— Я всегда… буду ему другом.
— Прочнее настоящей дружбы ничего нет. Уж я-то знаю. — Бардо расправил плащ и потер руки. — Не оставляй надежды, паренек. В наши странные времена может случиться все что угодно. Кольцо, которое я тебе дал, еще с тобой?
Данло приложил руку к груди и кивнул.
— Это хорошо. Храни его на случай, если твой отец вернется. А он когда-нибудь да вернется, клянусь Богом.
Бардо обнял Данло и похлопал себя по животу.
— Ну ладно, я пошел. Высосу кружек двадцать и напьюсь — день, как-никак, знаменательный.
— Но ведь вы сказали, что не будете больше пить.
— Ничего подобного. Я сказал — с завтрашнего дня. А до него еще далеко, ей-богу!
С этими словами Бардо низко поклонился Данло и прицепил коньки. Зрелище его шаткой походки, как ни странно, вселяло в Данло не отчаяние, а надежду.
— До свидания, Бардо! — крикнул он.
Проводив Бардо глазами, он повернул к Дому Погибели, чтобы рассказать другим послушникам о том, что случилось в Коллегии Главных Специалистов.
Глава XIV
ИГРА В ХОККЕЙ
Умудренный муж должен не только уметь любить своих врагов, но и ненавидеть друзей.
Фридрих-Молот

Следующие несколько дней Данло блуждал в холодном тумане по Академии и размышлял. Работать он не мог и подавлял желание пойти в библиотеку и поискать в ее кибернетических пространствах что-нибудь, проясняющее судьбу алалоев. Он не посещал своего учителя и не ел в столовой с друзьями. Но одним холодным и ясным днем, 77-го числа, он вспомнил, что его товарищи по общежитию должны выступить в хоккейном матче против первогодков Каменных Палат. Поэтому он вернулся в Дом Погибели, надел камелайку, прицепил хоккейные коньки, взял клюшку и поспешил в Ледовый Купол.
День для матча, по правде сказать, был выбран неудачно.
Послушники, ошеломленные отставкой Бардо, предпочитали обсуждать это скандальное событие, а не гонять шайбу по льду.
Теперь уже стало известно, что Бардо покидает Город — возможно, навсегда. Мадхава ли Шинг, Шерборн с Темной Луны и другие приставали к Данло с вопросами относительно планов Бардо. А перед самым началом первого периода в дальнем конце огромной арены появился Хануман ли Тош. Он проехал мимо пустых санных дорожек, через белые прямоугольники пяти ледяных площадок в центр Купола, к Данло и другим мальчикам, которых не видел так давно. Всего полчаса назад цефики наконец выпустили его из своей башни, и он направился прямиком в Ледовый Купол. Данло вспомнил, что Хануман любит хоккей почти так же, как свое боевое искусство.
— Привет, Мадхава, привет, Лоренцо, привет, Ивар, привет, Алесар. — Кадеты Дома Погибели столпились вокруг Ханумана, поздравляя его с чудесным избавлением от смерти.
Освободившись, Хануман подкатил к Данло, одиноко стоящему у кромки поля. Пристально посмотрев на него, он сказал:
— Привет, Данло, — рад видеть тебя в полном порядке.
— А ты, Хану, как? Тебе еще больно?
— Не ты ли говорил мне, что через боль человек сознает жизнь? — с тихим странным смехом ответил Хануман.
— Да, но это было до того, как я увидел… на что способна эккана.
— Боль — это всегда боль. Но есть способы ее контролировать.
— Я слышал, что от экканы многие умирали.
— Но я, как видишь, пока жив. И снова обязан тебе жизнью. — Он произнес это четко и холодно, но, заметив, что больно задел Данло, заставил себя улыбнуться. — Ты каждый раз поражаешь меня. Ты вступил в борьбу с поэтом по собственной воле — даже моя мать не сделала бы того, что сделал ты.
Данло потрогал шрам над глазом и сказал:
— Все говорят так, как будто у меня был выбор.
— Он у тебя был. Ты мог убежать.
— Нет, не мог — ты же знаешь.
— Да, я-то знаю. — Хануман снова попытался улыбнуться, но что-то явно не давало ему покоя. — Это чудо, что ты вспомнил стихи. Был момент, когда я думал, что ты не вспомнишь, но ты вспомнил. Правда? Ну конечно, вспомнил. Твоя феноменальная память для меня всегда была загадкой. Вот почему поэт ткнул себя ножом в глаз, а мы с тобой живы и можем говорить об этом.
