. Когда-нибудь ты будешь играть не хуже Файет. И вся фравашийская система, ох-хо.
— Спелад — умная игра, но все-таки только игра.
— Ах-ха?
Данло вытянул руку — блеск обруча делал ногти желтовато-оранжевым. Сжав пальцы в кулак, он сказал:
— Фраваши учат держать каждое мировоззрение легко, как бабочку, да?
— Если держать реальность легко, то ее легко и сменить. Как иначе перейти от симплементарной стадии к высшим формам ментарности?
— Но твои ученики, почтенный, — Файет, Люйстер и остальные — держат многие реальности слишком уж легко. Они не знают по-настоящему реальности, которые держат.
— Хо, хо — ты думаешь, что понимаешь взгляды сциентистов более комплементарно, чем Файет? И другие системы тоже?
— Нет, почтенный, не думаю.
— Боюсь, что теперь я тебя не понимаю.
На лице Старого Отца играла легкая улыбка, и Данло подумал, что тот лишь наполовину откровенен с ним.
— Есть разница между знанием и верой.
— Ах-хо.
Данло стал лицом к востоку, где брезжили первые голубые проблески дня. До восхода еще оставалось время, но горизонт уже окрасился охрой и багрянцем. Многие возвращенцы тоже смотрели в ту сторону. Элианора встала и тоже, как-то сориентировавшись, повернулась на восток. Она, как все скраеры, была слепой, а на лице ее вместо глаз зияли черные, как космос, ямы. Возможно, она хотела ощутить на щеках солнечные лучи. Если ее не осуществившееся пророчество причиняло ей горе или стыд, по ней этого не было заметно.
— Видишь эту прекрасную женщину-скраера? — спросил Данло шепотом, став поближе к Старому Отцу. — До того, как она себя ослепила, у нее были глаза, как у меня и у всех нас.
Она могла видеть все краски мира. Но что, если бы она так и родилась безглазой? Если бы она была слепой от рождения, как дети хибакуся? Откуда бы она тогда знала, что кровь краснее всех оттенков красного? Откуда знала бы цвета зари?
Разве ты, глядя на небо, говоришь: «Я верю в голубизну»?
Нет, не говоришь, если ты только не слеп. Ты видишь благословенную голубизну и знаешь ее. Понимаешь? Нам нет нужды верить в то, что мы знаем.
— Ах-хо, знаем. Все так.
— Очень возможно, что Файет понимает сциентизм лучше, чем я. Но она не может знать, что это такое, пока не увидит еще живого снежного червяка, разрезанного на сто кусков.
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я заставлял всех своих учеников присутствовать при подобных ужасах?
— Чтобы стать по-настоящему комплементарным — да. Они играют в спелад и думают, что знают, как переходить от одной реальности к другой. Но для них это не совсем… реально.
Входя в новое мировоззрение, они напоминают стариков в горячем источнике — половина в воде, половина снаружи, не то чтобы сухие и не то чтобы мокрые.
Небо теперь пылало багровым огнем. Стало светлее, и деревья с камнями обретали свои утренние краски. Из всех, кто был на Уркеле в эту ночь, остались только возвращенцы, да и они понемногу расходились, ибо их вера в возвращение Мэллори Рингесса рухнула. Вот она, суть разницы между верой и знанием, подумал Данло. Знание может только укрепиться и стать глубже, вера же хрупка, как стекло. Сотни людей с покрасневшими глазами бросали на Элианору взгляды, полные горькой обиды, и поворачивались к ней спиной, не прощаясь.
На склоне осталось всего сорок восемь мужчин и женщин, знавших то, чего не знали другие. Данло тоже это знал, но ему трудно было объяснить свое знание Старому Отцу. Он знал, что Мэллори Рингесс в некотором смысле все-таки вернулся в Невернес этой ночью. На горе в самом деле побывал бог — стоило только вспомнить восемьдесят тысяч опечаленных лиц, чтобы убедиться в этом. Пророчество Элианоры произвело в Городе какую-то необратимую перемену, и родилось что-то новое. Старый Отец ошибался, полагая, что начатое ею движение просто так возьмет и испарится, как роса под солнцем.
