Горы с ним не сравнятся. Искусство — развлечение для дилетантов. Боже всемогущий!— Сногсшибательно, правда? — спросила Долли, любовно его похлопывая.— Великолепно, — еле вымолвил он.— Не стой просто так, Лестер, масло прольется. Сядь и разотри.— Растереть?— Лестер, ты что, не знаешь, где бывают растяжки?— Никогда не приходилось слышать.Она взяла его руку, поднесла к своему боку и медленно провела его ладонью по гороподобному животу.— Вот здесь, кругом, от бока до бока. Ох, как хорошо. Растирай, Лестер, а я буду капать масло. Можешь двумя руками. — Она сладостно вздохнула. — Гораздо приятнее, когда за меня это делаешь ты. Вот это роскошь — настоящая роскошь. Сними пиджак, Лестер, кажется, тебе очень жарко? Мм-мм… Так… вот так лучше, правда?Через три часа Лестер проснулся. Кто-то толкал его, медленно, но неумолимо, словно в бок тыкали большим мягким кулаком. Кто же это толкается в его постели, тревожно подумал он сквозь сон. Он пошарил рукой вокруг и наткнулся на живот Долли, или, скорее, на ребенка Долли, совершавшего у нее внутри ленивый кувырок. И тут до него дошло, что нос ему щекочут волосы Долли, голова Долли покоится у него на груди, а ноги ее переплелись с его ногами. Пригвожденный к месту, лежа неподвижно, не веря себе, в полумраке спальни он открыл глаза. Без очков все расплывалось, но ум работал четко. Он, Лестер Уайнсток, занимался любовью с женщиной на девятом месяце беременности! Мало того, он, Лестер Уайнсток, никогда за всю жизнь не испытывал столь всепоглощающе эротических, восхитительных ощущений, и он, Лестер Уайнсток, желал немедленно испытать их снова. Нет сомнений, он развратное чудовище, но теперь он наконец чувствовал себя принадлежащим к современному поколению. Почему я так все переживаю, спросил он себя. Долли шевельнулась во сне. Он слегка потряс ее. Пожалуй, не нужно ее будить, не настолько же он низко пал, чтобы заниматься любовью со спящей беременной женщиной! Он потряс ее еще раз и свободной рукой начал играть с ее изобильными грудями. Вот и говори после этого о добродетели! * * * После ссоры с Вэлентайн Спайдер Эллиот считал дни до вручения «Оскара». Ему казалось, они текли слишком медленно. Раз уж он собрался уходить из магазина, ему хотелось побыстрее с этим разделаться, но, пока Билли ни о чем не знает, он не мог начать поиски нового места. Он не сомневался, что его возьмут в любой крупный магазин: его успех в «Магазине грез» был хорошо известен в мире розничной торговли. Или, если он не хочет оставаться в торговле, можно снова заняться фотографией, возможно, здесь, на Западном побережье. Или месть Хэрриет Топпинхем забыта, и он может вернуться в Нью-Йорк? Во всяком случае, денег он скопил. Почему бы не отправиться на лодке вокруг света? В Китай? И там остаться? Да, выбор богат.Что касается Вэлентайн, придется о ней забыть. Она совершенно недостижима. Он сто раз пытался извиниться, и каждый раз она выходила из комнаты, не взглянув на него и не дав вымолвить ни слова. Тот, кто сказал, что мужчина и женщина не могут быть настоящими друзьями, был прав. Эта глава в его жизни окончена, забыта. Перейдем к следующей. Естественно, ему очень плохо, но это явление временное.Проходили недели, а Спайдеру все не удавалось прояснить сумрачные горизонты своей души. Это состояние не походило на ощущение ярости, горя и утраты, которое он испытал в Нью-Йорке, когда Мелани уехала от него в Голливуд, а Хэрриет Топпинхем прихлопнула его карьеру. У тех эмоций были четкие очертания, и он понимал, почему их испытывает. Но в последнее время он часто просыпался по ночам и лежал без сна по нескольку часов, борясь с мыслями, которые на следующий день казались глупыми. Мыслей в таком ключе Спайдер никогда не знал, он считал их проявлением жалости к себе, — абсурдные мысли о том, кому он на самом деле нужен, кому до него есть дело, почему он делает то, что делает, какой в этом смысл, чего ему ждать, для чего, короче говоря, он живет?