Имеете вы сказать что-нибудь против этого распоряжения?– Ничего, ваше высочество.– Назначьте сами особ, которые могут присоединиться ко икс в субботу.– Если ваше королевское высочество удостоите мне позволить, я выразил бы желание, чтобы этих лиц было немного…– Приказывать будете БЫ, а не я… Если вы хотите, я буду один…– О, этого не нужно. Ваше королевское высочество можете пригласить маркиза де Тианжа и двух дам…– Кого же именно?– Мадам де Парабер и прелестную Эмили…– Хорошо… Теперь повторяю вам, что вы будете самовластным властелином в отведенной вам комнате…И бросив новый и продолжительный взгляд на кроткое лицо царицы Саба, регент повторил взволнованным голосом:– О! Как она хороша!.. Как хороша!.. XVII. Матьяс Обер. – Будущий министр Помнят ли наши читатели один грязный кабак, гнусную таверну, под обманчивой вывеской «Марс и Венера»? Два раза уже мы вводили их в этот разбойничий притон за нашим героем, Раулем. В первый раз он ходил туда за шайкою бродяг, которые должны были помочь ему в осуществлении планов мщения против трех наследников, лишивших его наследства маркиза Режинальда, его приемного отца. Во второй раз Рауль ходил в кабак «Марс и Венера» за искусным шпионом Матьясом Обером, прозванным Рысью, который мог доставить ему сведения об Антонии Верди. Читатель помнит, что после разговора, приведенного нами, Матьяс Обер, благодаря прежним сношениям с Жаном Каррэ, лакеем Антонии, мог представить Раулю подробное донесение, заключавшее некоторые весьма интересные факты, хоть он и не достиг желанной цели, потому что мнимая итальянка окружала себя непроницаемой завесой таинственности.Теперь мы снова находимся в неприятной, но избежной необходимости ввести наших читателей в третий раз в эту самую таверну, и опять Матьяс Обер привлекает нас в этот отвратительный притон.Сцена, которую мы расскажем, происходила вечером в тот день, когда Рауль приносил в Пале-Рояль обои с изображением царицы Савской.Матьяс Обер, шпион по натуре, вор по темпераменту и «брави» Наемный убийца.
, когда представлялся случай продать за хорошую цену удар ножом или шпагой, занимал обычный угол в одной из двух комнат, составлявших нижнее помещение таверны. По своей неизменной привычке он курил короткую глиняную трубку и с расстановкой потягивал водку из оловянной кружки. Матьяс Обер был еще худощавее и бледнее прежнего. Только его жалкая одежда была заменена теперь костюмом несколько получше, который мог поразить знатоков пышностью и великим изобилием потускневших медных галунов. Без сомнения, приобретя этот великолепный наряд, Матьяс Обер растратил на кутежи остаток тридцати луидоров, полученных им несколько дней тому назад от кавалера де ла Транблэ. По всей вероятности, этому же кутежу надо было приписать и бледность лица разбойника.Трубка Матьяса Обера погасла за неимением табака. Он поднес к губам оловянную кружку, но на дне ее оставалось несколько капель. Он проглотил их и, поставив на грязный стол пустую кружку, обшарил все карманы с каким-то ожесточением. Бесполезные поиски!.. Карманы были пусты, или по крайней мере в них находился только носовой платок в очень плохом состоянии, фальшивые карты да кости. Матьяс Обер излил всю свою досаду, ударив по столу огромным кулаком, отчего заплясали все графины и стаканы. Но как ни был силен этот удар, он ничего не исправил и ни в чем не изменил положения несчастного шпиона.– Пойду-ка я около полуночи прогуляться по Новому мосту, – прошептал этот достойный уважения господин, – и очень я буду несчастлив, если мне не удастся найти в кармане какого-нибудь запоздалого гражданина тот кошелек, который я потерял утром.Приняв это похвальное намерение и выразив его довольно деликатным образом, Матьяс Обер успокоился, и нечто вроде улыбки обрисовалось под густыми черными усами, покрывавшими его поблеклые губы.В эту минуту в таверну вошло новое лицо.