казалось, он отчаянно силится разомкнуть зубы, но выговорить ничего не может.
— Что он сказал?— шепотом спросил Мариус. Кэтлин встала с колен и провела рукой по глазам.
Она была очень бледна, в неярком свете чудилось, будто лицо ее расплывается под шапкой темных волос.
— Он сам не понимает, что говорит. Он ведь никакого Пьера не знает.
Мариус стремительно, словно молния, метнулся к ней от спинки кровати.
— Да он же зовет отца Арно! Отца Пьера Арно из семинарии. Они вместе учились. И когда-то очень дружили.— Мариус был вне себя от волнения.— Слава богу, еще есть время!
Кэтлин смотрела на него в недоумении.
— Неужели вы не понимаете? Он хочет вернуться,— сказал Мариус.— Пресвятая Матерь Божья, дай мне успеть! — И он бросился к дверям.
Мариус сбежал по лестнице в нижний холл к телефону, и только когда за ним захлопнулась дверь, Кэтлин поняла, что он имел в виду. Она опустилась на колени и тихо зашептала: «Аве, Мария», потом стала припоминать «Верую». Когда голос ее зазвучал громче, рыжеволосая сиделка — пресвитерианка с острова принца Эдуарда — изумленно взглянула на нее. Она никак не предполагала, что находится в доме католиков. Кэтлин продолжала читать молитву: «Верую в бога, верую в бога в трех лицах и в то, что Иисус Христос — вторая ипостась, рожденный Пресвятой Девой и ставший человеком... верую в бога... верую...»— так она шептала довольно долго. Потом, заливаясь слезами, проговорила:
— Прости, Атанас, прости, если я сделала что-то не так, прости меня!
В комнату тихо вернулся Мариус. Он снял со столика у кровати поднос, заставленный лекарствами и инструментами, и поставил его на пол. Сиделка с тревогой следила за ним, но продолжала поддерживать голову Атанаса, все время вытирая салфеткой его лоб и щеки. Случай вполне обычный — сердце. Единственное, что остается, это облегчить больному последние минуты. Доктор отдыхает, и будить его рано. Сиделка смотрела, как Мариус насухо вытер столик и поставил его в ногах кровати. Снова вышел и вернулся с двумя вазами, в одной стояли белые гвоздики, другая была пуста. Мариус поровну разделил цветы по вазам и поставил их в разные углы стола. Опять ушел и принес две свечи в подсвечниках, свечи он поставил рядом с цветами. Потом положил между подсвечниками распятие и ушел опять. На этот раз он отсутствовал с полчаса, и Кэтлин догадалась, что он вышел из дома. Когда он возвратился, уши у него покраснели от мороза, он принес две миски с водой. Поставил их в передние углы стола и отступил в сторону, проверяя, все ли сделал, как надо. Потом взглянул на сиделку и поднял брови. Та тихо кивнула в ответ. Состояние больного не изменилось. Она снова посмотрела на столик и заметила, что в одном из сосудов, стоявшем справа, лежит перо. Тут она догадалась, что это святая вода, хотя и не понимала, когда ее усп^пч освятить.
9Ч Кивком головы Мариус поманил ее к двери. Сиделка положила салфетку, тихо обогнула кровать и подошла к нему.
— Сколько ему еще осталось?— спросил он. Сиделка покачала головой.
— Точно можно сказать, только когда начнется дыхание Чейн-Стокса.
— Что это такое?
— Ну...— она нахмурилась.
— А это дыхание еще не началось?
— Может начаться в любую минуту. Не уверена, что сейчас он в сознании.
— Разве он не спит?
— Я не назвала бы его состояние сном. Мариус отвернулся, и по спине его видно было,
в каком он напряжении.
— Отец Арно скоро будет здесь. Он сказал... Сиделка, думая, что священника пригласили исповедать больного, снова нахмурилась:
— Лучше бы он пришел вчера, мистер Таллар. Ваш отец не сможет говорить.
Мариус спокойно улыбнулся.
— Сможет.
Он снова вышел из комнаты и спустился вниз. Зажег свет в библиотеке, взял с полки какую-то книгу, но читать не смог и начал ходить взад-вперед. Безудержное волнение и ликование переполняли его. Отец заговорит. Он вернется к своей вере. Он будет спасен. Теперь, на краю бездны, отец понял, что Мариус всегда был прав. Он умрет, вернувшись в лоно церкви, и, очистившись, предстанет перед Богом. В ушах у Ма-риуса звонили колокола, он слышал пение хора, высокие женские голоса возносились к небу в пронизанном золотом свете — это Атанас Таллар возвращался к вере своих предков. Что бы ни думала сиделка, отец заговорит, он должен заговорить.
