— …собирались на квартире, где я жил, и ни о чем э-э… предосудительном не говорилось. А работать — я разве намеревался отказываться? Я буду работать.
Прошу суд снять с меня обвинение в тунеядстве, в уклонении от общественно-полезного труда, в антиобщественном поведении, так как это обвинение не соответствует действительным фактам.
Он опустился на стул.
В зале шумели. Секретарша стояла за спиной судьи и что-то показывала в своих записях, судья ей отвечала, тыча авторучкой в бумаги. Адвокат в упор смотрел на Арона — с великим интересом, но не без насмешки. Отец продолжал легонько кивать и раскачиваться. Потом все поплыло, и Арону пришлось прикрыть веки.
Теперь он может отдохнуть.
Зеленоватое темное поле в закрытых глазах пещрилось красными, желтыми пятнами, они расползались, мерцали, меж ними на белом неровном овале обгорало, как будто сделанное из зажженных спичек 14 — Арон только что эту цифру видел на подлокотнике кресла перед собой, четырнадцать значит сонет, a-b-b-a, a-b-b-a, c-d-c, d-c-d, но не обязательно, в терцетах может быть и по-другому, c-c-d, c-c-d, в Сонете о сонете — «Суровый Дант не презирал сонета», — кажется, c-c-d, e-e-d, Дант — ад-анд-Данте — анданте — играют на игрище — чистилище — рай, почему очередность он выбрал такую, что первое — ад, дальше, выше — чистилище, а на горе (Арарат) — рай, слово с оттенком собеса — рай-гор-отдел, восхождение, да, от подземного АД сквозь ЧИСТИЛИЩЕ в РАЙ, — очищение и возвышение духа, ах, — наивное средневековье, очиститься — значило ВВЕРХ, но теперь все не так, не годится такая игра, и суровому Данту сегодня бы, чтобы очиститься, нужно спуститься — ВНИЗ, в АД, о! — прекрасно, прекрасно, тебя вел Вергилий, а ты — ты мог бы меня, только ВНИЗ, и я в соответствии с духом эпохи очищусь, если сподобит, тогда это будет иная комедия, с формой обратной: сначала, конечно же, РАЙ, а следом ЧИСТИЛИЩЕ и, в заключение, и в заключении! — ДА — будет — АД…
— …двух девочек, еще совсем маленьких. Как же это вы могли?
— Меня? Извините. Не расслышал..?
— Вот вы сказали, что чтобы сочинять стихи, вы захотели жить в одиночестве, как же, я спрашиваю, вы оставили семью, двух маленьких девочек, ради такого… Из-за сочинительства вашего? — Это говорила с ласковой укоризной женщина-заседательница.
Арон вставал, пытаясь хоть как-то обдумать…
— Вы не оставили семью, — негромко сказал адвокат, глядя в пространство.
— Я не оставил семью, — повторил попугаем Арон. — То есть как? Ну да. Временно.
И он снова стал садиться, думая уже о том, о чем же он думал перед тем, как обдумать — ах, да — ад — Дант — ан — дант…
— Свидетельница Финкельмайер Фрида Исаковна!
Фриду выпустили сбоку. У нее была подкушена неровно нижняя губа, — чтоб не дрожала, и от этого лицо, круглощекое, пухлое, перекосило будто мышечным параличом.
— Распишитесь в том, что вас предупредили об ответственности по статье уголовного кодекса… Нет, вот здесь… Так. Защита?
— Скажите, пожалуйста, — обратился к Фриде адвокат, —вы работаете, не правда ли?
— Да, — кивнула Фрида.
— Громче! Вас должны слышать, — сказала судья.
— Да, работаю. В детском саду.
— Отлично, работаете, — удовлетворенно констатировал адвокат, как врач, который узнал, что больной хорошо себя чувствует. — И бюджет ваш из чего складывается?
— Деньги?.. Значит, Арон… то есть муж. Его деньги. Мой оклад потом. Дедушка еще… у него пенсия маленькая, и он немного подрабатывает. — Испуганно она добавила: — Нет, это ему просто хочется — работать, можно обойтись, это немного, но ему нравится — пусть работает.
— Хорошо, понятно. Вот насчет денег мужа: он давал деньги, когда работал, так? А сейчас — когда ушел с работы — он вносит в семью..?
— А как же! — подхватила Фрида. — Он вносит, мы договорились, сколько он будет давать, то есть вносить, он столько и вносит.
— Вы договорились, сколько он будет вносить, он столько и вносит, — раздельно повторил адвокат. — И есть ли у вас к мужу материальные претензии?