Этот новый посетитель был человек лет тридцати двух высокого роста, крепкого сложения и с беззаботной физиономией. С торжествующим видом носил он новую, очень яркую и очень пеструю ливрею – зеленый жилет с серебряным галуном, красные панталоны и пурпурный кафтан с серебряными галунами по всем швам. На его напудренных и взбитых волосах была надета набекрень шляпа с великим множеством галунов. Полные икры его красовались в белых чулках, а на башмаках светились огромные серебряные пряжки. Широкое и румяное лицо этого незнакомца не было лишено некоторого рода правильности, но представляло выражение вместе и надменное и низкое, не нравившееся с первого взгляда. Это было лицо лакейское в полном смысле слова.Появление незнакомца в таверне, обыкновенные посетители которой нам уже известны, произвело эффект, даже, может быть, гораздо больший, нежели он желал. Почтенные клиенты таверны «Марс и Венера» держались принципа равенства, и вид великолепной ливреи раздражал их нервы, напоминая им, что на свете были знатные и богатые люди, которые держали у себя слуг, между тем как они должны были сами служить себе.– Зачем явился сюда этот попугай? – спросил один шутник, остроумно намекая на красный и зеленый цвета ливреи лакея.– Скажи лучше – рак!.. – отвечал другой.– На нем столько серебряных галунов, – вскричал третий, – что нам хватило бы их на вино на целых три дня!..– Вон, попугай!..– Вон, рак!..– Да… да… пусть он убирается отсюда…– Только пусть оставит здесь свое красное платье; мы пропьем его галуны!..Едва были произнесены эти последние слова, как полдюжины висельников окружили несчастного лакея, который, потеряв всю свою самоуверенность и вовсе не думая употребить свою физическую силу, чтобы отделаться от докучливых, жалобно повторял:– Друзья мои… мои добрые друзья… позвольте мне объяснить вам, что я из ваших… что вы найдете во мне старого товарища…– У нас нет друзей между лакеями… – отвечали хриплые и угрожающие голоса.– У нас нет товарищей в ливреях!..– Мы пропиваем галуны, а не носим их!..– Но еще раз позвольте сказать вам…– Ничего не позволяем!– Ну, негодяй, снимай свое платье, да проворнее!.. и убирайся отсюда!Лакей принужден был повиноваться, как вдруг он вскрикнул от радости. Обводя вокруг испуганными глазами, он приметил знакомого человека, и именно того самого, ради которого пришел в кабак «Марс и Венера».– Эй, Матьяс Обер, – закричал он, – приди ко мне на помощь, избавь меня!Матьяс Обер, без сомнения, погруженный в ряд философических размышлений, не обращал до сих пор никакого внимания на сцену, происходившую возле него. Но, услыхав свое имя, он поднял голову и взглянул на того, кто его звал.– А! – сказал он потом самым спокойным тоном, – это ты, Жан Каррэ…– Ты видишь, что это я, – отвечал лакей Антонии Верди, – избавь же меня!– Оставьте его!.. – вскричал Матьяс Обер, обращаясь к висельникам, окружавшим лакея. – Прочь! этот господин мне приятель!Круг тотчас раздвинулся не без ропота, и сердитый голос спросил:– Если эта птица приятель Рыси, зачем же он не сказал заранее?– А дали ли вы мне на это время, мои деточки? – возразил Жан Каррэ, к которому вдруг возвратилась вся уверенность. – В другой раз скажу, а пока помните поговорку: говори что хочешь, а рукам воли не давай!..Сказав это, лакей воспользовался возвращенной ему свободой, чтобы сесть напротив Матьяса Обера, который пожал ему руку и спросил:– По какому случаю ты здесь, Жан Каррэ?– Нисколько не по случаю…– А как же?– Я пришел сюда с целью повидать кой-кого…– Можно спросить, кого именно?– Можно.– Ну?– А я отвечаю, что пришел к тебе, Матьяс Обер…– Ага!– Это тебя удивляет?– Нет. Ты все еще в услужении у Антонии Верди?– Да.– Стало быть, я нужен твоей госпоже?– По крайней мере, ей нужен человек, у которого, как у тебя, были бы рысьи глаза и хитрость лисицы.– И ты вспомнил обо мне?– Как изволишь видеть.– Спасибо! Стало быть, есть дельце?– И дельце из таких, какие ты любишь.