— Что, Мариус приезжал, пока меня не было?
Ярдли стоял, опираясь на палку, он не понимал, в чем дело, но догадался, что задел какое-то больное место. Его голубые глаза серьезно смотрели из-под очков.
— Откуда же мне знать, мистер Таллар?— сказал он.— Видать, мне не следовало заводить этот разговор.
Атанас нетерпеливо отмахнулся.
— Да нет, ерунда. Понимаете, капитан, к нашей провинции не так-то легко привыкнуть. Вы, англичане, можете делать и говорить, что вам заблагорассудится, никто об этом не вспомнит. А у нас никто ничего не забывает. Большинство наших прихожан — люди тихие. Делают свое дело и хотят только одного: чтобы их не трогали. А вот кое-кто никак не может примириться с англичанами, и мой старший сын из их числа. Он националист. Да тут еще война, и я...— Он вдруг резко замолчал, будто испугался, что сказал лишнее.
Оба вошли в хлев, и в нос им ударил сладковатый запах навоза и дезинфекции. Атанас обвел тростью стойла и сеновал.
— Я вижу, вы закупили ферму вместе со скотом. Ярдли кивнул.
— Скотина у Дансеро недурная. Я-то подумывал развести джерсейских, но сперва надо подождать, как с этими дело пойдет.
Они оглядели хлев, и Ярдли объяснил, как собирается его усовершенствовать. Когда они снова вышли на солнечный свет, Атанас посмотрел на капитана с откровенным любопытством.
— Мне бы хотелось спросить у вас кое-что, капитан. Почему вы решили поселиться в Сен-Марке? Сами надумали или вам Макквин порекомендовал?
— Это долгий разговор, мистер Таллар. Бывает, сижу вечерами перед камином, да как вдруг подумаю, с чего это я тут очутился, меня самого оторопь берет.
Атанас почувствовал, как одинок этот человек, и помолчал из уважения к его одиночеству.
— По мне,— продолжал Ярдли,— куда легче вспоминать, чем размышлять, почему да отчего все так случилось. Пока моряк плавает и знает, что где-то на суше у него есть дом, это его поддерживает. А стоит ему навсегда осесть на берегу, он понимает, что дом у него один — его друзья. Но они-то — ищи-свищи — рассеяны по всему свету, так всегда бывает.
— Макквин говорил о вашей дочери. Она живет в Монреале?
Лицо Ярдли смягчилось.
— Да, с двумя внучками. Но я-то сам к Монреалю ни за что бы не привык.
Они снова вернулись к дому. Ярдли сильно хромал. Поль появился в дверях, хотел что-то сказать, открыл рот, но тут же закрыл, ожидая, когда старшие закончат разговор.
Яр дли спросил:
— Ну что, кончил выгружать книги? Поль потряс головой.
— Я оставил их в ящиках, ведь на полу они запачкаются, а больше класть некуда.
— И верно.— Ярдли обернулся к Атанасу.— Сметливый у вас сынок!
Поль побежал к хлеву, а Ярдли вынул кисет и протянул Атанасу, но тот отказался, тогда капитан набил трубку и, делая ровные затяжки, медленно раскурил ее, пряча в руке горящую спичку, так что пламени совсем не было видно.
— Наверно, вы приехали сюда, чтобы быть поближе к дочери?— спросил Атанас.
— Да нет, не из-за дочки даже, хоть это было бы понятно.— Ярдли вынул трубку изо рта и повернул так, чтобы ветер ее не погасил.
— Знаете, мистер Таллар, не считайте меня дураком, но я уже давно мечтал поселиться в Сен-Марке. Глупо, но мне хотелось.
— В Сен-Марке? А откуда вы о нем узнали?
— Ну, просто дело случая. Тридцать пять лет назад я плавал с одним матросом, так он был родом отсюда. И столько рассказывал о здешних местах, что у меня его рассказы в голове застряли. Вот я и подумал, когда в Монреале мне невтерпеж стало, а вдруг Люк сюда вернулся, и мы с ним повидаемся.
Атанас покачал головой.
— Но из нашего прихода никто никогда не плавал.
— О Люке Бержероне не слыхали?
— На кладбище полно Бержеронов. Люк, говорите? Был когда-то один непутевый Бержерон. Давно, правда. Он где-то пропал,— Атанас удивленно посмотрел на капитана.— Так вы его имеете в виду?
— Ну ясно! Все у нас звали его Люк-француз. Мы с ним как-то двести восемьдесят семь дней проплавали, вышли из Галифакса, а очутились в Сайгоне: Люк, я и самый черный из всех барбадосских негров, то есть чернее некуда. Было это в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, вон когда. Я был старшиной-рулевым, Люк — боцманом, а негр — коком. Вот уж мы радовались, когда сошли с этого корабля.
