смущенно, вопрошающе и чуть обиженно глянув на незнакомцев, она скрылась. Вместо нее тотчас появилась маленькая, хрупкая женщина, румяная, с большими темно-карими глазами.
– О! – воскликнула она, просияв улыбкой. – Вот и пришли. Я так вам рада. – Голос ее звучал задушевно и чуть печально.
Женщины пожали друг другу руки.
– Скажите по совести, мы вам не помешали? – спросила миссис Морел. – Я знаю, какова жизнь на ферме.
– Нет-нет! Всегда приятно видеть новое лицо, мы ведь живем совсем на отшибе.
– Я вас понимаю, – сказала миссис Морел.
Их провели в гостиную, длинную комнату с низким потолком и большим пучком калины в камине.
У женщин завязался разговор, а Пол вышел поглядеть окрест. Он стоял в саду и нюхал левкои, смотрел, что еще здесь растет, и тут из дому вышла та девушка и быстро прошла к груде угля у забора.
– Это ведь махровые розы? – спросил Пол, показывая на кусты у ограды.
Девушка испуганно вскинула на него большие карие глаза.
– Они ведь будут махровые, когда распустятся? – повторил Пол.
– Не знаю, – с запинкой ответила она. – Они белые с розовыми серединками.
– Значит, они как девичий румянец.
Мириам вспыхнула. У нее был прелестный и теплый цвет лица.
– Не знаю, – опять сказала она.
– У вас не так уж много в саду цветов, – сказал Пол.
– Мы здесь первый год, – ответила она холодно и, пожалуй, надменно, отошла и скрылась в доме. А он и не заметил, продолжал свой обход. Вскоре вышла миссис Морел, и они пошли осматривать постройки. Пол был в восторге.
– Вам, наверно, приходится ухаживать за птицей, за телятами и свиньями? – спросила миссис Морел хозяйку дома.
– Нет, – отвечала маленькая миссис Ливерс. – У меня нет времени на скотину, да и не привыкла я к этому. Меня только и хватает, что на дом.
– Да, я понимаю, – сказала миссис Морел.
Скоро вышла девушка.
– Чай готов, мама, – сказала она тихим мелодичным голосом.
– Спасибо, Мириам, мы сейчас, – с обворожительной улыбкой отозвалась мать. – Вы не против выпить чаю, миссис Морел?
– С удовольствием, – ответила миссис Морел. – Раз он готов.
Пол выпил чаю с матерью и с миссис Ливерс. Потом они пошли в лес, полный колокольчиков, а на тропинках росли влажные незабудки. И мать и сын не уставали восхищаться.
Возвратясь, они застали на кухне мистера Ливерса и Эдгара, старшего сына. Эдгару было лет восемнадцать. Потом вернулись из школы Джеффри и Морис, рослые мальчишки двенадцати и тринадцати лет. Мистер Ливерс был красивый мужчина в расцвете сил, с золотисто-каштановыми усами и голубыми глазами, он привычно щурился, оттого что в любую погоду работал под открытым небом.
Мальчики смотрели на Пола свысока, но он едва ли это замечал. Они пошли собирать яйца по всем уголкам и закоулкам фермы. Потом стали кормить кур, и тут во двор вышла Мириам. Мальчики на нее и не поглядели. Одна курица с выводком желтых цыплят рылась в куче навоза. Морис поднес ей горсть зерна, и она стала клевать с ладони.
– Сумеешь так? – спросил он Пола.
– Поглядим, – ответил Пол.
Рука у него была маленькая, теплая и, сразу видно, умелая. Мириам наблюдала за ним. Он протянул зерно курице. Та глянула на зерно жадным, блестящим глазом и проворно клюнула. Пол вздрогнул и засмеялся. «Тук, тук, тук!» – стучал клюв по ладони. Пол опять засмеялся, и мальчики присоединились к нему.
– Она ударяет и щиплет, но совсем не больно, – сказал Пол, когда курица склевала все зерна до единого.
– Ну-ка, Мириам, – сказал Морис, – теперь ты попробуй.
– Нет! – воскликнула она, отпрянув.
– Ха! Неженка. Маменькина дочка! – сказали братья.
– Это совсем не больно, – сказал Пол. – Она только чуть-чуть щиплет, даже приятно.
– Нет! – опять крикнула девочка, замотала головой в черных кудрях и отступила подальше.
– Не сумеет она, – сказал Джеффри. – Ничего она не умеет, только стишки вслух читает.
– С калитки прыгать не умеет, свистнуть не умеет, по льду не прокатится, девчонка ей вдарит, и той сдачи не даст. Ничего не умеет,
только чего-то из себя воображает. «Дева озера». Тьфу! – прокричал Морис.
Мириам стояла вся красная от стыда и муки.