За все свои тридцать два здоровых, беззаботных, буйных, самоуверенных года Спайдер ни на минуту не дал себе труда задуматься о смысле жизни. В его представлении, ему выпала удача произойти от некой созревшей яйцеклетки и некоего агрессивного сперматозоида, встретившихся в нужную ночь в нужное время в теле нужной женщины. Случай, просто случай, так сказать, слепое везение привело к тому, что родился именно он, а не другой ребенок, который мог бы появиться у его отца и матери, если бы они в ту знаменательную ночь не занялись любовью. Раз уж ему повезло родиться, он принимал мир таким, какой он есть, и скакал вперед, как на породистой лошади. Смысл жизни? В том, чтобы жить!Но сейчас, в начале марта 1978 года, он просыпался по утрам с дурным самочувствием, хотя всю жизнь просыпался с прекрасным. Принять душ, одеться, позавтракать и ехать в магазин — этот набор действий и поступков стал единственным неизменным делом за весь день, когда внимание поглощали неотложные рутинные задачи. Оказавшись на работе, он обнаруживал, что колодец, из которого он всегда бездумно черпал энергию, не бездонный.По крайней мере, этой причиной он объяснял то, что называл ощущением пузыря, — некое чувство, что он не связан привычным образом с внешним миром. Пузырь присутствовал вокруг его головы, как настоящая физическая сфера, вроде тех прозрачных воздушных шариков с бусинами, которые время от времени перекатываются внутри. Он приглушал голоса, пища из-за него казалась безвкусной, физические контакты нереальными, ненастоящими. Сквозь него виделись размытые очертания. Спайдеру удавалось провести целый день в магазине лишь в том случае, если он сознательно принуждал себя держаться так, как держался всегда, но душа его была далеко. Покупатели, разумеется, и не замечали в нем перемен, но веселье ушло. Однажды, проходя мимо зеркала, он с удивлением заметил, что жизни в его глазах не больше, чем в Мертвом море.Одной из немногих перемену в Спайдере заметила Роузл Кормэн, первая продавщица, пришедшая в «Магазин грез». Она сказала, — про себя, ибо была очень немногословна, — что, если раньше он был похож на Бутча Кэссиди и малыша Санденса, вместе взятых, то теперь напоминал бледное воспроизведение этого фильма.Билли, тоже заметившая у Спайдера внезапную потерю вкуса к жизни, подумала, что, наверное, ему нужен отпуск. С тех пор как в июле 1976 года он приехал в Калифорнию, он выезжал не дольше, чем на выходные. В марте в Аспене выпал свежий снег, а дамы сумеют некоторое время обойтись без него, сообщила она ему.— Знаете, вы женщина настойчивая, — заметил он. — Но откуда вам известно, что я умею кататься на лыжах?— Такие, как вы, всегда умеют. А теперь езжайте, и чтобы три недели я вас не видела.С точки зрения лыжника, Аспен был находкой. Однажды на склоне Спайдер оказался один и остановился, задумчиво опершись на палки. Свежий воздух, яркое солнце, ломкая, густая тишина — все было на месте. Чего еще желать? Когда он катался на лыжах раньше, до отъезда в Нью-Йорк, такое мгновение лишь уверяло его, что жизнь прекрасна, что настало время исполнения желаний. Он всегда искал редкий случай покататься одному, чтобы никто не стоял между ним и радостью единения с горами. Почему же сейчас он так опустошен? Он воткнул палки в снег и оттолкнулся, безрассудно помчавшись прямо под уклон, будто спасая жизнь.Вернувшись в Беверли-Хиллз, он решил, что, наверное, необходимо что-то менять в любовной жизни. Он избавился от нынешних увлечений, которым не позволял стать слишком серьезными, чтобы нельзя было из них выпутаться без потери гордости и самоуважения для женщины. Они станут скучать по Спайдеру, но никогда не усомнятся, что он горячо любил их, восхищался ими. Так оно и было. Спайдер довел до совершенства процесс расставания, и женщины чувствовали, что в разлуке их любят сильнее, чем если бы связь продолжалась.Через неделю он нашел новую девушку, потом еще одну. Нет сомнения, в отчаянии думал Спайдер, любовью он занимается все больше, а нравится ему это все меньше. Вдруг все показалось таким механическим, предопределенным, абсолютно незначительным. Он совершал движения, в точности те же самые, что когда-то доставляли ему такое простое и яркое удовольствие, а потом… Он наконец понял, о чем говорил тот парень, который мудро заметил, что после полового акта все мужчины печальны. Спайдер не знал, кто был тот философ, но всю жизнь полагал, что бедняге просто попадались не те девочки. Теперь он зауважал его.