Он еще тогда объяснял, что это помещение – самое старое во дворце и глава семьи обычно использовал его как рабочий кабинет. Но теперь они направлялись куда-то еще. Франсиско вел его через какие-то коридоры, выложенные плиткой, полы в которых покрыты турецкими коврами, а стены увешаны шпалерами. Чарльзу показалось, что они находились в восточном крыле дворца, но сейчас он не был в этом уверен: им так много раз приходилось менять направление, куда-то сворачивать, что он перестал ориентироваться. Они зашли в большую комнату, вдоль стен которой тянулись бесконечные книжные полки. Перед тем как войти, Франсиско гостеприимным жестом распахнул дверь и пригласил молодого человека пройти первым. Там их ожидал еще один человек. Он сидел у большого дубового стола, покрытого гобеленовой скатертью. Едва они вошли, как он поднялся и, склонив голову в вежливом поклоне, приветствовал обоих.
– Это сеньор Мартин, – представил мужчину Франсиско. – Он не говорит по-английски, я буду переводить.
Мужчины поздоровались за руку. Управляющий банком был весь в поту. Кроме этого, Чарльз заметил, что этот сеньор Мартин избегал встречаться с ним взглядом.
Почти весь стол заполняли бесчисленные гроссбухи. Мартин показал на них рукой и что-то произнес по-испански.
– Он сказал, что все, что вам понадобится, находится здесь, – пояснил Франсиско. – Теперь снова говорил сеньор Мартин. – Он утверждает, что если вы проверите все цифры, то сможете убедиться, что причин для беспокойства нет.
Чарльз кивнул, и все трое уселись за стол. Чарльз осторожно, боковым зрением, изучал управляющего.
Вечером в воскресенье его свояк, казалось, был на грани нервного срыва, сегодня он проявлял большую выдержку и рассудительность. И справедливости ради, следовало бы отметить, что Франсиско с каждым днем обретал присутствие духа. Отчасти это можно было приписать тому, что он внутренне уже смирился с тем, что ему предстояло отречение от престола в пользу Лондона. И чем дольше Чарльз находился здесь, тем больше крепла его уверенность именно в таком исходе. Франсиско уйдет от ответственности и будет спокойно проживать то, что ему удалось отложить.
– Сначала текущие счета, пожалуйста, – попросил Чарльз, и подождал, пока Франсиско переведет его слова.
Управляющий кивнул, раскрыл перед ним один из гроссбухов и все занялись изучением текущих счетов.
Лондон
Четыре часа пополудни
Кауттсы помещались в том же здании, что и сто лет назад. Здесь не было засилья старинных дорогостоящих игрушек и всякого рода раритетов, как во владениях Мендоза, это место пропахло старой кожей, старым деревом и добротными капиталовложениями. Сто лет назад король Джордж III разместил здесь свой приватный вклад, открыв счет у Кауттса, и с тех пор этот банк стал банком, услугами которого пользовалось королевское семейство, что, конечно же, никак не могло повредить репутации этого старого банка.
– Входите, Норман, – Хаммерсмит отворил двери в просторный кабинет. – Рад, что вы пришли.
– Вряд ли я смог бы отказаться от этого визита, – пробормотал Норман.
Он обвел взглядом комнату, кроме них в кабинете никого не было.
– Не думаю, что есть необходимость расширять круг лиц, которые посвящены в это дело, – сказал Хаммерсмит, перехватив ищущий взгляд Нормана Мендозы.
– Нет, конечно. И я ценю такое отношение ко мне.
– Садитесь, пожалуйста.
Они уселись визави за широким столом красного дерева. Единственными предметами на его полированной поверхности были серебряный чернильный прибор, стопка белоснежной промокательной бумаги, хрустальная ваза с единственной розой и синяя кожаная папка, перевязанная черной ленточкой. Хаммерсмит возложил руку на нее.
– Как я понимаю, все находится именно здесь? – поинтересовался Норман.
– Да.
– Я могу на это взглянуть?
– Конечно.
Хаммерсмит развязал ленточку и открыл папку. Облигация лежала поверх других бумаг. Он изъял ее из стопки и подал Норману через стол. Тот взял: ее, с Удовлетворением отметив, что его руки не дрожали. Он читал написанное на ней медленно, с толком, вникая в каждое слово, стараясь не пропустить ничего, что могло бы поставить под сомнение подлинность документа. Еще до того, как он дочитал до середины, он убедился в том, что ничего такого, что говорило бы в пользу искусной фальшивки не было, и быть не могло. Ни малейшего сомнения не могло быть и в том, что это был почерк его дедушки Лиама: ему приходилось неоднократно читать его записки, когда он перебирал семейные архивы. И стиль Лиама тоже нельзя было спутать с ничьим: простой, без выкрутасов язык документа.