Мариус шагал по комнате с полчаса, пока не заметил, что настольная лампа у кресла горит тускло. За окном упали на снег первые проблески рассвета. Свет усиливался, отражаясь от снега и облаков, становился ярче и скоро залил всю комнату. Мариус снова поднялся наверх, там у постели врач считал пульс Атанаса. Закончив, он снял пальцы с исхудалого безжизненного запястья, взглянул на сиделку, и они поняли друг друга. Делать больше нечего. Все идет своим чередом.
В природе во всем порядок. Природа не знает исключений.
В дверь позвонили. Мариус сорвался с места и стремглав бросился вниз по лестнице. Но это пришел не священник, в холле стояли Ярдли и Поль, Мариус вернулся наверх.
У Поля были испуганные глаза, когда Ярдли ввел его в комнату, где лежал отец. В дверях он совсем оробел и замешкался. Отец лежал словно умерший святой на картине, и пламя свечей дрожало от сквозняка, возникшего, когда открыли дверь. Кэтлин обняла Поля и подвела его к постели. Он опустился рядом с ней на колени и стал смотреть, как мерцают свечи, не смея взглянуть на отца. Он хотел молиться, но громкое, хриплое дыхание Атанаса врывалось в уши, и Поль ^ не мог* думать ни о чем другом. Потом он почувствовал, что кто-то коснулся его плеча, поднял глаза и увидел Ярдли. Капитан кивнул ему, Поль поднялся и пошел за ним к дверям.
В холле Ярдли сказал:
— Всем это суждено, Поль. И жизнь, и смерть — дело обычное.
— Значит, папа умирает?
— Он нас не видит. Ему не больно. Он просто засыпает.— Протез Ярдли скользнул по первой ступеньке лестницы, и капитану пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие.— Давай-ка мы с тобой спустимся вниз и поищем, чего бы перекусить,— предложил он.
Горничная принесла им завтрак в столовую. Поль жевал, не ощущая вкуса, его донимал странный запах: сырой и какой-то затхлый. Никогда прежде он такого запаха не слышал. Поль подумал, что, наверно, так пахнет смерть.
— Доедай овсянку,— тихо сказал Ярдли.
Поль проглотил несколько ложек, но ему казалось, что и во рту у него так же странно пахнет. Ему захотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы отец скорей умер. Тогда смерть уберется из дома. Хорошо бы все это не тянулось так долго, но тут же ему стало совестно за свои мысли. Он опустил ложку. Воспоминание о том, что он видел наверху, вытеснило из его сознания все остальное. Даже здесь он слышал, как дышит отец. Этот звук преследовал его, он был такой неестественный. Все было странно. Но самым странным было то, что его отец лежит совершенно беспомощный. И тут Поль вспомнил про распятие и свечи. Взглянув на Ярдли, он прямо спросил его:
— Мы что, снова католики?
— Не знаю, Поль. Хотя похоже, кому-то этого страсть как хочется.
Глаза Поля наполнились слезами:
— Теперь папа попадет в ад?
— Да ничего подобного, с какой стати?
— Когда он перестал... перестал быть католиком,-— Поль запнулся, слова, словно твердые камушки, не шли с языка,— он тогда сказал, что никакого ада нет. А теперь он опять католик, и выходит, ад есть, правда?
Ярдли попытался сделать вид, будто не расслышал вопроса, и продолжал сосредоточенно намазывать маслом поджаренный хлеб. Но, поднеся хлеб ко рту, он увидел, что мальчик не сводит с него вопрошающих глаз, и понял, что отвечать придется. Тогда он положил хлеб и шумни высморкался. Этот трубный звук немного разрядил обстановку.
— Что я могу сказать, Поль? Раз твой отец опять католик, если, конечно, так надо понимать свечи и все, что там на столике у кровати, значит, ему очень уж сделалось одиноко, видать, захотелось снова стать тем, кем он всю жизнь был, вот и все. А может, это означает и что другое, для меня непонятное.
Поль ничего на это не сказал, и Ярдли доел свой хлеб в молчании. Прошло немало времени, прежде чем Поль заговорил снова.
— А вы как считаете, капитан Ярдли, есть ад или нет?
— Ну,— задумался Ярдли,— я ведь, знаешь, пресвитерианец и не рискнул бы полагаться на то, что ада нет. Но только если его и впрямь нет, то скажи, куда тогда дёзать очень многих людей из тех, кого я знаю? — И спохватившись, что Поль может понять его неправильно, поспешно добавил:— Я не о твоем отце говорю, Поль,— он закашлялся и почувствовал, что на глаза навернулись слезы.— Он был мне хорошим другом. И человеком был хорошим. Я, пожалуй, лучше не знал.
