— Если вещь мне нравится, я ее покупаю, а из чего она, мне все равно.— По-моему, чистая синтетика, — продолжая ощупывать юбку, заметила мама. — Смотри, смотри, искры летят!— Перестань!— А подол как обработан — малый ребенок лучше подрубил бы. Сколько, ты говоришь, ты за нее отдала?— Я ничего не говорила.— Ладно, так сколько же?Мне хотелось ответить, что этого я ей говорить не собираюсь, но я понимала, как по-детски это прозвучит.— Не помню.— Помнить-то ты помнишь. Тебе просто стыдно сказать мне. Наверняка цена несуразная и отдала ты намного больше, чем она того стоит. Да, Люси, деньги считать ты не умела никогда.Я стоически молчала.— Знаешь старую поговорку: дураку и его деньгам всегда не по пути.И снова мы все трое погрузились в тяжелое молчание. Я демонстративно не прикасалась к чаю, потому что готовила его мама.Вечно она будит во мне все самое дурное.Напряжение разрядил Дэниэл: он вышел в прихожую и вернулся с тортом, купленным для гостеприимной хозяйки.Разумеется, она пришла в телячий восторг и накинулась на Дэниэла, как кожная сыпь.— Вот это я понимаю — воспитанный человек! Спасибо, только зачем же было тебе тратиться? Увы, дела мои печальны, если моя собственная родная кровиночка пришла к матери с пустыми руками.— Это не от одного меня, а от нас обоих, — нашелся Дэниэл.— Подлиза, — едва слышно прошептала я через стол.— Вот как, — промолвила мама. — Что ж, Люси, спасибо. Только разве ты не знала, что в пост я шоколада не ем?— Но здесь нет шоколада, — слабо возразила я.— Шоколадный торт без шоколада не бывает, — ответствовала она.— Так заморозь его и съешь, когда кончится пост, — посоветовала я.— Он испортится.— Не испортится.— И вообще это противоречит душевному состоянию поста.— Ладно, ладно! Не ешь. Мы с Дэниэлом сами съедим.Торт раздора сиротливо торчал посреди стола, вдруг превратившись в нечто угрожающее вроде часовой бомбы. Если б я верила в сверхъестественные явления, то поклялась бы, что он тикает. Я знала, что быть съеденным ему не суждено.— Люси, а от чего ты отказалась ради поста?— Ни от чего! В моей жизни проблем и без того хватает, — уныло добавила я, надеясь дать ей понять, что речь идет о моем визите к ней. — Мне не нужно ни от чего отказываться.К моему удивлению, она не стала придираться, а посмотрела на меня почти… нежно. Но недолго.— Я приготовила твое любимое блюдо, — сказала она задушевно.А я и не знала, что у меня здесь есть любимое блюдо. Любопытно поглядеть, что она там такое настряпала.Но из чистой вредности я ответила:— Ой, мама, как здорово! Я и не знала, что тайская кухня тебе по силам.Мама обернулась к Дэниэлу с притворно-добродушным лицом, как будто я только что удачно пошутила.— О чем это она? «Тай», «дай»… Люси у нас всегда была девочка со странностями. Что «дай»? Мне и дать-то нечего — разве сходить наверх за старыми папиными галстуками в тон твоей юбке. Ему они все равно уже не нужны, — с горечью добавила она. — Он галстука с самой свадьбы не надевал.— Пшла ты, — невнятно раздалось из кресла. — Разве я не надевал галстук на похороны Мэтти Берка?Папа уже открыл глаза и озирал блуждающим взглядом кухню.— Папочка! — обрадовалась я. — Ты проснулся!— И восстали мертвые из праха, и явились живым, — язвительно прокомментировала мама папины отчаянные попытки сесть прямее.— Не восстали! — возразил он. — А вообще-то, это был не Мэтти Берк, а Лоуренс Моллой. Я тебе еще не рассказывал, Люси? Веселое было времечко, когда Лоуренс Моллой аж на два дня прикинулся мертвым, а мы все бодрствовали кто во что горазд. Вот самому Лоуренсу было не больно весело, когда до него дошло, что надо лежать, не шевелясь, в жестком деревянном ящике, не пить ни капли, только вдыхать пары, что от нас долетают. Выскочил он тогда из гроба и выхватил у кого-то бутылку. «Дай-ка мне», — говорит…— Замолчи, Джемси! — рявкнула мама. — У нас гость, и ему, я уверена, неинтересно слушать байки про твою пропащую молодость.