Она ненавидела его, наконец, потому, что он сделался ее соперником в милости регента, хотел разрушить пьедестал, на котором она красовалась. Для души, такой развращенной, так глубоко порочной и злобной, какая была у Антонии Верди, не было ли во всем этом множества побудительных причин для неумолимой ненависти?..Итак, Антония Верди размышляла… глубокие морщины прорезывались между ее черными бровями, и молнии сверкали из ее больших глаз, как из красных зрачков молодой тигрицы. Вдруг она услыхала у парадной двери звонок.– Кто бы мог прийти в такое время? – спросила себя молодая женщина.Но почти тотчас же она приняла опять небрежную позу, говоря:– Какое мне дело?..Посмотрим же, что происходило вне отеля, пока Антония Верди мечтала в своем будуаре.Большая карста, совершенно черная и по наружности походившая на те траурные карсты, которые бывают на похоронах, медленно въехала в улицу Серизэ и остановилась шагах в пятидесяти от дома, подаренного регентом Антонии, Карета эта была запряжена парой лошадей очень дорогих и, по-видимому, неутомимых. Четверо всадников сопровождали этот мрачный экипаж, в котором сидело трос мужчин. Когда карста остановилась, трое мужчин вышли из нее. При свете фонарей, хотя и довольно слабом, можно было рассмотреть их костюм. Один был в широком синем кафтане с галунами и в шляпе, тоже обшитой позументами. Он держал в руке палку с золотым набалдашником. Двое других были в мундирах гвардейских солдат и с ружьями на плечах. Эти трое мужчин подошли к двери отеля, и человек в галунах позвонил в колокольчик.Зная, что барыня не выйдет, и притом получив приказание не пускать к ней никого, привратник, или, как тогда говорили, швейцар, счел удобным лечь рано спать. Жан Каррэ и другие слуги тоже улеглись. С очевидной досадой спесивый швейцар, внезапно пробужденный от сладости первого сна, высунул свою голову в окно и спросил сердитым голосом:– Что вам нужно?..– Нам нужно говорить с вашей госпожой, синьорой Антонией Верди, – отвечал человек с галунами.На улице было темно, и потому привратник не мог рассмотреть ни галунов, ни мундира.– Придите завтра, – сказал он грубо.– Мы хотим войти сейчас…– В таком случае отворите двери сами, – с насмешкой отвечал привратник.Человек, говоривший с ним, захлопал в ладоши. Двое всадников, находившихся возле карсты, тотчас подскакали.– Сопротивляются… – сказал человек с галунами.– Кто же вы?.. – пролепетал испуганный привратник.– Мы имеем приказ регента! – отвечали ему. – Хотите отворить, да или нет?..– Отворю… сию минуту отворю, благородный господин… Я потому не отворял, что не знал…– Хорошо.Швейцар в самом деле немедленно отворил дверь трепещущей рукою, потому что самый сильный и глубокий испуг овладел им. Трое мужчин вошли, а два всадника остались на часах на улице.– В котором этаже спальная синьоры? – спросил человек с галунами.– В первом.– Есть у вас свечка или лампа?– Есть…– Принесите же поскорее.Швейцар повиновался и тотчас воротился с лампой. Свет от этой лампы, осветив лицо полицейского, – читатели наши, конечно, давно уже узнали его – позволил увидеть, что этот человек был смугл как мулат и преклонных лет, по крайней мере судя по его глубоким морщинам и совершенно седым усам. Произношение у него было какое-то горловое и странное, очень неприятно поражавшее слух,– Покажите нам дорогу, – сказал он.– В спальную синьоры?– Да.– Угодно вам, чтоб я позвал горничную барыни?..– Нет.– Но если барыня уже легла?..– Она встанет…– Нельзя ли ей доложить?..– Невозможно.– Барыня никогда не поверит, что я не виноват ни в чем, и когда вы уедете, непременно мне откажет…– Не беспокойтесь!– Но…– Довольно!.. ступайте!..Эти последние слова были произнесены таким повелительным тоном, что бедный привратник не смел более сказать ни слова. Не успев ничего накинуть на себя, несчастный прошел через двор в одних панталонах, туфлях и колпаке. Отворив дверь в сени, он трепещущими, нерешительными шагами пошел по прекрасной лестнице, покрытой великолепным пунцовым ковром с большими цветами. Эта лестница вела в первый этаж. Полицейский и двое солдат шли за ним. XXXVIII. Арест Наверху лестницы дрожавший от страха швейцар отворил белую с позолотой дверь, которая вела в переднюю. Пройдя потом две большие залы, он вдруг остановился.