Может, все дело в возрасте. Он никогда не обращал внимания на дни рождения, но все-таки ему уже за тридцать — наверное, он изменился физически. Спайдер прошел полное обследование у врача Билли, и тот велел ему не отнимать у эскулапов время и прийти снова лет через двадцать.Было и еще кое-что, но он не знал, что с этим делать. Он становился сентиментальным, или, по крайней мере, так он это называл. Открыв газету или журнал и прочитав, что какая-то пара в окружении детей, внуков и правнуков отмечает пятидесятилетие совместной жизни, он чувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. То же самое случалось при виде обладателей суперкубка, победительниц телеконкурсов красоты, подростков, спасших маленьких детей из горящих домов, слепых, окончивших колледж с отличием, смельчаков, в одиночку совершивших кругосветное путешествие в крошечных лодках. Сообщения о смерти, катастрофах и других повседневных ужасах совершенно не трогали его, но хорошие новости просто превращали его в кисель.Он слишком молод для мужской менопаузы, думал Спайдер, тревожась все больше, и слишком стар для полового созревания, так что за черт с ним происходит? Он поплелся на кухню своего чудесного холостяцкого дома и открыл банку томатного супа «Кэмпбелл». Если уж это не поможет, ничто его не спасет.Не помогло. 15 На последних неделях беременности Долли проявляла меньше рвения к дегустации новых блюд из «Кошерной кухни знаменитостей» или драгоценной потрепанной «Еврейской кухни Молли Голдберг», которую она нашла в букинистическом магазине. Аппетит у нее не пропал, объясняла она миссис Хиггенс, любящей домовладелице, жене капитана пожарной команды, просто трудновато становится подходить к плите достаточно близко. Обедать вне дома она тоже не могла, потому что за корью, придуманной Лестером для отваживания представителей прессы, последовало сообщение о свинке, которая не излечится «до завтра», до вечера вручения наград. Не то чтобы ее осаждали толпы журналистов, любой ценой требовавших интервью, просто три недели назад Лестер решил, что в обязанности рекламного агента входит и его переезд к ней домой, на случай, если этот агент понадобится среди ночи, например, для того, чтобы отвезти подопечную в больницу.— Лестер Уайнсток, ребенок появится на свет не раньше чем через неделю после вручения наград, у нас есть еще восемь дней. Ты просто пользуешься слабостью несчастной беременной женщины, у которой не хватает духу сказать «нет».— С женщинами я дьявол, — лучезарно улыбаясь, признал он. — Эй, ты умеешь строить глазки?— Можешь меня научить, если других забот нет, — рассудительно ответила она.— Долли, сердцем я чист, и к тому же все остальное будет вредно для ребенка. — Лестер чувствовал тесную связь с существом, которое каждую ночь толкает и тузит его, словно стремясь подружиться, раз уж ничего другого ему не остается, подобно узнику Зенды, стучавшему в стены тюрьмы.— Давай построим глазки в другой раз, — сказала Долли.Лестер вздохнул и вернулся к «Геральд икземинер», лос-анджелесской дневной газете.— Господи! Поверить невозможно.— Что случилось?— Пожар в «Прайс Уотерхауз» сегодня утром. Слава богу, удалось потушить, а все окончательные результаты «Оскара» увезли куда-то в безопасное место, так здесь написано. Представляешь, какой был бы переполох, если бы все погибло в огне?На Долли это не произвело никакого впечатления. Ее мысли были заняты едой.— Пойдем, Лестер, миссис Хиггинс пригласила нас сегодня на ужин. Она беспокоится, что я неправильно питаюсь.— Всю неделю я каждый день приношу китайскую еду, именно такую, какую ты хочешь, — обиделся Лестер.— В том-то и дело. Она боится, что все эти дары моря не годятся для ребенка. Поэтому она приготовила тушеное мясо с капустой.Лестер просиял. Он терпеть не мог китайскую кухню, хотя и не признавался в этом Долли. Это могло ее расстроить.— Чудесно! Просто чудесно!— Если бы я знала, что ты обожаешь тушеное мясо, я бы готовила его, пока могла, — с ангельским видом надула губки Долли.— Я не об этом.— Тогда что чудесно?— Все. — Он вздохнул с довольным видом и опустился на колени у кресла Долли, прижавшись носом к ее носу и глядя на нее поверх очков, словно хотел, чтобы их глаза слились. Не достигнув успеха, он сдался и поцеловал ее в губы. К его радости, поцелуи пока были разрешены.