В дверь позвонили, и Ярдли обрадовался возможности прекратить разговор. Сказав Полю, чтобы он оставался в столовой, капитан поспешил в холл и прикрыл за собой дверь. Отец Арно, войдя, уединился в маленькой комнате рядом с холлом, и вскоре вышел оттуда в стихаре и лиловой епитрахили. Священник был высокий, широкоплечий, с крупным носом, голова его напоминала лесной пень, припорошенный снегом. Держа перед собой святые дары в ларце из розового дерева, он вслед за Мариусом стал подниматься по лестнице. Ступеньки заскрипели под его тяжестью, и в тишине было слышно, как шуршит стихарь. Ярдли подождал, пока наверху не затворилась дверь. Потом она тут же открылась, и из комнаты вышли Кэтлин, Мариус, врач и сиделка, оставив Атанаса наедине с отцом Арно и святыми дарами, Кэтлин и Мариус опустились на колени в "верхнем холле, сиделка смущенно остановилось у дверей, а врач насмешливо огляделся, прокашлялся и спустился вниз. Он присоединился к Ярдли, и оба вошли в столовую, закрыв дверь.
Поль не знал, сколько времени он просидел в столовой с врачом и с капитаном Ярдли. Доктор молча ел, а капитан все время что-то рассказывал, обращаясь как будто к ним обоим, но на самом деле говоря только для Поля.
— Попал я раз в кораблекрушение. Был тогда ненамного старше тебя, Поль. В январе налетел шторм, и мы затонули в графстве Галифакс на рифах, вся команда пошла ко дну вместе с судном, спаслись только я да собака. Большой такой пес был, ньюфаундленд, я вцепился ему в шерсть, он и поплыл к берегу. Я в ту пору был парнишка щуплый, ему не тяжело было плыть. И вот он вытащил меня из воды, проволок через ледяные торосы, потом по скалам, затащил в какую-то пещеру, а сам улегся у входа, чтобы, значит, на меня не дуло. Рыбаки на другой день заметили, что из воды торчит топ-мачта, и вышли в море искать нас. Так этот пес как начал лаять, так и лаял, пока его не услышали. Представляешь, Поль, с тех пор я в Бога и уверовал.
Закончив эту историю, Ярдли принялся рассказывать другую, а время шло. Наконец дверь в столовую открылась, появилась сиделка и кивнула им. Врач, опередив ее, поспешил наверх, и когда Поль с капитаном поднялись по лестнице, они услышали, что Кэтлин и Мариус молятся. Поль взял капитана за руку, и оба они опустились на колени, Ярдли при этом громко кряхтел, протез мешал ему. Мариус встал в изголовье. Поль увидел, как священник окунул в масло вату и быстро провел по векам отца. Перекрывая хрипящее дыхание Атанаса, отец Арно звучным голосом произнес:
— Через святое помазание,— священник свершил крестное знамение,— и по великому милосердию Господню да отпустит тебе Господь все твои грехи, которые ты совершил глазами.
Кэтлин молилась, не сводя глаз с распятия, а священник быстро и ловко смазал ноздри Атанаса, его уши, сомкнутые губы, ладони и подошвы ног. Ступни были бледные, исхудавшие, и, когда, отогнув простыню, их выставили на всеобщее обозрение, у Поля защемило сердце. Поль следил за каждым движением отца Арно, и все, что тот делал, врезалось ему в память. Он стоял на коленях, пока читали молитвы, и перед глазами у него все плыло. Наконец он услышал исполненный уверенности голос священника:
— Через сокровенные таинства искупления Бог всемогущий освобождает тебя от страданий в этой жизни, открывает пред тобой врата рая и ведет тебя к вечной радости. Пусть всемогущий Господь благословит тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!
В последний раз начертав крест, отец Арно отступил от кровати. Мариус порывисто подался вперед, взял безжизненную руку отца и прильнул к ней губами. Потом руки Атанаса сложили на груди крестом.
Все спустились вниз. Тишина в доме нарушалась только хриплым дыханием умирающего. Поль в оцепенении сидел в библиотеке. Возле него остался Ярд-ли, теперь он уже не делал попыток заговорить. Потом в библиотеку вошел Мариус и тоже сел. Голос его звенел от волнения:
— Поль! Свершилось чудо! Отец исповедался! Отец Арно совершил чудо.— Мариус вскочил и подошел к Полю.— Теперь тебе не надо возвращаться в твою школу. Ты больше не англичанин. Ты снова член нашей семьи.