– Ну? – спросил его полицейский, – что ж вы нейдете далее?..– Потому что не знаю, куда идти… вот это дверь в будуар барыни, а это в ее спальную… но я не знаю, в спальной ли барыня или в будуаре…– А вот мы сейчас это узнаем, – сказал полицейский. И движением руки приказав одному из солдат подойти к одной двери, сам направился к другой.В эту минуту Антония Верди, удивившись и испугавшись, что слышит шум так близко от себя, встала с дивана. Так как у ней не было недостатка в мужестве, она хотела узнать, откуда происходит этот шум, и, быстро отворив дверь, очутилась лицом к лицу с полицейским. В первую минуту изумления она отступила шага на два назад и вскрикнула. Полицейский со своей стороны сделал два шага вперед и вошел в будуар. Он слегка поклонился молодой женщине и сказал ей тем горловым и странным голосом, о котором мы уже говорили:– Я имею честь говорить с мадам де ла Транблэ, выдающей себя за синьору Антонию Верди?..– Да, – отвечала молодая женщина, призывая всю свою твердость, – я действительно мадам де ла Транблэ, или, если хотите, Антония Верди…Полицейский опять поклонился.– Мадам де ла Транблэ, я вас арестую, – сказал он потом.– Вы меня арестуете?.. – повторила Антония, побледнев.– Имею эту честь.– Но это невозможно!..Полицейский поклонился в третий раз, не говоря ни слова.– Берегитесь!.. – вскричала молодая женщина, и глаза ее сверкнули гневом.– Чего, позвольте спросить?..– Вашего поступка. Знаете ли вы, что я фаворитка Филиппа Орлеанского, регента Франции?..– Или по крайней мере одна из сто вчерашних фавориток, – заметил полицейский, – да, я это знаю.– Знаете ли вы, что этот отель подарен мне регентом?..– Знаю как нельзя лучше.– Знаете ли вы, наконец, что Филипп Орлеанский, регент Франции, не простит тому, кто дотронется до волоска на голове моей или покусится на мою свободу, хотя бы на один час?..– Я знаю все это, – возразил полицейский, – но я знаю также и то, что его королевское высочество Филипп Орлеанский, регент Франции, еще менее просил, если я нарушу его формальные приказания…– Вы хотите сказать, что исполняете приказание регента?..– Смею вас уверить в этом.– Стало быть, у вас есть предписание?..– Есть.– Я имею право посмотреть его?..– Вот оно…Полицейский вынул из кармана пергамент с государственной печатью, развернул этот пергамент и подал его Антонии открытым. Она пробежала глазами с изумлением и испугом, который легко понять, следующие строки:«Мы, Филипп Орлеанский, первый принц крови и милостью Божией регент Франции,Приказываем и повелеваем Пьеру-Шарлю Водуа, комиссару дворцовой команды, немедленно отправиться в улицу Серизэ в Париже в дом мадам де ла Транблэ, выдающей себя за Антонию Верди, захватить там вышесказанную госпожу и, не дозволяя ей иметь сообщение с кем бы то ни было и по какой бы то ни было причине, отвезти ее в место, указанное словесно вышеупомянутому Пьеру-Шарлю Водуа».Затем следовали число, подпись регента и печать. Пергамент выпал из рук Антонии Верди.– В немилости!.. – прошептала она, – арестована!.. Но что-же я сделала?Полицейский поднял пергамент, положил его в карман и отвечал:– Не знаю…– Куда вы меня везете?..– Я имею приказание не объяснять вам этого.– О! Боже!.. Боже!.. – вскричала молодая женщина, ломая руки. – Но я погибла!.. погибла!..Полицейский неприметно пожал плечами, как человек пресыщенный сценами такого рода, и так как Антония Верди совершенно уже потеряла всю свою твердость и продолжала стонать и отчаиваться, он сказал ей сухим тоном:– Поторопитесь, сударыня: приказание формальное, и я не должен терять ни минуты…– Однако вы не можете же увезти меня в таком виде… – пролепетала несчастная женщина.– Отчего же, сударыня?– Я почти не одета…– Наденьте платье, если хотите, только поскорее…– При вас? при этих мужчинах?..Полицейский опять пожал плечами, но на этот раз уже очень заметно.– К чему это такая комедия?.. вы беспрестанно ужинали в Пале-Рояле! Мне кажется, что этого довольно…Антония не сказала ни слова, надела наскоро черное платье и набросила на плечи шелковую мантилью.– Могу я взять с собой какую-нибудь одежду? – спросила она.– Не нужно.– А денег?..– Вы не будете иметь в них нужды.