А Ольга уже кляла себя. Почему вздумала что-то объяснять Григорию, словно оправдываясь перед ним, отчего покраснела? Какое тому дело до самого Вальдса, до причины, вызвавшей его сегодняшнее пребывание в Киеве при великой княгине, до их взаимоотношений, каковы бы они ни были? И она решила исправить ошибку.
— Хватит о Свенельде и прочих викингах, — жестко сказала она. — Лучше объясни мне вот что. Читая ваши книги и манускрипты, привезенные князем Аскольдом с Балкан и из Византии, я не всегда понимаю вас, христиан. Иногда ваши пророки противоречат сами себе, часто обличают один другого во лжи и прочих пороках, и приписываемые вами своему Богу Христу поступки кое в чем напоминают мне сказки, которые рассказывают наши бабки внучатам. Как можете вы, христиане, поклоняться такому Богу и почитать таких пророков? Или мне, язычнице, не дано понять корней вашей веры, или вы, христиане, сами не до конца разобрались в ней?
— Великая княгиня, а разве вы, славяне-язычники, одинаково почитаете своих богов? Разве даже Перуну, самому почитаемому у вас богу, каждый ваш жрец не молится… не взывает к нему по-своему? Всякий человек, всякий жрец, всякое племя воспринимает Бога по своему разумению, обращается к нему с чем-то своим, отчего у постороннего человека, особенно иноверца, может сложиться впечатление… такое впечатление, как у тебя об Иисусе Христе и наших пророках. Вера живет в душе, а не в холодной, рассудочной голове, — назидательно произнес Григорий.
— Но как можно впустить веру в душу, ежели ее не может осмыслить твой разум? — удивилась Ольга. — Как можно верить в то, чего не понимаешь? Потом, ты говоришь, что мы, славяне-язычники, неодинаково воспринимаем своих богов и даже к Перуну наши волхвы обращают свои просьбы по-разному. Это так, ибо каждое наше племя живет отлично от другого, а потому у одних больше почитаемы божества леса, у других — воды, у третьих — гор. Как же иначе, если каждое племя должно дружить и задабривать прежде всего тех богов, которые живут схожей с ними жизнью, могут помочь им? А вот у вас, христиан, совсем по-другому. У вас один Бог, одни и те же пророки, одни и те же законы для всех племен и народов, где бы и как бы они ни жили. Для Христа нет ни эллина, ни иудея — так, кажется, проповедуете вы? Проповедуете всем, как хорош ваш Бог, а сами не знаете, кто он таков, и спорите о его сущности. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух — что сие такое? Уж не наш ли Змей Горыныч о трех головах… Римский Папа — наместник Бога на земле, Константинопольский патриарх — первый из христиан. Но кто такой в этом случае наместник и первый из христиан, кто из них ближе к Христу? Если близки одинаково, то почему ненавидят друг друга, проповедуя другим любить даже своих врагов? Если этого не понимаете и не можете объяснить вы, христиане, и готовы разрешать свои споры оружием, то как могу постичь вашу веру я, язычница?
— Мне очень трудно говорить с тобой, великая княгиня, ибо ты не постигла даже основ нашей веры. Однако все же постараюсь ответить так, чтобы ты смогла понять меня. Христиане — одна большая семья, а в каждой семье есть умные и глупые люди. И как часто именно глупцы стремятся всех поучать, толковать те либо иные истины и понятия, навязывать другим собственное ошибочное мнение! Так происходит и в нашей христианской семье. По ряду причин особенно много глуп… людей, коим следует еще учиться самим, а не поучать паству, оказалось в Риме, откуда они распространяют свое кощунственное, богопротивное знание. Оно коснулось и тебя, ибо, сражаясь с папскими войсками(Во время похода на Балканы дружины князей Аскольда и Дирэ имели ряд успешных сражений с войсками Римского Папы Николая I.), князь Аскольд привез в Киев захваченные у них книги, в коих многое противоречит духу и букве истинного христианства.
— Истинного? Значит, существует и неистинное? Кто же определяет, какое из них истинное — Римский Папа или Константинопольский патриарх? Ваш бог Христос? Но отчего тогда он терпит лжехристиан, оскверняющих его учение?
— Это очень сложный вопрос, великая княгиня. Ежели он хебе интересен, готов просветить тебя. Однако для этого придется начать с главного и необходимого — понять, что такое христианство и кто есть наш Бог Иисус Христос.