Ярдли дотронулся до плеча Мариуса и покачал головой. Мариус понял его взгляд, но когда он садился, лицо его выражало ликование. Из-за двери до них донеслись тяжелые шаги отца Арно, потом священник вышел из маленькой комнаты возле холла, где переодевался. Они услышали, как он о чем-то спросил врача, и тот ответил: — Боюсь, у него не осталось ничего. Скверное дело. Говорят, он все потерял,— и, немного помолчав, добавил:— Это его и доконало.
Ответа отца Арно они не расслышали, хотя разговор продолжался.
В библиотеке было очень тихо. Ночью выпал снег, и теперь, когда взошло солнце, в его лучах сверкали и переливались белые снежинки. Поль смотрел в окно, мимо по тротуару спешили прохожие: женщины в шубах из черного гудзонского котика прятали руки в муфты, на мужчинах были меховые шапки, они грели руки в карманах, лишь иногда решаясь вынуть их, чтобы растереть замерзшие уши. Проехал молочный фургон на полозьях, лошадь с трудом тащила его на холм, от боков и от крупа валил пар. Прошли три студента из университетского клуба. Под мышками они держали книги, а перед ними, словно облако, плыл по воздуху пар от их дыхания. Снова заскрипели ступеньки, и в библиотеку вошла Кэтлин. Кожа вокруг ее глаз покраснела, но лицо под черными волосами по-прежнему поражало белизной. Она подошла к дивану и села, обняв Поля. Как всегда, движения у нее были неспешные.
— Бедный мальчик! Не плачь, не убивайся. Остались мы с тобой одни. Только ты да я.
— А папа...— начал было Поль, но прикусил губу.
— Он заснул, Поль. Он покинет нас во сне.
Она быстро отвернулась и тихо заплакала, не вытирая слез.
С другого конца комнаты Мариус произнес по-французски:
— Теперь ты будешь со мной, Поль,— и вызывающе посмотрел на Кэтлин.— Подожди, вот кончу колледж, и мы с тобой...
Кэтлин, как ужаленная, обернулась, прижав Поля к себе.
— Он не твой.
— Мы братья.
Поль съежился и опустил голову. Ярдли откашлялся, собираясь что-то сказать, но тут властный голос прервал возникшую было ссору:
— Прекратите! Прекратите оба!
Все подняли глаза и увидели в дверях отца Арно, его мощный нос словно затенял широкое лицо, седые волосы казались еще белее из-за смуглой кожи.
— Нельзя так!— сказал он, прошел через комнату и тихо положил руку на голову Поля.— Не бойся, сын мой. Теперь твой отец в руках Господних,— Он еще раз взглянул на Мариуса и вышел. Вскоре они услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. Поль сидел, замерев, Ярдли невозмутимо курил в своем кресле, а Кэтлин и Мариус старались не встречаться глазами. Сверху доносилось надсадное, хриплое дыхание Атанаса, казалось, от него содрогается дом, этот хрип был единственным, что осталось Полю от отца. Прошел еще час, и хрип оборвался. Негромкий плач Кэтлин стал слышен во всем доме, потом наступила тишина.
30
Отодвинув занавески с окна в гостиной, Поль смотрел, как мать идет по улице за покупками. На ней было черное шелковое платье и легкое черное пальто с белой отделкой. Черная шляпка с белой лентой выглядела почти задорно. Она шла легко, движения ее были словно исполнены ожидания. Поль выпустил занавеску из рук и отошел от окна. После яркого солнца, заливавшего улицу, казалось, что в комнате совсем темно. Раздвижные двери в другом конце гостиной были открыты, за 44ими белели смятые простыни на кровати матери. За спальней находилась кухня.
Поль сел на диван и уставился на стену перед собой. Рассматривать, правда, было нечего, обычная голая стена по обе стороны камина. В одном углу каминной полки стояла фотография отца, снятая десять лет назад, в другом — такая же фотография матери.
Поль и Кэтлин жили в этой квартире уже два месяца, с тех пор как переехали сюда из большого дома в центре города, который Атанас снял перед смертью. Отец умер банкротом, поэтому закладные на землю и на дом в Сен-Марке были опротестованы. Почти всю мебель из городского дома пришлось продать, чтобы заплатить долги. Все, что осталось, было втиснуто в эти три снятые комнаты. Кэтлин удалось сохранить обеденный стол красного дерева и восемь стульев к нему. Остались еще диван — на нем спал в гостиной Поль — и широкая двухспальная кровать, она едва поместилась в теперешней спальне Кэтлин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Что он сказал?— шепотом спросил Мариус. Кэтлин встала с колен и провела рукой по глазам.