«В обмен за услуги личного характера, оказанные мне и данные мне гарантии, я обещаю и клянусь именем дома Мендоза заплатить держателю настоящей облигации сумму в размере одного миллиона фунтов стерлингов непосредственно по предъявлению данной облигации. На требование о выплате этой суммы временные ограничения не распространяются…»
– Документ подлинный, не так ли? – спросил Хаммерсмит Нормана после того, как тот в течение долгих безмолвных минут изучал облигацию.
Еще одна пауза. Прошла секунда. Две. Ладони Нормана были в поту, во рту пересохло.
– Думаю, что да. Да, – негромко подтвердил он.
Норман пришел сюда, втайне надеясь на то, что он разоблачит эту историю с облигацией как надувательство, фальшивку. Теперь, читая ясные недвусмысленные фразы, написанные почерком его дедушки, он понимал: подлинность этого документа не может вызывать ни малейших сомнений.
Стало быть, облигация была подлинной, и долг в один миллион фунтов стерлингов тоже был реальностью. Если бы он вздумал отрицать факт ее подлинности, то к чему тогда вся его жизнь? К чему легендарная репутация дома Мендоза, его абсолютная честность в делах? Во что бы превратилось все это, начни он здесь оспаривать заведомую подлинность документа?
Хаммерсмит видел игру чувств на лице своего посетителя. Он наклонился к Норману:
– Норман, ради всего святого, ответьте мне откровенно, как обстоят дела в действительности? Вы в состоянии заплатить? Платежеспособны Мендоза или нет?
Еще какой-нибудь месяц назад он бы ответил ему с недоумением и бравадой в голосе. Никаких колебаний возникнуть бы не могло. Но теперь? После тех часов, которые он провел, стоя у кровати Тимоти, в попытке отделить двуличие сына от своей собственной трагедии, после многих часов раздумий о пригодности Чарльза взять на себя банк, после многих часов анализа и переоценки собственной жизни, своей вины в том, что сейчас происходило – после всего этого у него не хватало духу ни лгать, ни изворачиваться.
– Нет, – тихо произнес он. – Мы не в состоянии выплатить такую сумму, во всяком случае, не в десятидневный срок. Дела наши не настолько хороши сейчас.
Хаммерсмит откинулся и закрыл глаза.
– Именно так я и думал. В тот день, когда мы сидели в этом пабе, я впервые понял, что слухи имеют под собой почву. Слухи впервые появились, когда этот Парагвайский заем оказался пустой затеей. Но тогда я не обратил на них никакого внимания. Ну, в конце концов, это ведь не кто-нибудь, а Мендоза. Столько лет они были крупнейшим европейским банком. Это казалось мне невозможным. Но тогда… Тогда я увидел у вас в глазах что-то такое, что убедило меня…
– Если полетим в пропасть мы, то и вы не сможете уцелеть, – сказал Норман.
Он решил быть честным до конца. Сейчас настало время бороться любым оружием, которое имелось в его распоряжении. Как там тогда говорилось в той проповеди? – Всему свое время, и время всякой вещи под небом. – А теперь подошло время когтями выдираться из этой беды, выкарабкиваться из этой ямы.
– Начнется невиданная паника и весь Сити столкнется с очень серьезным кризисом доверия в той же мере, как и беспрецедентным, – продолжал Норман.
– Мы же пережили кризис Баринга, – напомнил Хаммерсмит.
– Да, но вы пережили его едва-едва. А второй такой кризис меньше, чем за десять лет? Второго вы не переживете, Джонатан. Раны будут очень болезненными и опасными и могут оказаться смертельными.
Хаммерсмит сверлил его глазами.
– Я полагаю, что вы ищете кредитора.
Норман не отвечал.
– Сколько вам нужно? – настойчиво спрашивал Хаммерсмит. – Насколько велико расхождение между вашими акцептами и счетами?