– То есть без риску, а выгодно?– Именно!– Можно заработать кое-что?– Можно.– Много?– Достаточно, чтобы ты остался вполне доволен.– Я вижу заранее, что дельце будет по мне.– Ну, поговорим…– Хорошо, только прежде спроси табаку и водки, если у тебя есть в кармане деньги.Жан Каррэ ударил по карману.– Деньги есть! – сказал он, – Да еще золото, старикашка!– О! О! Верно, служить у Антонии Верди хорошо.– Еще бы!Лакей Антонии велел принести табаку и водки в изобилии, потом продолжал:– Знаешь ты, что происходит?– Где? – спросил Матьяс Обер.– У нас и в Пале-Рояле.– Решительно ничего не знаю.– Ну так я скажу тебе, что мы в великой милости… и я, право, не знаю, где остановится эта милость.– Тем лучше для вас!– Ты, конечно, слыхал о последней любезности регента кмнам?– Нет.– Он подарил нам восхитительный домик на улице Серизэ и дает нам порядочную сумму на стол и экипаж. У нас есть каретные лошади к лакеи, а я возведен в звание доверенного человека… мне посчастливилось, когда я решился на смелый поступок, который все называли глупостью!– Какой поступок?– Помнишь в Марселе… когда я поехал с Антонией Верди, у которой не было ни гроша. Все смеялись мне в лицо… а видишь, до чего мы дошли теперь!?– Поздравляю тебя от всего сердца.– Это еще не все.– Что же еще?– Со временем я могу сделаться первым министром французского королевства.– Что ты сказал? – вскричал Матьяс Обер, не веря своим ушам.Жан Каррэ повторил свою фразу.– С ума ты сошел, что ли? – спросил Матьяс Обер. – Или насмехаешься надо мной?– Ни то, ни другое… Ты скоро увидишь, что я в здравом рассудке. Кажется, верно, что царствование Парабер, Сабран и всех других прошло…– Ага! Кто же их заменил?– Антония Верди. Следуй же за моим рассуждением… Филипп Орлеанский всегда управлялся и будет управляться женщинами… Когда Антония Верди будет официальной фавориткой регента, как, например, была Монтеспан в последнее царствование, ее интересы будут требовать, чтобы министром был преданный ей человек… а этот человек я; почему бы мне не заменить, и даже с выгодой, этого подлеца Дюбуа, которого, конечно, я стою во всех отношениях?Матьяс Обер иронически поклонился Жану Каррэ, говоря:– Господин первый министр, смиренно вам кланяюсь и прошу не забыть меня в будущем распределении ваших милостей… Я буду доволен безделицей, ваше превосходительство… Я так мало честолюбив, что приму даже место генерального контролера или сборщика податей…Жан Каррэ с любезностью принял эту шутку и отвечал серьезным и покровительственным тоном:– Хорошо, хорошо! Обещаю подумать о вас!– Кстати, – спросил Матьяс Обер, переменив тон, – когда ты будешь министром, будешь ли ты и кардиналом тоже?– Почему бы и нет? Я могу быть кардиналом не хуже Дюбуа и даже, если хочешь, получше, чем он.– Почему лучше?– Потому что я имею над ним огромное преимущество.– Какое?– Он женат, а я нет…– Это правда, и я начинаю думать, что ты когда-нибудь точно променяешь свою красную ливрею на сутану такого же цвета. В нынешнее время не знаешь, кардиналы ли лакеи или лакеи кардиналы! XVIII. Матьяс Обер и Жан Каррэ Просим наших читателей не усмотреть в фразах, оканчивающих предыдущую главу, нападок на религию или на ее представителей. Нужно ли нам напомнить, что кровавая насмешка Матьяса Обера над красным платьем кардинала более чем оправдывалась гнусными нравами той эпохи, когда поведение духовенства оскорбляло даже двор; когда, и это хуже всего, Дюбуа, который не был даже священником, был посвящен в архиепископы камбрейские, найдя, подобно Рогану, своего Трессана и своего Масильона… Какие ужасные вещи ни писал бы романист об этом гнусном времени, они все-таки будут слабее истины. Сделав это необходимое объяснение, вернемся к нашему рассказу.– Все это прекрасно, – сказал Матьяс Обер, – мы очень остроумны, но время проходит! Ты мне сказал, Жан Каррэ, что хочешь поговорить со мною о серьезном деле. Я готов, будем говорить…– Будем говорить, – повторил лакей. – Но прежде необходимо, чтобы я напомнил тебе недавние происшествия, касающиеся до нас обоих.