Она была очень бледна, в неярком свете чудилось, будто лицо ее расплывается под шапкой темных волос.
— Он сам не понимает, что говорит. Он ведь никакого Пьера не знает.
Мариус стремительно, словно молния, метнулся к ней от спинки кровати.
— Да он же зовет отца Арно! Отца Пьера Арно из семинарии. Они вместе учились. И когда-то очень дружили.— Мариус был вне себя от волнения.— Слава богу, еще есть время!
Кэтлин смотрела на него в недоумении.
— Неужели вы не понимаете? Он хочет вернуться,— сказал Мариус.— Пресвятая Матерь Божья, дай мне успеть! — И он бросился к дверям.
Мариус сбежал по лестнице в нижний холл к телефону, и только когда за ним захлопнулась дверь, Кэтлин поняла, что он имел в виду. Она опустилась на колени и тихо зашептала: «Аве, Мария», потом стала припоминать «Верую». Когда голос ее зазвучал громче, рыжеволосая сиделка — пресвитерианка с острова принца Эдуарда — изумленно взглянула на нее. Она никак не предполагала, что находится в доме католиков. Кэтлин продолжала читать молитву: «Верую в бога, верую в бога в трех лицах и в то, что Иисус Христос — вторая ипостась, рожденный Пресвятой Девой и ставший человеком... верую в бога... верую...»— так она шептала довольно долго. Потом, заливаясь слезами, проговорила:
— Прости, Атанас, прости, если я сделала что-то не так, прости меня!
В комнату тихо вернулся Мариус. Он снял со столика у кровати поднос, заставленный лекарствами и инструментами, и поставил его на пол. Сиделка с тревогой следила за ним, но продолжала поддерживать голову Атанаса, все время вытирая салфеткой его лоб и щеки. Случай вполне обычный — сердце. Единственное, что остается, это облегчить больному последние минуты. Доктор отдыхает, и будить его рано. Сиделка смотрела, как Мариус насухо вытер столик и поставил его в ногах кровати. Снова вышел и вернулся с двумя вазами, в одной стояли белые гвоздики, другая была пуста. Мариус поровну разделил цветы по вазам и поставил их в разные углы стола. Опять ушел и принес две свечи в подсвечниках, свечи он поставил рядом с цветами. Потом положил между подсвечниками распятие и ушел опять. На этот раз он отсутствовал с полчаса, и Кэтлин догадалась, что он вышел из дома. Когда он возвратился, уши у него покраснели от мороза, он принес две миски с водой. Поставил их в передние углы стола и отступил в сторону, проверяя, все ли сделал, как надо. Потом взглянул на сиделку и поднял брови. Та тихо кивнула в ответ. Состояние больного не изменилось. Она снова посмотрела на столик и заметила, что в одном из сосудов, стоявшем справа, лежит перо. Тут она догадалась, что это святая вода, хотя и не понимала, когда ее усп^пч освятить.
9Ч Кивком головы Мариус поманил ее к двери. Сиделка положила салфетку, тихо обогнула кровать и подошла к нему.
— Сколько ему еще осталось?— спросил он. Сиделка покачала головой.
— Точно можно сказать, только когда начнется дыхание Чейн-Стокса.
— Что это такое?
— Ну...— она нахмурилась.
— А это дыхание еще не началось?
— Может начаться в любую минуту. Не уверена, что сейчас он в сознании.
— Разве он не спит?
— Я не назвала бы его состояние сном. Мариус отвернулся, и по спине его видно было,
в каком он напряжении.
— Отец Арно скоро будет здесь. Он сказал... Сиделка, думая, что священника пригласили исповедать больного, снова нахмурилась:
— Лучше бы он пришел вчера, мистер Таллар. Ваш отец не сможет говорить.
Мариус спокойно улыбнулся.
— Сможет.
Он снова вышел из комнаты и спустился вниз. Зажег свет в библиотеке, взял с полки какую-то книгу, но читать не смог и начал ходить взад-вперед. Безудержное волнение и ликование переполняли его. Отец заговорит. Он вернется к своей вере. Он будет спасен. Теперь, на краю бездны, отец понял, что Мариус всегда был прав. Он умрет, вернувшись в лоно церкви, и, очистившись, предстанет перед Богом. В ушах у Ма-риуса звонили колокола, он слышал пение хора, высокие женские голоса возносились к небу в пронизанном золотом свете — это Атанас Таллар возвращался к вере своих предков. Что бы ни думала сиделка, отец заговорит, он должен заговорить.
