Он долго стоял у окна. Сделать из этого роман? Справится ли он? Да и кто справится? В романе должны действовать люди, а не идеи. Но ведь люди так измельчали!
Через некоторое время Поль оторвался от окна и подошел к столу, где перед тем пытался работать. Он положил руку на бумаги, собрал их в кучу и сунул в ящик. Разделся, потушил свет и лег в постель. Внизу, на стадионе, все еще рыскали какие-то личности со скрытной настойчивостью мужчин в ночном городе. Где-то далеко, на одной из улочек за площадью Конституции, взвыл, словно волк в темноте, неисправный клаксон такси. Потом вой оборвался так же внезапно, как начался.
41
Джон Ярдли снимал комнату в старом доме на южной окраине Галифакса. Когда-то этот внушительный дом, в верхнем этаже которого он поселился, был собственностью семьи, занимавшейся ввозом товаров, теперь здесь сдавали квартиры. Изменившееся положение дома никак не отразилось на его внешнем облике. Ярдли, чтобы попасть к себе, приходилось одолевать три марша лестницы, он знал, что подниматься ему вредно, но ради вида, который открывался из окон его комнаты, согласен был рисковать здоровьем. Поверх деревьев он мог смотреть прямо на порт, а в туманные ночи казалось, что портовые колокола звонят прямо под окном. Этот звон постоянно напоминал Ярдли прежние дни, когда он странствовал, где ему хотелось.
Последние три недели капитан чувствовал себя гораздо лучше. Погода была сухая и ясная, стоял необычно хороший для Новой Шотландии июнь. А теперь, в начале июля, на заходе солнца благоухали липы. Ярдли почти убедил себя, что он действительно выздоравливает после зимней болезни и что ему удастся выкарабкаться окончательно. Он чувствовал слабость и быстро уставал, но все равно неизменно поднимался в восемь утра и завтракал у себя в комнате, завтрак ему приносили снизу. Обедать и ужинать он ходил в пансионат по соседству. Почти весь день Ярдли обычно проводил у окна в кресле, обложенный подушками, но раньше половины девятого никогда не ложился. В постели он еще с час читал и тихо погружался в, сон.
В последнее время капитан не ощущал одиночества, потому что в Галифаксе уже с месяц жили Дженит и Хетер. Единственное неудобство заключалось в том, что Дженит всеми силами старалась заменить привычный для него уклад на более, по ее мнению, подходящий. Часами она просиживала возле него то ли из чувства долга, то ли потому, что не представляла, куда деваться в городе, где никого не знала.
И сегодня Дженит, как обычно, была рядом. Поправила подушку у отца под головой и на секунду прикрыла его руку своей. Ярдли, удобно расположившись в кресле, улыбнулся ей, но не посмел взять руку дочери в свою. Он знал, что она тут же высвободится, боясь показаться сентиментальной. Правда, Дженит так и так руку убрала.
— Не очень-то легко нам всем живется, правда, отец?
Ярдли, по-прежнему улыбаясь, взглянул на дочь поверх очков. Какое у нее изможденное лицо! Он с усилием сдержал навернувшиеся слезы. С тех пор, как он заболел, слезы то и дело просились на глаза, и это приводило капитана в замешательство. Бедная Дженит! Сколько он ее помнит, она вечно о чем-то беспокоится, тут, конечно, и он виноват. Будь он лучше образован или хотя бы не такой неотесанный с виду, дочь, наверно, больше бы уважала его и считалась с его советами. Кто знает, может, он заставил бы ее тогда хоть немного радоваться жизни. Но жена Ярдли приучила дочку стыдиться отца, а потом Дженит сама перед собой стыдилась этого стыда, и выхода из тупика не было.
—- Ну, что теперь стряслось?— спросил он, и в голосе его звучала нежность.
Дженит села на единственный стул в комнате возле книжных полок, закрывавших одну из стен. Кресло Яр-дли было придвинуто к окну. Почти всю остальную часть комнаты занимала кровать, стоящая у другой стены, дверь рядом с ней вела в общий для всех жильцов холл. Если не считать лет, проведенных в Сен-Марке, у Ярдли никогда не было никакого имущества, кроме одежды и книг.
— Да все Хетер,— пожаловалась Дженит.—- Только, отец, если ты плохо себя чувствуешь, лучше я не буду тебя расстраивать.
— Ну, насчет Хетер я как-нибудь все снесу, выкладывай.
Дженит глубоко втянула в себя воздух, потом громко выдохнула.