– Я могу гораздо больше вашего, – воскликнула она. – Вы сами просто трусы и грубияны.
– Ах, трусы и грубияны! – жеманно повторили братья, передразнивая Мириам.
Морис прокричал, покатываясь со смеху:
Дурак меня не разозлит,
Мужик тихонько говорит.
Мириам ушла в дом. Пол пошел с братьями к фруктовому саду, где у них были сооружены гимнастические брусья. Там они показали чудеса силы. Пол же был не столько силен, сколько проворен, но и это пригодилось. Он потрогал цветок яблони, что покачивался невысоко на ветке.
– Не надо рвать цветок, – сказал Эдгар, старший брат. – На будущий год не будет яблок.
– А я и не думал сорвать, – ответил Пол, отходя.
Мальчики смотрели на него неприязненно; их куда больше влекли привычные развлечения. Пол побрел к дому в поисках матери. На задворках он увидел Мириам, она стояла на коленях перед курятником, напряженно скорчившись, прикусив губу, – на ладони – несколько зерен маиса. Курица злобно следила за ней взглядом. Очень осторожно Мириам протянула к ней руку. Курица скакнула к ней. Девочка отшатнулась, вскрикнула, то ли испуганно, то ли досадливо.
– Она не сделает больно, – сказал Пол.
Мириам вздрогнула, залилась краской.
– Я только хотела попробовать, – тихонько сказала она.
– Видишь, совсем не больно, – сказал он и, положив на ладонь всего два зернышка, дал курице клевать с ладони. – Только смешно, потому что щекотно.
Мириам протянула руку, тотчас отдернула, попробовала снова и с криком отскочила. Пол нахмурился.
– Да я дал бы ей клевать зерно прямо с лица, – сказал он. – Только все-таки она немножко стукает клювом. А клюет очень аккуратно. Иначе она бы за день наклевалась земли.
Он ждал и хмуро наблюдал. Наконец Мириам позволила курице склюнуть с ладони. Слегка вскрикнула, чуть ли не жалобно – со страху и от досады. Но все-таки позволила, и потом еще раз.
– Ну вот видишь, – сказал мальчик. – Не больно, ведь правда?
Мириам посмотрела на него широко раскрытыми темными глазами.
– Правда, – она засмеялась, все еще взволнованная.
Потом встала и пошла в дом. Похоже было, она почему-то обиделась на Пола.
Он воображает, будто я самая обыкновенная девчонка, думалось ей и хотелось ему доказать, что на самом деле она возвышенная, точно «Дева озера».
Оказалось, миссис Морел уже собралась домой. Она улыбнулась Полу. Он взял у нее большой букет цветов. Мистер и миссис Ливерс провожали их полями. Вечер позолотил холмы; в глубине леса лиловели колокольчики. Тихо было вокруг, слышался лишь шелест листьев и птиц.
– Какое же красивое место, – сказала миссис Морел.
– Да, – ответил мистер Ливерс. – Местечко славное, если б только не кролики. Никакого спасу от них, все пастбище объели. Не знаю, выручу ли с него хоть на ренту.
Он хлопнул в ладоши, и луг подле леса пришел в движение, повсюду запрыгали рыжеватые кролики.
– Просто невероятно! – воскликнула миссис Морел.
Дальше они с Полом пошли уже одни.
– Хорошо как было, правда, мама? – тихо сказал он.
Молодой месяц всплывал в небесах. Мальчик был счастлив до боли. Матери пришлось заговорить о чем попало, потому что и ей хотелось заплакать от счастья.
– С какой бы радостью я помогла этому человеку! – сказала она. – Смотрела бы и за птицей, и за молодняком. И доить бы научилась, и разговаривала бы с ним, и мы бы строили планы. Была бы я его женой, дела на ферме шли бы хорошо, даю слово! Но у миссис Ливерс нет сил… просто нет сил. Нельзя на нее взваливать такую ношу. Мне ее жаль, и его тоже. Право слово, будь он моим мужем, я б не считала его плохим мужем! Хотя она тоже так не считает, и она очень милая.
На Троицу Уильям опять приехал домой со своей невестой. Ему дали неделю отпуска. Погода была прекрасная. По утрам Уильям, Лили и Пол обычно ходили гулять. Уильям мало разговаривал со своей возлюбленной, разве что рассказывал кое-что про свое детство. Зато Пол не замолкая рассказывал им обоим обо всем на свете. Втроем они лежали на лужке у минтонской церкви. С одного края, у фермы Каслов, луг защищали трепещущие под ветром тополя. С живых изгородей наземь опадали лепестки боярышника; в поле полно было крохотных маргариток, ярких розовых смолевок. Двадцатитрехлетний Уильям, долговязый, похудевший, можно сказать костлявый, лежал под солнцем и дремал, а Лили перебирала его волосы. Пол пошел нарвать маргариток покрупнее. Девушка сняла шляпу, открыв волосы, черные, будто конская грива. Пол вернулся и стал вплетать маргаритки в эти черные как смоль волосы – большие белые и желтые звезды и яркую смолевку.
