Хетер словно не слышала последних слов матери. Она стояла посреди комнаты, не двигаясь.
— Значит, дело у него пошло! Какое счастье! Дженит с недоумением посмотрела на нее.
— Я так рада, что ты мне это рассказала, мамочка. Теперь все понятнее, чем ты думаешь. Вечерним поездом я еду домой.
— Что? Ты?
— Если он отказал Хантли, значит, работа над книгой пошла лучше, чем он ожидал. У него так мало времени. Я поеду, помогу ему, может быть, что-то перепечатаю или...
— Опомнись!— сказала Дженит.
Хетер спокойно посмотрела на мать. Дженит выдержала ее взгляд.
— Я запрещаю тебе ехать.
Хетер еще долгую минуту смотрела матери в глаза. Потом, глубоко вздохнув, тихо сказала:
— Я жена Поля, мама.
Было слышно только, как за окном медленно набегают на берег волны.
— Я не хотела сообщать тебе об этом вот так, но ты меня вынудила. Мы поженились перед моим отъездом из Галифакса, через два дня после похорон дедушки.
Дженит не то тихо вскрикнула, не то застонала. Она крепко зажмурилась, из груди ее вырвались сдавленные рыдания. По щекам, размывая белую пудру, хлынули слезы. Правой рукой Дженит судорожно схватилась за грудь, будто хотела проникнуть внутрь и сжать сердце, потом, словно независимо от ее воли, рука, как птичья лапа, взметнулась ко лбу, распласталась на нем и стала растирать кожу под волосами. Дженит судорожно дернулась, потом тело ее вытянулось и застыло, она лежала не шевелясь. Лицо было белое, как стена, слезы проложили глубокие борозды в слое покрывавшей его пудры.
Хетер в ужасе следила за матерью. Она склонилась над ней, шепча успокаивающие слова, старалась отвести волосы, упавшие на пылающий лоб. Приложив ухо к губам Дженит, она пыталась уловить дыхание, но ничего не слышала. Схватила мать за руку, чтобы посчитать пульс, но в испуге никак не могла его нащупать. Хетер разжала пальцы, и рука матери безжизненно упала, свесилась с кровати и качнулась, как маятник.
Потом Хетер не могла вспомнить, как она дошла до телефона и вызвала врача. Сидя через час у себя в комнате, она все еще ничего не понимала от страха. Ей и раньше приходилось видеть мать расстроенной,
15* но такого не случалось никогда. Сколько раз Хетер была свидетельницей того, как мать разражалась истерическими рыданиями, но эти приступы никогда не продолжались долго. К Дженит быстро возвращались гордость и самообладание.
В дверь постучали, и вошел врач. Это был седой старик с заметно трясущимися руками и сиплым голосом, за толстыми стеклами очков поблескивали маленькие глазки. Хетер редко приходилось встречаться с врачами, так как Метьюны отличались завидным здоровьем. Ей и в голову не пришло, что у этого доктора, гостившего в отеле, ее мать — первая пациентка за последние пять месяцев.
Он покачал головой.
— Боюсь, что ваша мать тяжело больна, мисс Метьюн.
— Что случилось? Что с ней?— Хетер впилась глазами в лицо старого врача.
— Ну, как вам сказать,— врач откашлялся,— сердце не совсем в порядке. Возможно, что особенно беспокоиться причин нет, всем нам с годами приходится сталкиваться с такими недомоганиями. Вот и тут так же. А в ее возрасте...— Врач похлопал Хетер по руке, и она убрала руку.— Вашей матери необходим полный покой, ей надо отдохнуть недельку-другую. Потом можно ее обследовать. Но волновать ее нельзя никоим образом.
— Но это не удар? Нет?
— Знаете,— ответил врач,— удар удару рознь. По-моему, нет оснований предполагать удар. Пока нет. Но сейчас главное — покой. Я дал ей успокоительное и буду к ней регулярно наведываться.
— Ясно.— Хетер заколебалась, она пристально посмотрела на доктора, но понять что-нибудь по его глазам было трудно.— Я собиралась сегодня уехать в Монреаль. Мне очень нужно быть там завтра.
Доктор затряс головой, словно желая выразить крайнее неодобрение.
— Ни в коем случае! Ни в коем случае! Я решительно запрещаю.
—- Неужели это так серьезно?— Хетер в отчаянии вглядывалась в его лицо.— Вы считаете, я чем-то могу помочь, если останусь?
— Она все время спрашивает о вас, мисс Метьюн. Вы должны понимать, потрясение в такой момент может привести к чрезвычайно серьезным последствиям. Здоровье вашей матери в ваших руках.