— Знаешь, когда она приехала на похороны генерала, я решила, что она вернулась домой совсем. Я просто не сомневалась, что со всей этой чепухой насчет Нью-Йорка покончено. Если бы ты знал, как я ждала, что она снова будет дома, со мной, там, где ей надлежит быть! В конце концов, ей двадцать восемь, пора устроить свою жизнь с каким-нибудь приличным молодым человеком. У нее столько возможностей.— Дженит поджала губы.— Если бы только она не была так упряма!
Глаза Ярдли блеснули, и он отвернулся к окну. Когда лицо его становилось неподвижным, оно казалось пугающе старым, в нем не было ни кровинки, кожа стала тонкой, как износившийся пергамент. Макушка у капитана совсем облысела, волосы надо лбом и на затылке над шеей давно перестали топорщиться и сделались мягкие, как пух. Но уши по-прежнему торчали торчком, глаза не угасли, и голос не утратил былой гнусоватой напевности.
— А теперь-то она чего упрямится?— спросил капитан.
— Разумеется, может, ничего и нет. Может быть, мне все только кажется. Хотя не думаю.
— Рассказывай, Дженит. Тянешь, точь-в-точь как Макквин. Я же не стану сердиться, если ты ошибаешься.
Дженит покраснела.
— Как Хантли? Ничего подобного.-— Ее темные глаза пристально смотрели на отца, и он с горечью отметил, что Дженит все больше становится похожа на хищную птицу.— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я говорю.
— Не имею понятия, Дженит.
— Ну, раз ты настаиваешь, я скажу... Все дело в этом молодом человеке. Я не видела его с тех пор, как он вырос, но все про него знаю. Оказывается, Катер с ним давно переписывается. Представляешь! Она сама мне сегодня призналась.
— И ты знаешь, кто он?
— Конечно.
— Послушай, Дженит, ну почему бы им не переписываться? Они же с Полем росли вместе.
— Значит, ты все знал! Давно уже знал!
— Ну ясно, знал,— сказал Ярдли.— Поль всего неделю как вернулся из Европы. Корабль доставил его прямехонько в Галифакс, я даже порадовался, как удобно для них все получилось.
— Хетер настаивает, чтобы он пообедал с нами сегодня. Я, конечно, только рада. Гораздо лучше самой убедиться, что он собой представляет, чем теряться в догадках.
— Так,— голос у Ярдли стал усталый,— и чего же ты тогда беспокоишься?
— Ты прекрасно знаешь, чего я беспокоюсь. Он хмыкнул.
— Послушай, Дженит, если Хетер не дура, она выйдет за него замуж.
— Ах, нет, нет, отец! Как ты можешь так говорить? Ужас!— Лицо Дженит выражало крайнее возмущение.
Всегда она так, сначала расскажет, что ее беспокоит, и, если другие подтвердят то, в чем она сама не сомневается, тут же впадает в безутешное отчаяние. Ярдли гораздо тяжелее было выносить сдерживаемый ею гнев, пусть бы лучше она дала волю своим чувствам. Ее напряженность словно заполнила комнату, и Ярдли сразу ощутил усталость, ему стало не по себе. Теперь, когда он болен, выносить напряженность ему было трудней всего.
— Постарайся быть серьезным, отец. Ты отлично знаешь, что это немыслимо.
— Ну, как сказать.— Ярдли взглянул на руку дочери. За двадцать лет ее привычки ничуть не изменились. Она по-прежнему держала руки на коленях и стискивала их так, что белели косточки. Ярдли подумал, как это несправедливо, что раздражение и сцены она приберегает для своих близких. С незнакомыми людьми Дженит умеет быть обворожительной.
— Харви оставил мне детей как надежду,— проговорила она,— как святую надежду.
— Все дети — чья-то надежда, Дженит,— заметил капитан и, взглянув в окно, добавил:-— Ты ведь не больно слушаешься моих советов, какая тебе разница, что я считаю?
— По-твоему, это справедливо?
— Не будем ссориться, дочка. Лицо ее смягчилось.
— Попробуй, отец, поставь себя на мое место. Мы остались одни. Только Хетер и я... ну, еще Дафна, конечно.— Наверно, у Дженит мелькнула какая-то тревожная мысль насчет Дафны, потому что ее лицо снова затуманилось.— И все же мы по-прежнему семья. Сыновей у меня нет, но забывать о семье я не могу.
— Да о какой семье?— спросил Ярдли с недоумением.— О сестрах, братьях и тетках всех Метьюнов? Что тебе важнее, Дженит, счастье Хетер или то, о чем бормочут Метьюны за чашкой чая?