Пока двадцать послушников из Каменных Палат занимали свои места на той стороне поля, Данло с Хануманом поговорили о том, что случилось в библиотеке, и о том, как Коллегия Главных Специалистов ответила отказом на прошение Данло. Они говорили без напряжения, но между ними возникло расстояние, которого не было прежде. Данло хотел узнать побольше о лечебном искусстве цефиков, но Хануман неохотно рассказывал о времени своей изоляции у них в башне. Данло спрашивал его и о другом — о разных мелочах вроде заточки коньков или стратегии сегодняшней игры. Более серьезные вопросы он обходил, чувствуя затаенное страдание Ханумана и видя его холодность.
В сущности, был только один вопрос, который Данло хотел бы задать, но он, как часто бывает между друзьями, почему-то говорил о чем угодно, кроме этого, самого главного. Потом кто-то из Каменных Палат объявил о начале игры. И Хануман, к огорчению Данло, воспользовался всей этой суматохой, блеском стальных лезвий и толкучкой молодых тел на льду, как щитом, чтобы отгородиться от беспокойства своего друга. Он стал неразговорчив, а потом и вовсе замолчал. В течение пяти периодов он сохранял это неловкое, обидное молчание и держался в стороне от Данло. Он вел свою обычную молниеносную игру, орудуя черной клюшкой из осколочного дерева внимательно и в то же время яростно, но победа как будто не слишком его волновала. В отчужденности всей его фигуры, в светлых глазах, когда он смотрел на Данло или отводил от него взгляд, читались страдание и отчаяние.
— Почему ты сегодня… так замкнут? — спросил наконец его Данло в перерыве перед шестым и последним периодом игры. Они сидели рядом на конце длинной блестящей скамейки, выкрашенной недавно в голубой цвет. Их товарищи по команде либо сидели, тяжело облокотившись на собственные колени, либо стояли, отдуваясь, сплевывали кровь из разбитых ртов и делали непристойные жесты в сторону команды Каменных Палат на той стороне поля, в семидесяти ярдах от них. Данло видел противников через стоящую надо льдом дымку — двадцать ребят постукивали коньками о свою красную скамейку и поднимали вверх два пальца. Этим они — смотря как толковать — либо выражали сомнение, что их соперники появились на свет естественным путем, либо напоминали, что ведут в счете на два очка.
Они действительно забили на две шайбы больше. Сам Данло весь матч играл рассеянно и механически. Обычно они с Хануманом забивали больше всех голов, но сегодня между ними не было халлы, не было взаимности мысли и действия. От Ханумана шел холод, как от ледового поля, а Данло одолевали думы о смерти и убийстве.
— Ты в каком-то смысле еще больше замкнут, чем я, — ответил Хануман.
— Может быть… но это не в моей натуре и не в твоей тоже.
Хануман прищурился от света, льющегося через тысячи треугольных панелей Купола.
— Откуда ты знаешь, какова она, моя натура?
— С той самой ночи, как упал Педар, — сказал Данло, обходя этот вопрос, — ты ушел в себя. Почему? Ты ведь ненавидел его почти так же, как я.
Хануман, по-прежнему глядя вверх, закрыл глаза и поморщился, будто от боли.
— Потому что он умер. Разве этого недостаточно? Ты тоже выглядишь не лучше, с тех пор как узнал, какая судьба ожидает алалоев.
— Но они — мой народ!
— Извини, Данло. Может быть, средство против чумы еще будет найдено. Может быть, ты сам его найдешь. Но мы все равно когда-нибудь все умрем, разве нет? Человеческая жизнь так быстро проходит — почему? — И Хануман процитировал Данло место из книги Бога, которое Николос Дару Эде позаимствовал из одной из древних священных книг — «Ложной Бхагавад-Гиты»: — «Бытие сжигает плоть, и все живое стремится к своей погибели, как мотыльки летят на пламя».
— Ты слишком много думаешь о смерти, — сказал Данло.
— Я?
— С этим ничего не поделаешь. От смерти лекарства нет.
— Кибернетическая Церковь учит другому.
Данло потрогал перо Агиры.
— Будь это даже возможно, я не хотел бы, чтобы меня — мое "я", мою пурушу — поместили в компьютер.
— Но есть и другие способы. Есть путь, который выбрал твой отец. Бардо все время говорил об этом. Однажды он сказал, что любой, кто готов страдать так же, как страдал Рингесс, может стать богом.
— Бардо любил с тобой разговаривать, да?
— Особенно когда бывал пьян. Его интересовала моя карьера — он всегда настаивал на том, чтобы я стал пилотом.
— Ты будешь самым благословенным из всех пилотов.