Акцепт! Это было уже вышедшее из моды слово. Оно было в обиходе в семнадцатом веке. Например, Смит, сидящий в Дели, мог перевозить свой чай в Лондон Эдвардсу на основе векселя с гарантией банкира, которому оба партнера доверяли. Банкир акцептовал ответственность. Сейчас уже больше никто не говорил об акцептах. Странно, что Хаммерсмит сформулировал свой вопрос так. Но ведь все, что связывалось с деятельностью Кауттса, было чуточку старомодным. Они и на службе у себя до сих пор носили фраки. Норману же эта игра по древним правилам была не по душе.
– Включая это, – он указал на облигацию, лежавшую теперь перед ними, – наши обязательства находятся в пределах восемнадцати миллионов, наши активы… – Он сделал паузу.
– Слушаю вас, – осведомился Хаммерсмит.
– Банковские активы могут быть определены по-разному.
Норман не был готов к тому, чтобы сюда были включены его личные владения. Но он принимал во внимание и грузы, находившиеся в пути, пусть даже и погибшие и застрахованные, подобно несчастной «Сюзанне Стар». Некоторые из них весьма сомнительны, надо признать, другие сомнений не вызывают.
– Я понимаю это. Это всегда и у всех так. Но, Норман, я жду от вас конкретной цифры. И полагаю, что вам лучше всего назвать некую заниженную цифру, которая вписывается в эту ситуацию.
– Скажем, пять миллионов, – объявил он. И дай Бог, чтобы русские не собирались изымать свои депозиты, – добавил он про себя.
Хаммерсмит кивнул, его лицо ничего не выражало.
– И из этих пяти миллионов сколько составляет ликвидность?
Норман достал трубку и кисет с табаком.
– Вы позволите?
– Да, да разумеется.
Хаммерсмит снял с подоконника массивную медную пепельницу и поставил ее перед Норманом. Потом терпеливо дождался, пока тот не набил трубку.
– Ликвидные фонды, Норман, продолжал он. – Сколько они приблизительно могут составить?
– Менее ста тысяч, – говоря это, Норман еще крепче сжал в зубах трубку.
– Что? Я не ослышался?
– Около ста тысяч, с возможным небольшим отклонением. – Теперь это было сказано громче и увереннее.
Норман смотрел Джонатану прямо в глаза.
– Боже всемогущий, – выдохнул Хаммерсмит.
Прозвучало это как отрывок из проповеди или молитвы.
Норман не собирался дать втянуть себя в дискуссию об ответственности руководства банка за ошибки. Сейчас было необходимо прибегнуть к отвлекающим тактическим маневрам. Не было необходимости напоминать здесь о конфиденциальном характере этих переговоров. Дело было в том, что они ставили своей целью предотвратить падение Мендоза-Бэнк, который бы увлек за собой все остальные банки. И конфиденциальность здесь не стояла под вопросам, потому что любая утечка информации работала бы против Кауттса.
– Вы вот что мне скажите, – начал Норман. – У вас нет никаких соображений, для чего Майклу Кэррену потребовалось настаивать на выплате именно сейчас?
– Абсолютно никаких.
– Это должно иметь какое-то отношение к Пуэрто-Рико, коль ему так хочется, чтобы сумма была переведена именно туда.
Хаммерсмиту стало явно не по себе от этих докучливых вопросов Нормана.
– Полагаю, это скорее по вашей части, нежели по моей, Норман. Ведь Вест-Индия всегда была сферой вашей деятельности.
– И сейчас ею является, – Норман выбил пепел в медную пепельницу. – Разумеется, по причине этой идиотской войны трудно сказать, что будет в будущем.
– Послушайте, может нам все же лучше обсудить способы, как нам лучше всего выйти из этой ситуации?
– Вы упомянули о займе, – негромко сказал Норман.
– Да, но не в тринадцать же миллионов! Боже мой, Норман, вы ведь не можете ожидать, что…
– О тринадцати миллионах не может быть речи. Это абсурдная цифра. Нам не требуется никаких тринадцати миллионов. Нам требуется лишь пройти без осложнений через все наши потребности в наличных в течение последующих тридцати-шестидесяти дней. Как только наши суда…
– Торговля на свой страх и риск – отжившая традиция для банкира, это изживший себя механизм, – резко оборвал его Хаммерсмит. – Это необходимо прекратить. Несомненно, это и послужило причиной тому, что вы оказались сегодня в таком положении. Во всяком случае, одной из причин.