– Но что же будет с моим домом… с моими людьми?..– Обо всем этом позаботятся.Антония рыдала.– Вы готовы?.. – спросил полицейский.– Готова.– Пойдемте же…Взяв за руку молодую женщину и скорее увлекая ее, нежели поддерживая, полицейский быстро повел ее по всем комнатам, с лестницы и через двор. Дверь на улицу оставалась отпертой. Полицейский хлопнул в ладоши. Черкая карета, сопровождаемая четырьмя всадниками, тотчас подъехала. Полицейский отпер дверцу и сказал:– Садитесь.Антония повиновалась. Полицейский сел возле нес. Дверца была заперта ключом. Два солдата влезли на запятки – и печальный экипаж, Б сопровождении четырех всадников, с великим шумом покатился по мостовой спящего города. Окна в карете были закрыты подвижными ставнями, и темнота в ней была глубокая, так что пленница решительно не могла иметь никакого сообщения с кем бы то ни было.Доехали до ворот Парижа – Антония Верди не знала, до которых. Полицейский опустил ставень и закричал солдатам, стоявшим у заставы:– По повелению регента – государственных пленников!Солдаты отдали честь, и карета проехала. Когда стук колес затих на немощеной дороге, полицейский мог расслышать раздирающие душу рыдания пленницы. Он, по-видимому, нисколько не был ими тронут или, по крайней мере, не старался предлагать ей те пошлые утешения, в которых мужчины, несмотря на свои лета и положение в свете, никогда не отказывают женщине молодой, прелестной и находящейся в горести, даже если эта женщина виновна и заслужила свое несчастие. Впрочем – нам кажется, что читатели должны были заметить – полицейский действовал скорее как враг, удовлетворяющий свою ненависть, нежели как агент, только исполняющий поручение.Около двух часов карета ехала с равной быстротой. В конце этого времени она вдруг остановилась.– Приехали мы? – пролепетала Антония Верди едва внятным голосом.– Нет еще… было единственным ответом, которого она добилась.Карета остановилась, доехав до очень крутой горы, и тотчас же из чащи леса были выведены две лошади в полной упряжи. Это была смена, приготовленная заранее. Лошадей перезаложили, и карета покатилась снова. XXXIX. Что было говорено в карете между полицейским и пленницей До сих пор полицейский и пленница не разменялись ни одним словом, за исключением краткого вопроса и отрывистого ответа, приведенных нами выше.Но вот – пока лошади поднимались шагом на крутую гору, о которой мы говорили – полицейский вдруг так страшно захохотал, что мы можем сравнить его хохот только с сатанинским смехом Мефистофеля в ту минуту, как он погубил душу Маргариты. Услышав этот страшный и зловещий припадок веселости, Антония Верди поняла, что, несмотря на весь испуг, который она уже испытала, в ее душе должно было найтись еще место для нового испуга. Этот инстинктивный ужас, впрочем, почти тотчас же оправдался. Голос, вовсе не походивший на горловое произношение полицейского, голос, заставивший пленницу подпрыгнуть на подушках, вдруг вскричал:– Кажется, прекрасно сыграно, и если Антонии Верди удалось выиграть первую партию, то я довольно хорошо отыгрался!.. Что об этом думает мадмуазель Люцифер?..– Кто вы? но кто же вы?.. – пролепетала молодая женщина, спрашивавшая себя, не с ума ли она сошла или бред горячки не возмутил ли ее мозг.– Как кто я? – отвечал голос. – Вот вопрос вовсе не любезный! Возможно ли, чтобы грациозная и очаровательная Венера не узнала теперь своего возлюбленного супруга, которого она, однако, так хорошо узнала намедни, в кабинете регента?..– Рауль!.. – вскричала пленница с неописуемым ужасом. – Рауль!.. Ах! я погибла!..– Да, кажется, так… я должен вам в этом признаться, душа моя… – отвечал Рауль.– Я не унижусь до того, чтобы упрашивать вас… – отвечала Антония.– И вы правы… – перебил Рауль.– Но я могу спросить вас, что вы хотите делать со мною?.. – продолжала молодая женщина.– Вам очень хочется это знать?..– А вам разве не хочется мне сказать?..– Э, Боже мой! вовсе нет… видите ли, я сделаю с вами то же самое, что вы хотели сделать со мной…– Стало быть, я умру?.. – невольно прошептала Антония.– Беру в соображение это признание, – сказал Рауль, засмеявшись.– Убейте же меня сейчас!..– О нет! – сказал Рауль с горечью, – нет, не сейчас!..