— То, о чем говорят Метьюны за чашкой чая, имеет прямое отношение к счастью Хетер. Ты никогда даже не пытался понять, что значит такая семья, как у них.
— Хорошо, Дженит, раз ты начала этот разговор, я расскажу тебе о Поле то, чего ты не знаешь. Между прочим, в те времена, когда предки твоих Метьюнов имели только пару штанов, копали землю где-то в Англии, бегали на посылках у деревенских лавочников да развозили в Глазго по докам водку на битюгах, и, может, даже к этому их не допускали, предки Талларов уже давно держали лошадей, жили в замках и дрались за короля Франции. Теперь посмотрим с другой стороны.— Дженит сделала негодующий жест, хотела прервать отца, но Ярдли продолжал говорить.— Когда-нибудь наша страна еще будет гордиться этим мальчиком. Хетер повезло, и если ты спрашиваешь меня, то я скажу, что и ему повезло, и он это заслужил. Ты хотела знать мое мнение — я тебе сказал.
Дженит опустила глаза на стиснутые пальцы и снова поджала губы.
— Право, отец, не стоит так волноваться. Ты себе только повредишь.
Ярдли провел рукой по лбу. Он уже повредил себе.
— То, что ты говоришь о Метьюнах,— продолжала дочь упрямо,— конечно, просто смешно. Дед генерала Метьюна был офицером при осаде Бадахоса *.
— Вот в осаде они себя, поди, и проявили, на это они мастера,— фыркнул Ярдли.
Дженит строго посмотрела на него.
— Отец, не можешь ли ты хоть минуту побыть серьезным?
— Могу, могу.
— Ты, видимо, забыл, в чем самое сложное? Возможно, этот Поль вполне приличный молодой человек. Наверно, так и есть. Но генерал Метьюн всегда считал крайне нежелательными браки между французами и англичанами. У него у самого были хорошие друзья французы. Он, кстати, их очень любил. Но всегда говорил, что сами французы возражают против смешанных браков еще решительнее, чем он.
— Ну и что?— спросил Ярдли.
— Это только одна сторона. К тому же этот Поль совершенно не подходит Хетер. Работал в гаражах, был профессиональным хоккеистом. Только вообрази! И потом, он ведь плавал простым матросом!
— Я тоже. Дженит покраснела.
— Тогда было совсем другое время. Этот молодой человек за всю свою жизнь не имел настоящей работы. Ему двадцать девять или тридцать, а может, и больше, точно не помню. Он и сейчас без работы. Интересно, что сказал бы Хантли Макквин о человеке такого возраста, не имеющем приличного места!
Ярдли сжал ручки кресла. Он не терпел, когда люди злились, возмущался собой, если давал волю гневу. Вспылить сейчас было для него просто опасно. Сделав над собой огромное усилие, он сказал:
— Какое право имеет Макквин попрекать человека тем, что у него нет работы? Все равно что украсть мо-
1 Осада Бадахоса — осада в период общеевропейской войны за Испанское наследство (1701—1714).
локо у котенка и обвинить кошку в том, что он голоден.
— Ну пожалуйста, отец, я не выношу, когда ты рассуждаешь, как эти друзья Хетер — социалисты.
— А тогда не приплетай сюда Макквина. Он за всю жизнь ни разу никому не помог. Но Дженит стояла на своем.
— Ты забыл одну вещь, отец, а я, как мать Хетер, не могу этого забыть.
— Чего еще?
—- Поль, несомненно, католик.
— Ага,— сказал Ярдли,— вот, значит, в чем все дело.
— Да, дело в этом, и даже ты должен согласиться, что это обстоятельство решающее.
— Знаешь, а по мне, пусть он будет хоть буддист. Я когда-то на Востоке знал парня, уж какой был истовый методист, а женился на буддистке, красотка была, слов нет, а фигура такая, что все англичанки в Шанхае возненавидели ее люто. Три года эта парочка прожила в Китае, он нашел себе методистскую часовню, а она, по-моему, в свой храм ходила. Жили душа в душу, пока ему не пришла пора ехать домой. И тогда он просто бросил ее, то ли развелся, то ли позабыл о ней, а только когда я видел его в последний раз, он жил с какой-то старухой, физиономия у нее была поросячья, глазки маленькие, красные, а нос как у хорька, все время она что-то вынюхивала.
— Отец!
— Ладно, ладно.
— Этот брак немыслим с любой точки зрения. Но предположим, случится худшее. Каково будет Хетер, если ее дети станут католиками? Ведь католики всегда требуют, чтобы дети исповедовали их веру, сам знаешь. Когда дело касается детей, их ничем не убедишь.