Старый Отец, хорошо читавший тени человеческих мыслей, всмотрелся в лицо Данло и спросил:
— Ты никогда не верил по-настоящему, что Мэллори Рингесс вернется, правда?
— Я ни во что не хочу верить. Я хочу знать… знать все.
— Хо-хо, недурные у тебя запросы. Ты не такой, как другие мои ученики — они хотят только освобождения.
— И при этом так… несвободны.
— Как так? — широко раскрыл глаза Старый Отец.
— Они думают, что нашли систему, которая освободит их.
— А разве это не так?
— Фравашийская система — единственная реальность, которую они держат крепко. А она их еще крепче.
— Значит, ты питаешь мало уважения к нашему пути?
— Нет, почтенный, раньше я очень дорожил им, но только…
Старый Отец подождал немного и попросил:
— Продолжай.
Данло посмотрел на журчащий между деревьев ручеек и спросил:
— Достоинство фравашийской системы состоит в том, чтобы освобождать нас от других систем, да?
— Верно.
— Так не стоит ли нам воспользоваться этой самой системой, чтобы освободиться и от нее заодно?
— Ах-ах. — Старый Отец зажмурился. — Ох-ох-ох.
— Я должен от нее освободиться.
— Ох-х!
— Я должен уйти из твоего дома, пока еще не поздно.
— Ну что ж — все так.
— Прости, почтенный. Ты, наверное, считаешь меня неблагодарным.
Старый Отец открыл глаза, и его рот сложился в улыбку.
— Вовсе нет. Плохая награда учителю, если ученик навсегда остается учеником. Я давно уже знал, что ты уйдешь.
— Чтобы вступить в Орден, да?
— Хо-хо, даже если в Орден тебя не примут, уйти все равно придется. Все мои ученики уходят, узнав то, что узнал ты.
— Я сожалею.
— Ох-хо, а я вот нет. Ты хорошо учился и доставил мне столько радости, что мне даже выразить это трудно — разве что по-фравашийски.
Данло посмотрел, как его собратья-возвращенцы сворачивают меховые подстилки и забирают корзинки с едой. Один, молодой горолог из Лара-Сига, сказал ему, что пора возвращаться в Город.
— Давай-ка попрощаемся здесь, — сказал Старый Отец.
Элианора молча стояла на снегу, обратив лицо к рассветному небу. Другие толпились вокруг нее, тихо говоря что-то.
Наконец кто-то один предложил ей руку, чтобы спуститься с горы.
— Через пять дней начнется конкурс, — сказал Данло. — Если меня примут, можно мне будет приходить к тебе, почтенный?
— Нет, нельзя.
Данло опешил и не заметил даже, что все возвращенцы уже ушли.
— Это не мое правило, Данло, а Ордена. Послушникам и кадетам запрещено общаться с фраваши. Нам больше не доверяют, к сожалению.
— Значит…
— Значит, ты сможешь приходить ко мне, только когда станешь пилотом.
— Но ведь на это уйдут годы?
— Значит, мы должны набраться терпения.
— Я ведь могу и провалиться.
— Все возможно. Но настоящая опасность не в том, что ты провалишься, а в том, что ты выдержишь. Большинство членов Ордена отдаются ему душой и телом.
— Они не учились у фравашийского Старого Отца, почтенный.
— Это верно.
— Я должен знать, что это такое — быть пилотом. Благословенным пилотом.
— Хо-хо, говорят, что пилотам доступна самая странная из всех реальностей.
Данло улыбнулся и поклонился Старому Отцу.
— Спасибо тебе за все, что ты дал мне, почтенный. За мокшу, за идеалы ахимсы и ши. И за твою доброту. И за мою шакухачи. Это замечательные дары.
— На здоровье. — Старый Отец посмотрел, как исчезают в лесу последние возвращенцы. — Ты пойдешь в Город со мной?
— Нет. Я, пожалуй, останусь и посмотрю, как восходит солнце.
— Ну а я пойду домой спать, ох-хо.
— До свидания, почтенный.
— До свидания, Данло Дикий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82