Поль вернулся и, стоя рядом, слушал Ярдли, темные глаза его стали круглыми, рот приоткрылся, белели выступающие вперед зубы.
-— Я столько жил один, что теперь болтаю слишком много. Сам замечал в Монреале — как начну говорить, так уж не могу остановиться, а как закончу, все другие помалкивают. Люди там, конечно, толковые, только, сидя в своем Монреале, они мало чего видят, вот и не слишком верят другим.
Атанас улыбнулся и посмотрел на Поля. Мальчик прислонился к крыльцу и не сводил глаз с капитана.
— Ну, короче говоря,— продолжал Ярдли,— когда Люк сошел в сайгонском порту с корабля, он рот разинул от удивления, ведь там, кроме кули, все белые говорят по-французски. Это ему понравилось. А в один прекрасный вечер эти самые французы начали строить над Люком насмешки, мол, на каком это языке он говорит, и на французский-то не похож вовсе! Начали уверять, что его-де слушать страшно, ну, словом, так же, как над моим английским морячки из Англии издевались. Люк терпел, терпел, а потом как бросится на них. Кулаками он здорово работал да и ногами подсечь был мастер. Только французов тех больно много было. Так они нас с Люком и негра до того измолотили, что мы с полу не могли подняться, а тут как раз полицейские. Нас и засадили в каталажку. Корабль без нас ушел, а когда мы вышли из тюрьмы, деваться нам было некуда. Нанялись на французское суденышко, которое по Южно-Китайскому морю моталось, и протрубили на нем четыре года. Тут Люк был первым помощником, я — вторым, а негр — боцманом. Так я и научился французскому.
Атанас закатился смехом, и даже Поль рассмеялся, но Ярдли сохранял невозмутимый вид и серьезно смотрел на обоих.
— Все эти четыре года на Востоке Люк ужасно скучал по дому,— сказал он,— ни одной весточки не получил отсюда.
— Если он из тех Бержеронов, что живут на холме,— отозвался Атанас,— то ничего удивительного. Никто из них ни читать, ни писать не умеет.
— Люк тоже не умел.— Ярдли вынул платок и высморкался, да так громко, что даже извинился.— И с чего я вообразил, будто могу еще с ним повстречаться! Но Сен-Марк мне по душе, да и ферму я все равно хотел купить. Так что когда Макквин сказал, где вы живете и что он с вами знаком, я сразу вспомнил Люка, вот и пришлось все одно к одному.
Они помолчали. Ярдли мерно пыхтел трубкой, устремив глаза на поля и на дорогу вдоль реки. Над рекой нависли тучи, и вода Св. Лаврентия отливала тусклой сталью.
Атанас постучал тростью по крыльцу.
— Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, капитан. Я бы рад проводить больше времени здесь, а в Оттаве бывать пореже.— Он поднялся и поискал глазами Поля, но мальчик исчез. Ярдли тоже встал, и они снова вошли в дом, так как Таллар вспомнил, что оставил там шляпу.
— Спасибо вам большое,— сказал Ярдли.— Конечно, если подумать, я слишком много на себя взял, забравшись в здешние края. Но теперь уж выпутываться должен сам. Вся беда в моей деревяшке. Доктор сказал, что это из всех последних протезов наилучший. Только старый Джои Сильвер на своем деревянном обрубке и то бы ловчей управлялся, чем я. Хорошо еще, священник нашел мне славного парня для тяжелых работ.
— Уж эти мне доктора,— подхватил Атанас,— мои наговорили, что у меня высокое давление. Жили ведь Мы спокойно, пока не изобрели эту измерительную машинку, теперь у всех давление.
Ярдли придвинул к камину два стула, и они уселись в пустой комнате, а Поль примостился у огня, уставился на пылающие угли и навострил уши. Шляпа, из-за которой вернулись в дом, была позабыта.
— Вот о чем я хочу спросить, мистер Таллар, только пусть это будет между нами. Я ведь не католик. Мне что же, ходит, житья здесь не будет?
— Как вам сказать, капитан,— медленно ответил Атанас,— наш приход ничем не отличается от других квебекских приходов. Священник держит всех в строгости. Что до меня, то я хоть и католик, все-таки считаю, что священники правят уж слишком круто.— Он поднял руку, которой опирался на трость, зажатую между колен.— У нас, в Квебеке, народ и церковь почти неотделимы, только религия ведь намного глубже и сложней того, что исповедует один какой-то священник.
1 Джон Сильвер — один из героев романа Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ».