– Ты сейчас будто молодая колдунья, – сказал ей Пол. – Правда, Уильям?
Лили рассмеялась. Уильям открыл глаза и посмотрел на нее. Была в его взгляде и какая-то страдальческая растерянность, и неистовое восхищенье.
– Ну что, он сделал из меня чучело? – спросила она и засмеялась, глядя сверху вниз на жениха.
– Да уж, – улыбнулся Уильям.
Он смотрел на Лили. Казалось, ее красота причиняет ему боль. Взглянул на ее убранную цветами головку и нахмурился.
– Ты выглядишь вполне мило, ты ведь это хотела знать? – сказал он.
И дальше она пошла без шляпы. Немного погодя Уильям опомнился и стал с нею нежен. Подойдя к мосту, он вырезал на дереве сердце и в нем ее и свои инициалы: Л.Л.У.-У.М.
Лили, будто завороженная, не сводила глаз с его сильной, нервной руки в блестящих волосках и веснушках.
Пока гостили Уильям и Лили, в доме все время ощущались печаль и тепло и своего рода нежность. Но нередко Уильям раздражался. Они приехали всего на неделю, а Лили привезла пять платьев и шесть блузок.
– Энни, ты не постираешь мне две блузки и еще вот это? – сказала она.
И когда наутро Уильям и Лили пошли гулять, Энни принялась за стирку. Миссис Морел была возмущена. А Уильям, заметив, как иной раз невеста обращается с его сестрой, готов был ее возненавидеть.
Воскресным утром Лили была очень хороша в голубом, цвета пера сойки фуляровом шелковистом, свободно ниспадающем платье и в кремовой шляпе с широкими полями и множеством роз, больше темно-красных. Все не могли на нее наглядеться. Но вечером, собираясь выйти из дому, она опять спросила:
– Мордастик, ты взял мои перчатки?
– Какие? – спросил Уильям.
– Новые, черные замшевые.
– Нет.
Обыскали весь дом. Она их потеряла.
– Ну, подумай, мама, – сказал Уильям, – с Рождества она потеряла уже четвертую пару… по пяти шиллингов пара!
– Ты подарил мне только две из них, – возразила Лили.
Вечером, после ужина, он стоял на каминном коврике, она сидела на диване, и казалось, он ее ненавидит. После обеда он ушел один повидаться с каким-то старым другом. Она же сидела дома и листала книжку. После ужина Уильям взялся писать кому-то письмо.
– Вот ваша книга, Лили, – сказала миссис Морел. – Может, почитаете пока?
– Нет, благодарю вас, – отвечала девушка. – Я просто так посижу.
– Но так ведь скучно.
Уильям с явной досадой, торопливо писал. А заклеивая конверт, сказал:
– Книжку почитать! Да она в жизни ни одной книги не прочла.
– Занимайся, пожалуйста, своим делом! – сказала миссис Морел, рассердясь на преувеличение.
– Нет, правда, мама… она книг не читает, – воскликнул Уильям, вскочил и опять стал на каминный коврик. – В жизни ни одной книги не прочитала.
– Она вроде меня, – вмешался в разговор Морел. – Тоже, видать, не поймет, чего в них, в этих книжках, одна скукота, неохота утыкаться в них носом, и мне тоже.
– Не годится тебе так говорить, – упрекнула миссис Морел сына.
– Но ведь это правда, мама… не может она читать. Что ты ей дала?
– Да просто книжечку Энни Суон. Кому же захочется читать что-нибудь серьезное воскресным вечером?
– Голову даю на отсечение, она и десяти строчек не прочла.
– Ты ошибаешься, – не согласилась мать.
Все это время Лили понуро сидела на диване. Уильям быстро к ней обернулся.
– Ты прочла хоть сколько-нибудь? – спросил он.
– Да, прочла, – был ответ.
– Сколько?
– Не считала я, сколько страниц.
– Расскажи хоть немного, о чем там речь.
Она не смогла.
Лили никогда не шла дальше второй страницы. Уильям, с его живым, деятельным умом всегда читал много. Лили только и понимала, что флирт да пустую болтовню. Он же привык пропускать все свои мысли через восприятие матери; и оттого, когда ему требовалось душевное понимание, а от него ждали нежных поцелуев и любовного щебета, он начинал ненавидеть свою нареченную.