— С удовольствием послушаю тебя, но… в следующий раз. А сейчас объясни мне кое-что, чего я не смогла понять в ваших книгах. Давай начнем с того, как удавалось женщинам, будь то законные властительницы держав или любовницы царствующих особ, управлять огромными странами, держа в узде сильные армии и честолюбивых полководцев, завистливых сановников-придворных и толпы народа? В чем им помогал твой Бог, а что зависело от них самих?
Краем глаза Ольга увидела мелькнувшую на губах священника усмешку, но сделала вид, что не заметила ее.
Ладья медленно скользила вдоль берега небольшого морского залива. Гребла примерно треть находившихся в ладье людей, остальные с луками в руках стояли вдоль обращенного к суше борта за висящими на нем червлеными русскими щитами.
Ослепительные лучи полуденного солнца глубоко пронзали толщу воды и тонули в ее прозрачной бирюзовой глубине. Там, где море было мельче, оно от поверхности до дна было насквозь просвечено багровыми солнечными лучами, и казалось, что внутри водной стихии играли отблески невесть где бушевавшего пожара. У самого берега, где вода теряла голубизну при соприкосновении с тенью обступивших заливчик деревьев, море завораживало взор таинственным иссиня-чер-ным мраком, начинающимся сразу от днища ладьи.
— Опять не та, — разочарованно произнес Сарыч, стоявший рядом с Микулой на носу ладьи. — В той была река, настоящая широкая река, а в этой два жалких ручейка. Да и берега там были каменистые, обрывистые, а не песчаные и пологие, как в этой.
— Вторая бухта за сегодняшний день и восьмая с начала поисков, — заметил Микула. — Думаю, что до темноты успеем побывать еще в одной. Они здесь одна подле другой, словно боги с умыслом изрезали побережье, дабы людям легче было скрывать свои сокровища.
— В том и сложность, — подхватил Сарыч. — Но эта что-то больно уж мне знакома. Кажется, именно в ней мы хотели поначалу сокровище схоронить, да берега нам не приглянулись. Пологие, песчаные, с удобной стоянкой — чем не заманчивое пристанище для кораблей? Вот и подались мы отсюда в другое место — поглуше и побезлюднее, где можно без помех сокровище и спрятать, и снова за ним явиться.
— Раз бухта точно не та, плывем дальше…
Узкий вход в следующую бухту открылся часа через четыре. Высокая, поднимающаяся прямо из моря скала, неширокая, локтей в тридцать-сорок, полоска воды за ней и снова усыпанный крупными камнями берег.
— Наша бухта, сотник! Наконец! — закричал Сарыч.
— Не ошибаешься? Ведь ты в ней еще не был.
— Я узнал горловину, через которую мы проникли в нее с моря. Видишь скалу справа от горловины? Разве такую забудешь или спутаешь с другой? А за скалой будет каменистый береговой откос, подальше — речка. Смотри, вон откос. — радостно тараторил Сарыч и вдруг оборвал себя на полуслове.
Их ладья, плывущая головной в цепочке из пяти русских суденышек, вошла в узкую горловину, соединявшую море с небольшим заливчиком, и Микула с Сарычем смогли окинуть взглядом открывшуюся им картину. И никто из них не смотрел ни на каменистый откос за скалой у начала горловины, ни на речушку рядом с ним — оба уставились на высокую каменную гряду посреди крошечного, единственного на берегах бухты песчаного пятачка. На вершине гряды лежали два обгоревших корабельных остова, в которых мало-мальски сведущий в морском деле человек мог легко определить бывшую славянскую боевую ладью и сторожевой корабль мазендаранского флота. Но как были их останки вознесены на верхушку каменной гряды, отстоящей от береговой черты на добрых два-три десятка саженей? Эта мысль первой приходила в голову.
— Этого не могли сделать волны, — сказал Сарыч. — Скала надежно защищает бухту от морских бурь и ветров, а горловина настолько мала, что не позволяет проникнуть в бухту большим волнам.
— Ты прав, — откликнулся Микула. — Допустим, что какая-либо волна могла поднять на камни и оставить на них несгоревшее корабельное днище. Но другая такая же волна вновь подняла бы его и либо унесла с собой, либо ударила о камни так, что от него остались бы только щепы. Потом, сравни останки — днище мазендаранского корабля втрое длиннее и во столько же крат тяжелее днища нашей ладьи. Коли существовала волна, коей оказалось по силам поднять днище мазендаранского судна на верхушку гряды, то эта же сила должна была перебросить, словно пушинку, днище нашей ладьи на противоположную сторону. Однако сего не случилось. Почему? Ответ может быть только один — подобной волны не существовало и в помине. Но тогда каким образом останки все-таки лежат соседями, причем разместились так удачно, что при всяком ином положении одно из днищ неминуемо свалилось бы с камней? Можно подумать, что некто нарочно выставил их напоказ, взгромоздив на самое приметное в бухте место.
