И вновь, как много столетий назад, коренным отличием казаков от прочих людей является их свобода, независимость от кого бы то ни было. У нас, в Хазарии, они живут грабежом, и само понятие «казак» стало равнозначно слову «разбойник». В Буртасии казаки менее воинственны и зарабатывают на жизнь сбором меда диких лесных пчел, а потому слово «казак» там сродни понятию «бродяга». Но дальше всего казачество проникло на земли славян, этой могущественной, жизнеспособной, воинственной ветви арийцев. Ты бывал во многих походах, сотник, и наверняка встречал славян-казаков: бродников на Саркел-реке, берладников в плавнях Дуная и отрогах Карпат в Червонной Руси. Этим людям мало свободы даже у славян, у коих нет рабства, а простой воин и даже лучший воевода может покинуть княжескую дружину и поступить на службу к другому государю. Нрав славян-казаков необуздан, они презирают любой труд и радости семейной жизни, им непонятна гордость за величие родной державы, их бог — свобода, кумир — меч, который является для них единственным источником жизни. Русичей-казаков становится все больше, и только Небо знает, какую службу суждено свершить им для Руси: для расцвета ее и во славу либо в ущерб и на погибель.
Исаак смолк, отправил в рот несколько фиников, посмотрел на Микулу:
— Сотник, я впервые встречаю такого внимательного слушателя, как ты. Неужто для тебя столь занимательна история этих разбойников-казаков? В таком случае я готов продолжить разговор о них хоть до рассвета.
— Буду и впредь твоим благодарным слушателем.
Уже много лет Витязиня не видела, а чувствовала восход над поляной Луны — этого холодного солнца мертвых. Ее появление она ощущала вначале легким холодком в груди и покалыванием вокруг позвоночника и в пальцах ног. Вскоре это сменилось приятным теплом во всем теле. Проходило еще время, и голова освобождалась от всех мыслей, тело становилось невесомым и неподвластным старческим болям, от давно незрячих глаз отступала ночь, и перед ними проносились картины из ее прежней жизни либо видения, связанные с грядущими событиями в жизни других людей. И тогда обычно тяжелое, прерывистое дыхание Витязини становилось легким и ровным, как у спящего ребенка, бледные щеки розовели, постоянно дрожащие руки обретали покой, а скрюченным, узловатым пальцам возвращалась гибкость. Но главное, ее со всех сторон окружало и согревало тепло, которое не приходило к ней даже при летнем полуденном зное на самом солнцепеке.
Витязиня знала причину этого — уже много лет ее светилом являлась не дневная ярко-золотистая, брызжущая жаркими лучами колесница, на которой с рассвета до заката разъезжал по небу Сварог, а ночная мертвенно-серебристая красавица Луна, холодно и равнодушно взиравшая с недосягаемой высоты на мир мертвых. Мир, в котором пребывала и она, вещунья Витязиня, хотя для всех окружающих она была еще живой. Лишь боги и она знали, что ее земной путь давно завершен и последние годы она жила благодаря своему предначертанию женщины-матери, так и не ставшей ею. Именно жизненная сила, отпущенная ей Небом для будущих детей и не отданная им, позволяла ей сейчас находиться среди живых. Полностью прожив собственную жизнь, она сегодня доживала жизнь не рожденных ею детей!
Как глупы и наивны мужчины, считающие, что они сильнее и выносливее женщин! Женщина — начало и основа рода, хранительница семейного очага, уюта, а мужчина — всего лишь защитник того, что рождено и выпестовано женщиной. Чтобы вынашивать дитя, в муках рожать его, выкармливая, отдавать ему часть себя, Небо наделило ее большей, нежели мужчину, силой. А дабы она могла быть одновременно заботливой и любящей женой, ласковой матерью, верной дочерью рода, готовой для его блага и процветания рожать ему будущих воинов и землепашцев, боги вложили в нее больше, чем в мужчину, выносливости и терпения, даровали крепость духа, способную вынести и преодолеть любые тяготы и невзгоды, самые страшные удары судьбы.