– Знаешь, мама, – сказал Уильям, когда поздно вечером они остались одни, – Лили совсем не знает цены деньгам, такой у нее ветер в голове. Она, когда получает жалованье, возьмет да накупит какой-нибудь дряни вроде marrons glaces, а я изволь покупать ей сезонный билет и оплачивать всякие непредвиденные покупки, даже белье. И она уже хочет выйти замуж, а мне кажется, мы вполне можем пожениться и в будущем году. Но при таком отношении к жизни…
– Хорош будет брак, – сказала мать. – Я бы еще как следует подумала, мой мальчик.
– Ну, знаешь, я слишком далеко зашел, где уж теперь рвать, – сказал он. – Так что как только смогу, я женюсь.
– Хорошо, мой мальчик. Раз решил жениться, женись, тебя не остановишь. Одно тебе скажу, когда я думаю об этом, я ночей не сплю.
– Она будет молодцом, мама. Как-нибудь мы справимся.
– И она позволяет тебе покупать ей белье?
– Ну, понимаешь, она меня не просила, – начал оправдываться Уильям. – Но один раз утром… а холод был… я встретился с ней на станции и вижу, она вся дрожит, прямо трясет ее. Я тогда спросил, хорошо ли она одета. А она говорит: «Наверно». Тогда я говорю: «А белье у тебя теплое?» И она сказала, нет, бумажное. Я ее спросил, как же это она в такую погоду не надела ничего поплотней, а она сказала, ничего поплотней у нее нету. Ну, оттуда у нее и бронхиты! Вот и пришлось повести ее в магазин и купить что-то потеплей. Понимаешь, мама, будь у нас деньги, я их не жалел бы. И должна же она оставлять деньги на сезонный билет. Но нет, она идет с этим ко мне, а я выкручивайся.
– Неважные у тебя виды на будущее, – с горечью сказала миссис Морел.
Уильям был бледен, и на его хмуром лице, когда-то таком беспечном и смеющемся, лежала печать сомнений и страдания.
– Но не могу я теперь от нее отказаться, слишком все далеко зашло, – сказал он. – И потом, в чем-то я без нее не мог бы.
– Мальчик мой, помни, ты ставишь на карту всю свою жизнь, – сказала миссис Морел. – Нет ничего хуже, чем безнадежно неудачный брак. Бог свидетель, мой брак достаточно неудачен и должен был бы чему-то тебя научить; но могло быть и хуже, гораздо хуже.
Уильям оперся спиной о каминную полку, сунул руки в карманы. Высокий, тощий, он, казалось, при желании и на край света отправится, и дойдет. Но по его лицу мать видела, как он страдает.
– Не могу я теперь расстаться с ней, – сказал он.
– Запомни, – сказала она, – разорвать помолвку еще не самое большое зло.
– Нет, теперь я не могу с ней расстаться, – повторил Уильям.
Тикали часы, мать и сын умолкли, и не было между ними согласия, но он не сказал больше ни слова.
– Что ж, иди ложись, сын. Утро вечера мудренее, может, ты и поймешь, как поступить.
Уильям поцеловал мать и ушел. Она поворошила угли в камине. На сердце было тяжко, как никогда. Прежде, при раздорах с мужем, казалось, в ней что-то ломается, но они не сокрушали ее волю к жизни. Теперь сама душа была ранена. Сама надежда сражена.
Не раз Уильям выказывал ненависть к своей нареченной. А в самый последний свой вечер дома он уж вовсе ее не щадил.
– Вот ты не веришь мне, какая она есть, – сказал он матери, – а поверишь, что она проходила конфирмацию трижды?
– Чепуха! – рассмеялась миссис Морел.
– Чепуха или не чепуха, но это чистая правда! Для нее конфирмация – вроде театрального представления, случай покрасоваться.
– Все не так, миссис Морел! – воскликнула девушка. – Все не так. Это неправда!
– Как неправда! – крикнул Уильям и гневно обернулся к ней. – Один раз конфирмовалась в Бромли, один раз в Бекенхеме и один раз где-то еще.
– Больше нигде! – со слезами возразила Лили. – Больше нигде!
– Нет, еще где-то! А если и нет, почему ты проходила конфирмацию дважды?
– Миссис Морел, первый раз мне было всего четырнадцать, – взмолилась она со слезами на глазах.
– Ну да, – сказала миссис Морел. – Я вполне понимаю, детка. Не обращай на него внимания. Постыдился бы, Уильям, такое говорить.
– Но это правда. Она верующая – у ней были синие молитвенники в бархатном переплете. А вот веры в ней или чего другого не больше, чем в ножке этого стола. Пошла на конфирмацию трижды – ради зрелища и чтоб себя показать, и такая она во всем, во всем!
Девушка с плачем села на диван. Не хватало ей ни силы, ни выдержки.