Глаза Ярдли сверкнули, но он взял себя в руки.
— Послушай, Дженит, самая большая несправедливость, которую мы творим у нас в стране, это возня с религиозными вопросами. Да каких только религий не навязывали этому мальчику! Он и католиком был, и протестантом, и снова католиком, его перекидывали из религии в религию, как мячик, будто в футбол играли. Кто он сейчас, не знаю, никогда не спрашивал, но понимаю, что у него какая-то своя вера, и если Хетер захочет узнать, в какую он ходит церковь, так пусть сама спросит его об этом. Не мое это дело и не твое лезть сюда. Все равно что допытываться, как муж с женой проводят время в постели. Дженит передернуло.
— Неужели обязательно прибегать к таким сравнениям?— И она быстро добавила:— Все католики умирают со свечкой в руках. Помню, генерал Метьюн это часто повторял.— Дженит встала.— Вот что, отец, моя дочь просто не может стать женой этого человека.
Вдруг Ярдли почувствовал смертельную усталость. Он пытался справиться с гнетущей слабостью, но ничего не получалось. Видать, очень уж его на этот раз прихватило. А через два часа надо спуститься с третьего этажа и дойти до гостиницы, где будет обед. И он должен сберечь силы, ведь на обед придет Поль. Мальчику предстоит встретиться лицом к лицу с Дженит. Ярдли надо быть в форме, чтобы помочь ему. Поддаться слабости сейчас — значит выйти из строя до завтрашнего дня.
Дженит, видимо, не замечала его самочувствия, потому что продолжала излагать свои обиды:
— Если бы только Хетер поменьше бунтовала! В голове у Ярдли что-то щелкнуло. Он подался
вперед, покраснев от гнева.
— Как ты можешь так говорить! Дженит смотрела на него с недоумением.
— Хетер — человек! Она хочет найти себя, а ты этим возмущаешься!
— Но ведь я ее мать. Не забывай, отец, я о многом должна думать.
— Да думай ты, о чем хочешь! Как, по-твоему, могут относиться к нам молодые люди, такие, как Поль и Хетер? Ты, видать, считаешь, они должны нас уважать? Всю жизнь мы подминаем их под себя. Мы до того довели дела в стране, что парням вроде Поля уже восемь лет приходится скитаться, как бродягам, из одного конца страны в другой, искать работу. А ты говоришь, молодые бунтуют! Вот что я скажу тебе, Дженит: первое, что слышит у нас в Канаде ребенок, это слово с<нет». А первая фраза, которую ему говорят: «Будь осторожен!» Одному богу известно, как так получилось, ведь когда я рос, этого не было. Ты и твои приятели, да вы с ума сходите, если девушка с парнем переспят до свадьбы! А что еще двадцать миллионов могут погибнуть из-за того, что наше поколение пустило все под откос, это вы непорядочным, видать, не считаете? Подожди, педожди, по тому, как дела разворачиваются, ясно видно: будет такой взрыв, только держись! Людям обрыдло все время слышать «нет»! Так что, Дженит, не г&ттри мне про бунтарство, я не могу это слышать. Если бы ты хоть иногда бунтовала, то была бы сейчас куда счастливее.
Гнев прошел. Осталась только усталость. Ярдли старался забыть о своей болезни, но болезнь о нем не забывала. Он позволил себе слишком большую роскошь, поддался гневу и подвел свой организм.
— Забудь, что я сейчас наговорил, дочка. Дженит сидела гордо выпрямившись, длинное суровое лицо выражало укоризну и готовность прощать.
— Это твоя всегдашняя беда, отец. Ты никогда не подумаешь, прежде чем сказать. Кстати, то же самое Хантли говорит про Хетер.
— Не сомневаюсь!— фыркнул Ярдли.
— И он совершенно прав.
— Еще бы!
— Ну,— Дженит поднялась со стула,— не будем больше об этом говорить. Я обратилась к тебе за помощью, потому что ты всегда имел влияние на Хетер, но раз ты не желаешь проявить благоразумие...
Ярдли устало улыбнулся.
— Ты же знаешь, дочка, быть благоразумным у меня не получалось сроду.
Дженит выдавила улыбку, и Ярдли почувствовал, что ей хочется пробиться сквозь разделившую их преграду. Но знал, что ничего у нее не получится. Дженит подошла к его креслу, поправила подушку, и он благодарно откинулся назад.
— А теперь, отец,— сказала она мягко,— тебе надо подремать до обеда. Зря ты так переволновался.
— Со мной все будет в порядке,— он усмехнулся.— Обо мне не тревожься, у тебя и своих забот хватает.