— Ты думаешь? А вот я не уверен. Вчера Главный Цефик пригласил меня к себе на чай там, в башне. И предложил поступить в Лара-Сиг, чтобы учиться на цефика.
— Сам Главный Цефик?
— Тебя это удивляет, я вижу.
— Но ты не должен становиться цефиком!
— Это почему же?
— Цефики — очень замкнутый народ.
— Мы вернулись к тому, с чего начали.
— Цефики слишком удалены от жизни. — В четвертом периоде чья-то клюшка оцарапала Данло подбородок; он вытер кровь рукавом камелайки, и на белой шерсти осталась красная полоса.
— Цефики исследуют сознание, и я понимаю, что многих послушников это привлекает. Самадхи, фуга и одновременность, все эти виды компьютерного сознания. Но нельзя изучить… реальное сознание, подключаясь к компьютеру.
Перерыв заканчивался; хоккеисты точили коньки и обматывали клюшки черной лентой — не потому, что коньки действительно затупились или осколочное дерево нуждалось в укреплении, а потому, что это был ритуал окончания игры, почти такой же старый, как сам Дом Погибели. Сталь визжала под алмазными напильниками, и Хануман повысил голос: — Искусство цефиков состоит не только в подключении к компьютеру.
Кто-то передал Данло ролик липкой черной ленты, и он отгрыз кусок своими крепкими белыми зубами.
— Все дело в господстве, да? В господстве над разумом — над умами других людей.
— В этом есть свои опасности, я знаю. Вот почему цефики приносят самые строгие обеты во всем Ордене. У них своя этика и все такое.
— Но цефики — это герметики, — повторил Данло то, что слышал повсюду в Академии. — Мистики, хранящие тайны… относящиеся к господству над сознанием.
— Да, это входит в их этику. Открыть большинству людей тайны их сознания — все равно что дать детям в руки водородные бомбы.
— Хану, Хану, как раз этого я и боюсь.
— Ты боишься меня?
— Нет, за тебя.
Хануман закончил бинтовать свою клюшку.
— Правда?
— Ты же видел их, мастер-цефиков! Видел их лица. Особенно у старых. Я тоже видел — три дня назад, в Коллегии. Главного Цефика, лорда Палла. Он такой же, как все они, — порченый и страшный, слишком много знающий… о себе самом. Он безумен. Мне кажется, в нем почти ничего человеческого не осталось. Не становись цефиком, Хану.
— Большинство цефиков слишком долго живут. Быть может, мне суждено умереть молодым — но даже если этого не случится, до такой старости я все равно не доживу.
— Но есть и другие причины, по которым тебе не следует… Как ты думаешь, почему лорд Палл предлагает тебе учиться на цефика?
— Ну, цефики и пилоты всегда перебивают друг у друга лучших послушников. Я уверен, что Главный Цефик и тебя пригласит на чай до конца этого года.
— Но я никогда не смогу стать цефиком.
— Не сможешь?
— Нет. — Данло снял коньки, провел по краю ногтем большого пальца и стал точить их напильником, который перебросил ему Мадхава. — Перед поступлением в Академию мне пришлось пообщаться с возвращенцами. И с аутистами. Все эти секты и цефики — опасное сочетание, а?
— Потому цефикам и запрещено примыкать к какому-либо религиозному течению.
— И тебя новые религии не интересуют?
— Нет, нисколько.
На молочном гладком льду около скамейки виднелось отражение Ханумана, и что-то в этом бледном, призрачном образе намекало на затаенную страсть. Как будто лед, исказив чистые линии лица Ханумана, послужил линзой, позволяющей заглянуть в его глубокое, истинное "я". В его бледно-голубых глазах читался религиозный пыл — Данло впервые видел в своем друге верующего. С каким бы презрением и ненавистью ни относился Хануман к вере своих отцов, в которой воспитывался с детства, как бы ни насмехался над ней, как бы часто ни отзывался об эдеизме как о «религии рабов»… Все дело в том, думал Данло, что эдеизм, как и все другие религии, недостаточно религиозен для такого, как Хануман.
— Известно, что цефики, некоторые, из них, практикуют почти постоянный контакт со своими компьютерами, — сказал Данло. Оторвав взгляд ото льда, он посмотрел на Ханумана и добавил полным боли голосом: — В нарушение канонов… и закона Цивилизации. Ты ведь слышал об этом, да?
— Если верить сплетням, часть кибершаманов, именуемая нейропевцами, действительно злоупотребляет компьютерами — я думаю, это правда.
— И они ищут контакта… с богами, да?