Мариус шагал по комнате с полчаса, пока не заметил, что настольная лампа у кресла горит тускло. За окном упали на снег первые проблески рассвета. Свет усиливался, отражаясь от снега и облаков, становился ярче и скоро залил всю комнату. Мариус снова поднялся наверх, там у постели врач считал пульс Атанаса. Закончив, он снял пальцы с исхудалого безжизненного запястья, взглянул на сиделку, и они поняли друг друга. Делать больше нечего. Все идет своим чередом.
В природе во всем порядок. Природа не знает исключений.
В дверь позвонили. Мариус сорвался с места и стремглав бросился вниз по лестнице. Но это пришел не священник, в холле стояли Ярдли и Поль, Мариус вернулся наверх.
У Поля были испуганные глаза, когда Ярдли ввел его в комнату, где лежал отец. В дверях он совсем оробел и замешкался. Отец лежал словно умерший святой на картине, и пламя свечей дрожало от сквозняка, возникшего, когда открыли дверь. Кэтлин обняла Поля и подвела его к постели. Он опустился рядом с ней на колени и стал смотреть, как мерцают свечи, не смея взглянуть на отца. Он хотел молиться, но громкое, хриплое дыхание Атанаса врывалось в уши, и Поль ^ не мог* думать ни о чем другом. Потом он почувствовал, что кто-то коснулся его плеча, поднял глаза и увидел Ярдли. Капитан кивнул ему, Поль поднялся и пошел за ним к дверям.
В холле Ярдли сказал:
— Всем это суждено, Поль. И жизнь, и смерть — дело обычное.
— Значит, папа умирает?
— Он нас не видит. Ему не больно. Он просто засыпает.— Протез Ярдли скользнул по первой ступеньке лестницы, и капитану пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие.— Давай-ка мы с тобой спустимся вниз и поищем, чего бы перекусить,— предложил он.
Горничная принесла им завтрак в столовую. Поль жевал, не ощущая вкуса, его донимал странный запах: сырой и какой-то затхлый. Никогда прежде он такого запаха не слышал. Поль подумал, что, наверно, так пахнет смерть.
— Доедай овсянку,— тихо сказал Ярдли.
Поль проглотил несколько ложек, но ему казалось, что и во рту у него так же странно пахнет. Ему захотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы отец скорей умер. Тогда смерть уберется из дома. Хорошо бы все это не тянулось так долго, но тут же ему стало совестно за свои мысли. Он опустил ложку. Воспоминание о том, что он видел наверху, вытеснило из его сознания все остальное. Даже здесь он слышал, как дышит отец. Этот звук преследовал его, он был такой неестественный. Все было странно. Но самым странным было то, что его отец лежит совершенно беспомощный. И тут Поль вспомнил про распятие и свечи. Взглянув на Ярдли, он прямо спросил его:
— Мы что, снова католики?
— Не знаю, Поль. Хотя похоже, кому-то этого страсть как хочется.
Глаза Поля наполнились слезами:
— Теперь папа попадет в ад?
— Да ничего подобного, с какой стати?
— Когда он перестал... перестал быть католиком,-— Поль запнулся, слова, словно твердые камушки, не шли с языка,— он тогда сказал, что никакого ада нет. А теперь он опять католик, и выходит, ад есть, правда?
Ярдли попытался сделать вид, будто не расслышал вопроса, и продолжал сосредоточенно намазывать маслом поджаренный хлеб. Но, поднеся хлеб ко рту, он увидел, что мальчик не сводит с него вопрошающих глаз, и понял, что отвечать придется. Тогда он положил хлеб и шумни высморкался. Этот трубный звук немного разрядил обстановку.
— Что я могу сказать, Поль? Раз твой отец опять католик, если, конечно, так надо понимать свечи и все, что там на столике у кровати, значит, ему очень уж сделалось одиноко, видать, захотелось снова стать тем, кем он всю жизнь был, вот и все. А может, это означает и что другое, для меня непонятное.
Поль ничего на это не сказал, и Ярдли доел свой хлеб в молчании. Прошло немало времени, прежде чем Поль заговорил снова.
— А вы как считаете, капитан Ярдли, есть ад или нет?
— Ну,— задумался Ярдли,— я ведь, знаешь, пресвитерианец и не рискнул бы полагаться на то, что ада нет. Но только если его и впрямь нет, то скажи, куда тогда дёзать очень многих людей из тех, кого я знаю? — И спохватившись, что Поль может понять его неправильно, поспешно добавил:— Я не о твоем отце говорю, Поль,— он закашлялся и почувствовал, что на глаза навернулись слезы.— Он был мне хорошим другом. И человеком был хорошим. Я, пожалуй, лучше не знал.