– Уши мои открыты, и я слушаю тебя со вниманием.– Назад тому две или три недели, в одно прекрасное утро, выходя из гостиницы «Лион», где мы тогда жили, я увидал тебя у ворот… Ты как будто поджидал кого-то или подстерегал…– Ты меня узнал и подошел ко мне…– Именно… я обрадовался, что встретил старого приятеля, и спросил тебя, что ты тут делаешь. На этот вопрос ты отвечал тоже вопросом: «Уж не живешь ли ты в этой гостинице?» На мой утвердительный ответ ты продолжал: «Не знаешь ли ты даму, выдающую себя за итальянку и называющуюся Антония Верди?»– А ты отвечал, что хорошо знаешь эту даму, потому что находишься у ней в услужении и прочее, и прочее. Ты видишь, что память у меня верна…– Я никогда в этом не сомневался!– Тогда я закидал тебя вопросами…– На которые я не хотел отвечать, сознайся в этом…– Это правда, твое сопротивление было геройским до той минуты, пока я не сунул тебе в руку луидор…– Что же делать?.. В то время мы не были еще в милости… Мы еще, так сказать, не катались по золоту… Притом я чрезвычайно слаб, когда дело идет о том, чтобы оказать услугу моим друзьям…– Ты употребляешь слова не так, как следует… – перебил Обер, смеясь, – ты говоришь «оказать услугу», а хочешь сказать «продать ее»…– Ах, Боже мой! – возразил Жан Каррэ, – не будем придираться к словам!.. Как бы то ни было, я рассказал тебе все, что только знал сам…– За это я тебе чрезвычайно благодарен…– Я всегда думал, что признательность – одна из твоих главных добродетелей!– И ты не ошибался.– Но вернемся к тому, что нас занимает. Не нужно быть колдуном, чтобы понять, что не простое любопытство побуждало тебя осведомляться обо всем касающемся Антонии Верди. Ты трудился для кого-то…– Еще бы!– Какой-то дворянин дорого заплатил тебе за те сведения, которые я сообщил тебе, право, за дешевую цену…– Очень может быть!– Скажи мне, как зовут этого дворянина.– Нет, этого не скажу!– Ты отказываешь мне?– Отказываю.– Почему?– Потому что этот дворянин, как ты действительно угадал с помощью твоего воображения и всегдашней проницательности, купил и мои сведения, и мою скромность. Я честный человек, я дал слово и уже не могу отдать тебе то, что продал другому.Жан Каррэ пожал плечами и сказал:– Вот три луидора, скажи мне его имя.– Полно! – вскричал Матьяс Обер. – Неужели ты воображаешь, что я продам свою совесть за такую ничтожную цену…– Сколько ты требуешь?– Десять луидоров.– Это слишком дорого.– Ну так не будем более говорить об этом…– Послушай! Ты отказываешься от хорошего барыша, тем более что мы знаем имя, которое ты не хочешь нам назвать.– А! Вы его знаете… так не спрашивайте меня.– В доказательство того, что мы его знаем, я тебе скажу.– Я жду…– Этого дворянина зовут кавалером Раулем де ла Транблэ.Произнося эту последнюю фразу, Жан Каррэ с величайшим вниманием наблюдал за Матьясом Обером. Но хотя тот чрезвычайно удивился, лицо его осталось бесстрастно: ни один мускул в нем не пошевелился.– Ты видишь… – сказал Жан Каррэ, обманувшись в ожидании.– Я вижу, – отвечал Матьяс, – что если вы так уверены в этом, то я вам не нужен…– Что же, разве мы ошибаемся?– Вы должны знать это лучше меня.– Ну, скажи мне, ошибаемся мы или нет, и я дам тебе пять луидоров.– Десять или ничего.– Этакий упрямый осел.– Уж я таков… хочешь соглашайся, хочешь нет…– На, возьми твои десять луидоров. Говори же имя…– Вы не ошибаетесь, – отвечал Матьяс Обер, спрятав деньги в карман, – я осведомлялся об Антонии Верди для кавалера Рауля де ла Транблэ.– Поздравляю! – вскричал Жан Каррэ, смеясь. – Смышлен ты! Подцепил у нас даром десять луидоров!– Совсем нет! Я поступил откровенно! Я не принуждал вас покупать мой товар, который был вашим… Но каким чертом узнали вы, что кавалер де ла Транблэ нанял меня?– Мы не узнали, а угадали.