Если вы в это не вникните, вам не понять, что Квебек — это церковь, земля и люди, слитые воедино. По-другому и не может быть в земледельческих приходах.
В отблесках огня, освещающего пустую комнату, черты лица Таллара стали еще резче. Длинный орлиный нос отбрасывал тень на пол-лица. Слегка заостренные уши плотно прилегали к узкой, вытянутой голове. От высокого лба, над которым были зачесаны назад жесткие седые волосы, лицо сужалось к длинному острому подбородку. Будь у Таллара вандейков-ская бородка, он походил бы на кардинала Ришелье. Пушистые брови разлетались вкось к вискам. Из-под бровей смотрели большие карие глаза. В них легко вспыхивали веселые искры, но когда лицо Таллара оставалось спокойным, взгляд его становился мечтательным. Рот был упрямый и ироничный. Ярдли рядом с Талларом выглядел простоватым и неказистьзм.
— Ваш здешний священник мне очень помог,— сказал Ярдли.
— Отец Бобьен слишком много трудится. Слишком много тревожится, даже из-за того, какой длины платья у девушек. Увидит, как парочка обнимается при луне, и ему уже мерещатся козни дьявола. А сейчас он весь приход вогнал в долги из-за этой новой церкви.— Атанас снова быстро взмахнул рукой,— Я же считаю, без маленьких радостей и жить нельзя.
Ярдли улыбнулся, а Таллар спросил:
— Вы не собираетесь принять католичество?
— Нет, такую штуку я выкинуть не рискну. Отец с малых лет вбивал мне в голову протестантский катехизис, так что если я перейду в другую веру, это уже буду не я.
Атанас громко рассмеялся и посмотрел на Поля.
— Ну что ж, капитан, пусть в Сен-Марке привыкают к мысли, что вы еретик, что вам не дано познать истинную веру. С вас и спросу не будет,— улыбка сошла с его лица.— Да, у нас в Квебеке к религии относятся серьезно. Лично мне дозволяется, правда, некоторая свобода. Допускается, что я могу думать по-своему, до известных пределов.
Разговор затянулся, поленья догорели, и никто не вспоминал о времени. Ярдли рассказывал Атанасу о дочери, и голос его дрогнул, когда он объяснял, как трудно было наладить с ней отношения после того, как он столько лет плавал. Его жене всегда хотелось, чтобы Дженит стала настоящей леди, а тут как раз Ярдли сделался капитаном, у него завелись деньги, и Дженит отправили заканчивать образование в Монреаль. Только, правда, до того ее там образовали, что Ярдли с трудом узнавал в ней теперь свою дочь. Жена Ярдли умерла несколько лет тому назад, а Дженит и две ее дочки живут в семье мужа, у Метьюнов.
Ярдли подробно описал, где они живут. В огромном каменном доме на южном склоне горы Монт-Ройяль. Семья Метьюнов, слов нет, очень богата, они наживают деньги на государственных бумагах, получают доходы от пивоваренных и винокуренных заводов, от лесопилок, шахт, фабрик, да еще владеют бог знает каким количеством акций Канадской Тихоокеанской железной дороги. У них тьма родных, и все живут в каменных домах, в темных комнатах, окна у всех занавешены темно-красными портьерами, а на стенах висят огромные потемневшие картины в золоченых рамах.
— До того эти Метьюны вежливые,— продолжал Ярдли,— никогда не поймешь, что у них в самом деле на уме. А Дженит вечно дрожит, когда я с ними разговариваю, боится, как бы отец не сказал чего лишнего.
Ярдли уверял, что дочь по-прежнему его любит и хорошо к нему относится, просто он понял, что ему лучше жить где-нибудь поблизости от города, чтобы видеться с ней и с детьми, но только не в Монреале. Лицо капитана прояснилось, когда он добавил, что Дженит, может быть, привезет внучек летом в Сен-Марк и они поживут здесь подольше. Он полагал, что без Метьюнов они с дочерью легче поймут друг друга.
Атанас слушал рассказ Ярдли и кивал головой. Подумав, он сказал:
— Эти Метьюны — старинный канадский род. Поэтому у них и привычки такие твердые.
— Может быть, я Монреаль знаю неважно. Но вот что я подметил. Если кто связан с пивоварнями или с Канадской Тихоокеанской дорогой, тот уже строит из себя английского герцога.