— К мужу претензий… материальных претензий, — поправилась она по-ученически, — у меня нет.
— А какие — есть? — спросила судья.
В зале кто-то хохотнул. Возник шумочек.
— Я имею в виду — вы довольны его поведением в быту —как отца, как мужа, главы семьи? — пояснила судья.
Фрида опустила глаза и совсем уже была близка к тому, чтоб расплакаться.
— Да… до… вольна… — чуть слышно выговорила она.
— Чем же вы довольны? — неожиданно подал голос крупный человек, сидевший за таким же столиком, каким был огорожен Арон, но напротив него, по правую руку от судейских. Арон успел уже припомнить, что увесистый этот мужик обитал в министерстве на должности то ли хозяйственной, то ли по кадрам. — Чем вы довольны? Муж, значит, бросает работу, бросает семью, уходит от вас, — где живет, с кем живет? — а вы почему-то довольны?
— Прошу суд принять мой протест! — решительно сказал адвокат. — Вопрос задается в недопустимой форме и не направлен на выяснение фактов. Кроме того, я, защитник, хотел бы продолжить!
— Ну уж сразу и протест! — насмешливо сказала судья. Была она, сразу видать, хваткой женщиной. — Продолжайте, мы слушаем.
— Итак, — снова заговорил адвокат, — претензий к мужу нет, в том числе, подчеркнем, материальных. Вопрос такой: вам известно, из каких средств муж дает вам деньги?
— Мне известно. Он получил деньги за то, что переводил стихи. Он мне сказал, что получил деньги, и на сколько хватит, он пока не будет работать. Это правда, на эти деньги мы живем.
— Известны ли вам другие источники, из которых бы ваш муж мог получать деньги, чтобы давать на расходы вам и тратить на себя?
— Нет. Неизвестно.
— Скажите, ваш муж пьет водку? Он пьющий?
— Ой, что вы!..
— Понятно. Ваш муж — непьющий. Есть ли у него, может быть, вы раньше замечали или теперь знаете за ним, — какие-нибудь пристрастия — например, он играет в карты, или в тотализатор на ипподроме, — словом, на что бы он мог тратить крупные суммы денег?
— Этого нет, нисколько ничего такого нет! — возбужденно сказала Фрида. — Он… он, знаете? Он как… крот, сидит и пишет — только это и было одно…
— Вы знали, что он пишет стихи, что он ими увлечен. Понятно. Скажите, когда он стал жить отдельно, вы не собирались с ним разводиться?
— Нет, не собиралась…
— Вопрос такой: может ли быть, что вы тратите на мужа больше, чем он сам дает в семью? Вы поняли мой вопрос?
— Поняла! Это не так, он дает деньги — и я трачу на семью, на дочек, а он себе немного оставляет, он у меня ничего не просит, я даже сама предлагаю что-нибудь купить — ну, из одежды, — но он такой — он ни за что…
— А если ему придется жить совершенно отдельно, если он не сможет давать вам деньги, то семье придется труднее? Вы справитесь материально без помощи мужа? Вам известно, что по суду его могут…
— Снимаю вопрос! — прервала судья. Она хотела добавить что-то еще, но адвокат успел произнести:
— Благодарю вас, больше вопросов нет! — И сел.
— Общественный обвинитель, — ваши вопросы — повернулась судья, и тот монументальный, напротив Арона, тяжело поднялся.
— Я интересуюсь в таком плане, гражданка. Относительно как вы считаете положение, когда ваш муж когда вздумает семью оставит, а где захотел там проживает. Вы как такое положение расцениваете?
Повисла тишина. Все смотрели на Фриду. Голова ее клонилась, рука пыталась достать из кармана вязаной кофточки платок. Все выглядело так, будто Фрида виновна в чем-то позорном, и это ее народ судит и осуждает. Тягостное молчание продолжалось, уже не было сил его выдержать — Арон чувствовал, что оно может вот-вот прорваться — протестующим диким криком, который гнойным нарывом вспухал в его глотке. Фрида стала негромко всхлипывать.
— Ну чего — ну чего..! такого мы сделали?! — смогла она вытолкнуть между всхлипами и разрыдалась.
— Подайте воды! — велела судья. — Так, вы свободны. Можете пока покинуть зал, а успокоитесь — имеете право присутствовать при дальнейшем. Так, свидетель Никольский Леонид Павлович!