— Я не рассказывал баек про мою пропащую молодость, — проворчал папа. — Лоренс Моллой воскрес всего года два тому назад… А, привет, сынок, — спохватился он, заметив Дэниэла. — Я тебя помню. Ты, бывало, приходил к нам играть с Кристофером Патриком. И длинный же ты тогда был — настоящая оглобля. Встань-ка, дай поглядеть, не стал ли с тех пор короче!Дэниэл неловко поднялся, с грохотом отодвинув стул.— Еще длиннее, кажется! — заявил папа. — Даже не думал, что это возможно.Дэниэл благодарно уселся на место.— Люси, — сказал папа, обратив наконец внимание на меня, — девочка моя дорогая, солнышко мое, я и не знал, что ты сегодня придешь. Почему ты не сказала мне, что она придет? — грозно спросил он у мамы.— Я тебе говорила.— Нет, не говорила.— Нет, говорила.— Да точно нет, как бог свят! Не говорила!— Тебе говори — не говори, все без толку! Все равно что со стеной разговаривать.— Люси, — продолжал папа, — я сейчас схожу наверх, приведу себя в божеский вид и вернусь, не успеешь ты и глазом моргнуть. Одна нога здесь, другая там.Он, покачиваясь, вышел из кухни. Я тепло улыбнулась ему вслед.— Он прекрасно выглядит, — сказала я.— Неужели? — холодно отозвалась мама.Последовала неловкая пауза.— Еще чаю? — спросила мама у Дэниэла, следуя доброй ирландской традиции все заминки в разговоре восполнять насильственным угощением.— Спасибо.— Еще печенья?— Нет, спасибо.— Кусочек торта?— Нет, правда, лучше не надо. Должен же я оставить место для обеда.— Да ладно тебе, ты ведь еще растешь.— Честное слово, не надо.— Ты уверен?— Мама, отстань от него! — рассмеялась я, вспомнив, что говорил Гас об ирландских матерях. — Так что у нас на обед?— Рыбные палочки, бобы и жареная картошка.— Гм… Здорово, спасибо, мама.Действительно, полжизни назад то была моя любимая еда, пока я не перебралась в Лондон и не отведала такой экзотики, как лапша тандури и жареная картошка с пекинской уткой.— Отлично, — широко улыбнулся Дэниэл. — Очень люблю рыбные палочки, бобы и жареную картошку.Надо же, разливается, будто и в самом деле так думает.— Тебе что ни подай, ты все равно так скажешь, верно, Дэниэл? — вмешалась я. — Даже если б мама сказала: «Ах, Дэниэл, я собиралась подать на стол твои яички в белом винном соусе», ты бы ответил: «М-м-м, чудесно, миссис Салливан, должно быть, это восхитительно». Да?У него на лице был написан такой ужас, что я захихикала.— Люси, — поморщился он, — ты все-таки следи иногда, что ты говоришь.— Извини, — рассмеялась я. — Забыла, что говорю о самом дорогом, что у тебя есть. Чем был бы Дэниэл Уотсон без своих гениталий? Жизнь твоя утратила бы всякий смысл, а?— Нет, Люси, не поэтому. Подобное предложение огорчило бы любого, не только меня.Мама наконец обрела дар речи.— Люси! Кармел! Салливан! — выдохнула она, побагровев от возмущения. — Что, ради всего святого, ты несешь?— Ничего, миссис Салливан, — поспешно откликнулся Дэниэл. — Совсем ничего. Честное слово, ничего.— Ничего, Дэниэл? А вот Карен, по-моему, другого мнения, — подмигнула я.Дэниэл лихорадочно вел светскую беседу с мамой. Как ее здоровье? Работает ли она? Не тяжело ли ей работать в химчистке?Мама вертела головой, оборачиваясь то к Дэниэлу, то ко мне, то снова к нему. Она разрывалась от противоречивых чувств: удовольствия быть в центре внимания Дэниэла и подозрения, что спускает мне нечто скандальное и непростительное.Но тщеславие победило. Через минуту она уже потчевала Дэниэла россказнями о капризных богатых мерзавцах, которых ей приходится обслуживать в химчистке, и как они требуют, чтобы все было готово уже вчера, и как никогда не благодарят, и как ставят свои автомобили, «большие шикарные „БМХ“ или „БЛТ“, или как их там», перекрывая движение, и как ко всему цепляются.— Да вот только сегодня приходит один такой, щенок богатый, швыряет, да, швыряет мне рубашку, тычет ею прямо в лицо и говорит: «Что, черт возьми, вы с ней сделали?» Ну, во-первых и в-главных, вовсе не обязательно на меня орать, так я ему и сказала, а потом посмотрела на рубашку, а на ней ни пятнышка…У Дэниэла терпение, как у святого. Я уже была рада, что он поехал со мной. Одна я бы просто не выдержала.