— Конечно, в нашей маленькой луже такие сходят за крупную рыбу. А мыг французы, глядим на них и посмеиваемся.— Атанас быстро встал, огляделся, нашел шляпу и, жестикулируя, продолжал:—В том-то и беда нашей страны, что вся она поделена на маленькие лужи и в каждой царит большая рыбина. Вот посудите сами. Десять лет назад я прошел пешком через всю Канаду. Я увидел столько интересного! Наша Страна еще такая нетронутая, что чувствуешь себя Колумбом, когда осматриваешь ее впервые, особенно запад. Невольно приговариваешь: «Господи, да неужели это все наше?» А потом возвращаешься, пересекаешь Онтарио и оказываешься среди людей, рассуждающих наподобие пожилой тетушки — старой девы. В Торонто — методисты, на лучших улицах Монреаля — пресвитерианцы, в Квебеке — сплошь католики, и никто никого признавать не хочет. Каждый уверен — уж он-то лучше всех прочих. Французы у нас куда более французские, чем во Франции, а англичанам в Великобритании далеко до наших. Ну а когда возвращаешься в Оттаву, то видишь, как премьер-министр стоит на четвереньках, прижав ухо к земле и оттопырив зад, и всего боится. Вот тогда, капитан Ярдли, и решаешь — да пропади все пропадом!
Ярдли громко высморкался, и Поль поднялся, подошел и прислонился к его стулу.
— Не понимаю, мистер Таллар, зачем вы остаетесь в парламенте?— проговорил Ярдли.— Усадьба у вас замечательная, мыслей всяких хватает, зачем вам куда-то уезжать отсюда?
Атанас пожал плечами и двинулся к двери.
— Я не слишком привязан к земле. Просто она мне досталась. Если бы я жил здесь постоянно, мне бы, наверно, наскучило. Всю нужную работу делают мой управляющий и его помощники. Вы видели Бланшара. Он хороший человек,— и задумчиво добавил:— По-моему, у нас в Квебеке к земле относятся по-особенному, как в Европе. Сказать, что у нас любят землю, было бы сентиментально, но могу вас заверить — за землей здесь ухаживают больше, чем за собой. Над землей дрожат. Словом, капитан, вы поступили смело, решив поселиться у нас в Сен-Марке! Надеюсь, вы об этом не пожалеете.
Ярдли поскреб в коротких седых волосах за правым ухом.
— Я сам это чувствую. Скажу вам прямо, Таллар, я в эту ферму вложил почти все, что у меня было. Когда я ее покупал, мне хотелось здесь остаться навсегда. Места у вас хорошие, и мне они подходят.
Атанас кивнул, и улыбка сразу сделала его худое лицо обаятельным.
— Все будет прекрасно, капитан. Никто вам здесь мешать не станет. Ручаюсь за это. Но вам будет одиноко. Мне и самому бывает тоскливо. А жена, та все время жалуется на одиночество.
Они обменялись рукопожатием, искренне радуясь тому, что нашли друг друга.
— А скажите, капитан, вы играете в шахматы?
— Конечно. Одни шахматы я даже из Индии привез, слоны у них в виде настоящих слонов.
— Я предпочитаю обычные фигуры. Лишь бы двигались по диагонали.— Атанас лихо улыбнулся, вышел вслед за Полем на крыльцо и обернулся. Поколебавшись, он сказал: — Не согласитесь ли пообедать сегодня с нами? Мадам Таллар не терпится с вами познакомиться. Мы будем вам очень рады.
Когда Ярдли согласился, отец и сын ушли той же дорогой, по которой пришли.
После обеда задул холодный северо-восточный ветер, он становился все сильней, и к вечеру в воздухе замелькали быстро крутящиеся белые точки, а потом снег посыпал вовсю. Снег сек землю, и она сперва сделалась серой, потом побелела, а он все падал и падал, шуршал, уже невидимый, в темноте всю ночь напролет до середины следующего дня. Почти неделю после этого река походила на черные чернила, пролитые между плоскими белыми берегами. Потом мороз начал крепчать, и река стала. Снова налетела метель, лед занесло снегом, и скоро все кругом заблистало такой ослепительной белизной, что смотреть на снег в сверкающее солнечное утро, не прикрывая глаза рукой, было невозможно. Дома фермеров затихли и казались необитаемыми, деревья по ночам потрескивали от мороза, и слышно было, как в стойлах топчется скот. У стен хлевов росли кучи навоза, а по снегу расползались пятна, будто йод на бинтах. Так длилось много месяцев.
5
Мариус Таллар в одиночестве стоял у окна в отцовской библиотеке. Был ранний вечер раннего апреля. Мариус смотрел, как тусклое солнце окрашивает в водямисто-желтый цвет пористый снег, ровным слоем покрывающий землю. Голые, без листьев тополя по обе стороны подъездной аллеи были похожи на метелки, их длинные тени казались на снегу почти черными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Ярдли стоял, опираясь на палку, он не понимал, в чем дело, но догадался, что задел какое-то больное место. Его голубые глаза серьезно смотрели из-под очков.