Но как только Дженит вышла за дверь, Ярдли осел в подушки, совершенно обессиленный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Через некоторое время Поль оторвался от окна и подошел к столу, где перед тем пытался работать. Он положил руку на бумаги, собрал их в кучу и сунул в ящик. Разделся, потушил свет и лег в постель. Внизу, на стадионе, все еще рыскали какие-то личности со скрытной настойчивостью мужчин в ночном городе. Где-то далеко, на одной из улочек за площадью Конституции, взвыл, словно волк в темноте, неисправный клаксон такси. Потом вой оборвался так же внезапно, как начался.
41
Джон Ярдли снимал комнату в старом доме на южной окраине Галифакса. Когда-то этот внушительный дом, в верхнем этаже которого он поселился, был собственностью семьи, занимавшейся ввозом товаров, теперь здесь сдавали квартиры. Изменившееся положение дома никак не отразилось на его внешнем облике. Ярдли, чтобы попасть к себе, приходилось одолевать три марша лестницы, он знал, что подниматься ему вредно, но ради вида, который открывался из окон его комнаты, согласен был рисковать здоровьем. Поверх деревьев он мог смотреть прямо на порт, а в туманные ночи казалось, что портовые колокола звонят прямо под окном. Этот звон постоянно напоминал Ярдли прежние дни, когда он странствовал, где ему хотелось.
Последние три недели капитан чувствовал себя гораздо лучше. Погода была сухая и ясная, стоял необычно хороший для Новой Шотландии июнь. А теперь, в начале июля, на заходе солнца благоухали липы. Ярдли почти убедил себя, что он действительно выздоравливает после зимней болезни и что ему удастся выкарабкаться окончательно. Он чувствовал слабость и быстро уставал, но все равно неизменно поднимался в восемь утра и завтракал у себя в комнате, завтрак ему приносили снизу. Обедать и ужинать он ходил в пансионат по соседству. Почти весь день Ярдли обычно проводил у окна в кресле, обложенный подушками, но раньше половины девятого никогда не ложился. В постели он еще с час читал и тихо погружался в, сон.
В последнее время капитан не ощущал одиночества, потому что в Галифаксе уже с месяц жили Дженит и Хетер. Единственное неудобство заключалось в том, что Дженит всеми силами старалась заменить привычный для него уклад на более, по ее мнению, подходящий. Часами она просиживала возле него то ли из чувства долга, то ли потому, что не представляла, куда деваться в городе, где никого не знала.
И сегодня Дженит, как обычно, была рядом. Поправила подушку у отца под головой и на секунду прикрыла его руку своей. Ярдли, удобно расположившись в кресле, улыбнулся ей, но не посмел взять руку дочери в свою. Он знал, что она тут же высвободится, боясь показаться сентиментальной. Правда, Дженит так и так руку убрала.
— Не очень-то легко нам всем живется, правда, отец?
Ярдли, по-прежнему улыбаясь, взглянул на дочь поверх очков. Какое у нее изможденное лицо! Он с усилием сдержал навернувшиеся слезы. С тех пор, как он заболел, слезы то и дело просились на глаза, и это приводило капитана в замешательство. Бедная Дженит! Сколько он ее помнит, она вечно о чем-то беспокоится, тут, конечно, и он виноват. Будь он лучше образован или хотя бы не такой неотесанный с виду, дочь, наверно, больше бы уважала его и считалась с его советами. Кто знает, может, он заставил бы ее тогда хоть немного радоваться жизни. Но жена Ярдли приучила дочку стыдиться отца, а потом Дженит сама перед собой стыдилась этого стыда, и выхода из тупика не было.
—- Ну, что теперь стряслось?— спросил он, и в голосе его звучала нежность.
Дженит села на единственный стул в комнате возле книжных полок, закрывавших одну из стен. Кресло Яр-дли было придвинуто к окну. Почти всю остальную часть комнаты занимала кровать, стоящая у другой стены, дверь рядом с ней вела в общий для всех жильцов холл. Если не считать лет, проведенных в Сен-Марке, у Ярдли никогда не было никакого имущества, кроме одежды и книг.
— Да все Хетер,— пожаловалась Дженит.—- Только, отец, если ты плохо себя чувствуешь, лучше я не буду тебя расстраивать.
— Ну, насчет Хетер я как-нибудь все снесу, выкладывай.
Дженит глубоко втянула в себя воздух, потом громко выдохнула.