– А уж что до любви! – С таким же успехом можно ждать любви от мухи! Мухе тоже любо сесть на шею…
– Ну довольно, – приказала миссис Морел, – таким разговорам здесь не место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– О! – воскликнула она, просияв улыбкой. – Вот и пришли. Я так вам рада. – Голос ее звучал задушевно и чуть печально.
Женщины пожали друг другу руки.
– Скажите по совести, мы вам не помешали? – спросила миссис Морел. – Я знаю, какова жизнь на ферме.
– Нет-нет! Всегда приятно видеть новое лицо, мы ведь живем совсем на отшибе.
– Я вас понимаю, – сказала миссис Морел.
Их провели в гостиную, длинную комнату с низким потолком и большим пучком калины в камине.
У женщин завязался разговор, а Пол вышел поглядеть окрест. Он стоял в саду и нюхал левкои, смотрел, что еще здесь растет, и тут из дому вышла та девушка и быстро прошла к груде угля у забора.
– Это ведь махровые розы? – спросил Пол, показывая на кусты у ограды.
Девушка испуганно вскинула на него большие карие глаза.
– Они ведь будут махровые, когда распустятся? – повторил Пол.
– Не знаю, – с запинкой ответила она. – Они белые с розовыми серединками.
– Значит, они как девичий румянец.
Мириам вспыхнула. У нее был прелестный и теплый цвет лица.
– Не знаю, – опять сказала она.
– У вас не так уж много в саду цветов, – сказал Пол.
– Мы здесь первый год, – ответила она холодно и, пожалуй, надменно, отошла и скрылась в доме. А он и не заметил, продолжал свой обход. Вскоре вышла миссис Морел, и они пошли осматривать постройки. Пол был в восторге.
– Вам, наверно, приходится ухаживать за птицей, за телятами и свиньями? – спросила миссис Морел хозяйку дома.
– Нет, – отвечала маленькая миссис Ливерс. – У меня нет времени на скотину, да и не привыкла я к этому. Меня только и хватает, что на дом.
– Да, я понимаю, – сказала миссис Морел.
Скоро вышла девушка.
– Чай готов, мама, – сказала она тихим мелодичным голосом.
– Спасибо, Мириам, мы сейчас, – с обворожительной улыбкой отозвалась мать. – Вы не против выпить чаю, миссис Морел?
– С удовольствием, – ответила миссис Морел. – Раз он готов.
Пол выпил чаю с матерью и с миссис Ливерс. Потом они пошли в лес, полный колокольчиков, а на тропинках росли влажные незабудки. И мать и сын не уставали восхищаться.
Возвратясь, они застали на кухне мистера Ливерса и Эдгара, старшего сына. Эдгару было лет восемнадцать. Потом вернулись из школы Джеффри и Морис, рослые мальчишки двенадцати и тринадцати лет. Мистер Ливерс был красивый мужчина в расцвете сил, с золотисто-каштановыми усами и голубыми глазами, он привычно щурился, оттого что в любую погоду работал под открытым небом.
Мальчики смотрели на Пола свысока, но он едва ли это замечал. Они пошли собирать яйца по всем уголкам и закоулкам фермы. Потом стали кормить кур, и тут во двор вышла Мириам. Мальчики на нее и не поглядели. Одна курица с выводком желтых цыплят рылась в куче навоза. Морис поднес ей горсть зерна, и она стала клевать с ладони.
– Сумеешь так? – спросил он Пола.
– Поглядим, – ответил Пол.
Рука у него была маленькая, теплая и, сразу видно, умелая. Мириам наблюдала за ним. Он протянул зерно курице. Та глянула на зерно жадным, блестящим глазом и проворно клюнула. Пол вздрогнул и засмеялся. «Тук, тук, тук!» – стучал клюв по ладони. Пол опять засмеялся, и мальчики присоединились к нему.
– Она ударяет и щиплет, но совсем не больно, – сказал Пол, когда курица склевала все зерна до единого.
– Ну-ка, Мириам, – сказал Морис, – теперь ты попробуй.
– Нет! – воскликнула она, отпрянув.
– Ха! Неженка. Маменькина дочка! – сказали братья.
– Это совсем не больно, – сказал Пол. – Она только чуть-чуть щиплет, даже приятно.
– Нет! – опять крикнула девочка, замотала головой в черных кудрях и отступила подальше.
– Не сумеет она, – сказал Джеффри. – Ничего она не умеет, только стишки вслух читает.
– С калитки прыгать не умеет, свистнуть не умеет, по льду не прокатится, девчонка ей вдарит, и той сдачи не даст. Ничего не умеет,
только чего-то из себя воображает. «Дева озера». Тьфу! – прокричал Морис.
Мириам стояла вся красная от стыда и муки.
– Я могу гораздо больше вашего, – воскликнула она. – Вы сами просто трусы и грубияны.