— Откуда же мне знать, мистер Таллар?— сказал он.— Видать, мне не следовало заводить этот разговор.
Атанас нетерпеливо отмахнулся.
— Да нет, ерунда. Понимаете, капитан, к нашей провинции не так-то легко привыкнуть. Вы, англичане, можете делать и говорить, что вам заблагорассудится, никто об этом не вспомнит. А у нас никто ничего не забывает. Большинство наших прихожан — люди тихие. Делают свое дело и хотят только одного: чтобы их не трогали. А вот кое-кто никак не может примириться с англичанами, и мой старший сын из их числа. Он националист. Да тут еще война, и я...— Он вдруг резко замолчал, будто испугался, что сказал лишнее.
Оба вошли в хлев, и в нос им ударил сладковатый запах навоза и дезинфекции. Атанас обвел тростью стойла и сеновал.
— Я вижу, вы закупили ферму вместе со скотом. Ярдли кивнул.
— Скотина у Дансеро недурная. Я-то подумывал развести джерсейских, но сперва надо подождать, как с этими дело пойдет.
Они оглядели хлев, и Ярдли объяснил, как собирается его усовершенствовать. Когда они снова вышли на солнечный свет, Атанас посмотрел на капитана с откровенным любопытством.
— Мне бы хотелось спросить у вас кое-что, капитан. Почему вы решили поселиться в Сен-Марке? Сами надумали или вам Макквин порекомендовал?
— Это долгий разговор, мистер Таллар. Бывает, сижу вечерами перед камином, да как вдруг подумаю, с чего это я тут очутился, меня самого оторопь берет.
Атанас почувствовал, как одинок этот человек, и помолчал из уважения к его одиночеству.
— По мне,— продолжал Ярдли,— куда легче вспоминать, чем размышлять, почему да отчего все так случилось. Пока моряк плавает и знает, что где-то на суше у него есть дом, это его поддерживает. А стоит ему навсегда осесть на берегу, он понимает, что дом у него один — его друзья. Но они-то — ищи-свищи — рассеяны по всему свету, так всегда бывает.
— Макквин говорил о вашей дочери. Она живет в Монреале?
Лицо Ярдли смягчилось.
— Да, с двумя внучками. Но я-то сам к Монреалю ни за что бы не привык.
Они снова вернулись к дому. Ярдли сильно хромал. Поль появился в дверях, хотел что-то сказать, открыл рот, но тут же закрыл, ожидая, когда старшие закончат разговор.
Яр дли спросил:
— Ну что, кончил выгружать книги? Поль потряс головой.
— Я оставил их в ящиках, ведь на полу они запачкаются, а больше класть некуда.
— И верно.— Ярдли обернулся к Атанасу.— Сметливый у вас сынок!
Поль побежал к хлеву, а Ярдли вынул кисет и протянул Атанасу, но тот отказался, тогда капитан набил трубку и, делая ровные затяжки, медленно раскурил ее, пряча в руке горящую спичку, так что пламени совсем не было видно.
— Наверно, вы приехали сюда, чтобы быть поближе к дочери?— спросил Атанас.
— Да нет, не из-за дочки даже, хоть это было бы понятно.— Ярдли вынул трубку изо рта и повернул так, чтобы ветер ее не погасил.
— Знаете, мистер Таллар, не считайте меня дураком, но я уже давно мечтал поселиться в Сен-Марке. Глупо, но мне хотелось.
— В Сен-Марке? А откуда вы о нем узнали?
— Ну, просто дело случая. Тридцать пять лет назад я плавал с одним матросом, так он был родом отсюда. И столько рассказывал о здешних местах, что у меня его рассказы в голове застряли. Вот я и подумал, когда в Монреале мне невтерпеж стало, а вдруг Люк сюда вернулся, и мы с ним повидаемся.
Атанас покачал головой.
— Но из нашего прихода никто никогда не плавал.
— О Люке Бержероне не слыхали?
— На кладбище полно Бержеронов. Люк, говорите? Был когда-то один непутевый Бержерон. Давно, правда. Он где-то пропал,— Атанас удивленно посмотрел на капитана.— Так вы его имеете в виду?
— Ну ясно! Все у нас звали его Люк-француз. Мы с ним как-то двести восемьдесят семь дней проплавали, вышли из Галифакса, а очутились в Сайгоне: Люк, я и самый черный из всех барбадосских негров, то есть чернее некуда. Было это в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, вон когда. Я был старшиной-рулевым, Люк — боцманом, а негр — коком. Вот уж мы радовались, когда сошли с этого корабля.