— Знаешь, когда она приехала на похороны генерала, я решила, что она вернулась домой совсем. Я просто не сомневалась, что со всей этой чепухой насчет Нью-Йорка покончено. Если бы ты знал, как я ждала, что она снова будет дома, со мной, там, где ей надлежит быть! В конце концов, ей двадцать восемь, пора устроить свою жизнь с каким-нибудь приличным молодым человеком. У нее столько возможностей.— Дженит поджала губы.— Если бы только она не была так упряма!
Глаза Ярдли блеснули, и он отвернулся к окну. Когда лицо его становилось неподвижным, оно казалось пугающе старым, в нем не было ни кровинки, кожа стала тонкой, как износившийся пергамент. Макушка у капитана совсем облысела, волосы надо лбом и на затылке над шеей давно перестали топорщиться и сделались мягкие, как пух. Но уши по-прежнему торчали торчком, глаза не угасли, и голос не утратил былой гнусоватой напевности.
— А теперь-то она чего упрямится?— спросил капитан.
— Разумеется, может, ничего и нет. Может быть, мне все только кажется. Хотя не думаю.
— Рассказывай, Дженит. Тянешь, точь-в-точь как Макквин. Я же не стану сердиться, если ты ошибаешься.
Дженит покраснела.
— Как Хантли? Ничего подобного.-— Ее темные глаза пристально смотрели на отца, и он с горечью отметил, что Дженит все больше становится похожа на хищную птицу.— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я говорю.
— Не имею понятия, Дженит.
— Ну, раз ты настаиваешь, я скажу... Все дело в этом молодом человеке. Я не видела его с тех пор, как он вырос, но все про него знаю. Оказывается, Катер с ним давно переписывается. Представляешь! Она сама мне сегодня призналась.
— И ты знаешь, кто он?
— Конечно.
— Послушай, Дженит, ну почему бы им не переписываться? Они же с Полем росли вместе.
— Значит, ты все знал! Давно уже знал!
— Ну ясно, знал,— сказал Ярдли.— Поль всего неделю как вернулся из Европы. Корабль доставил его прямехонько в Галифакс, я даже порадовался, как удобно для них все получилось.
— Хетер настаивает, чтобы он пообедал с нами сегодня. Я, конечно, только рада. Гораздо лучше самой убедиться, что он собой представляет, чем теряться в догадках.
— Так,— голос у Ярдли стал усталый,— и чего же ты тогда беспокоишься?
— Ты прекрасно знаешь, чего я беспокоюсь. Он хмыкнул.
— Послушай, Дженит, если Хетер не дура, она выйдет за него замуж.
— Ах, нет, нет, отец! Как ты можешь так говорить? Ужас!— Лицо Дженит выражало крайнее возмущение.
Всегда она так, сначала расскажет, что ее беспокоит, и, если другие подтвердят то, в чем она сама не сомневается, тут же впадает в безутешное отчаяние. Ярдли гораздо тяжелее было выносить сдерживаемый ею гнев, пусть бы лучше она дала волю своим чувствам. Ее напряженность словно заполнила комнату, и Ярдли сразу ощутил усталость, ему стало не по себе. Теперь, когда он болен, выносить напряженность ему было трудней всего.
— Постарайся быть серьезным, отец. Ты отлично знаешь, что это немыслимо.
— Ну, как сказать.— Ярдли взглянул на руку дочери. За двадцать лет ее привычки ничуть не изменились. Она по-прежнему держала руки на коленях и стискивала их так, что белели косточки. Ярдли подумал, как это несправедливо, что раздражение и сцены она приберегает для своих близких. С незнакомыми людьми Дженит умеет быть обворожительной.
— Харви оставил мне детей как надежду,— проговорила она,— как святую надежду.
— Все дети — чья-то надежда, Дженит,— заметил капитан и, взглянув в окно, добавил:-— Ты ведь не больно слушаешься моих советов, какая тебе разница, что я считаю?
— По-твоему, это справедливо?
— Не будем ссориться, дочка. Лицо ее смягчилось.
— Попробуй, отец, поставь себя на мое место. Мы остались одни. Только Хетер и я... ну, еще Дафна, конечно.— Наверно, у Дженит мелькнула какая-то тревожная мысль насчет Дафны, потому что ее лицо снова затуманилось.— И все же мы по-прежнему семья. Сыновей у меня нет, но забывать о семье я не могу.
— Да о какой семье?— спросил Ярдли с недоумением.— О сестрах, братьях и тетках всех Метьюнов? Что тебе важнее, Дженит, счастье Хетер или то, о чем бормочут Метьюны за чашкой чая?
— То, о чем говорят Метьюны за чашкой чая, имеет прямое отношение к счастью Хетер. Ты никогда даже не пытался понять, что значит такая семья, как у них.