— …а я ему говорю: «Она же белее снега», а он: «Правильно, а сдавал я голубую»…Мама трещала и трещала без умолку. Дэниэл улыбался и сочувственно кивал. Все было замечательно, и мое присутствие там вовсе не требовалось; кроме редких кивков и согласного мычания, маме от меня ничего не нужно. Ее внимание было сосредоточено на Дэниэле.Наконец сага о строптивом клиенте подошла к концу.— …И вот он мне говорит: «Увидимся в суде», а я ему отвечаю: «Сами идите в суд», а он говорит: «Мой адвокат вам скоро позвонит», а я говорю: «Хорошо, надеюсь, он умеет громко кричать, а то я на одно ухо почти глухая»… А у тебя как дела, Дэниэл? — спросила наконец мама.— Спасибо, миссис Салливан, хорошо.— Да, по-моему, не просто хорошо, а очень хорошо, а, Дэниэл? Расскажи маме о своей новой подружке. — Меня уже понесло.Я злорадствовала. Я знала, что она расстроится. Она все еще надеется, что я как-нибудь ухитрюсь охмурить Дэниэла.— Люси, перестань, — пробормотал Дэниэл, явно смущаясь.— Да ты не стесняйся, выкладывай.Я знала, что веду себя гадко, но получала от этого огромное удовольствие.— Мы ее знаем? — с надеждой спросила мама.— Да, — радостно кивнула я.— Правда?Она пыталась скрыть волнение, но очень неумело.— Да, это Карен, моя соседка по квартире.— Карен?— Да.— Шотландка?— Да. Они без ума друг от друга. Правда здорово?Мама хмуро молчала, и я повторила:— Ну, правда здорово?— Мне она всегда казалась довольно бесстыжей… — начала мама, но сделала вид, будто спохватилась, и в притворном ужасе прикрыла рот ладошкой. — О Дэниэл, неужели я такое сказала? Прости, пожалуйста. Боже милостивый, какая бестактность! Дэ-ниэл, прошу тебя, забудь, что я вообще что-то говорила; я очень, очень давно ее не видела. Уверена, теперь она изменилась…— Уже забыл, — с легкой улыбкой ответил Дэниэл. Какой же он хороший! Мог ведь сгоряча наподдать этой старой корове, и никто в целой Англии его не осудил бы.— При всех своих недостатках, — негромко, как бы размышляя про себя, продолжала мама, — Люси, по крайней мере, соблюдает приличия. Уж она-то не вывалит голую грудь всем напоказ.— Это потому, что у меня нет груди и вываливать мне нечего. Если б была, можешь быть уверена, уж я бы показала.— Следи, что говоришь, Люси, — оборвала она, шлепнув меня по руке.— Что говорю?! — вскипела я. — По-твоему, я сейчас плохо говорю? Ох, я бы тебе сказала…Тут я осеклась и мысленно прокляла Дэниэла за то, что он стоит рядом. Не могла же я в полную силу ругаться с мамой при госте! Не то чтобы Дэниэл считался настоящим гостем, но все-таки…— Прошу прощения, я на минутку, — пробормотала я, выбежала из комнаты в прихожую, достала из сумки бутылку виски и пошла наверх. С папой я хотела побыть без свидетелей. 37 Он надевал ботинки, сидя на кровати в спальне.— Люси, — сказал он, увидев меня, — а я уже собрался идти вниз, к вам.— Давай минутку посидим здесь, — предложила я, обнимая его.— Отлично, — согласился папа. — Посидим, поболтаем без помех о том о сем.Я отдала ему бутылку виски, и он снова обнял меня.— Люси, девочка, ты очень, очень добра ко мне.— Как дела, папа? — со слезами на глазах спросила я.— Прекрасно, Люси, просто замечательно. А плакать зачем?— Ненавижу думать, как ты маешься здесь, совсем один, с… ней, — всхлипнула я, кивнув в сторону кухни.— Но, Люси, у меня все хорошо, очень хорошо, — смеясь, возразил он. — Она не самая плохая жена. Мы всю жизнь в одной упряжке — и ничего.— Ты так говоришь только для того, чтобы я не волновалась, я же знаю, — глотая слезы, сказала я, — но все равно спасибо.— Ох, Люси, Люси, Люси, — сжав мне руку, вздохнул папа, — не надо принимать это все так близко к сердцу. Старайся радоваться, пока живешь, а в земле належаться мы еще успеем.— Нет, нет, — воскликнула я, а потом заплакала уже по-настоящему. — Не говори о смерти. Я не хочу, чтобы ты умирал. Обещай мне, что не умрешь!