Поль вернулся и, стоя рядом, слушал Ярдли, темные глаза его стали круглыми, рот приоткрылся, белели выступающие вперед зубы.
-— Я столько жил один, что теперь болтаю слишком много. Сам замечал в Монреале — как начну говорить, так уж не могу остановиться, а как закончу, все другие помалкивают. Люди там, конечно, толковые, только, сидя в своем Монреале, они мало чего видят, вот и не слишком верят другим.
Атанас улыбнулся и посмотрел на Поля. Мальчик прислонился к крыльцу и не сводил глаз с капитана.
— Ну, короче говоря,— продолжал Ярдли,— когда Люк сошел в сайгонском порту с корабля, он рот разинул от удивления, ведь там, кроме кули, все белые говорят по-французски. Это ему понравилось. А в один прекрасный вечер эти самые французы начали строить над Люком насмешки, мол, на каком это языке он говорит, и на французский-то не похож вовсе! Начали уверять, что его-де слушать страшно, ну, словом, так же, как над моим английским морячки из Англии издевались. Люк терпел, терпел, а потом как бросится на них. Кулаками он здорово работал да и ногами подсечь был мастер. Только французов тех больно много было. Так они нас с Люком и негра до того измолотили, что мы с полу не могли подняться, а тут как раз полицейские. Нас и засадили в каталажку. Корабль без нас ушел, а когда мы вышли из тюрьмы, деваться нам было некуда. Нанялись на французское суденышко, которое по Южно-Китайскому морю моталось, и протрубили на нем четыре года. Тут Люк был первым помощником, я — вторым, а негр — боцманом. Так я и научился французскому.
Атанас закатился смехом, и даже Поль рассмеялся, но Ярдли сохранял невозмутимый вид и серьезно смотрел на обоих.
— Все эти четыре года на Востоке Люк ужасно скучал по дому,— сказал он,— ни одной весточки не получил отсюда.
— Если он из тех Бержеронов, что живут на холме,— отозвался Атанас,— то ничего удивительного. Никто из них ни читать, ни писать не умеет.
— Люк тоже не умел.— Ярдли вынул платок и высморкался, да так громко, что даже извинился.— И с чего я вообразил, будто могу еще с ним повстречаться! Но Сен-Марк мне по душе, да и ферму я все равно хотел купить. Так что когда Макквин сказал, где вы живете и что он с вами знаком, я сразу вспомнил Люка, вот и пришлось все одно к одному.
Они помолчали. Ярдли мерно пыхтел трубкой, устремив глаза на поля и на дорогу вдоль реки. Над рекой нависли тучи, и вода Св. Лаврентия отливала тусклой сталью.
Атанас постучал тростью по крыльцу.
— Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, капитан. Я бы рад проводить больше времени здесь, а в Оттаве бывать пореже.— Он поднялся и поискал глазами Поля, но мальчик исчез. Ярдли тоже встал, и они снова вошли в дом, так как Таллар вспомнил, что оставил там шляпу.
— Спасибо вам большое,— сказал Ярдли.— Конечно, если подумать, я слишком много на себя взял, забравшись в здешние края. Но теперь уж выпутываться должен сам. Вся беда в моей деревяшке. Доктор сказал, что это из всех последних протезов наилучший. Только старый Джои Сильвер на своем деревянном обрубке и то бы ловчей управлялся, чем я. Хорошо еще, священник нашел мне славного парня для тяжелых работ.
— Уж эти мне доктора,— подхватил Атанас,— мои наговорили, что у меня высокое давление. Жили ведь Мы спокойно, пока не изобрели эту измерительную машинку, теперь у всех давление.
Ярдли придвинул к камину два стула, и они уселись в пустой комнате, а Поль примостился у огня, уставился на пылающие угли и навострил уши. Шляпа, из-за которой вернулись в дом, была позабыта.
— Вот о чем я хочу спросить, мистер Таллар, только пусть это будет между нами. Я ведь не католик. Мне что же, ходит, житья здесь не будет?
— Как вам сказать, капитан,— медленно ответил Атанас,— наш приход ничем не отличается от других квебекских приходов. Священник держит всех в строгости. Что до меня, то я хоть и католик, все-таки считаю, что священники правят уж слишком круто.— Он поднял руку, которой опирался на трость, зажатую между колен.— У нас, в Квебеке, народ и церковь почти неотделимы, только религия ведь намного глубже и сложней того, что исповедует один какой-то священник.
1 Джон Сильвер — один из героев романа Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ».