— Хорошо, Дженит, раз ты начала этот разговор, я расскажу тебе о Поле то, чего ты не знаешь. Между прочим, в те времена, когда предки твоих Метьюнов имели только пару штанов, копали землю где-то в Англии, бегали на посылках у деревенских лавочников да развозили в Глазго по докам водку на битюгах, и, может, даже к этому их не допускали, предки Талларов уже давно держали лошадей, жили в замках и дрались за короля Франции. Теперь посмотрим с другой стороны.— Дженит сделала негодующий жест, хотела прервать отца, но Ярдли продолжал говорить.— Когда-нибудь наша страна еще будет гордиться этим мальчиком. Хетер повезло, и если ты спрашиваешь меня, то я скажу, что и ему повезло, и он это заслужил. Ты хотела знать мое мнение — я тебе сказал.
Дженит опустила глаза на стиснутые пальцы и снова поджала губы.
— Право, отец, не стоит так волноваться. Ты себе только повредишь.
Ярдли провел рукой по лбу. Он уже повредил себе.
— То, что ты говоришь о Метьюнах,— продолжала дочь упрямо,— конечно, просто смешно. Дед генерала Метьюна был офицером при осаде Бадахоса *.
— Вот в осаде они себя, поди, и проявили, на это они мастера,— фыркнул Ярдли.
Дженит строго посмотрела на него.
— Отец, не можешь ли ты хоть минуту побыть серьезным?
— Могу, могу.
— Ты, видимо, забыл, в чем самое сложное? Возможно, этот Поль вполне приличный молодой человек. Наверно, так и есть. Но генерал Метьюн всегда считал крайне нежелательными браки между французами и англичанами. У него у самого были хорошие друзья французы. Он, кстати, их очень любил. Но всегда говорил, что сами французы возражают против смешанных браков еще решительнее, чем он.
— Ну и что?— спросил Ярдли.
— Это только одна сторона. К тому же этот Поль совершенно не подходит Хетер. Работал в гаражах, был профессиональным хоккеистом. Только вообрази! И потом, он ведь плавал простым матросом!
— Я тоже. Дженит покраснела.
— Тогда было совсем другое время. Этот молодой человек за всю свою жизнь не имел настоящей работы. Ему двадцать девять или тридцать, а может, и больше, точно не помню. Он и сейчас без работы. Интересно, что сказал бы Хантли Макквин о человеке такого возраста, не имеющем приличного места!
Ярдли сжал ручки кресла. Он не терпел, когда люди злились, возмущался собой, если давал волю гневу. Вспылить сейчас было для него просто опасно. Сделав над собой огромное усилие, он сказал:
— Какое право имеет Макквин попрекать человека тем, что у него нет работы? Все равно что украсть мо-
1 Осада Бадахоса — осада в период общеевропейской войны за Испанское наследство (1701—1714).
локо у котенка и обвинить кошку в том, что он голоден.
— Ну пожалуйста, отец, я не выношу, когда ты рассуждаешь, как эти друзья Хетер — социалисты.
— А тогда не приплетай сюда Макквина. Он за всю жизнь ни разу никому не помог. Но Дженит стояла на своем.
— Ты забыл одну вещь, отец, а я, как мать Хетер, не могу этого забыть.
— Чего еще?
—- Поль, несомненно, католик.
— Ага,— сказал Ярдли,— вот, значит, в чем все дело.
— Да, дело в этом, и даже ты должен согласиться, что это обстоятельство решающее.
— Знаешь, а по мне, пусть он будет хоть буддист. Я когда-то на Востоке знал парня, уж какой был истовый методист, а женился на буддистке, красотка была, слов нет, а фигура такая, что все англичанки в Шанхае возненавидели ее люто. Три года эта парочка прожила в Китае, он нашел себе методистскую часовню, а она, по-моему, в свой храм ходила. Жили душа в душу, пока ему не пришла пора ехать домой. И тогда он просто бросил ее, то ли развелся, то ли позабыл о ней, а только когда я видел его в последний раз, он жил с какой-то старухой, физиономия у нее была поросячья, глазки маленькие, красные, а нос как у хорька, все время она что-то вынюхивала.
— Отец!
— Ладно, ладно.
— Этот брак немыслим с любой точки зрения. Но предположим, случится худшее. Каково будет Хетер, если ее дети станут католиками? Ведь католики всегда требуют, чтобы дети исповедовали их веру, сам знаешь. Когда дело касается детей, их ничем не убедишь.
Глаза Ярдли сверкнули, но он взял себя в руки.