– Как это?.. инстинктом? Без указаний?– Нет, госпожа моя имела указание…– Какое?– Дней через пять после нашей встречи у дверей квартиры, которую мы занимали, кто-то позвонил… Я отворил и увидел молодую даму, белокурую и бледную, которая казалась очень встревожена и, несмотря на то, прелестна, как ангел… Она хотела видеть мою госпожу. Я отвечал ей, что синьора не принимает никого в этот вечер. Прошу вас, скажите вашей госпоже, вскричала незнакомка, что мадам де ла Транблэ желает говорить с ней. Я отвечал, что не могу этого сделать, потому что госпожа заперлась, а когда она запрется, то гори хоть весь дом, до нее не доберешься… Это была истинная правда.– Что же сделала молодая дама? – спросил Матьяс.– Она ушла с очень печальным видом. Она уже прошла несколько ступеней, когда я спросил се: надо ли сказать ваше имя и доложить, что вы придете опять? Ома отвечала: не нужно, я не приду.– Как все это странно! – сказал Матьяс Обер.– Подожди, еще не все. На другой день, подавая завтракать, я сказал барыне о вчерашней гостье… Услышав имя мадам де ла Транблэ, Антония Верди вскрикнула и лицо ее вдруг помертвело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
, когда представлялся случай продать за хорошую цену удар ножом или шпагой, занимал обычный угол в одной из двух комнат, составлявших нижнее помещение таверны. По своей неизменной привычке он курил короткую глиняную трубку и с расстановкой потягивал водку из оловянной кружки. Матьяс Обер был еще худощавее и бледнее прежнего. Только его жалкая одежда была заменена теперь костюмом несколько получше, который мог поразить знатоков пышностью и великим изобилием потускневших медных галунов. Без сомнения, приобретя этот великолепный наряд, Матьяс Обер растратил на кутежи остаток тридцати луидоров, полученных им несколько дней тому назад от кавалера де ла Транблэ. По всей вероятности, этому же кутежу надо было приписать и бледность лица разбойника.Трубка Матьяса Обера погасла за неимением табака. Он поднес к губам оловянную кружку, но на дне ее оставалось несколько капель. Он проглотил их и, поставив на грязный стол пустую кружку, обшарил все карманы с каким-то ожесточением. Бесполезные поиски!.. Карманы были пусты, или по крайней мере в них находился только носовой платок в очень плохом состоянии, фальшивые карты да кости. Матьяс Обер излил всю свою досаду, ударив по столу огромным кулаком, отчего заплясали все графины и стаканы. Но как ни был силен этот удар, он ничего не исправил и ни в чем не изменил положения несчастного шпиона.– Пойду-ка я около полуночи прогуляться по Новому мосту, – прошептал этот достойный уважения господин, – и очень я буду несчастлив, если мне не удастся найти в кармане какого-нибудь запоздалого гражданина тот кошелек, который я потерял утром.Приняв это похвальное намерение и выразив его довольно деликатным образом, Матьяс Обер успокоился, и нечто вроде улыбки обрисовалось под густыми черными усами, покрывавшими его поблеклые губы.В эту минуту в таверну вошло новое лицо.Этот новый посетитель был человек лет тридцати двух высокого роста, крепкого сложения и с беззаботной физиономией. С торжествующим видом носил он новую, очень яркую и очень пеструю ливрею – зеленый жилет с серебряным галуном, красные панталоны и пурпурный кафтан с серебряными галунами по всем швам. На его напудренных и взбитых волосах была надета набекрень шляпа с великим множеством галунов. Полные икры его красовались в белых чулках, а на башмаках светились огромные серебряные пряжки. Широкое и румяное лицо этого незнакомца не было лишено некоторого рода правильности, но представляло выражение вместе и надменное и низкое, не нравившееся с первого взгляда. Это было лицо лакейское в полном смысле слова.