– Ах, трусы и грубияны! – жеманно повторили братья, передразнивая Мириам.
Морис прокричал, покатываясь со смеху:
Дурак меня не разозлит,
Мужик тихонько говорит.
Мириам ушла в дом. Пол пошел с братьями к фруктовому саду, где у них были сооружены гимнастические брусья. Там они показали чудеса силы. Пол же был не столько силен, сколько проворен, но и это пригодилось. Он потрогал цветок яблони, что покачивался невысоко на ветке.
– Не надо рвать цветок, – сказал Эдгар, старший брат. – На будущий год не будет яблок.
– А я и не думал сорвать, – ответил Пол, отходя.
Мальчики смотрели на него неприязненно; их куда больше влекли привычные развлечения. Пол побрел к дому в поисках матери. На задворках он увидел Мириам, она стояла на коленях перед курятником, напряженно скорчившись, прикусив губу, – на ладони – несколько зерен маиса. Курица злобно следила за ней взглядом. Очень осторожно Мириам протянула к ней руку. Курица скакнула к ней. Девочка отшатнулась, вскрикнула, то ли испуганно, то ли досадливо.
– Она не сделает больно, – сказал Пол.
Мириам вздрогнула, залилась краской.
– Я только хотела попробовать, – тихонько сказала она.
– Видишь, совсем не больно, – сказал он и, положив на ладонь всего два зернышка, дал курице клевать с ладони. – Только смешно, потому что щекотно.
Мириам протянула руку, тотчас отдернула, попробовала снова и с криком отскочила. Пол нахмурился.
– Да я дал бы ей клевать зерно прямо с лица, – сказал он. – Только все-таки она немножко стукает клювом. А клюет очень аккуратно. Иначе она бы за день наклевалась земли.
Он ждал и хмуро наблюдал. Наконец Мириам позволила курице склюнуть с ладони. Слегка вскрикнула, чуть ли не жалобно – со страху и от досады. Но все-таки позволила, и потом еще раз.
– Ну вот видишь, – сказал мальчик. – Не больно, ведь правда?
Мириам посмотрела на него широко раскрытыми темными глазами.
– Правда, – она засмеялась, все еще взволнованная.
Потом встала и пошла в дом. Похоже было, она почему-то обиделась на Пола.
Он воображает, будто я самая обыкновенная девчонка, думалось ей и хотелось ему доказать, что на самом деле она возвышенная, точно «Дева озера».
Оказалось, миссис Морел уже собралась домой. Она улыбнулась Полу. Он взял у нее большой букет цветов. Мистер и миссис Ливерс провожали их полями. Вечер позолотил холмы; в глубине леса лиловели колокольчики. Тихо было вокруг, слышался лишь шелест листьев и птиц.
– Какое же красивое место, – сказала миссис Морел.
– Да, – ответил мистер Ливерс. – Местечко славное, если б только не кролики. Никакого спасу от них, все пастбище объели. Не знаю, выручу ли с него хоть на ренту.
Он хлопнул в ладоши, и луг подле леса пришел в движение, повсюду запрыгали рыжеватые кролики.
– Просто невероятно! – воскликнула миссис Морел.
Дальше они с Полом пошли уже одни.
– Хорошо как было, правда, мама? – тихо сказал он.
Молодой месяц всплывал в небесах. Мальчик был счастлив до боли. Матери пришлось заговорить о чем попало, потому что и ей хотелось заплакать от счастья.
– С какой бы радостью я помогла этому человеку! – сказала она. – Смотрела бы и за птицей, и за молодняком. И доить бы научилась, и разговаривала бы с ним, и мы бы строили планы. Была бы я его женой, дела на ферме шли бы хорошо, даю слово! Но у миссис Ливерс нет сил… просто нет сил. Нельзя на нее взваливать такую ношу. Мне ее жаль, и его тоже. Право слово, будь он моим мужем, я б не считала его плохим мужем! Хотя она тоже так не считает, и она очень милая.
На Троицу Уильям опять приехал домой со своей невестой. Ему дали неделю отпуска. Погода была прекрасная. По утрам Уильям, Лили и Пол обычно ходили гулять. Уильям мало разговаривал со своей возлюбленной, разве что рассказывал кое-что про свое детство. Зато Пол не замолкая рассказывал им обоим обо всем на свете. Втроем они лежали на лужке у минтонской церкви. С одного края, у фермы Каслов, луг защищали трепещущие под ветром тополя. С живых изгородей наземь опадали лепестки боярышника; в поле полно было крохотных маргариток, ярких розовых смолевок. Двадцатитрехлетний Уильям, долговязый, похудевший, можно сказать костлявый, лежал под солнцем и дремал, а Лили перебирала его волосы. Пол пошел нарвать маргариток покрупнее. Девушка сняла шляпу, открыв волосы, черные, будто конская грива. Пол вернулся и стал вплетать маргаритки в эти черные как смоль волосы – большие белые и желтые звезды и яркую смолевку.