— Послушай, Дженит, самая большая несправедливость, которую мы творим у нас в стране, это возня с религиозными вопросами. Да каких только религий не навязывали этому мальчику! Он и католиком был, и протестантом, и снова католиком, его перекидывали из религии в религию, как мячик, будто в футбол играли. Кто он сейчас, не знаю, никогда не спрашивал, но понимаю, что у него какая-то своя вера, и если Хетер захочет узнать, в какую он ходит церковь, так пусть сама спросит его об этом. Не мое это дело и не твое лезть сюда. Все равно что допытываться, как муж с женой проводят время в постели. Дженит передернуло.
— Неужели обязательно прибегать к таким сравнениям?— И она быстро добавила:— Все католики умирают со свечкой в руках. Помню, генерал Метьюн это часто повторял.— Дженит встала.— Вот что, отец, моя дочь просто не может стать женой этого человека.
Вдруг Ярдли почувствовал смертельную усталость. Он пытался справиться с гнетущей слабостью, но ничего не получалось. Видать, очень уж его на этот раз прихватило. А через два часа надо спуститься с третьего этажа и дойти до гостиницы, где будет обед. И он должен сберечь силы, ведь на обед придет Поль. Мальчику предстоит встретиться лицом к лицу с Дженит. Ярдли надо быть в форме, чтобы помочь ему. Поддаться слабости сейчас — значит выйти из строя до завтрашнего дня.
Дженит, видимо, не замечала его самочувствия, потому что продолжала излагать свои обиды:
— Если бы только Хетер поменьше бунтовала! В голове у Ярдли что-то щелкнуло. Он подался
вперед, покраснев от гнева.
— Как ты можешь так говорить! Дженит смотрела на него с недоумением.
— Хетер — человек! Она хочет найти себя, а ты этим возмущаешься!
— Но ведь я ее мать. Не забывай, отец, я о многом должна думать.
— Да думай ты, о чем хочешь! Как, по-твоему, могут относиться к нам молодые люди, такие, как Поль и Хетер? Ты, видать, считаешь, они должны нас уважать? Всю жизнь мы подминаем их под себя. Мы до того довели дела в стране, что парням вроде Поля уже восемь лет приходится скитаться, как бродягам, из одного конца страны в другой, искать работу. А ты говоришь, молодые бунтуют! Вот что я скажу тебе, Дженит: первое, что слышит у нас в Канаде ребенок, это слово с<нет». А первая фраза, которую ему говорят: «Будь осторожен!» Одному богу известно, как так получилось, ведь когда я рос, этого не было. Ты и твои приятели, да вы с ума сходите, если девушка с парнем переспят до свадьбы! А что еще двадцать миллионов могут погибнуть из-за того, что наше поколение пустило все под откос, это вы непорядочным, видать, не считаете? Подожди, педожди, по тому, как дела разворачиваются, ясно видно: будет такой взрыв, только держись! Людям обрыдло все время слышать «нет»! Так что, Дженит, не г&ттри мне про бунтарство, я не могу это слышать. Если бы ты хоть иногда бунтовала, то была бы сейчас куда счастливее.
Гнев прошел. Осталась только усталость. Ярдли старался забыть о своей болезни, но болезнь о нем не забывала. Он позволил себе слишком большую роскошь, поддался гневу и подвел свой организм.
— Забудь, что я сейчас наговорил, дочка. Дженит сидела гордо выпрямившись, длинное суровое лицо выражало укоризну и готовность прощать.
— Это твоя всегдашняя беда, отец. Ты никогда не подумаешь, прежде чем сказать. Кстати, то же самое Хантли говорит про Хетер.
— Не сомневаюсь!— фыркнул Ярдли.
— И он совершенно прав.
— Еще бы!
— Ну,— Дженит поднялась со стула,— не будем больше об этом говорить. Я обратилась к тебе за помощью, потому что ты всегда имел влияние на Хетер, но раз ты не желаешь проявить благоразумие...
Ярдли устало улыбнулся.
— Ты же знаешь, дочка, быть благоразумным у меня не получалось сроду.
Дженит выдавила улыбку, и Ярдли почувствовал, что ей хочется пробиться сквозь разделившую их преграду. Но знал, что ничего у нее не получится. Дженит подошла к его креслу, поправила подушку, и он благодарно откинулся назад.
— А теперь, отец,— сказала она мягко,— тебе надо подремать до обеда. Зря ты так переволновался.
— Со мной все будет в порядке,— он усмехнулся.— Обо мне не тревожься, у тебя и своих забот хватает.
Но как только Дженит вышла за дверь, Ярдли осел в подушки, совершенно обессиленный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55