– Я в вашей власти, и вы хотите моей смерти – зачем же ждать?..– Зачем? Вы меня спрашиваете, зачем? Извольте, я вам отвечу. Мне нужно быть вдовцом, это правда, но время терпит; и до того дня, в который я, обливаясь слезами и с растерзанным сердцем, привяжу себе на левую руку черный креп, до того дня я успею заплатить вам за страшную тоску, за несчетные страдания, которыми обязан вам… Этот долг тяготит меня… я хочу освободиться от него наконец!.. Словом, я сделаюсь вдовцом только тогда, как уплата покажется мне достаточно полной…– Стало быть, вы хотите меня мучить?..– Полноте!.. разве вы принимаете меня за палача?.. Верно, душа моя, после нашей разлуки вы жили в очень дурном обществе, если набрались подобных идей!.. Мучить вас?.. Фи!.. Я предоставлю вам самим страдать, вот и все… а это совсем другое дело!.. Что же прикажете? у меня нет, как у вас или как у регента, Бастилии к моим услугам, но я заменю ее как могу… впрочем, вы это увидите… Не все могут делать вещи в широком размере… надо сообразовываться со своими силами… Притом ведь вы знаете эту старую пословицу: кто делает то, что может, тот исполняет свой долг!..Рауль замолчал. Антония усиливалась преодолеть безграничный ужас, внушаемый ей холодными насмешками Рауля, под которыми так мало скрывались планы неумолимого мщения. Она не лгала, когда говорила, что хотела бы умереть сейчас же: она хорошо понимала, что ничем в мире не обезоружит Рауля и что он приготовлял ей будущность хуже самой смерти. Наступило продолжительное молчание. Потом кавалер де ла Транблэ заговорил, но тоном совсем не похожим на тот, которым говорил до сих пор, а тоном суровым, печальным, почти торжественным:– Вы считали себя слишком могущественной, и, как это часто случается с людьми, которые считают себя сильными, а между тем вовсе не сильны, вы поступили очень неблагоразумно!.. Разве я искал вас?.. Разве я помнил о вашем существовании?.. Разве я не забыл мою любовь, которую вы затоптали ногами, мое счастие, которое вы отравили, мою будущность, которую вы постарались погубить?.. У меня была в сердце другая любовь… Я приобрел другое счастие… Я составил себе другую будущность… Я наслаждался всем этим, не думая – о вас, преступной и убежавшей супруге… бесстыдной искательнице приключений!.. Повторяю вам, вы так мало занимали места в моей жизни, что я не сохранял даже к вам ни ненависти, ни презрения, и если бы мне пришлось нечаянно встретиться с вами, я постарался бы не узнать вас. Как вдруг вы бросились на мою дорогу… вы захотели мне препятствовать, сделались моей соперницей, моим врагом… вы напали на меня!.. Этого было уже слишком много, не правда ли?.. и вы бы должны были это понять… Однако ж вы нашли, что этого мало! Не довольствуясь тем, что вы напали на меня, вы вздумали еще преследовать ангела непорочности и любви… самое восхитительное воплощение целомудрия, доброты, преданности, всех благородных женских добродетелей!.. Вы отправляетесь к этому ангелу, гнусная и вероломная женщина! вы открываете ей, что человек, которого она любит со всей горячностью первой и единственной любви, лжец и злодей, что он низко обманул ее, что она не имеет права носить имя, которое принадлежало уже другой! Вы это сделали!.. Через вас этот ангел плакал!.. через вас этот ангел страдал!.. через вас этот ангел желал умереть!.. Вы должны заплатить мне за эти слезы!.. вы должны заплатить мне за эти горести!.. вы должны заплатить мне за эту медленную агонию, прерванную при последнем часе только одним чудом! Я клянусь вам, я не знаю, как вы расплатитесь по этому страшному счету, потому что вся кровь из ваших жил, проливаемая капля по капле, не будет стоить для меня одной слезы Жанны де Шанбар!.. Вы видите, что я был прав, говоря вам сейчас: вы поступали очень неблагоразумно! Но теперь, поверьте мне, если негодование и душит меня, то гнев не ослепляет. Если вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание, чего я не знаю и что могло бы уменьшить ваши преступления, говорите – я слушаю вас…Антония не отвечала. Рауль, удивленный этим молчанием, удивленный в особенности тем, что не слышит ни жалоб, ни стонов, отыскивал в потемках руку своей пленницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48