– Ты сейчас будто молодая колдунья, – сказал ей Пол. – Правда, Уильям?
Лили рассмеялась. Уильям открыл глаза и посмотрел на нее. Была в его взгляде и какая-то страдальческая растерянность, и неистовое восхищенье.
– Ну что, он сделал из меня чучело? – спросила она и засмеялась, глядя сверху вниз на жениха.
– Да уж, – улыбнулся Уильям.
Он смотрел на Лили. Казалось, ее красота причиняет ему боль. Взглянул на ее убранную цветами головку и нахмурился.
– Ты выглядишь вполне мило, ты ведь это хотела знать? – сказал он.
И дальше она пошла без шляпы. Немного погодя Уильям опомнился и стал с нею нежен. Подойдя к мосту, он вырезал на дереве сердце и в нем ее и свои инициалы: Л.Л.У.-У.М.
Лили, будто завороженная, не сводила глаз с его сильной, нервной руки в блестящих волосках и веснушках.
Пока гостили Уильям и Лили, в доме все время ощущались печаль и тепло и своего рода нежность. Но нередко Уильям раздражался. Они приехали всего на неделю, а Лили привезла пять платьев и шесть блузок.
– Энни, ты не постираешь мне две блузки и еще вот это? – сказала она.
И когда наутро Уильям и Лили пошли гулять, Энни принялась за стирку. Миссис Морел была возмущена. А Уильям, заметив, как иной раз невеста обращается с его сестрой, готов был ее возненавидеть.
Воскресным утром Лили была очень хороша в голубом, цвета пера сойки фуляровом шелковистом, свободно ниспадающем платье и в кремовой шляпе с широкими полями и множеством роз, больше темно-красных. Все не могли на нее наглядеться. Но вечером, собираясь выйти из дому, она опять спросила:
– Мордастик, ты взял мои перчатки?
– Какие? – спросил Уильям.
– Новые, черные замшевые.
– Нет.
Обыскали весь дом. Она их потеряла.
– Ну, подумай, мама, – сказал Уильям, – с Рождества она потеряла уже четвертую пару… по пяти шиллингов пара!
– Ты подарил мне только две из них, – возразила Лили.
Вечером, после ужина, он стоял на каминном коврике, она сидела на диване, и казалось, он ее ненавидит. После обеда он ушел один повидаться с каким-то старым другом. Она же сидела дома и листала книжку. После ужина Уильям взялся писать кому-то письмо.
– Вот ваша книга, Лили, – сказала миссис Морел. – Может, почитаете пока?
– Нет, благодарю вас, – отвечала девушка. – Я просто так посижу.
– Но так ведь скучно.
Уильям с явной досадой, торопливо писал. А заклеивая конверт, сказал:
– Книжку почитать! Да она в жизни ни одной книги не прочла.
– Занимайся, пожалуйста, своим делом! – сказала миссис Морел, рассердясь на преувеличение.
– Нет, правда, мама… она книг не читает, – воскликнул Уильям, вскочил и опять стал на каминный коврик. – В жизни ни одной книги не прочитала.
– Она вроде меня, – вмешался в разговор Морел. – Тоже, видать, не поймет, чего в них, в этих книжках, одна скукота, неохота утыкаться в них носом, и мне тоже.
– Не годится тебе так говорить, – упрекнула миссис Морел сына.
– Но ведь это правда, мама… не может она читать. Что ты ей дала?
– Да просто книжечку Энни Суон. Кому же захочется читать что-нибудь серьезное воскресным вечером?
– Голову даю на отсечение, она и десяти строчек не прочла.
– Ты ошибаешься, – не согласилась мать.
Все это время Лили понуро сидела на диване. Уильям быстро к ней обернулся.
– Ты прочла хоть сколько-нибудь? – спросил он.
– Да, прочла, – был ответ.
– Сколько?
– Не считала я, сколько страниц.
– Расскажи хоть немного, о чем там речь.
Она не смогла.
Лили никогда не шла дальше второй страницы. Уильям, с его живым, деятельным умом всегда читал много. Лили только и понимала, что флирт да пустую болтовню. Он же привык пропускать все свои мысли через восприятие матери; и оттого, когда ему требовалось душевное понимание, а от него ждали нежных поцелуев и любовного щебета, он начинал ненавидеть свою нареченную.