– А теперь, Джонатан, послушайте…
Норман уже собрался произнести монолог, в котором хотел призвать Хаммерсмита заняться своими делами, но замолчал.
– Что вы предлагаете? – в его животе заворочался ледяной комок.
Если он сыграл сейчас не так, если он совершил ошибку, доверившись Хаммерсмиту, то куда же, на милость Божью это его заведет? В какой еще тупик? Хаммерсмит колебался, сознавая, что любые слова могут сейчас показаться его собеседнику весьма неприятными.
– Полагаю, что я лишь могу определить направление, в котором следует действовать, – негромко сказал он. – Мне следует переговорить с Рэнсомом. Предложить ему собраться всем втроем и как можно скорее.
Это был наихудший из ответов. Рэнсом был управляющим Английским банком. Если такая фигура, как он, окажется включенной в это дело, то пути назад уже не остается. Контроль неизбежно должен выйти из рук Нормана. Его голова раскалывалась, в ушах стоял звон. Но голос оставался по-прежнему твердым.
– Если вы чувствуете, что в этом есть необходимость, обратитесь к нему.
Сан-Хуан
Три часа пополудни
– И слова ей не сказал, вот оно как было. С самой субботы.
Тилли фыркнула, будто ее лично оскорбили. Ее брат был явно чем-то обеспокоен.
– Я никак не могу уразуметь – мы остаемся здесь или уезжаем? Что мистер Кэррен собирается здесь делать, я ума не приложу.
Брат и сестра сидели на кухне гостиницы. Они встречались там регулярно во время сиесты.
– Я не знаю, – ответила Тилли. – Меня это тоже все очень беспокоит, но мисс Бэт мне ни слова не говорила. Она сильно не в духе. А он-то, он! Как он себя ведет! Ведь она, бедняжка, примчалась сюда за тридевять земель, сожгла за собой все мосты и все лишь ради своей любви к нему.
Она вздохнула. Та романтическая история, в которую была вовлечена ее хозяйка, неизменно приводила Тилли в восхищение. Именно поэтому она и согласилась стать сообщницей Бэт, когда этот роман находился еще в стадии возникновения.
– А что, она и вправду так о нем заботится? – полюбопытствовал Бриггс, наполняя кружку сестры чаем.
– Конечно, заботится, а как вы думали? Она же не какая-нибудь беспутная, моя Бэт. Она ведь получила воспитание. А этот мистер Тимоти, ее муженек, вот он настоящий губитель. Куда ему до нее! Мистер Кэррен, он совсем другой. Во всяком случае, был. А теперь уж и не знаю, что думать.
Бриггс в раздумье прихлебнул чай.
– Тилли, как ты думаешь, пожалуют сюда американцы?
– Сюда на Пуэрто-Рико? Откуда мне знать? Все кругом только об этом и твердят, что пожалуют. А, если они и будут здесь, то до нас им ровным счетом никакого дела. Это мне мисс Бэт так сказала. Мы ведь здесь иностранцы. Представители нейтральной державы – вот мы кто. – Она улыбнулась, довольная, что сумела запомнить официальную фразу. – Вот что мне мисс Бэт сказала. Она ведь такая умная.
– Пули не спрашивают, кто британец, а кто нет, – Угрюмо возразил Бриггс. – Вот как они придут…
– Пули? Ты что Том, сдурел? С какой стати здесь будут стрелять?
– Поработай немножко своей головой, женщина. Когда одна страна нападает на другую, всегда бывает стрельба. С незапамятных времен так повелось. Даже в Библии об этом написано. Не веришь мне, так прочитай, что об этом в умной книге говорится.
– В то время, о котором в Библии написано, у них-то и ружей еще не было.
Он нетерпеливо отмахнулся от нее.
– Не в том дело. Дело в том, что Пуэрто-Рико будет обороняться, скорее всего так и будет. Не мы это решаем. Как они захотят, так и будет.
– Какая нам разница, – вопрошала Тилли. – Мы будем сидеть себе, как мышь под метлой, пока все не кончится. А они быстро здесь все закончат. Американцы вмиг проглотят этот Пуэрто-Рико, как кит проглотил Иону.
– Мы бы ведь могли уехать, прежде чем здесь все начнется, если у нас на это ума хватит и если нам повезет, – сказал Бриггс. – Я слыхал, здесь есть один корабль, который скоро должен отплывать. Мне кажется, все, у кого в голове не мякина, уберутся себе подобру-поздорову.