— Понятно,— ответила Хетер упавшим безжизненным голосом.— Я сделаю все, что вы считаете нужным.
Доктор кивнул и пошел вниз доигрывать партию в бридж. Немного погодя, Хетер одна вышла на берег.
51
Первого сентября, ближе к рассвету, Поль работал за своим.письменным столом, когда из комнаты соседа донесся голос диктора, сообщавшего, что немецкие войска перешли границу Польши. Возле стола лежала рукопись — двести страниц, почти половина книги. В мусорной корзине под столом было полно бумаги. Несколько минут Поль, оцепенев, слушал радио. Наконец диктор замолчал. В доме не раздавалось ни звука, и даже сквозь открытое окно не слышно было уличного шума. Поль придвинул к себе рукопись, аккуратно подровнял листы и медленно убрал их в ящик стола. Потом спрятал пишущую машинку в футляр, запер ее и опустил ключ в карман. Вокруг стояла тишина.
52
Через тридцать два часа Поль был на пляже Кенне-бэнкпорта у Хетер. Они сидели рядом на песке и смотрели, как сверкает под солнцем море. Длинные волны медленно набегали на берег, разбивались об него, откатывались назад и снова набегали, каждая со свистом сворачивалась петлей и оставляла след на песке.
— А теперь расскажи про свою книгу, Поль. Поль покачал головой, продолжая смотреть в море.
— Да нечего рассказывать. Написал почти половину. Может быть, удастся закончить, несмотря ни на что,— он пожал плечами.— А может быть, и нет, не знаю.
Волны с нескончаемой монотонностью продолжали омывать берег.
— Мама решила послушать сегодня Чемберле-на,— сказала Хетер, помолчав.— Сейчас никто не отходит от приемников, все боятся что-ниёудь пропустить. Говорят, сам король будет выступать.
По-прежнему глядя вдаль, Поль медленно поднялся на ноги, подал Хетер руку и помог ей встать.
— Что же все-таки с твоей матерью?
Пока Поль смотрел на море, Хетер изучала его лицо. Поль казался усталым, расстроенным и выглядел старше, чем несколько месяцев назад. Он стоял, опустив руки, и щурился на солнце.
— Доктор ничего определенного не говорит,— голос Хетер звучал вяло. Ей казалось, она потеряла способность воспринимать что-либо, кожа на лице словно высохла и натянулась, перед ней простиралось море, за спиной — залитая солнцем земля, а над Европой взлетали первые бомбардировщики.— Не знаю, Поль, я чувствую себя такой беспомощной. Будто я меньше, чем на самом деле. И мне стыдно.
— Ничего,— ответил Поль. Он по-прежнему смотрел на море, а потом спокойно, деловито спросил:— Жалеешь, что вышла за меня?
Хетер взяла его руку, коснулась щекой рукава, прижалась к грубой ткани.
— Не говори так,— прошептала она, и, немного успокоившись, добавила:— Когда я увидела, что творится с мамой, я не могла ее бросить, Поль. Я все время твердила себе, что моя жизнь — это моя жизнь. Что я свободна. Я клялась, что не дам ей тебя обижать. Но...— Хетер осеклась и закончила просто:— Мне показалось, она умирает.
Некоторое время Поль молчал.
— А часто так бывало раньше?— спросил он наконец.
— Мама никогда не отличалась выносливостью. Бедняга, очень уж у нее была несчастная жизнь. Поль, почему ты не ругаешь меня за то, что я такая беспомощная дура?
— Ты и правда считаешь, что ее жизнь была несчастливой?
Хетер снова взяла Поля за руку. Он крепко сжал ее пальцы. Хетер сказала: — Мать всю жизнь старалась быть не самой собой, а кем-то другим.
— Как и многие.— Поль вдруг взглянул Хетер в глаза.— Я хочу поговорить с врачом. Не возражаешь?
— Конечно, нет. В это время он обычно играет в бридж. А сегодня, наверно, там, где и все,— сидит у приемника.
Поль направился к гостинице.
— Пошли,— сказал он.— Давай найдем его.
Войдя в холл, они сразу услышали радио, комментатор сообщал об эвакуации детей из Лондона. Хетер все еще держала Поля за руку/
— Вон тот старик. Сейчас приведу его.
Поль остановился у дверей и смотрел, как Хетер идет через гостиную. Ее яркое легкое льняное платье еще сильней подчеркивало мрачность царившего здесь настроения. Мужчины и женщины, сидя у приемника, с серьезными лицами слушали диктора и переговаривались шепотом, как в церкви. Несколько бывших тут американцев, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Вероятно, они, как и канадцы, были удручены тем, что происходит в Лондоне, и Гитлера ненавидели так же сильно, но эта война пока еще не стала их войной. Хетер возвратилась с доктором. Он шел медленно, слегка приволакивая ногу и склонив голову. Левой рукой он держался за лацкан пиджака, и Поль заметил на его пальцах коричневые пятна — свидетельство старости, из них торчали жидкие пучки волос. Хетер познакомила их.