Если вы в это не вникните, вам не понять, что Квебек — это церковь, земля и люди, слитые воедино. По-другому и не может быть в земледельческих приходах.
В отблесках огня, освещающего пустую комнату, черты лица Таллара стали еще резче. Длинный орлиный нос отбрасывал тень на пол-лица. Слегка заостренные уши плотно прилегали к узкой, вытянутой голове. От высокого лба, над которым были зачесаны назад жесткие седые волосы, лицо сужалось к длинному острому подбородку. Будь у Таллара вандейков-ская бородка, он походил бы на кардинала Ришелье. Пушистые брови разлетались вкось к вискам. Из-под бровей смотрели большие карие глаза. В них легко вспыхивали веселые искры, но когда лицо Таллара оставалось спокойным, взгляд его становился мечтательным. Рот был упрямый и ироничный. Ярдли рядом с Талларом выглядел простоватым и неказистьзм.
— Ваш здешний священник мне очень помог,— сказал Ярдли.
— Отец Бобьен слишком много трудится. Слишком много тревожится, даже из-за того, какой длины платья у девушек. Увидит, как парочка обнимается при луне, и ему уже мерещатся козни дьявола. А сейчас он весь приход вогнал в долги из-за этой новой церкви.— Атанас снова быстро взмахнул рукой,— Я же считаю, без маленьких радостей и жить нельзя.
Ярдли улыбнулся, а Таллар спросил:
— Вы не собираетесь принять католичество?
— Нет, такую штуку я выкинуть не рискну. Отец с малых лет вбивал мне в голову протестантский катехизис, так что если я перейду в другую веру, это уже буду не я.
Атанас громко рассмеялся и посмотрел на Поля.
— Ну что ж, капитан, пусть в Сен-Марке привыкают к мысли, что вы еретик, что вам не дано познать истинную веру. С вас и спросу не будет,— улыбка сошла с его лица.— Да, у нас в Квебеке к религии относятся серьезно. Лично мне дозволяется, правда, некоторая свобода. Допускается, что я могу думать по-своему, до известных пределов.
Разговор затянулся, поленья догорели, и никто не вспоминал о времени. Ярдли рассказывал Атанасу о дочери, и голос его дрогнул, когда он объяснял, как трудно было наладить с ней отношения после того, как он столько лет плавал. Его жене всегда хотелось, чтобы Дженит стала настоящей леди, а тут как раз Ярдли сделался капитаном, у него завелись деньги, и Дженит отправили заканчивать образование в Монреаль. Только, правда, до того ее там образовали, что Ярдли с трудом узнавал в ней теперь свою дочь. Жена Ярдли умерла несколько лет тому назад, а Дженит и две ее дочки живут в семье мужа, у Метьюнов.
Ярдли подробно описал, где они живут. В огромном каменном доме на южном склоне горы Монт-Ройяль. Семья Метьюнов, слов нет, очень богата, они наживают деньги на государственных бумагах, получают доходы от пивоваренных и винокуренных заводов, от лесопилок, шахт, фабрик, да еще владеют бог знает каким количеством акций Канадской Тихоокеанской железной дороги. У них тьма родных, и все живут в каменных домах, в темных комнатах, окна у всех занавешены темно-красными портьерами, а на стенах висят огромные потемневшие картины в золоченых рамах.
— До того эти Метьюны вежливые,— продолжал Ярдли,— никогда не поймешь, что у них в самом деле на уме. А Дженит вечно дрожит, когда я с ними разговариваю, боится, как бы отец не сказал чего лишнего.
Ярдли уверял, что дочь по-прежнему его любит и хорошо к нему относится, просто он понял, что ему лучше жить где-нибудь поблизости от города, чтобы видеться с ней и с детьми, но только не в Монреале. Лицо капитана прояснилось, когда он добавил, что Дженит, может быть, привезет внучек летом в Сен-Марк и они поживут здесь подольше. Он полагал, что без Метьюнов они с дочерью легче поймут друг друга.
Атанас слушал рассказ Ярдли и кивал головой. Подумав, он сказал:
— Эти Метьюны — старинный канадский род. Поэтому у них и привычки такие твердые.
— Может быть, я Монреаль знаю неважно. Но вот что я подметил. Если кто связан с пивоварнями или с Канадской Тихоокеанской дорогой, тот уже строит из себя английского герцога.