Вот почему ни разу не рожавшая и не вскормившая грудью ни одного ребенка Витязиня, несмотря на многие полученные в битвах раны, пережила своих сверстниц-матерей. Она, которой волей Неба было предписано стать женщиной-матерью, разделив свою жизненную силу с детьми, осталась только женщиной, за счет жизней не появившихся на свет детей продлившей собственные дни. Поэтому и не грело ее, доживавшую жизнь своих неродившихся детей, ставшее Для нее чужим светило живых — Солнце…
Из головы улетучились последние обрывки мыслей, по всему телу равномерно разлилась теплота. Постепенно начала стихать боль в плохо сгибающейся от хворей пояснице, стала светлеть черная пелена перед глазами. И вот она уже совершенно не ощущает тела, будто рассталась с ним, и, как завершение всего случившегося с ней, возникло первое видение. Как всегда, это была поляна с ее хижиной и она, одновременно сидящая у священного родника и наблюдавшая за собой откуда-то сверху. Столько раз виденная и до мельчайших подробностей знакомая картина.
— Древняя старуха с морщинистым лицом и длинными седыми волосами, с невидящими от старости глазами и сухими, словно жерди, руками… Небольшая поляна с бьющим из-под замшелого валуна ключом-родником, густые кусты лещины, обступившие его с трех сторон… Толстая колода с выдолбленным в ней сиденьем, прибитые по бокам и сзади сиденья дощечки, напоминающие подлокотники и спинку кресла… Колода лежала у родника напротив валуна, там, где находилось единственное не затененное кустами место. Голова Ви-тязини была отброшена назад, лицо полностью залито лунным светом… Она казалась безжизненной, однако это было не так — в безмятежном покое пребывало лишь ее тело, а паривший над родником дух трепетал в ожидании следующих видений.
А они должны обязательно появиться, причем скоро, до полуночи, ибо сразу после нее к Витязине приходили те, с чьим будущим были связаны видения. Но почему сегодня их так долго нет? Может, что-то не так на поляне или вокруг нее? Нет, все как обычно.
Высились вокруг поляны могучие вековые дубы, сомкнулись над ней их раскидистые кроны. Обычно хижины и пещеры вещуний располагались в березовых рощах, ибо береза имела материнское начало и оказывала светлое, благоприятное влияние преимущественно на женщин. Поэтому с березами была связана вся жизнь русской женщины: сюда к вещунье приходила она юной девой, просящей у богини красоты и любви Лады счастья в браке, к ним шла зрелой женщиной, дабы узнать у Златой Матери ответы на сложные жизненные вопросы, к березам ковыляла древней старухой, надеясь получить у Знича, бога животворящей теплоты и охранителя всех живых существ, облегчение от хвороб. Однако Витязиня была вещуньей не киевских дев и женщин, а вои-тельниц-витязинь, связавших свою судьбу не с участью жены и матери, а с тревожной и суровой долей защитницы родной земли. Вот почему жилище Витязини находилось не в березовой роще, а среди дубравы, поскольку дуб имел мужское начало и всей своей мощью, питаемой небесной и земной силой, покровительствовал воинам-русичам и их боевым подругам-сподвижницам витязиням.
Лежала на всегдашнем месте толстая колода-кресло, бывшая прежде яблоней, чей срубленный ствол замокал в Русском море двадцать восемь суток. Именно столько времени длится лунный месяц и столько суток нужно, чтобы впитавшаяся в дерево морская соль могла сохранить в нем прежние запахи. И тогда в полнолуние мертвое дерево словно оживало, начинало жить прежней земной жизнью, вновь источая и благоухание весенней кипени розово-белых цветов, и осенний аромат сочных, сладких плодов. Эти запахи должны были напомнить деве-витязине о красоте и радостях мирной жизни, для которой она была рождена и от которой отказалась, всколыхнуть ее семейное и материнское начала и в случае, если в ее душе появятся робость или сожаление об избранном бранном пути, помочь ей отречься от судьбы витязини.
Неслышно вытекала из-под валуна вода священного источника, струилась вначале тонким ручейком, затем исчезала среди густой травы. Как всегда в ночи полнолуния, сейчас подземный ключ бил щедрее, ручеек стал полноводнее, приобрел мутноватый оттенок, и от него исходил едва ощутимый горьковатый запах.