– А что за корабль?
– «Арабелла», под британским флагом. Она часто здесь на этих островах бывает, это торговое судно. Она – пароход, эта «Арабелла», – добавил он, при этом его лицо исказила гримаса неудовольствия. – Но, несмотря на это, хороший корабль.
– Ты уже сказал об этом мистеру Кэррену?
– Нет, еще. Он все эти дни надутый ходит, как сыч. С тех пор, как они с мисс Бэт повздорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Это сеньор Мартин, – представил мужчину Франсиско. – Он не говорит по-английски, я буду переводить.
Мужчины поздоровались за руку. Управляющий банком был весь в поту. Кроме этого, Чарльз заметил, что этот сеньор Мартин избегал встречаться с ним взглядом.
Почти весь стол заполняли бесчисленные гроссбухи. Мартин показал на них рукой и что-то произнес по-испански.
– Он сказал, что все, что вам понадобится, находится здесь, – пояснил Франсиско. – Теперь снова говорил сеньор Мартин. – Он утверждает, что если вы проверите все цифры, то сможете убедиться, что причин для беспокойства нет.
Чарльз кивнул, и все трое уселись за стол. Чарльз осторожно, боковым зрением, изучал управляющего.
Вечером в воскресенье его свояк, казалось, был на грани нервного срыва, сегодня он проявлял большую выдержку и рассудительность. И справедливости ради, следовало бы отметить, что Франсиско с каждым днем обретал присутствие духа. Отчасти это можно было приписать тому, что он внутренне уже смирился с тем, что ему предстояло отречение от престола в пользу Лондона. И чем дольше Чарльз находился здесь, тем больше крепла его уверенность именно в таком исходе. Франсиско уйдет от ответственности и будет спокойно проживать то, что ему удалось отложить.
– Сначала текущие счета, пожалуйста, – попросил Чарльз, и подождал, пока Франсиско переведет его слова.
Управляющий кивнул, раскрыл перед ним один из гроссбухов и все занялись изучением текущих счетов.
Лондон
Четыре часа пополудни
Кауттсы помещались в том же здании, что и сто лет назад. Здесь не было засилья старинных дорогостоящих игрушек и всякого рода раритетов, как во владениях Мендоза, это место пропахло старой кожей, старым деревом и добротными капиталовложениями. Сто лет назад король Джордж III разместил здесь свой приватный вклад, открыв счет у Кауттса, и с тех пор этот банк стал банком, услугами которого пользовалось королевское семейство, что, конечно же, никак не могло повредить репутации этого старого банка.
– Входите, Норман, – Хаммерсмит отворил двери в просторный кабинет. – Рад, что вы пришли.
– Вряд ли я смог бы отказаться от этого визита, – пробормотал Норман.
Он обвел взглядом комнату, кроме них в кабинете никого не было.
– Не думаю, что есть необходимость расширять круг лиц, которые посвящены в это дело, – сказал Хаммерсмит, перехватив ищущий взгляд Нормана Мендозы.
– Нет, конечно. И я ценю такое отношение ко мне.
– Садитесь, пожалуйста.
Они уселись визави за широким столом красного дерева. Единственными предметами на его полированной поверхности были серебряный чернильный прибор, стопка белоснежной промокательной бумаги, хрустальная ваза с единственной розой и синяя кожаная папка, перевязанная черной ленточкой. Хаммерсмит возложил руку на нее.
– Как я понимаю, все находится именно здесь? – поинтересовался Норман.
– Да.
– Я могу на это взглянуть?
– Конечно.
Хаммерсмит развязал ленточку и открыл папку. Облигация лежала поверх других бумаг. Он изъял ее из стопки и подал Норману через стол. Тот взял: ее, с Удовлетворением отметив, что его руки не дрожали. Он читал написанное на ней медленно, с толком, вникая в каждое слово, стараясь не пропустить ничего, что могло бы поставить под сомнение подлинность документа. Еще до того, как он дочитал до середины, он убедился в том, что ничего такого, что говорило бы в пользу искусной фальшивки не было, и быть не могло. Ни малейшего сомнения не могло быть и в том, что это был почерк его дедушки Лиама: ему приходилось неоднократно читать его записки, когда он перебирал семейные архивы. И стиль Лиама тоже нельзя было спутать с ничьим: простой, без выкрутасов язык документа.