— Гм… ну… если это сделает тебя счастливой, Люси, я не умру.— А если все-таки придется, обещай, что мы с тобой сможем умереть одновременно.— Обещаю.— Папочка, как же это ужасно!— Что, радость моя?— Все. Жить, любить людей и постоянно бояться, что все они умрут.— И откуда только ты набираешься таких ужасных мыслей, Люси?— Но… но… от тебя, папочка.Папа неловко обнял меня, сказал, что я, должно быть, ослышалась, что он никогда ничего подобного не говорил, что я еще молода, и у меня вся жизнь впереди, и надо постараться радоваться этой жизни.— Но зачем, папа? — спросила я. — Вот ты же никогда не пытался радоваться жизни, и ничего плохого не случилось!— Видишь ли, Люси, — вздохнул он, — у меня все было по-другому. Да и теперь опять не так, как у тебя: я ведь уже старик. А ты девочка молодая. Молодая, красивая, образованная — никогда не забывай о пользе образования, Люси, — с нажимом произнес он. — И все это работает на тебя. Так что, Люси, ты должна быть счастливой.— Да как же? — взмолилась я. — И как ты можешь от меня этого ожидать? Мы ведь с тобой одинаковые, папочка. Что нам делать, если мы видим нелепость, тщету и темноту жизни, тогда как для остальных она легка и весела?— Что с тобой, Люси? — Папа вглядывался в мое лицо, будто желая прочесть там ответ. — Парень, что ли, обидел? Какой-нибудь молодчик, охочий до развлечений, поманил? Угадал я?— Нет, папа, — рассмеялась я, хотя еще плакала.— Не тот ли длинный, что сидит и точит лясы внизу на кухне?— Кто, Дэниэл? Нет, нет.— Он, случайно, не… ну, не вольничал с тобой, Люси? Потому что если да, то помогай мне бог, пока ноги еще держат меня, я велю твоим братьям наподдать ему так, чтобы долго помнил. Пинок под зад и карта мира — вот что ему, паршивцу, нужно, и это он получит, как пить дать. Он глупее, чем кажется на первый взгляд, если думает, что может жить спокойно и хвастаться своим паскудством, если спутался с дочкой Джемси Салливана…— Папа, — простонала я, — Дэниэл ничего такого не сделал.— Видел я, как он на тебя смотрит, — угрюмо проворчал папа.— Никак он на меня не смотрит. Все ты выдумываешь.— Выдумываю, говоришь? Может быть, может быть. Только у тебя ведь это не в первый раз.— Папа, парни тут вообще ни при чем.— Почему же ты тогда грустишь?— Потому что такая уж я есть, папа. Такая же, как ты.— Но у меня-то все в порядке, Люси! Лучше не бывает!— Спасибо, папа, — вздохнула я, прильнув к нему. — Я знаю, что ты это говоришь, только чтобы мне стало легче, но все равно благодарю.— Но… — начал он и озадаченно замолчал. — Ладно, пошли, — нашелся он наконец, — пора вниз, а то обед остынет.Вечер получался мрачноватый: мы с мамой были на ножах и не пытались это скрыть, а папа подозрительно разглядывал Дэниэла, убежденный, что тот имеет относительно меня неправедные намерения.Общее настроение несколько поднялось, когда на столе появился обед.— Оранжевая рапсодия, — глядя на свою тарелку, заявил папа, — вот что это такое. Оранжевые рыбные палочки, оранжевые бобы, оранжевая картошка и, чтобы легче глоталось, стакан лучшего ирландского виски, которое, на счастье, тоже оранжевого цвета!— Картошка не оранжевая, — возразила мама. — А выпить ты Дэниэлу предложил?— Очень даже оранжевая, — горячо воскликнул папа. — Нет, не предлагал.— Дэниэл, выпьешь виски? — спросила мама, вставая.— Так, а если она не оранжевая, то какого же, скажите на милость, она цвета? — обратился папа ко всем присутствующим. — Розовая? Зеленая?— Нет, миссис Салливан, спасибо, — занервничал Дэниэл. — Что-то не хочется.— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.— Нет, оранжевая!— Золотистая, — со вкусом повторила мама.Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.— Джемси, не делай из своего обеда выставку, — сказала мама и, как всегда, испортила все веселье.— Встретиться бы с этим капитаном Бердом, что нарисован на этой коробке, пожать ему руку и поздравить с хорошо сделанной работой, — продолжал папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54