Да, сегодня все было как обычно. Тогда почему не появлялись видения? Спешащие к ней еще точно не знали, что желают узреть и услышать? Боги не приняли решения, что явить вопрошающим из их будущего?
Но вот и они…
Плывущие по безбрежной синей глади русские ладьи, сидящая на скамье рядом с дружинниками-мужчинами дева-ви-тязиня. Морской бой с рыжебородыми воинами в халатах, мечущая в них стрелы юная витязиня… И вдруг знакомый Витязине по ее прошлой жизни великокняжеский терем в Киеве, совершенно другая женщина зрелых лет с властным лицом и в богатом одеянии, суровые, в дорогом воинском облачении воины с золотыми гривнами на шеях… И вновь де-ва-витязиня, пробирающаяся с мечом в руках по горной тропе, завал из камней и срубленных деревьев за поворотом, возникшие на горных склонах чужие лучники и пращники… Опять женщина в великокняжеском тереме, на сей раз с человеком в длинном черном одеянии и с крестом на груди, мальчик четырех-пяти лет подле них…
Картины— видения сменяли одна другую, действие перемещалось с суши на море, из великокняжеского терема -в болотистые леса из неведомых Витязине деревьев, в событиях принимали участие все новые лица, однако везде обязательно присутствовала юная дева-витязиня или женщина в летах, обитательница великокняжеского терема. Чем больше видела Витязиня, тем тревожнее становилось у нее на душе, она начинала ощущать себя не посторонним наблюдателем, как было всегда, а непосредственным участником разворачивавшихся перед ее глазами событий. Выходит, нечто из виденного имело отношение и к ней, затрагивало и ее судьбу. Но каким образом? Она уже на пороге смерти, никто и ничто не изменит сего положения вещей, а потому ее личная судьба не может быть связанной с участью ни одной из этих женщин, тем паче зависимой от нее. С личной судьбой — да, но ведь существует судьба Руси, служению которой Витязиня посвятила свою жизнь и которая всегда была нерасторжима с ее судьбой. Значит, сегодня боги явили ей женщину, которой суждено оказать решающее влияние на судьбу Руси, причем такое, что оно затронет и жизнь Витязини, по-видимому уже не земную, а заоблачную.
Широкая долина посреди гор со снежными вершинами, темнеющие вдали крепостные стены с высокими башнями. Ожесточенный бой между русичами и смуглыми, черноволосыми воинами с круглыми щитами и мечами, напоминающими по форме скифские и сарматские акинаки…( Акинак — слегка искривленный меч с расширяющимся и утолщенным к концу клинком.) Голубоглазый, светловолосый русич в залитой кровью кольчуге и с гривной на шее отбивается от наседавших на него чужих воинов. Дева-витязиня, прорубающаяся к нему на подмогу сквозь толпу врагов… Копье, ударившее в грудь светловолосого русича, меч-акинак, занесенный над головой юной девы. Яростная схватка русичей и врагов над лежащими рядом на земле телами светловолосого воина и витязини… Погребальный костер у крепостной стены, мертвый светловолосый русич с гривной в ладье на верху костра, ряды покоящихся ниже ладьи погибших дружинников, среди которых видна дева-витязиня…
А вот и последнее сегодня видение, слабое, со смутно различимыми фигурами. Великокняжеский терем, просторная светлица, двое беседующих в ней людей — знакомая женщина в летах и уже виденный с нею человек в черном одеянии. Но теперь в светлице два креста — один на груди мужчины в черном, другой — на женщине, а их отличие в том, что крест мужчины серебряный, большой и лежит поверх одежды, а женский крестик намного меньше, из меди и покоится прямо на теле… Кресты блекнут, исчезают, а перед глазамг Витязини появляется квадратная дощечка с нарисованным ш ней рыжеволосым мужчиной со скорбным ликом, схожая «теми, что висят в христианских храмах. Однако сия дощечке в красивом, резном золотом обрамлении висит не в христи анском храме, а в светлице великокняжеского терема!