– Знаешь, мама, – сказал Уильям, когда поздно вечером они остались одни, – Лили совсем не знает цены деньгам, такой у нее ветер в голове. Она, когда получает жалованье, возьмет да накупит какой-нибудь дряни вроде marrons glaces, а я изволь покупать ей сезонный билет и оплачивать всякие непредвиденные покупки, даже белье. И она уже хочет выйти замуж, а мне кажется, мы вполне можем пожениться и в будущем году. Но при таком отношении к жизни…
– Хорош будет брак, – сказала мать. – Я бы еще как следует подумала, мой мальчик.
– Ну, знаешь, я слишком далеко зашел, где уж теперь рвать, – сказал он. – Так что как только смогу, я женюсь.
– Хорошо, мой мальчик. Раз решил жениться, женись, тебя не остановишь. Одно тебе скажу, когда я думаю об этом, я ночей не сплю.
– Она будет молодцом, мама. Как-нибудь мы справимся.
– И она позволяет тебе покупать ей белье?
– Ну, понимаешь, она меня не просила, – начал оправдываться Уильям. – Но один раз утром… а холод был… я встретился с ней на станции и вижу, она вся дрожит, прямо трясет ее. Я тогда спросил, хорошо ли она одета. А она говорит: «Наверно». Тогда я говорю: «А белье у тебя теплое?» И она сказала, нет, бумажное. Я ее спросил, как же это она в такую погоду не надела ничего поплотней, а она сказала, ничего поплотней у нее нету. Ну, оттуда у нее и бронхиты! Вот и пришлось повести ее в магазин и купить что-то потеплей. Понимаешь, мама, будь у нас деньги, я их не жалел бы. И должна же она оставлять деньги на сезонный билет. Но нет, она идет с этим ко мне, а я выкручивайся.
– Неважные у тебя виды на будущее, – с горечью сказала миссис Морел.
Уильям был бледен, и на его хмуром лице, когда-то таком беспечном и смеющемся, лежала печать сомнений и страдания.
– Но не могу я теперь от нее отказаться, слишком все далеко зашло, – сказал он. – И потом, в чем-то я без нее не мог бы.
– Мальчик мой, помни, ты ставишь на карту всю свою жизнь, – сказала миссис Морел. – Нет ничего хуже, чем безнадежно неудачный брак. Бог свидетель, мой брак достаточно неудачен и должен был бы чему-то тебя научить; но могло быть и хуже, гораздо хуже.
Уильям оперся спиной о каминную полку, сунул руки в карманы. Высокий, тощий, он, казалось, при желании и на край света отправится, и дойдет. Но по его лицу мать видела, как он страдает.
– Не могу я теперь расстаться с ней, – сказал он.
– Запомни, – сказала она, – разорвать помолвку еще не самое большое зло.
– Нет, теперь я не могу с ней расстаться, – повторил Уильям.
Тикали часы, мать и сын умолкли, и не было между ними согласия, но он не сказал больше ни слова.
– Что ж, иди ложись, сын. Утро вечера мудренее, может, ты и поймешь, как поступить.
Уильям поцеловал мать и ушел. Она поворошила угли в камине. На сердце было тяжко, как никогда. Прежде, при раздорах с мужем, казалось, в ней что-то ломается, но они не сокрушали ее волю к жизни. Теперь сама душа была ранена. Сама надежда сражена.
Не раз Уильям выказывал ненависть к своей нареченной. А в самый последний свой вечер дома он уж вовсе ее не щадил.
– Вот ты не веришь мне, какая она есть, – сказал он матери, – а поверишь, что она проходила конфирмацию трижды?
– Чепуха! – рассмеялась миссис Морел.
– Чепуха или не чепуха, но это чистая правда! Для нее конфирмация – вроде театрального представления, случай покрасоваться.
– Все не так, миссис Морел! – воскликнула девушка. – Все не так. Это неправда!
– Как неправда! – крикнул Уильям и гневно обернулся к ней. – Один раз конфирмовалась в Бромли, один раз в Бекенхеме и один раз где-то еще.
– Больше нигде! – со слезами возразила Лили. – Больше нигде!
– Нет, еще где-то! А если и нет, почему ты проходила конфирмацию дважды?
– Миссис Морел, первый раз мне было всего четырнадцать, – взмолилась она со слезами на глазах.
– Ну да, – сказала миссис Морел. – Я вполне понимаю, детка. Не обращай на него внимания. Постыдился бы, Уильям, такое говорить.
– Но это правда. Она верующая – у ней были синие молитвенники в бархатном переплете. А вот веры в ней или чего другого не больше, чем в ножке этого стола. Пошла на конфирмацию трижды – ради зрелища и чтоб себя показать, и такая она во всем, во всем!
Девушка с плачем села на диван. Не хватало ей ни силы, ни выдержки.
– А уж что до любви! – С таким же успехом можно ждать любви от мухи! Мухе тоже любо сесть на шею…
– Ну довольно, – приказала миссис Морел, – таким разговорам здесь не место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53