Фрида из зала не вышла и не стала ждать, пока ей протянут стакан. Она села близко от адвоката. Плечи у нее вздрагивали, из глаз бежали слезы, — она не отнимала от лица платка, и Арон страдал от невозможности ее утешить словом и — даже взглядом: Фрида на Арона не посмотрела…
Никольский был спокоен и деловит. Он поставил на бумаге свою подпись и спросил, должен ли давать показания лишь в ответ на вопросы, обращенные к нему, или может вначале сам рассказать то, что ему известно по данному делу? Этот энтузиазм свидетеля судья восприняла без особой радости, но разрешила: «рассказывайте, рассказывайте…»
— Арона Финкельмайера я знаю год, — начал Никольский уверенно. Его баритон был прямо-таки создан для речей в суде. И для обольщения женщин. — Познакомились мы случайно, в командировке. Сначала он показался мне человеком странным. Но чем ближе я его узнавал, тем яснее становилось, что его странности связаны с большой одаренностью этого человека, Арона Финкельмайера. Я хочу заявить здесь определенно: я горжусь тем, что мы с ним стали друзьями. Арон — настоящий поэт, в самом точном и высоком смысле этого слова. А поэты — люди особого склада. Сейчас поэзия, стихи у нас в стране, у молодежи, популярны как никогда. Поэзию любят. Но надо любить и поэтов, уметь понимать, что за каждым настоящим стихотворением — личность особого склада.
— Вы не объясняйтесь в любви, переходите к основному, о чем вы хотите говорить, — сказала судья.
— Это и есть основное — личность. Насколько я понимаю, суд занят личностью Арона Финкельмайера, его поведением. Так вот, я, как его друг, достоверно знаю и заявляю об этом суду и присутствующим: все последнее время, больше полугода, Арон был занят интенсивным поэтическим творчеством. Нужно понять и нужно учесть, что когда человек увлечен своим любимым делом, то этому увлечению он подчиняет всю свою жизнь. Вот почему Финкельмайер ушел с работы — не бездельничать, не тунеядствовать, а выполнять то, к чему он стремился. Кавычки при слове поэт, как это было в газете напечатано, тут не годятся: он действительно поэт. Я предоставил ему свою квартиру для той же цели: чтобы он мог спокойно работать. До того, как у меня появилась эта возможность, он некоторое время жил у другого своего знакомого. По-моему, это естественно — помочь своему другу. Считаю также необходимым сказать, что я знаком с семьею Финкельмайера, у нас есть общие друзья, поэтому я мог наблюдать его поведение в самой разнообразной обстановке. Заявляю, что никогда и ни в чем Финкельмайер не проявил себя как лицо антиобщественное. Он человек скромный, даже слишком скромный, в бытовом отношении довольствуется самым минимальным. К деньгам он равнодушен — может быть, отчасти это объясняет, почему он расстался с работой. Ну что же, ему не мешает быть немного… поближе к земле, и если здесь есть случай ему об этом сказать, то я это говорю. Но человек живет на свои деньги; занят творческой работой и днем и часто ночами; и его называть — тунеядцем? Я уверен, что суд во всем разберется и снимет с Арона все обвинения!
В последних рядах, под потолком, послышалось два-три хлопка, отчего в зале возмущенно зашевелились. Но все же напористая речь Никольского произвела впечатление, и даже судья помешкала, прежде чем смогла пустить ход процесса дальше.
Меня расхваливают, думал Арон, и это тягостно не меньше, чем когда меня унижают. Даже больше. Если мне говорят: ты хороший — это пусто, разве кто возьмется сказать себе я — хороший? — это бред, фанфаронство и тупость, и если тебе это скажут, ты можешь лишь вежливо улыбнуться в ответ или вежливо протестовать, разве могу я себя воспринять в утвердительном смысле? — нет, я могу о себе только знать я не есть то-то и то-то, а то, что я есть то-то и то-то, аз есмь — этого я о себе не знаю, и никто обо мне не знает ты есть, а знают они обо мне ты был в лучшем случае, и я с чьей-нибудь точки зрения — положим, Никольского Лени, — был настоящий поэт, но я для него только был, а не есть, я сейчас ничто и никто, я раздавлен собою, зачем-то годами потворствовал глупой затее вязать слово к слову, сосать из них сок несловесного смысла и думать, что в этом значения больше, чем просто в игрушке, она меня съела, моя погремушка-змеюшка, ползучая строчка, прыгучая строчка, я и сам теперь, оказалось, высосан, выпит и ядом пропитан, мумифицирован и от себя отделен, кишочки отдельно, стишочки отдельно, ты, глупая Фрида, зачем ты по мне убиваешься — я был всегда нехорош с тобой и с детьми, а теперь и такого меня уже нет меня, нет…
Никольский, как боксер на ринге, стоял с чуть расставленными ногами и отвечал на вопросы общественного обвинителя.