Так вот отчего тяжесть на сердце и тревога в груди — боги предостерегали о зреющем в Киеве, причем в окружении великого князя, заговоре против веры предков, против многовекового уклада жизни русичей! Поругание веры, осквернение Перуна касается не только ныне здравствующих на земле русичей, но и пребывающих в другом мире — в вечнозеленых небесных садах Перуна. Как быть им, ежели на Руси восторжествует иная вера, вера иудея Иисуса, отвергающая прежних русских богов и посылающая мертвых русичей не к их пращурам, внукам Перуна, а в придуманные иноземцами-христианами рай и ад?…
На глаза снова опустилась ночь, поясница заполыхала огнем, дала знать о себе боль в суставах рук. И одновременно с этим Витязиня отчетливо услышала приближающиеся к ней легкие шаги. Чьи они — юной девы или женщины, будущей отступницы от Перуна? Вот шаги рядом, у валуна, и по тому, как тело вновь обволокла теплота, а душа обрела покой, Витязиня поняла, что у священного родника человек схожей судьбы, чье восприятие мира и склад характера ничем не отличаются от ее собственных в бытность девой-витязиней.
— Добрый… доброй…— прозвучал сбоку звонкий девичий голос и тут же запнулся: видимо, говорящая не знала, чего в данном случае пожелать Витязине — доброго вечера или доброй ночи. — С добрым наступающим днем, — наконец нашлась она.
— Что привело ко мне, дева? — спросила Витязиня.
— Вещунья, я не знаю, что делать… я на распутье, — сбивчиво начала гостья. — Боги создали меня женщиной-матерью, а судьбе угодно, дабы я стала витязиней. Воля Неба и зов судьбы постоянно борются во мне, не дают покоя ни днем ни ночью. Завтра я должна окончательно решить, кем быть: женщиной, дарящей новые жизни, или девой-витязиней, отбирающей чужие жизни. Дай совет, вещунья.
Витязиня особенно не вслушивалась в слова гостьи, заранее зная, что спросит сама и что услышит в ответ. Таких, как сегодняшняя дева, у священного источника перебывали сотни, и вещунья всегда знала, кто действительно нуждался в ее советах, а для кого они были бесполезны. Ко вторым относилась и эта дева, ибо ее судьба была уже окончательно решена богами, которые даже явили Витязине, где и как завершится жизненный путь гостьи. Поэтому сейчас задача вещуньи заключалась не в бесплодных разговорах о выборе девой жизненной дороги, а в том, чтобы у нее никогда больше не возникало сомнений в правильности избранного сегодня пути и, вступив на стезю девы-витязини, она принесла как можно больше пользы Руси. Но для этого не вещунья, а гостья должна убедить себя в том, что иного пути в жизни, как стать витязиней, для нее не существует.
— Ты на распутье? Это чувство было знакомо и мне. Однако я не спрашивала ни у кого совета, а сама задавала себе вопросы и отвечала на них. Но коли ты решила прийти ко мне, вопросы буду ставить я, а тебе надлежит честно отвечать на них. Отвечать не мне, а себе, дабы верно и бесповоротно избрать дорогу, по коей тебе следует идти по жизни.
— Вопрошай.
— Ты сказала, что боги создали тебя для любви и материнства, а девой-воином ты надумала стать сама. Знаешь ли, от чего тебе надлежит отрешиться? Представляешь, чего ты себя добровольно лишаешь, чего тебе никогда не придется познать?
— Знаю.
— И ты готова отречься от богини любви Лады? От красавицы девы с розовым венком на златокудрой голове? Той, чей гибкий стан охвачен драгоценным поясом, а шея и грудь убраны жемчугами? Той, которой воспевают хвалу жрицы и вещуньи, а самые красивые девы водят в ее честь хороводы? Той, чьи венчальные венцы на головы невест возлагает сам великий князь, предварительно оросив свои чело и руки в священной воде?
— Вместо богини любви у меня будет бог воинов-русичей Перун, — твердо прозвучал ответ.