«В обмен за услуги личного характера, оказанные мне и данные мне гарантии, я обещаю и клянусь именем дома Мендоза заплатить держателю настоящей облигации сумму в размере одного миллиона фунтов стерлингов непосредственно по предъявлению данной облигации. На требование о выплате этой суммы временные ограничения не распространяются…»
– Документ подлинный, не так ли? – спросил Хаммерсмит Нормана после того, как тот в течение долгих безмолвных минут изучал облигацию.
Еще одна пауза. Прошла секунда. Две. Ладони Нормана были в поту, во рту пересохло.
– Думаю, что да. Да, – негромко подтвердил он.
Норман пришел сюда, втайне надеясь на то, что он разоблачит эту историю с облигацией как надувательство, фальшивку. Теперь, читая ясные недвусмысленные фразы, написанные почерком его дедушки, он понимал: подлинность этого документа не может вызывать ни малейших сомнений.
Стало быть, облигация была подлинной, и долг в один миллион фунтов стерлингов тоже был реальностью. Если бы он вздумал отрицать факт ее подлинности, то к чему тогда вся его жизнь? К чему легендарная репутация дома Мендоза, его абсолютная честность в делах? Во что бы превратилось все это, начни он здесь оспаривать заведомую подлинность документа?
Хаммерсмит видел игру чувств на лице своего посетителя. Он наклонился к Норману:
– Норман, ради всего святого, ответьте мне откровенно, как обстоят дела в действительности? Вы в состоянии заплатить? Платежеспособны Мендоза или нет?
Еще какой-нибудь месяц назад он бы ответил ему с недоумением и бравадой в голосе. Никаких колебаний возникнуть бы не могло. Но теперь? После тех часов, которые он провел, стоя у кровати Тимоти, в попытке отделить двуличие сына от своей собственной трагедии, после многих часов раздумий о пригодности Чарльза взять на себя банк, после многих часов анализа и переоценки собственной жизни, своей вины в том, что сейчас происходило – после всего этого у него не хватало духу ни лгать, ни изворачиваться.
– Нет, – тихо произнес он. – Мы не в состоянии выплатить такую сумму, во всяком случае, не в десятидневный срок. Дела наши не настолько хороши сейчас.
Хаммерсмит откинулся и закрыл глаза.
– Именно так я и думал. В тот день, когда мы сидели в этом пабе, я впервые понял, что слухи имеют под собой почву. Слухи впервые появились, когда этот Парагвайский заем оказался пустой затеей. Но тогда я не обратил на них никакого внимания. Ну, в конце концов, это ведь не кто-нибудь, а Мендоза. Столько лет они были крупнейшим европейским банком. Это казалось мне невозможным. Но тогда… Тогда я увидел у вас в глазах что-то такое, что убедило меня…
– Если полетим в пропасть мы, то и вы не сможете уцелеть, – сказал Норман.
Он решил быть честным до конца. Сейчас настало время бороться любым оружием, которое имелось в его распоряжении. Как там тогда говорилось в той проповеди? – Всему свое время, и время всякой вещи под небом. – А теперь подошло время когтями выдираться из этой беды, выкарабкиваться из этой ямы.
– Начнется невиданная паника и весь Сити столкнется с очень серьезным кризисом доверия в той же мере, как и беспрецедентным, – продолжал Норман.
– Мы же пережили кризис Баринга, – напомнил Хаммерсмит.
– Да, но вы пережили его едва-едва. А второй такой кризис меньше, чем за десять лет? Второго вы не переживете, Джонатан. Раны будут очень болезненными и опасными и могут оказаться смертельными.
Хаммерсмит сверлил его глазами.
– Я полагаю, что вы ищете кредитора.
Норман не отвечал.
– Сколько вам нужно? – настойчиво спрашивал Хаммерсмит. – Насколько велико расхождение между вашими акцептами и счетами?
Акцепт! Это было уже вышедшее из моды слово. Оно было в обиходе в семнадцатом веке. Например, Смит, сидящий в Дели, мог перевозить свой чай в Лондон Эдвардсу на основе векселя с гарантией банкира, которому оба партнера доверяли. Банкир акцептовал ответственность. Сейчас уже больше никто не говорил об акцептах. Странно, что Хаммерсмит сформулировал свой вопрос так. Но ведь все, что связывалось с деятельностью Кауттса, было чуточку старомодным. Они и на службе у себя до сих пор носили фраки. Норману же эта игра по древним правилам была не по душе.