Появление незнакомца в таверне, обыкновенные посетители которой нам уже известны, произвело эффект, даже, может быть, гораздо больший, нежели он желал. Почтенные клиенты таверны «Марс и Венера» держались принципа равенства, и вид великолепной ливреи раздражал их нервы, напоминая им, что на свете были знатные и богатые люди, которые держали у себя слуг, между тем как они должны были сами служить себе.– Зачем явился сюда этот попугай? – спросил один шутник, остроумно намекая на красный и зеленый цвета ливреи лакея.– Скажи лучше – рак!.. – отвечал другой.– На нем столько серебряных галунов, – вскричал третий, – что нам хватило бы их на вино на целых три дня!..– Вон, попугай!..– Вон, рак!..– Да… да… пусть он убирается отсюда…– Только пусть оставит здесь свое красное платье; мы пропьем его галуны!..Едва были произнесены эти последние слова, как полдюжины висельников окружили несчастного лакея, который, потеряв всю свою самоуверенность и вовсе не думая употребить свою физическую силу, чтобы отделаться от докучливых, жалобно повторял:– Друзья мои… мои добрые друзья… позвольте мне объяснить вам, что я из ваших… что вы найдете во мне старого товарища…– У нас нет друзей между лакеями… – отвечали хриплые и угрожающие голоса.– У нас нет товарищей в ливреях!..– Мы пропиваем галуны, а не носим их!..– Но еще раз позвольте сказать вам…– Ничего не позволяем!– Ну, негодяй, снимай свое платье, да проворнее!.. и убирайся отсюда!Лакей принужден был повиноваться, как вдруг он вскрикнул от радости. Обводя вокруг испуганными глазами, он приметил знакомого человека, и именно того самого, ради которого пришел в кабак «Марс и Венера».– Эй, Матьяс Обер, – закричал он, – приди ко мне на помощь, избавь меня!Матьяс Обер, без сомнения, погруженный в ряд философических размышлений, не обращал до сих пор никакого внимания на сцену, происходившую возле него. Но, услыхав свое имя, он поднял голову и взглянул на того, кто его звал.– А! – сказал он потом самым спокойным тоном, – это ты, Жан Каррэ…– Ты видишь, что это я, – отвечал лакей Антонии Верди, – избавь же меня!– Оставьте его!.. – вскричал Матьяс Обер, обращаясь к висельникам, окружавшим лакея. – Прочь! этот господин мне приятель!Круг тотчас раздвинулся не без ропота, и сердитый голос спросил:– Если эта птица приятель Рыси, зачем же он не сказал заранее?– А дали ли вы мне на это время, мои деточки? – возразил Жан Каррэ, к которому вдруг возвратилась вся уверенность. – В другой раз скажу, а пока помните поговорку: говори что хочешь, а рукам воли не давай!..Сказав это, лакей воспользовался возвращенной ему свободой, чтобы сесть напротив Матьяса Обера, который пожал ему руку и спросил:– По какому случаю ты здесь, Жан Каррэ?– Нисколько не по случаю…– А как же?– Я пришел сюда с целью повидать кой-кого…– Можно спросить, кого именно?– Можно.– Ну?– А я отвечаю, что пришел к тебе, Матьяс Обер…– Ага!– Это тебя удивляет?– Нет. Ты все еще в услужении у Антонии Верди?– Да.– Стало быть, я нужен твоей госпоже?– По крайней мере, ей нужен человек, у которого, как у тебя, были бы рысьи глаза и хитрость лисицы.– И ты вспомнил обо мне?– Как изволишь видеть.– Спасибо! Стало быть, есть дельце?– И дельце из таких, какие ты любишь.– То есть без риску, а выгодно?– Именно!– Можно заработать кое-что?– Можно.– Много?– Достаточно, чтобы ты остался вполне доволен.– Я вижу заранее, что дельце будет по мне.– Ну, поговорим…– Хорошо, только прежде спроси табаку и водки, если у тебя есть в кармане деньги.Жан Каррэ ударил по карману.– Деньги есть! – сказал он, – Да еще золото, старикашка!– О! О! Верно, служить у Антонии Верди хорошо.– Еще бы!Лакей Антонии велел принести табаку и водки в изобилии, потом продолжал:– Знаешь ты, что происходит?– Где? – спросил Матьяс Обер.– У нас и в Пале-Рояле.– Решительно ничего не знаю.– Ну так я скажу тебе, что мы в великой милости… и я, право, не знаю, где остановится эта милость.– Тем лучше для вас!– Ты, конечно, слыхал о последней любезности регента кмнам?– Нет.