— И ты навсегда готова распроститься с Лелем, старшим сыном Лады, богом любви? С нагим, белокурым, крылатым, с коим никогда не расстается Лада? С тем, который мечет из рук искры, воспламеняющие сердца возлюбленных?… Ты готова отказаться от Полеля, среднего сына Лады, бога супружества? Одетого в тонкую полотняную рубаху, с постоянной улыбкой на лице, с одним терновым венком на голове и с другим в простертой руке? От того, при котором священный рог для пития, олицетворяющий супружескую верность?… Ты не желаешь встречи с Дидом, младшим сыном Лады, богом супружеской жизни и деторождения? С самым строгим из трех братьев, обряженным в полное одеяние мужчины-русича, с венком из васильков на голове? С ласкающим в руках двух горлиц, коим надлежит следить, чтобы связь между супругами никогда не прерывалась: растеряв любовный жар, они должны остаться добрыми друзьями… Ты не страшишься никогда не встретить Дидилию, верную супругу Дида, покровительницу не только благополучных родов, но и разрешительницу неплодных женщин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Исаак смолк, отправил в рот несколько фиников, посмотрел на Микулу:
— Сотник, я впервые встречаю такого внимательного слушателя, как ты. Неужто для тебя столь занимательна история этих разбойников-казаков? В таком случае я готов продолжить разговор о них хоть до рассвета.
— Буду и впредь твоим благодарным слушателем.
Уже много лет Витязиня не видела, а чувствовала восход над поляной Луны — этого холодного солнца мертвых. Ее появление она ощущала вначале легким холодком в груди и покалыванием вокруг позвоночника и в пальцах ног. Вскоре это сменилось приятным теплом во всем теле. Проходило еще время, и голова освобождалась от всех мыслей, тело становилось невесомым и неподвластным старческим болям, от давно незрячих глаз отступала ночь, и перед ними проносились картины из ее прежней жизни либо видения, связанные с грядущими событиями в жизни других людей. И тогда обычно тяжелое, прерывистое дыхание Витязини становилось легким и ровным, как у спящего ребенка, бледные щеки розовели, постоянно дрожащие руки обретали покой, а скрюченным, узловатым пальцам возвращалась гибкость. Но главное, ее со всех сторон окружало и согревало тепло, которое не приходило к ней даже при летнем полуденном зное на самом солнцепеке.
Витязиня знала причину этого — уже много лет ее светилом являлась не дневная ярко-золотистая, брызжущая жаркими лучами колесница, на которой с рассвета до заката разъезжал по небу Сварог, а ночная мертвенно-серебристая красавица Луна, холодно и равнодушно взиравшая с недосягаемой высоты на мир мертвых. Мир, в котором пребывала и она, вещунья Витязиня, хотя для всех окружающих она была еще живой. Лишь боги и она знали, что ее земной путь давно завершен и последние годы она жила благодаря своему предначертанию женщины-матери, так и не ставшей ею. Именно жизненная сила, отпущенная ей Небом для будущих детей и не отданная им, позволяла ей сейчас находиться среди живых. Полностью прожив собственную жизнь, она сегодня доживала жизнь не рожденных ею детей!
Как глупы и наивны мужчины, считающие, что они сильнее и выносливее женщин! Женщина — начало и основа рода, хранительница семейного очага, уюта, а мужчина — всего лишь защитник того, что рождено и выпестовано женщиной. Чтобы вынашивать дитя, в муках рожать его, выкармливая, отдавать ему часть себя, Небо наделило ее большей, нежели мужчину, силой. А дабы она могла быть одновременно заботливой и любящей женой, ласковой матерью, верной дочерью рода, готовой для его блага и процветания рожать ему будущих воинов и землепашцев, боги вложили в нее больше, чем в мужчину, выносливости и терпения, даровали крепость духа, способную вынести и преодолеть любые тяготы и невзгоды, самые страшные удары судьбы.
Вот почему ни разу не рожавшая и не вскормившая грудью ни одного ребенка Витязиня, несмотря на многие полученные в битвах раны, пережила своих сверстниц-матерей. Она, которой волей Неба было предписано стать женщиной-матерью, разделив свою жизненную силу с детьми, осталась только женщиной, за счет жизней не появившихся на свет детей продлившей собственные дни. Поэтому и не грело ее, доживавшую жизнь своих неродившихся детей, ставшее Для нее чужим светило живых — Солнце…
Из головы улетучились последние обрывки мыслей, по всему телу равномерно разлилась теплота. Постепенно начала стихать боль в плохо сгибающейся от хворей пояснице, стала светлеть черная пелена перед глазами. И вот она уже совершенно не ощущает тела, будто рассталась с ним, и, как завершение всего случившегося с ней, возникло первое видение. Как всегда, это была поляна с ее хижиной и она, одновременно сидящая у священного родника и наблюдавшая за собой откуда-то сверху. Столько раз виденная и до мельчайших подробностей знакомая картина.