— Вы не возражаете, если мы поговорим на веранде?— предложил Поль.
Доктор с подозрением посмотрел на него и опустил глаза.
— Как угодно.
Они отошли в дальний конец веранды, где не было слышно радио. Сюда долетал соленый ветер с моря, приносивший с собой шум волн. Хетер немного отстала и смотрела на обоих со стороны. Поль напряжен, лицо бледное, усталое, а взгляд острый, внимательный, он слегка покачивается на носках, как бегун перед стартом. Рядом с ним доктор — серая кожа, подстриженные седые усы, серебряные волосы — чистенький, как птичка, а глаза погасшие, растерянные. Хетер подумала, сколько же войн он видел? Интересно, какого цвета были у него волосы, когда взлетел первый в мире аэроплан? Поль сказал:
— Я хочу, чтобы вы откровенно объяснили мне, что с миссис Метьюн.
Кадык у доктора дернулся.
— Видите ли, женщина она довольно слабая. Лежит уже две недели. Я захожу к ней каждый день,— он постарался улыбнуться.— Мисс Метьюн очень ей помогает.
Поль пристально смотрел на старого врача.
— Я слышал, она хочет встать, послушать радио. Вы считаете, ей можно спуститься?
Хетер вдруг показалось, что доктор настолько стар, что даже усталость чувствовать разучился. Она почуяла в нем какую-то враждебность, необъяснимую, еле уловимую, словно движение в тумане. Старые глаза вглядывались в напряженное лицо Поля, на старческом лице появилась настороженность, как будто он боялся чего-то и сам не знал чего.
— Мисс Метьюн,— откашлялся доктор,— я как раз хотел сказать вашей матери, что она может спуститься, как только пожелает. Но забыл... Вы бы не могли пойти и передать ей?
Хетер перевела взгляд с врача на Поля, повернулась и ушла.
Доктор, стараясь избежать внимательного взгляда Поля, стал медленно прохаживаться по веранде, словно пересчитывал трещины в полу.
— Вот что я вам скажу, мистер Таллар. Такие женщины, как миссис Метьюн... натуры крайне возбудимые. И когда они впадают в такое состояние, вывести их из него невозможно. А вчера — пожалуйста, стоило ей услышать о войне, и она сразу почувствовала себя гораздо лучше.
Доктор подошел к дверям и, войдя в гостиную, помедлил.
— Вы хотите сказать, что она здорова?— спросил Поль, направляясь следом за ним.
Доктор медленно обернулся, лицо его выражало усталость и равнодушие, глаза смотрели мимо Поля на искрящееся море, птичий облик был исполнен достоинства.
— Вот именно,— ответил он,— совершенно здорова,— и, не оглядываясь, медленно пошел через гостиную к приемнику.
По радио все еще говорили об эвакуации детей, войну уже начали препарировать, переключая всеобщее внимание на простые будничные подробности, играя на интересе людей к привычным мелочам. Поль прошел к конторке и справился, какой номер занимает миссис Метьюн. Потом поднялся наверх и отыскал ее комнату. Он постучал, дверь открыла Хетер. И Поль увидел их рядом — мать и дочь. На бледном, постаревшем лице Дженит лихорадочно блестели беспокойные темные глаза.
— Ты ведь знакома с Полем, мамочка? Дженит едва заметно кивнула.
— Я иду вниз,— объявила она.
Хетер ускользнула подальше к окну. Она сидела там, притихнув, жили, казалось, только ее глаза, неотступно следившие за матерью и Полем. Она отмечала каждое движение их рук, каждый взмах ресниц, будто видела все в замедленном фильме. Дженит, плотно сжав губы, держалась прямо и чопорно. На ней было черное платье, черные чулки, неизменные черные бусы. На голове — широкополая черная шляпа. Глаза ее скользили по одежде Поля, словно она приценивалась к тому, что на нем. Хетер замерла на подоконнике, ей было мучительно стыдно не только за мать, но и за себя. В эту минуту она поняла, что мать вовсе не больна и больна не была. Интуиция подсказывала Хетер, что какая-то, ей самой непонятная, часть ее души была рада подчиниться воле матери; не будь этого, она бы давным-давно уехала, пусть бы даже Дженит, прикованная к постели, лежала без сознания. Хетер зажмурилась, вдруг ясно вспомнив, словно это было вчера, как мать клала руку ей на лоб, когда она была ребенком. Она плоть от плоти своей матери. Плоть от плоти.