– Включая это, – он указал на облигацию, лежавшую теперь перед ними, – наши обязательства находятся в пределах восемнадцати миллионов, наши активы… – Он сделал паузу.
– Слушаю вас, – осведомился Хаммерсмит.
– Банковские активы могут быть определены по-разному.
Норман не был готов к тому, чтобы сюда были включены его личные владения. Но он принимал во внимание и грузы, находившиеся в пути, пусть даже и погибшие и застрахованные, подобно несчастной «Сюзанне Стар». Некоторые из них весьма сомнительны, надо признать, другие сомнений не вызывают.
– Я понимаю это. Это всегда и у всех так. Но, Норман, я жду от вас конкретной цифры. И полагаю, что вам лучше всего назвать некую заниженную цифру, которая вписывается в эту ситуацию.
– Скажем, пять миллионов, – объявил он. И дай Бог, чтобы русские не собирались изымать свои депозиты, – добавил он про себя.
Хаммерсмит кивнул, его лицо ничего не выражало.
– И из этих пяти миллионов сколько составляет ликвидность?
Норман достал трубку и кисет с табаком.
– Вы позволите?
– Да, да разумеется.
Хаммерсмит снял с подоконника массивную медную пепельницу и поставил ее перед Норманом. Потом терпеливо дождался, пока тот не набил трубку.
– Ликвидные фонды, Норман, продолжал он. – Сколько они приблизительно могут составить?
– Менее ста тысяч, – говоря это, Норман еще крепче сжал в зубах трубку.
– Что? Я не ослышался?
– Около ста тысяч, с возможным небольшим отклонением. – Теперь это было сказано громче и увереннее.
Норман смотрел Джонатану прямо в глаза.
– Боже всемогущий, – выдохнул Хаммерсмит.
Прозвучало это как отрывок из проповеди или молитвы.
Норман не собирался дать втянуть себя в дискуссию об ответственности руководства банка за ошибки. Сейчас было необходимо прибегнуть к отвлекающим тактическим маневрам. Не было необходимости напоминать здесь о конфиденциальном характере этих переговоров. Дело было в том, что они ставили своей целью предотвратить падение Мендоза-Бэнк, который бы увлек за собой все остальные банки. И конфиденциальность здесь не стояла под вопросам, потому что любая утечка информации работала бы против Кауттса.
– Вы вот что мне скажите, – начал Норман. – У вас нет никаких соображений, для чего Майклу Кэррену потребовалось настаивать на выплате именно сейчас?
– Абсолютно никаких.
– Это должно иметь какое-то отношение к Пуэрто-Рико, коль ему так хочется, чтобы сумма была переведена именно туда.
Хаммерсмиту стало явно не по себе от этих докучливых вопросов Нормана.
– Полагаю, это скорее по вашей части, нежели по моей, Норман. Ведь Вест-Индия всегда была сферой вашей деятельности.
– И сейчас ею является, – Норман выбил пепел в медную пепельницу. – Разумеется, по причине этой идиотской войны трудно сказать, что будет в будущем.
– Послушайте, может нам все же лучше обсудить способы, как нам лучше всего выйти из этой ситуации?
– Вы упомянули о займе, – негромко сказал Норман.
– Да, но не в тринадцать же миллионов! Боже мой, Норман, вы ведь не можете ожидать, что…
– О тринадцати миллионах не может быть речи. Это абсурдная цифра. Нам не требуется никаких тринадцати миллионов. Нам требуется лишь пройти без осложнений через все наши потребности в наличных в течение последующих тридцати-шестидесяти дней. Как только наши суда…
– Торговля на свой страх и риск – отжившая традиция для банкира, это изживший себя механизм, – резко оборвал его Хаммерсмит. – Это необходимо прекратить. Несомненно, это и послужило причиной тому, что вы оказались сегодня в таком положении. Во всяком случае, одной из причин.
– А теперь, Джонатан, послушайте…
Норман уже собрался произнести монолог, в котором хотел призвать Хаммерсмита заняться своими делами, но замолчал.
– Что вы предлагаете? – в его животе заворочался ледяной комок.
Если он сыграл сейчас не так, если он совершил ошибку, доверившись Хаммерсмиту, то куда же, на милость Божью это его заведет? В какой еще тупик? Хаммерсмит колебался, сознавая, что любые слова могут сейчас показаться его собеседнику весьма неприятными.