— Древняя старуха с морщинистым лицом и длинными седыми волосами, с невидящими от старости глазами и сухими, словно жерди, руками… Небольшая поляна с бьющим из-под замшелого валуна ключом-родником, густые кусты лещины, обступившие его с трех сторон… Толстая колода с выдолбленным в ней сиденьем, прибитые по бокам и сзади сиденья дощечки, напоминающие подлокотники и спинку кресла… Колода лежала у родника напротив валуна, там, где находилось единственное не затененное кустами место. Голова Ви-тязини была отброшена назад, лицо полностью залито лунным светом… Она казалась безжизненной, однако это было не так — в безмятежном покое пребывало лишь ее тело, а паривший над родником дух трепетал в ожидании следующих видений.
А они должны обязательно появиться, причем скоро, до полуночи, ибо сразу после нее к Витязине приходили те, с чьим будущим были связаны видения. Но почему сегодня их так долго нет? Может, что-то не так на поляне или вокруг нее? Нет, все как обычно.
Высились вокруг поляны могучие вековые дубы, сомкнулись над ней их раскидистые кроны. Обычно хижины и пещеры вещуний располагались в березовых рощах, ибо береза имела материнское начало и оказывала светлое, благоприятное влияние преимущественно на женщин. Поэтому с березами была связана вся жизнь русской женщины: сюда к вещунье приходила она юной девой, просящей у богини красоты и любви Лады счастья в браке, к ним шла зрелой женщиной, дабы узнать у Златой Матери ответы на сложные жизненные вопросы, к березам ковыляла древней старухой, надеясь получить у Знича, бога животворящей теплоты и охранителя всех живых существ, облегчение от хвороб. Однако Витязиня была вещуньей не киевских дев и женщин, а вои-тельниц-витязинь, связавших свою судьбу не с участью жены и матери, а с тревожной и суровой долей защитницы родной земли. Вот почему жилище Витязини находилось не в березовой роще, а среди дубравы, поскольку дуб имел мужское начало и всей своей мощью, питаемой небесной и земной силой, покровительствовал воинам-русичам и их боевым подругам-сподвижницам витязиням.
Лежала на всегдашнем месте толстая колода-кресло, бывшая прежде яблоней, чей срубленный ствол замокал в Русском море двадцать восемь суток. Именно столько времени длится лунный месяц и столько суток нужно, чтобы впитавшаяся в дерево морская соль могла сохранить в нем прежние запахи. И тогда в полнолуние мертвое дерево словно оживало, начинало жить прежней земной жизнью, вновь источая и благоухание весенней кипени розово-белых цветов, и осенний аромат сочных, сладких плодов. Эти запахи должны были напомнить деве-витязине о красоте и радостях мирной жизни, для которой она была рождена и от которой отказалась, всколыхнуть ее семейное и материнское начала и в случае, если в ее душе появятся робость или сожаление об избранном бранном пути, помочь ей отречься от судьбы витязини.
Неслышно вытекала из-под валуна вода священного источника, струилась вначале тонким ручейком, затем исчезала среди густой травы. Как всегда в ночи полнолуния, сейчас подземный ключ бил щедрее, ручеек стал полноводнее, приобрел мутноватый оттенок, и от него исходил едва ощутимый горьковатый запах.
Да, сегодня все было как обычно. Тогда почему не появлялись видения? Спешащие к ней еще точно не знали, что желают узреть и услышать? Боги не приняли решения, что явить вопрошающим из их будущего?