Сцена, которая разыгрывалась сейчас перед ней, коробила Хетер своей недостойностью. Началась война, целые нации, а быть может, и цивилизации, на пороге самоубийства. И сама она, и Поль, и мать — они тоже часть этой беды. Хетер услышала голос матери.
— Надеюсь, вы меня извините. Я должна послушать, что скажет нам мистер Чемберлен.
Дженит, как деревянная, двинулась к дверям и прошла мимо Поля так, будто он был кем-то из служащих гостиницы. Хетер открыла глаза, увидела прямую спину матери и отвела взгляд. И тут раздался голос Поля. Обычный его голос, спокойный, как всегда. Но в присутствии матери он показался Хетер совсем другим, поразил ее несоответствием происходящему, и слышать его было радостно.
— Я могу заранее сказать вам, что сообщит Чем-берлен, миссис Метьюн. Нет нужды идти вниз, чтобы его слушать. Он скажет, что глубоко сожалеет, и объявит войну.
Хетер увидела, как мать изумленно подняла глаза на Поля, повернула голову, и поля ее шляпы слегка покачнулись, пальцы крепко сжали черную сумочку. Знакомая поза, знакомое выражение лица. Кто сказал, что правда всегда побеждает и что все подвластно уму? А сила черепахи, смелость страуса, уверенность в своей правоте?
— Простите, но...— Голос Дженит звучал решительно и очень по-английски.— Но я полагала, что мои желания никого не касаются, это мое дело.— Она обернулась к Хетер.— Пойдем, у нас мало времени.
— Нет,— сказал Поль спокойно,— Хетер задержится.— Он помолчал.— Я думаю, и вы останетесь, миссис Метьюн.
Дженит поднесла руку к щеке, как будто Поль ее ударил. Рот было открылся, но тут же закрылся снова, и Хетер смотрела на мать со смешанным чувством стыда и восхищения. Ей не раз приходилось видеть, как пасовал перед волнением Дженит капитан, как, жалея ее, сдавал свои позиции генерал Метьюн, как кивал и улыбался на все, что она говорила, Макквин. И Хетер ждала, что сейчас мать поставит Поля на место, инстинктивно уловив, в чем он уязвимее всего.
Но Поль продолжал:
— Если вас возмущает, что мы поженились без вашего ведома, то я могу вас понять.— Он помолчал, вглядываясь в лицо Дженит.— Но мне кажется, вас возмущает другое.
Дженит по-прежнему смотрела на него, пальцы судорожно сжимали сумку. Поль отступил назад, подал руку Хетер и притянул ее к себе.
— Хетер и я, мы всю жизнь ждем. Теперь времени у нас не остается. Завтра я ухожу в армию.
Дженит собралась что-то сказать, но Поль взглядом заставил ее замолчать.
— Я не хочу воевать. Все во мне протестует против того, чтобы губить единственный талант, который у меня есть. Но это мой долг. И, уезжая, я хочу знать, что вы с Хетер вместе.
Дженит провела языком по губам, намереваясь заговорить, но не произнесла ни слова. Поль и Хетер прошли мимо нее к дверям.
— Мы с Хетер спустимся в гостиную,— проговорил Поль.— Подумайте над моими словами. Я надеюсь, что вы к нам присоединитесь.
Когда ни выходили, Хетер не решилась оглянуться на мать. Спустившись вниз, они нашли свободные стулья в дальнем от приемника углу. Хетер почувствовала, как Поль крепко сжал ее руку. Сидевшие вокруг приемника, вытянув шеи, жадно слушали. Вместо голоса Чемберлена раздался медленный, неуверенный и печальный голос короля.
Король еще говорил, когда в гостиной появилась Дженит. Поль и Хетер увидели, как она медленно спускается по лестнице. Дженит спокойно направилась в их угол и, ничего не сказав, остановилась рядом. Поль встал, она заняла его место. Король продолжал говорить, все молча слушали, и вскоре речь закончилась. В гостиной стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на берегу засмеялся ребенок.
53
Никогда еще поля и пашни Канады не выглядели так мирно, как осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года. Осень была золотая. Октябрьскими ночами из лесов Новой Шотландии и Нью-Браунсуика выходили лоси и застывали, как изваяния, на фоке лунных дорожек, бороздивших одинокие озера. В Онтарио жители старых маленьких городов, стоявших вдоль реки, смотрели, как на другом берегу, в США, двигались огоньки машин, и думали о том, что живут на границе, которая скорее связывает, чем разделяет их страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55