– Полагаю, что я лишь могу определить направление, в котором следует действовать, – негромко сказал он. – Мне следует переговорить с Рэнсомом. Предложить ему собраться всем втроем и как можно скорее.
Это был наихудший из ответов. Рэнсом был управляющим Английским банком. Если такая фигура, как он, окажется включенной в это дело, то пути назад уже не остается. Контроль неизбежно должен выйти из рук Нормана. Его голова раскалывалась, в ушах стоял звон. Но голос оставался по-прежнему твердым.
– Если вы чувствуете, что в этом есть необходимость, обратитесь к нему.
Сан-Хуан
Три часа пополудни
– И слова ей не сказал, вот оно как было. С самой субботы.
Тилли фыркнула, будто ее лично оскорбили. Ее брат был явно чем-то обеспокоен.
– Я никак не могу уразуметь – мы остаемся здесь или уезжаем? Что мистер Кэррен собирается здесь делать, я ума не приложу.
Брат и сестра сидели на кухне гостиницы. Они встречались там регулярно во время сиесты.
– Я не знаю, – ответила Тилли. – Меня это тоже все очень беспокоит, но мисс Бэт мне ни слова не говорила. Она сильно не в духе. А он-то, он! Как он себя ведет! Ведь она, бедняжка, примчалась сюда за тридевять земель, сожгла за собой все мосты и все лишь ради своей любви к нему.
Она вздохнула. Та романтическая история, в которую была вовлечена ее хозяйка, неизменно приводила Тилли в восхищение. Именно поэтому она и согласилась стать сообщницей Бэт, когда этот роман находился еще в стадии возникновения.
– А что, она и вправду так о нем заботится? – полюбопытствовал Бриггс, наполняя кружку сестры чаем.
– Конечно, заботится, а как вы думали? Она же не какая-нибудь беспутная, моя Бэт. Она ведь получила воспитание. А этот мистер Тимоти, ее муженек, вот он настоящий губитель. Куда ему до нее! Мистер Кэррен, он совсем другой. Во всяком случае, был. А теперь уж и не знаю, что думать.
Бриггс в раздумье прихлебнул чай.
– Тилли, как ты думаешь, пожалуют сюда американцы?
– Сюда на Пуэрто-Рико? Откуда мне знать? Все кругом только об этом и твердят, что пожалуют. А, если они и будут здесь, то до нас им ровным счетом никакого дела. Это мне мисс Бэт так сказала. Мы ведь здесь иностранцы. Представители нейтральной державы – вот мы кто. – Она улыбнулась, довольная, что сумела запомнить официальную фразу. – Вот что мне мисс Бэт сказала. Она ведь такая умная.
– Пули не спрашивают, кто британец, а кто нет, – Угрюмо возразил Бриггс. – Вот как они придут…
– Пули? Ты что Том, сдурел? С какой стати здесь будут стрелять?
– Поработай немножко своей головой, женщина. Когда одна страна нападает на другую, всегда бывает стрельба. С незапамятных времен так повелось. Даже в Библии об этом написано. Не веришь мне, так прочитай, что об этом в умной книге говорится.
– В то время, о котором в Библии написано, у них-то и ружей еще не было.
Он нетерпеливо отмахнулся от нее.
– Не в том дело. Дело в том, что Пуэрто-Рико будет обороняться, скорее всего так и будет. Не мы это решаем. Как они захотят, так и будет.
– Какая нам разница, – вопрошала Тилли. – Мы будем сидеть себе, как мышь под метлой, пока все не кончится. А они быстро здесь все закончат. Американцы вмиг проглотят этот Пуэрто-Рико, как кит проглотил Иону.
– Мы бы ведь могли уехать, прежде чем здесь все начнется, если у нас на это ума хватит и если нам повезет, – сказал Бриггс. – Я слыхал, здесь есть один корабль, который скоро должен отплывать. Мне кажется, все, у кого в голове не мякина, уберутся себе подобру-поздорову.
– А что за корабль?
– «Арабелла», под британским флагом. Она часто здесь на этих островах бывает, это торговое судно. Она – пароход, эта «Арабелла», – добавил он, при этом его лицо исказила гримаса неудовольствия. – Но, несмотря на это, хороший корабль.
– Ты уже сказал об этом мистеру Кэррену?
– Нет, еще. Он все эти дни надутый ходит, как сыч. С тех пор, как они с мисс Бэт повздорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57