Но вот и они…
Плывущие по безбрежной синей глади русские ладьи, сидящая на скамье рядом с дружинниками-мужчинами дева-ви-тязиня. Морской бой с рыжебородыми воинами в халатах, мечущая в них стрелы юная витязиня… И вдруг знакомый Витязине по ее прошлой жизни великокняжеский терем в Киеве, совершенно другая женщина зрелых лет с властным лицом и в богатом одеянии, суровые, в дорогом воинском облачении воины с золотыми гривнами на шеях… И вновь де-ва-витязиня, пробирающаяся с мечом в руках по горной тропе, завал из камней и срубленных деревьев за поворотом, возникшие на горных склонах чужие лучники и пращники… Опять женщина в великокняжеском тереме, на сей раз с человеком в длинном черном одеянии и с крестом на груди, мальчик четырех-пяти лет подле них…
Картины— видения сменяли одна другую, действие перемещалось с суши на море, из великокняжеского терема -в болотистые леса из неведомых Витязине деревьев, в событиях принимали участие все новые лица, однако везде обязательно присутствовала юная дева-витязиня или женщина в летах, обитательница великокняжеского терема. Чем больше видела Витязиня, тем тревожнее становилось у нее на душе, она начинала ощущать себя не посторонним наблюдателем, как было всегда, а непосредственным участником разворачивавшихся перед ее глазами событий. Выходит, нечто из виденного имело отношение и к ней, затрагивало и ее судьбу. Но каким образом? Она уже на пороге смерти, никто и ничто не изменит сего положения вещей, а потому ее личная судьба не может быть связанной с участью ни одной из этих женщин, тем паче зависимой от нее. С личной судьбой — да, но ведь существует судьба Руси, служению которой Витязиня посвятила свою жизнь и которая всегда была нерасторжима с ее судьбой. Значит, сегодня боги явили ей женщину, которой суждено оказать решающее влияние на судьбу Руси, причем такое, что оно затронет и жизнь Витязини, по-видимому уже не земную, а заоблачную.
Широкая долина посреди гор со снежными вершинами, темнеющие вдали крепостные стены с высокими башнями. Ожесточенный бой между русичами и смуглыми, черноволосыми воинами с круглыми щитами и мечами, напоминающими по форме скифские и сарматские акинаки…( Акинак — слегка искривленный меч с расширяющимся и утолщенным к концу клинком.) Голубоглазый, светловолосый русич в залитой кровью кольчуге и с гривной на шее отбивается от наседавших на него чужих воинов. Дева-витязиня, прорубающаяся к нему на подмогу сквозь толпу врагов… Копье, ударившее в грудь светловолосого русича, меч-акинак, занесенный над головой юной девы. Яростная схватка русичей и врагов над лежащими рядом на земле телами светловолосого воина и витязини… Погребальный костер у крепостной стены, мертвый светловолосый русич с гривной в ладье на верху костра, ряды покоящихся ниже ладьи погибших дружинников, среди которых видна дева-витязиня…
А вот и последнее сегодня видение, слабое, со смутно различимыми фигурами. Великокняжеский терем, просторная светлица, двое беседующих в ней людей — знакомая женщина в летах и уже виденный с нею человек в черном одеянии. Но теперь в светлице два креста — один на груди мужчины в черном, другой — на женщине, а их отличие в том, что крест мужчины серебряный, большой и лежит поверх одежды, а женский крестик намного меньше, из меди и покоится прямо на теле… Кресты блекнут, исчезают, а перед глазамг Витязини появляется квадратная дощечка с нарисованным ш ней рыжеволосым мужчиной со скорбным ликом, схожая «теми, что висят в христианских храмах. Однако сия дощечке в красивом, резном золотом обрамлении висит не в христи анском храме, а в светлице великокняжеского терема!
Так вот отчего тяжесть на сердце и тревога в груди — боги предостерегали о зреющем в Киеве, причем в окружении великого князя, заговоре против веры предков, против многовекового уклада жизни русичей! Поругание веры, осквернение Перуна касается не только ныне здравствующих на земле русичей, но и пребывающих в другом мире — в вечнозеленых небесных садах Перуна. Как быть им, ежели на Руси восторжествует иная вера, вера иудея Иисуса, отвергающая прежних русских богов и посылающая мертвых русичей не к их пращурам, внукам Перуна, а в придуманные иноземцами-христианами рай и ад?…
На глаза снова опустилась ночь, поясница заполыхала огнем, дала знать о себе боль в суставах рук. И одновременно с этим Витязиня отчетливо услышала приближающиеся к ней легкие шаги. Чьи они — юной девы или женщины, будущей отступницы от Перуна? Вот шаги рядом, у валуна, и по тому, как тело вновь обволокла теплота, а душа обрела покой, Витязиня поняла, что у священного родника человек схожей судьбы, чье восприятие мира и склад характера ничем не отличаются от ее собственных в бытность девой-витязиней.