В дверь позвонили, и Ярдли обрадовался возможности прекратить разговор. Сказав Полю, чтобы он оставался в столовой, капитан поспешил в холл и прикрыл за собой дверь. Отец Арно, войдя, уединился в маленькой комнате рядом с холлом, и вскоре вышел оттуда в стихаре и лиловой епитрахили. Священник был высокий, широкоплечий, с крупным носом, голова его напоминала лесной пень, припорошенный снегом. Держа перед собой святые дары в ларце из розового дерева, он вслед за Мариусом стал подниматься по лестнице. Ступеньки заскрипели под его тяжестью, и в тишине было слышно, как шуршит стихарь. Ярдли подождал, пока наверху не затворилась дверь. Потом она тут же открылась, и из комнаты вышли Кэтлин, Мариус, врач и сиделка, оставив Атанаса наедине с отцом Арно и святыми дарами, Кэтлин и Мариус опустились на колени в "верхнем холле, сиделка смущенно остановилось у дверей, а врач насмешливо огляделся, прокашлялся и спустился вниз. Он присоединился к Ярдли, и оба вошли в столовую, закрыв дверь.
Поль не знал, сколько времени он просидел в столовой с врачом и с капитаном Ярдли. Доктор молча ел, а капитан все время что-то рассказывал, обращаясь как будто к ним обоим, но на самом деле говоря только для Поля.
— Попал я раз в кораблекрушение. Был тогда ненамного старше тебя, Поль. В январе налетел шторм, и мы затонули в графстве Галифакс на рифах, вся команда пошла ко дну вместе с судном, спаслись только я да собака. Большой такой пес был, ньюфаундленд, я вцепился ему в шерсть, он и поплыл к берегу. Я в ту пору был парнишка щуплый, ему не тяжело было плыть. И вот он вытащил меня из воды, проволок через ледяные торосы, потом по скалам, затащил в какую-то пещеру, а сам улегся у входа, чтобы, значит, на меня не дуло. Рыбаки на другой день заметили, что из воды торчит топ-мачта, и вышли в море искать нас. Так этот пес как начал лаять, так и лаял, пока его не услышали. Представляешь, Поль, с тех пор я в Бога и уверовал.
Закончив эту историю, Ярдли принялся рассказывать другую, а время шло. Наконец дверь в столовую открылась, появилась сиделка и кивнула им. Врач, опередив ее, поспешил наверх, и когда Поль с капитаном поднялись по лестнице, они услышали, что Кэтлин и Мариус молятся. Поль взял капитана за руку, и оба они опустились на колени, Ярдли при этом громко кряхтел, протез мешал ему. Мариус встал в изголовье. Поль увидел, как священник окунул в масло вату и быстро провел по векам отца. Перекрывая хрипящее дыхание Атанаса, отец Арно звучным голосом произнес:
— Через святое помазание,— священник свершил крестное знамение,— и по великому милосердию Господню да отпустит тебе Господь все твои грехи, которые ты совершил глазами.
Кэтлин молилась, не сводя глаз с распятия, а священник быстро и ловко смазал ноздри Атанаса, его уши, сомкнутые губы, ладони и подошвы ног. Ступни были бледные, исхудавшие, и, когда, отогнув простыню, их выставили на всеобщее обозрение, у Поля защемило сердце. Поль следил за каждым движением отца Арно, и все, что тот делал, врезалось ему в память. Он стоял на коленях, пока читали молитвы, и перед глазами у него все плыло. Наконец он услышал исполненный уверенности голос священника:
— Через сокровенные таинства искупления Бог всемогущий освобождает тебя от страданий в этой жизни, открывает пред тобой врата рая и ведет тебя к вечной радости. Пусть всемогущий Господь благословит тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!
В последний раз начертав крест, отец Арно отступил от кровати. Мариус порывисто подался вперед, взял безжизненную руку отца и прильнул к ней губами. Потом руки Атанаса сложили на груди крестом.
Все спустились вниз. Тишина в доме нарушалась только хриплым дыханием умирающего. Поль в оцепенении сидел в библиотеке. Возле него остался Ярд-ли, теперь он уже не делал попыток заговорить. Потом в библиотеку вошел Мариус и тоже сел. Голос его звенел от волнения:
— Поль! Свершилось чудо! Отец исповедался! Отец Арно совершил чудо.— Мариус вскочил и подошел к Полю.— Теперь тебе не надо возвращаться в твою школу. Ты больше не англичанин. Ты снова член нашей семьи.