— Что ты сказал? — встрепенулся Сарыч. — Сотник, да ты умен, как иудейский Соломон! Мы обязательно должны осмотреть оба днища! Обязательно! Вели кормчему пристать как можно ближе к каменной гряде. И быстрей, быстрей!
Не понимая причины возбуждения казака, Микула тем не менее приказал кормчему держать направление на каменную гряду и после высадки на берег тут же направился вместе с Сарычем к корабельным останкам. Казак вначале внимательно обследовал подошву гряды, взобрался, насколько смог, поближе к днищам. Но в шести-семи локтях от них был вынужден остановиться. Днища покоились на самой вершине гряды, причем оба были обращены к горловине не носом или кормой, а самой длинной частью — бортами. Держались они в таком положении благодаря тому, что наиболее крупные глыбы в нескольких местах были подперты снизу или с боков умело выложенными пирамидами мелких камней. Боясь, что под тяжестью его тела одна из таких подпорок может рухнуть, нарушив этим равновесие корабельных останков, Сарыч и остановился у опасной черты.
— Эй, кто в плечах поуже да весом полегче? — крикнул он вниз сгрудившимся дружинникам. — Здесь есть щель, по которой можно попасть на самый верх. Ну, кто смелый?
— Я! — раздался звонкий голос, и вперед выступила Роксана. Она проделала с русским войском весь путь из родного Киева до чужих берегов Хвалынского моря. Ей удалось добиться зачисления в тысячу Олега, но это мало что дало влюбленной деве. Поглощенный заботами военачальника, не позволяющий отдыха ни себе, ни подчиненным, полностью отрешенный от всех чувств и помыслов, кроме связанных с его воинскими обязанностями, Олег ничем не выделял деву-витязиню из числа прочих своих дружинников. Мог переброситься с ней шуткой, подсесть за трапезой и вместе похлебать варева или поесть каши, мог ласково потрепать по плечу, но подобным образом вели себя с новичками, тем паче с юными витязинями, все командиры от десятского до главного воеводы. Правда, иногда Олег беседовал с ней о детских годах, вспоминая со смехом о проделках, творимых когда-то их четверкой — Роксаной, Микулой, Рогдаем и им, но разве этого хотела от него влюбленная дева! Она желала быть для Олега не одной из десяти сотен его дружинников, а одной-единственной, самой дорогой для него девушкой. Единственной и любимой!
Но если по пути к берегам Нефата она хоть изредка могла встречаться и говорить с Олегом, то с поры, когда великий князь со своим отрядом обосновался на островах, даже это стало невозможным. Олег либо хлопотал возле ладей, снаряжая их в очередное плавание, либо подолгу находился с воеводой Браздом в великокняжеском шатре, либо попросту исчезал невесть куда на несколько суток. Как одиноко и тоскливо чувствовала себя Роксана, подолгу не видя любимого и не имея возможности обмолвиться с ним даже парой слов! Вконец измученная, она напросилась в отряд Микулы, надеясь, что разнообразие впечатлений позволит ей отвлечься от мыслей об Олеге и хоть на время вернет душевный покой.
— Ты? — поначалу удивился Сарыч, но, окинув девушку придирчивым взглядом, заговорил уже по-другому:-Пожалуй, только ты и сможешь проскользнуть в эту щель. Оставь внизу оружие и карабкайся ко мне.
Роксана быстро достигла места, где остановился Сарыч, тот помог ей протиснуться в щель между камнями. Когда девушка преодолела преграду, появившись всего' в сажени от днища бывшего мазендаранского корабля, казак стал командовать:
— Проверь, есть ли на дереве следы ударов о камни! Не видишь? Смотри внимательней! Опять не видишь? Теперь залезь под днище, где сохранилась осмолка! Нет ли на смоле царапин от волочения по гальке? Везде ровный слой смолы и даже водоросли-прилипалы нигде не содраны? Хорошо, очень хорошо! А теперь продвинься поближе к носу, где свисает веревка от якоря! Можешь рассмотреть ее конец? О, ты даже дотянулась до него рукой? Прекрасно! Скажи, он обрезан, оборван, перетерся обо что-то? Обрезан чем-то острым? Не ошибаешься? Верю, верю, что ты можешь отличить, когда веревка обрезана, а когда оборвана, но посмотри еще раз! Нечего и смотреть, если сразу видно, что она обрезана? Тогда слезай! Осторожно, не торопись!