— А ваша жена — где она проживает?
— Уехала. А зачем вам моя жена? Что вам нужно о ней узнать?
— Материал есть такой, что ваша жена вела себя аморально с гражданином — вашим другом, которого так выгораживаете, что он в быту скромного поведения.
— Откуда у вас такой материал? Он в деле? Или вы имеете в виду статью в газете? Там мое имя и имя моей жены не указаны. Откуда вам это известно?
— Свидетель, отвечайте на вопрос! — приказала судья.
— Хорошо, отвечаю: у меня жены нет.
Адвокат от удовольствия откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу. Обвинитель растерянно оглянулся на судью.
— Как нет? — пришла та на помощь. — Но была же у вас жена!
— А это другой разговор, — согласился Никольский. — Была. Но мы разведены. И чтобы избавить уважаемого общественного обвинителя от очередного вопроса, скажу сразу, что сперва моя бывшая жена из моей квартиры уехала, а потом уже мой друг Финкельмайер в мою квартиру въехал.
— Вы не уклоняйтесь, — с угрозой добивался своего обвинитель, — вы нам подтвердите факт нарушения моральных норм общежития, с вашей супругой обвиняемый был в незаконной связи?
— Постыдились бы! — зло бросил Никольский и кивнул на Фриду. — Мало вам? — довели до слез.
— Потрудитесь ответить! что вы знаете! — настаивала судья. — Вы должны проявлять уважение! Вас тоже могут привлечь за недостойное поведение в суде, напоминаю!
— Пожалуйста: отказываюсь подтвердить! Мне ничего об этом вашем факте неизвестно!
— У нас есть другие свидетельства! — сказала судья.
— А я повторяю: мне об этом не-из-вестно! И я ничего не могу добавить к тому, что уже сказал!
— Садитесь! — оборвала судья. — Но с вами еще не закончили, имейте в виду.
— Дело ваше! — задиристо ответил Никольский. Когда он с победоносной миной усаживался около Фриды, адвокат укоризненно покачал головой.
— Полегче, полегче, молодой человек.
— А, ладно!.. Арон, ты как..?
Арон улыбнулся кисло. Никольский принялся что-то шептать на ухо Фриде. Адвокат схватил очки, подобрался, — перед судом уже стояла редакторша издательства — беспокойная, худощавая женщина лет около сорока — сейчас Арон ее впервые видел без сигареты и гладко причесанной, прибранной. Адвокат расспрашивал ее с подчеркнутой неторопливостью, всякий раз повторяя вкратце основной смысл ответа, — редакторша, наоборот, выпаливала быстро, но говорила с оглядкой, возвращаясь к уже сказанному и поправляя то одну, то другую поспешную фразу. Как давно она знает Финкельмайера — она не может точно сказать, несколько лет, точнее не помнит; а разве ее знакомство с ним не совпадает с первой публикацией переводов стихотворении Манакина? — не могу сказать точно, я редактор книги Манакина, а переводы публиковались в периодических журналах; однако же Финкельмайер утверждает, что это вы работали в свое время в редакции журнала, что это вы, узнав от него, что он, Финкельмайер, едет в Сибирь, просили привезти оттуда стихи одного из национальных поэтов, разве это было не так? — возможно, да-да, вспоминаю, действительно, что-то было, но я не помню точно, когда это происходило; а нельзя ли это при необходимости установить по дате публикации? — конечно, при необходимости это легко; а скажите, там была указана фамилия Финкельмайера? — я не помню, возможно, хотя, я не знаю, может быть, и не была, у нас существует такая практика, что не всегда имя переводчика мы указываем; а, вот это интересно, существует такая практика, а как выплачивается гонорар? — гонорар в мою компетенцию входит постольку-поскольку, этим занимается бухгалтерия; а все же? вот с той же книгой Манакина? с кем был заключен договор, кто получал гонорар? — Манакин! договор был с Манакиным! — вам при этом было известно, что именно Финкельмайер перевел стихи Манакина на русский язык?
Тут ей окончательно стало ясно, куда гнет адвокат. Редакторша лихорадочно обдумывала, как ей говорить дальше.
— Все ваши вопросы относятся к прошлому, суду важно поведение Финкельмайера после того, как он бросил работу, — сказала судья.
— Мои вопросы прямо связаны с разбираемым делом! — жестко сказал адвокат. — Вы снимаете мой вопрос? Это записывается в протоколе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59