Ярдли дотронулся до плеча Мариуса и покачал головой. Мариус понял его взгляд, но когда он садился, лицо его выражало ликование. Из-за двери до них донеслись тяжелые шаги отца Арно, потом священник вышел из маленькой комнаты возле холла, где переодевался. Они услышали, как он о чем-то спросил врача, и тот ответил: — Боюсь, у него не осталось ничего. Скверное дело. Говорят, он все потерял,— и, немного помолчав, добавил:— Это его и доконало.
Ответа отца Арно они не расслышали, хотя разговор продолжался.
В библиотеке было очень тихо. Ночью выпал снег, и теперь, когда взошло солнце, в его лучах сверкали и переливались белые снежинки. Поль смотрел в окно, мимо по тротуару спешили прохожие: женщины в шубах из черного гудзонского котика прятали руки в муфты, на мужчинах были меховые шапки, они грели руки в карманах, лишь иногда решаясь вынуть их, чтобы растереть замерзшие уши. Проехал молочный фургон на полозьях, лошадь с трудом тащила его на холм, от боков и от крупа валил пар. Прошли три студента из университетского клуба. Под мышками они держали книги, а перед ними, словно облако, плыл по воздуху пар от их дыхания. Снова заскрипели ступеньки, и в библиотеку вошла Кэтлин. Кожа вокруг ее глаз покраснела, но лицо под черными волосами по-прежнему поражало белизной. Она подошла к дивану и села, обняв Поля. Как всегда, движения у нее были неспешные.
— Бедный мальчик! Не плачь, не убивайся. Остались мы с тобой одни. Только ты да я.
— А папа...— начал было Поль, но прикусил губу.
— Он заснул, Поль. Он покинет нас во сне.
Она быстро отвернулась и тихо заплакала, не вытирая слез.
С другого конца комнаты Мариус произнес по-французски:
— Теперь ты будешь со мной, Поль,— и вызывающе посмотрел на Кэтлин.— Подожди, вот кончу колледж, и мы с тобой...
Кэтлин, как ужаленная, обернулась, прижав Поля к себе.
— Он не твой.
— Мы братья.
Поль съежился и опустил голову. Ярдли откашлялся, собираясь что-то сказать, но тут властный голос прервал возникшую было ссору:
— Прекратите! Прекратите оба!
Все подняли глаза и увидели в дверях отца Арно, его мощный нос словно затенял широкое лицо, седые волосы казались еще белее из-за смуглой кожи.
— Нельзя так!— сказал он, прошел через комнату и тихо положил руку на голову Поля.— Не бойся, сын мой. Теперь твой отец в руках Господних,— Он еще раз взглянул на Мариуса и вышел. Вскоре они услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. Поль сидел, замерев, Ярдли невозмутимо курил в своем кресле, а Кэтлин и Мариус старались не встречаться глазами. Сверху доносилось надсадное, хриплое дыхание Атанаса, казалось, от него содрогается дом, этот хрип был единственным, что осталось Полю от отца. Прошел еще час, и хрип оборвался. Негромкий плач Кэтлин стал слышен во всем доме, потом наступила тишина.
30
Отодвинув занавески с окна в гостиной, Поль смотрел, как мать идет по улице за покупками. На ней было черное шелковое платье и легкое черное пальто с белой отделкой. Черная шляпка с белой лентой выглядела почти задорно. Она шла легко, движения ее были словно исполнены ожидания. Поль выпустил занавеску из рук и отошел от окна. После яркого солнца, заливавшего улицу, казалось, что в комнате совсем темно. Раздвижные двери в другом конце гостиной были открыты, за 44ими белели смятые простыни на кровати матери. За спальней находилась кухня.
Поль сел на диван и уставился на стену перед собой. Рассматривать, правда, было нечего, обычная голая стена по обе стороны камина. В одном углу каминной полки стояла фотография отца, снятая десять лет назад, в другом — такая же фотография матери.
Поль и Кэтлин жили в этой квартире уже два месяца, с тех пор как переехали сюда из большого дома в центре города, который Атанас снял перед смертью. Отец умер банкротом, поэтому закладные на землю и на дом в Сен-Марке были опротестованы. Почти всю мебель из городского дома пришлось продать, чтобы заплатить долги. Все, что осталось, было втиснуто в эти три снятые комнаты. Кэтлин удалось сохранить обеденный стол красного дерева и восемь стульев к нему. Остались еще диван — на нем спал в гостиной Поль — и широкая двухспальная кровать, она едва поместилась в теперешней спальне Кэтлин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55