— Конечно, в нашей маленькой луже такие сходят за крупную рыбу. А мыг французы, глядим на них и посмеиваемся.— Атанас быстро встал, огляделся, нашел шляпу и, жестикулируя, продолжал:—В том-то и беда нашей страны, что вся она поделена на маленькие лужи и в каждой царит большая рыбина. Вот посудите сами. Десять лет назад я прошел пешком через всю Канаду. Я увидел столько интересного! Наша Страна еще такая нетронутая, что чувствуешь себя Колумбом, когда осматриваешь ее впервые, особенно запад. Невольно приговариваешь: «Господи, да неужели это все наше?» А потом возвращаешься, пересекаешь Онтарио и оказываешься среди людей, рассуждающих наподобие пожилой тетушки — старой девы. В Торонто — методисты, на лучших улицах Монреаля — пресвитерианцы, в Квебеке — сплошь католики, и никто никого признавать не хочет. Каждый уверен — уж он-то лучше всех прочих. Французы у нас куда более французские, чем во Франции, а англичанам в Великобритании далеко до наших. Ну а когда возвращаешься в Оттаву, то видишь, как премьер-министр стоит на четвереньках, прижав ухо к земле и оттопырив зад, и всего боится. Вот тогда, капитан Ярдли, и решаешь — да пропади все пропадом!
Ярдли громко высморкался, и Поль поднялся, подошел и прислонился к его стулу.
— Не понимаю, мистер Таллар, зачем вы остаетесь в парламенте?— проговорил Ярдли.— Усадьба у вас замечательная, мыслей всяких хватает, зачем вам куда-то уезжать отсюда?
Атанас пожал плечами и двинулся к двери.
— Я не слишком привязан к земле. Просто она мне досталась. Если бы я жил здесь постоянно, мне бы, наверно, наскучило. Всю нужную работу делают мой управляющий и его помощники. Вы видели Бланшара. Он хороший человек,— и задумчиво добавил:— По-моему, у нас в Квебеке к земле относятся по-особенному, как в Европе. Сказать, что у нас любят землю, было бы сентиментально, но могу вас заверить — за землей здесь ухаживают больше, чем за собой. Над землей дрожат. Словом, капитан, вы поступили смело, решив поселиться у нас в Сен-Марке! Надеюсь, вы об этом не пожалеете.
Ярдли поскреб в коротких седых волосах за правым ухом.
— Я сам это чувствую. Скажу вам прямо, Таллар, я в эту ферму вложил почти все, что у меня было. Когда я ее покупал, мне хотелось здесь остаться навсегда. Места у вас хорошие, и мне они подходят.
Атанас кивнул, и улыбка сразу сделала его худое лицо обаятельным.
— Все будет прекрасно, капитан. Никто вам здесь мешать не станет. Ручаюсь за это. Но вам будет одиноко. Мне и самому бывает тоскливо. А жена, та все время жалуется на одиночество.
Они обменялись рукопожатием, искренне радуясь тому, что нашли друг друга.
— А скажите, капитан, вы играете в шахматы?
— Конечно. Одни шахматы я даже из Индии привез, слоны у них в виде настоящих слонов.
— Я предпочитаю обычные фигуры. Лишь бы двигались по диагонали.— Атанас лихо улыбнулся, вышел вслед за Полем на крыльцо и обернулся. Поколебавшись, он сказал: — Не согласитесь ли пообедать сегодня с нами? Мадам Таллар не терпится с вами познакомиться. Мы будем вам очень рады.
Когда Ярдли согласился, отец и сын ушли той же дорогой, по которой пришли.
После обеда задул холодный северо-восточный ветер, он становился все сильней, и к вечеру в воздухе замелькали быстро крутящиеся белые точки, а потом снег посыпал вовсю. Снег сек землю, и она сперва сделалась серой, потом побелела, а он все падал и падал, шуршал, уже невидимый, в темноте всю ночь напролет до середины следующего дня. Почти неделю после этого река походила на черные чернила, пролитые между плоскими белыми берегами. Потом мороз начал крепчать, и река стала. Снова налетела метель, лед занесло снегом, и скоро все кругом заблистало такой ослепительной белизной, что смотреть на снег в сверкающее солнечное утро, не прикрывая глаза рукой, было невозможно. Дома фермеров затихли и казались необитаемыми, деревья по ночам потрескивали от мороза, и слышно было, как в стойлах топчется скот. У стен хлевов росли кучи навоза, а по снегу расползались пятна, будто йод на бинтах. Так длилось много месяцев.
5
Мариус Таллар в одиночестве стоял у окна в отцовской библиотеке. Был ранний вечер раннего апреля. Мариус смотрел, как тусклое солнце окрашивает в водямисто-желтый цвет пористый снег, ровным слоем покрывающий землю. Голые, без листьев тополя по обе стороны подъездной аллеи были похожи на метелки, их длинные тени казались на снегу почти черными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55