Долли довольно замурлыкала. Лестер Уайнсток так мил. И целуется потрясающе.Ужин задержался, потому что мистер Хиггинс по прозвищу Шеф запаздывал. Наконец сели без него. Он появился, когда подавали второе.— Прошу прощения, день был чертовски трудный, пришлось там торчать, пока все не уладится.— Я понимаю, что ты тушишь пожары, Шеф, — с легким упреком сказала миссис Хиггинс, — но я не думала, что ты их еще и «улаживаешь».— Бывают необычные пожары, — возразил он с таинственным видом.— Что случилось, Шеф? Пожар в доме с дурной репутацией, или в доме любовницы мэра, или в особняке Хью Хефнера — все это я давно знаю. — Миссис Хиггинс говорила тоном вселенской мудрости, которую она напускала на себя, чтобы скрыть гордость, внушаемую положением мужа. — В конце концов мы все прочитаем в газетах.— Но не об этом пожаре. О нем много болтать не будут.— Ага… фальшивомонетчики, — с понимающим видом сказал Лестер.— О нет, — откликнулась заинтересованная Долли. — Держу пари, приют для сирот или родильный дом.— Вот черт, — прорычал Шеф. — Не нужно бы об этом болтать, ну да ладно, только между нами.В конце концов, Долли, ты ведь что-то делаешь в кино, правда? Приятная для тебя новость. Пожар был в месте под названием «Прайс Уотерхауз», такая контора в центре. Ты знаешь, ребята, что каждый год вручают «Оскара»…— Боже мой, — перебила Долли, — никто не пострадал? В газетах не писали.— Ничего страшного. Все целы. Но вот потеха. Поджог устроил какой-то сумасшедший карлик. Его нашли, когда он раздувал огонь и хохотал как ненормальный. Говорит, это его месть, он годами добивался «Оскара» для лилипутов, а этим хотел привлечь внимание к несправедливости. Чудака увезли. Выгорела половина здания, ущерб от дыма огромен, по некоторым этажам опасно ходить.— А что случилось с результатами голосования? — нетерпеливо спросил Лестер.— Ах, это… Думаю, их держат в компьютере или еще где. Не волнуйтесь. Но конечные данные, или как их там, были в сейфе в кабинете, который пострадал сильнее всего, так что их пришлось перевезти.— Слушайте, Шеф, это очень интересно, — сказал Лестер, его глаза блестели. — Может быть, мне удастся написать о вас в газеты: «Благородный шеф пожарников спасает конверты с „Оскаром“ или что-то в этом роде.— Лес, инспектор предупреждал, чтобы мы поосторожнее болтали об этом и не внушали людям мысль о поджоге, понимаете.— Да. Хорошо. Какая досада! Расскажите побольше, что сделали вы. Грандиозная история.Шеф был рад сделать одолжение. Редко кто выказывал столь неподдельный интерес к подробностям его работы. Пока пожарные не понадобятся, о них никто и не вспоминает. * * * Спустя час после ужина Долли и Лестер поднялись к ней в квартиру прикончить бутылочку «Фрамбуаз». У Долли была теория, что никакой напиток, приготовленный из фруктов, не может повредить младенцу, потому что содержит витамины. Лестер покупал ей персиковый бренди, сливовый бренди, «Черри Хиринг», «Трипл Сек», ежевичное вино, но бутылка «Фрамбуаз» — малинового ликера — чем-то пленила его. Может быть, ценой? Напиток был очень дорогой, а он жаждал дарить Долли дорогие подарки. Он не знал, что ликер этот очень старый, очень редкий и необыкновенно, смертоносно опьяняющий, что даже француз не осмелится выпить больше двух-трех маленьких рюмок драгоценного напитка. И для Долли, и для Лестера малина была символом здоровья, и напиток, кристально чистый, почти безвкусный, но с изысканным ароматом, лился в горло легко и обильно, почти испаряясь на языке, стоило лишь его пригубить.— По-моему, мы должны это сделать, — объявил он после долгого задумчивого молчания.— Что? — заинтересовалась Долли.— Снять с тебя напряжение. Для ребенка вредно, что ты все время пребываешь в напряжении.— Лестер, какое напряжение?— Ничего не знать о наградах. Я понимаю, не думай, что не понимаю, что ты находишься в огромном, ненормальном и в небезобидном напряжении.— Ты такая прелесть, когда выпьешь. Сними очки и поцелуй меня.— Непомерное, неизменное, неослабевающее, ненормальное, неестественное, неспровоцированное, непрестанное, непрекращающееся, нестерпимое, невыносимое напряжение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69