— Возможно. Кто знает, чего ищут нейропевцы?
— А чего ищешь ты?
— Я сам толком не знаю.
Данло, подметив свет, вспыхнувший в глазах Ханумана при этих словах, подумал, что друг его прекрасно знает, чего ищет.
— Значит, ты решил, что станешь цефиком?
— Возможно.
— Но мы же собирались вместе пойти в пилоты!
— Ты будешь пилотом — ты для этого рожден.
— Но странствовать среди звезд…
— Прости, но за эти дни я потерял всякое желание увидеть звезды.
— Но цефик? Нет, тебе это совсем не подходит.
— Откуда ты знаешь, что мне подходит, а что нет?
— Я это вижу. Это всякому видно.
— Видишь? — Напильник Ханумана яростно шаркал по лезвию конька. — Значит, ты у нас скраер.
— Чего ты так злишься?
— По-твоему, я злюсь?
— Конечно, злишься — твое лицо…
— Ну почему тебе всегда надо говорить правду? И что такое видеть? Можно ведь и солгать иногда!
— Я не хочу видеть, как ты становишься цефиком.
— Быть может, это — моя судьба.
— Судьба?
— Возлюби свою судьбу — разве не так ты всегда говорил?
— Но ты не можешь знать своей судьбы!
— Я знаю, что решил стать цефиком. Только что. Спасибо, что помог мне принять решение.
— Нет. Ты не должен.
— И все-таки я стану им. Прости.
— Но почему, Хану? Почему?
Они смотрели друг другу в глаза, как тогда, в день своего знакомства, на площади Лави; никто не хотел отвести взгляд первым. Но тут Мадхава ли Шинг объявил начало шестого периода, и они выехали на поле вместе с восемнадцатью другими мальчиками из Дома Погибели. Переговариваясь и царапая коньками лед, игроки заняли свои места за штрафной линией. В самом центре поля внутри фиолетового кружка уже лежала шайба, и все взоры обратились к ней. Мальчики затихли, стиснув в руках клюшки. Из других частей Купола, с саночных дорожек и площадок для фигуристов, слышался шорох коньков и полозьев, но этот звук сразу потонул в дружном гаме, как только Мадхава подал сигнал к началу игры. Клюшки опустились на лед, коньки заклацали, из глоток вырвались возбужденные крики.
Обе команды ринулись к шайбе в центре поля. Данло и Хануман, самые быстрые из «погибельников», подкатили к ней первыми, но трое «каменных» почти сразу блокировали их, и обе команды сшиблись, мелькая клюшками и вопя от боли. Данло удалось вывести шайбу из свалки, и он передал ее Хануману. Согласно стратегии «погибельников», он отвечал за правый край, а Хануман за левый. Всю игру им никак не удавалось скоординировать свою атаку, поэтому функции нападающих поневоле принимали на себя Мадхава (неизменно отстающий от Данло на десять ярдов), Алесар Рос и другие. Но теперь случилась любопытная вещь. Пока Хануман на левом фланге пытался прорваться сквозь кучу «каменных», Данло стал воспринимать его не только глазами, но каким-то более чутким и верным органом, как будто его чувство жизни откликалось на затаенный огонь его друга через разделяющий их лед. А Хануман, пылающий, как звезда, отзывался на его огонь — Данло чувствовал это по блеску его глаз, по наклону его шеи, по бешеному мельканию его клюшки и по собственному сердцу, стучащему в такт с коньками. Что-то — может быть, их гнев друг на друга, или их страх перед судьбой, или любовь к ней — связало их заново. Они катились вперед, и с каждым шагом между ними крепла невидимая нить, священное родство, делающее их едиными нутром и умом. Эта волшебная пуповина позволяла им предугадывать будущее, раскрывавшееся перед ними миг за мигом. Лед стлался под Данло, как атласное полотнище, передавая ему ритм бега и ударов Ханумана. Эта стальная мелодия четко выделялась среди стука клюшек, криков и певучих инструкций Мадхавы. Хануман обнаружил в обороне противника брешь, и Данло заметил ее в тот же самый миг, еще до того, как Хануман послал туда шайбу. Шайба, красный щербатый деревянный кружок, стрельнула прямо к Данло, и он перехватил ее. Двое послушников с цветком, эмблемой Каменных Палат на камелайках, тут же ринулись к нему. Данло резко вильнул влево, а Хануман одновременно освободился от блокирующих его противников. Данло передал шайбу ему.
Внезапный порыв ветра дохнул холодом в лицо, резанул по глазам, и Данло увидел летящую обратно к нему шайбу, как расплывчатое красное пятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82