— Добрый… доброй…— прозвучал сбоку звонкий девичий голос и тут же запнулся: видимо, говорящая не знала, чего в данном случае пожелать Витязине — доброго вечера или доброй ночи. — С добрым наступающим днем, — наконец нашлась она.
— Что привело ко мне, дева? — спросила Витязиня.
— Вещунья, я не знаю, что делать… я на распутье, — сбивчиво начала гостья. — Боги создали меня женщиной-матерью, а судьбе угодно, дабы я стала витязиней. Воля Неба и зов судьбы постоянно борются во мне, не дают покоя ни днем ни ночью. Завтра я должна окончательно решить, кем быть: женщиной, дарящей новые жизни, или девой-витязиней, отбирающей чужие жизни. Дай совет, вещунья.
Витязиня особенно не вслушивалась в слова гостьи, заранее зная, что спросит сама и что услышит в ответ. Таких, как сегодняшняя дева, у священного источника перебывали сотни, и вещунья всегда знала, кто действительно нуждался в ее советах, а для кого они были бесполезны. Ко вторым относилась и эта дева, ибо ее судьба была уже окончательно решена богами, которые даже явили Витязине, где и как завершится жизненный путь гостьи. Поэтому сейчас задача вещуньи заключалась не в бесплодных разговорах о выборе девой жизненной дороги, а в том, чтобы у нее никогда больше не возникало сомнений в правильности избранного сегодня пути и, вступив на стезю девы-витязини, она принесла как можно больше пользы Руси. Но для этого не вещунья, а гостья должна убедить себя в том, что иного пути в жизни, как стать витязиней, для нее не существует.
— Ты на распутье? Это чувство было знакомо и мне. Однако я не спрашивала ни у кого совета, а сама задавала себе вопросы и отвечала на них. Но коли ты решила прийти ко мне, вопросы буду ставить я, а тебе надлежит честно отвечать на них. Отвечать не мне, а себе, дабы верно и бесповоротно избрать дорогу, по коей тебе следует идти по жизни.
— Вопрошай.
— Ты сказала, что боги создали тебя для любви и материнства, а девой-воином ты надумала стать сама. Знаешь ли, от чего тебе надлежит отрешиться? Представляешь, чего ты себя добровольно лишаешь, чего тебе никогда не придется познать?
— Знаю.
— И ты готова отречься от богини любви Лады? От красавицы девы с розовым венком на златокудрой голове? Той, чей гибкий стан охвачен драгоценным поясом, а шея и грудь убраны жемчугами? Той, которой воспевают хвалу жрицы и вещуньи, а самые красивые девы водят в ее честь хороводы? Той, чьи венчальные венцы на головы невест возлагает сам великий князь, предварительно оросив свои чело и руки в священной воде?
— Вместо богини любви у меня будет бог воинов-русичей Перун, — твердо прозвучал ответ.
— И ты навсегда готова распроститься с Лелем, старшим сыном Лады, богом любви? С нагим, белокурым, крылатым, с коим никогда не расстается Лада? С тем, который мечет из рук искры, воспламеняющие сердца возлюбленных?… Ты готова отказаться от Полеля, среднего сына Лады, бога супружества? Одетого в тонкую полотняную рубаху, с постоянной улыбкой на лице, с одним терновым венком на голове и с другим в простертой руке? От того, при котором священный рог для пития, олицетворяющий супружескую верность?… Ты не желаешь встречи с Дидом, младшим сыном Лады, богом супружеской жизни и деторождения? С самым строгим из трех братьев, обряженным в полное одеяние мужчины-русича, с венком из васильков на голове? С ласкающим в руках двух горлиц, коим надлежит следить, чтобы связь между супругами никогда не прерывалась: растеряв любовный жар, они должны остаться добрыми друзьями… Ты не страшишься никогда не встретить Дидилию, верную супругу Дида, покровительницу не только благополучных родов, но и разрешительницу неплодных женщин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78