Помогая друг другу, Сарыч и Роксана спустились на землю, и казак поспешил к Микуле.
— Никаких сомнений быть не может — останки кораблей вознесены на гряду не волнами, а человеческими руками, — сообщил он. — Вознесены на самую вершину гряды и укреплены так, чтобы не смогли ни упасть вниз, ни сменить положение, в котором их установили. Но кому и зачем это потребовалось?
— Не знаю. Может, корабельные днища вытащили из воды и взгромоздили на камни, чтобы они высохли и стали хорошим топливом? — предположил Микула. — Лучше потрудиться раз, чем при каждой стоянке лазить по горам, собирая валежник или отыскивая сухостой. А с сырым деревом сам знаешь, сколько хлопот.
— Здравая мысль. Но зачем останки потребовалось втаскивать на камни и укреплять там? Разве нельзя было попросту оттащить их подальше на берег и оставить на солнце? И еще одно. Возились с днищами одни люди, а пользоваться топливом могут все, кто пожелает… к примеру, мы. Ведь так получается? Но возможно ли, чтобы кто-то лил свой пот, дабы результатами его трудов пользовался невесть кто?
— Сомневаюсь в этом. Но, может, ты знаешь, кому и с какой целью приглянулись корабельные останки?
— Точно не знаю, но одна мыслишка в голове вертится. Как бы хотелось, чтобы это предположение не оказалось правдой.
— Тогда, может, хватит предположений и пустых разговоров о деревяшках? — предложил Микула. — У нас есть дела куда важнее. Далеко ли от берега твоя схоронка и успеем ли мы возвратиться к ладьям засветло? Или лучше начать свои дела завтрашним утром без спешки и после отдыха?
— Конечно, желательней было бы отложить выход в горы на утро, — ответил Сарыч. — Но, сдается, из этой бухты нам следует уносить ноги как можно быстрее.
— Опасаешься, что сюда могут нагрянуть ширванцы либо спасшиеся от нашего разгрома разбойники Ичкера? Но мы отправим на скалу у горловины дозорных, и они предупредят нас о приближении незваных гостей. В зависимости от их числа мы сможем либо вовремя покинуть бухту, либо устроить гостям такую встречу, что они горько пожалеют, что сунули сюда свой нос. Как долго идти до твоей схоронки?
— Примерно час.
— Всего? Так чего ты боишься? В случае опасности дозорные пустят в нашу сторону стрелу с дымным следом, и через час, а то и раньше, ежели поспешим, мы снова окажемся в бухте для встречи любого супостата.
— Эх, сотник, как бы не оказалось, что не в бухту, а из нее придется спешить на подмогу, — сказал Сарыч. — Ты сколько воинов хочешь взять с собой?
— Половину оставлю в бухте, половину беру с собой. Но ты прав, в пути можно наткнуться на ширванцев или уцелевших разбойников, а потому с нами отправятся полторы сотни воинов. Тем, кто будет стеречь ладьи, я запрещу сходить на берег, а посреди бухты им не страшны ни ширванцы, ни бродячие пираты. В путь выступаем немедленно, чтобы успеть возвратиться до темноты.
— Вели всем быть настороже. И тем, кто остается в бухте, и тем, кто пойдет с нами.
— А как же иначе? — удивился Микула. — Неужто не ясно, что не в терем к великому князю на застолье отправляемся? Со мной воины бывалые, всяк знает, что в походе как спрыгнул с ладьи на чужой берег, так и жди пакости со всех сторон в любой миг. Ты лучше припоминай дорогу к сокровищам, дабы поменьше плутать по горам.
— Насчет дороги не волнуйся, ее я помню как ничто другое. Она мне снилась сотни раз, так что я пройду по ней с завязанными глазами.
Поначалу отряд двигался вдоль берега впадавшей в бухту реки, затем продолжил путь по глубокому горному распадку. У ничем не примечательной расщелины Сарыч остановился, сел на корточки и принялся внимательно рассматривать камни, доверху заполнившие расщелину на одном участке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78