– Он подарил нам восхитительный домик на улице Серизэ и дает нам порядочную сумму на стол и экипаж. У нас есть каретные лошади к лакеи, а я возведен в звание доверенного человека… мне посчастливилось, когда я решился на смелый поступок, который все называли глупостью!– Какой поступок?– Помнишь в Марселе… когда я поехал с Антонией Верди, у которой не было ни гроша. Все смеялись мне в лицо… а видишь, до чего мы дошли теперь!?– Поздравляю тебя от всего сердца.– Это еще не все.– Что же еще?– Со временем я могу сделаться первым министром французского королевства.– Что ты сказал? – вскричал Матьяс Обер, не веря своим ушам.Жан Каррэ повторил свою фразу.– С ума ты сошел, что ли? – спросил Матьяс Обер. – Или насмехаешься надо мной?– Ни то, ни другое… Ты скоро увидишь, что я в здравом рассудке. Кажется, верно, что царствование Парабер, Сабран и всех других прошло…– Ага! Кто же их заменил?– Антония Верди. Следуй же за моим рассуждением… Филипп Орлеанский всегда управлялся и будет управляться женщинами… Когда Антония Верди будет официальной фавориткой регента, как, например, была Монтеспан в последнее царствование, ее интересы будут требовать, чтобы министром был преданный ей человек… а этот человек я; почему бы мне не заменить, и даже с выгодой, этого подлеца Дюбуа, которого, конечно, я стою во всех отношениях?Матьяс Обер иронически поклонился Жану Каррэ, говоря:– Господин первый министр, смиренно вам кланяюсь и прошу не забыть меня в будущем распределении ваших милостей… Я буду доволен безделицей, ваше превосходительство… Я так мало честолюбив, что приму даже место генерального контролера или сборщика податей…Жан Каррэ с любезностью принял эту шутку и отвечал серьезным и покровительственным тоном:– Хорошо, хорошо! Обещаю подумать о вас!– Кстати, – спросил Матьяс Обер, переменив тон, – когда ты будешь министром, будешь ли ты и кардиналом тоже?– Почему бы и нет? Я могу быть кардиналом не хуже Дюбуа и даже, если хочешь, получше, чем он.– Почему лучше?– Потому что я имею над ним огромное преимущество.– Какое?– Он женат, а я нет…– Это правда, и я начинаю думать, что ты когда-нибудь точно променяешь свою красную ливрею на сутану такого же цвета. В нынешнее время не знаешь, кардиналы ли лакеи или лакеи кардиналы! XVIII. Матьяс Обер и Жан Каррэ Просим наших читателей не усмотреть в фразах, оканчивающих предыдущую главу, нападок на религию или на ее представителей. Нужно ли нам напомнить, что кровавая насмешка Матьяса Обера над красным платьем кардинала более чем оправдывалась гнусными нравами той эпохи, когда поведение духовенства оскорбляло даже двор; когда, и это хуже всего, Дюбуа, который не был даже священником, был посвящен в архиепископы камбрейские, найдя, подобно Рогану, своего Трессана и своего Масильона… Какие ужасные вещи ни писал бы романист об этом гнусном времени, они все-таки будут слабее истины. Сделав это необходимое объяснение, вернемся к нашему рассказу.– Все это прекрасно, – сказал Матьяс Обер, – мы очень остроумны, но время проходит! Ты мне сказал, Жан Каррэ, что хочешь поговорить со мною о серьезном деле. Я готов, будем говорить…– Будем говорить, – повторил лакей. – Но прежде необходимо, чтобы я напомнил тебе недавние происшествия, касающиеся до нас обоих.– Уши мои открыты, и я слушаю тебя со вниманием.– Назад тому две или три недели, в одно прекрасное утро, выходя из гостиницы «Лион», где мы тогда жили, я увидал тебя у ворот… Ты как будто поджидал кого-то или подстерегал…– Ты меня узнал и подошел ко мне…– Именно… я обрадовался, что встретил старого приятеля, и спросил тебя, что ты тут делаешь. На этот вопрос ты отвечал тоже вопросом: «Уж не живешь ли ты в этой гостинице?» На мой утвердительный ответ ты продолжал: «Не знаешь ли ты даму, выдающую себя за итальянку и называющуюся Антония Верди?»– А ты отвечал, что хорошо знаешь эту даму, потому что находишься у ней в услужении и прочее, и прочее. Ты видишь, что память у меня верна…– Я никогда в этом не сомневался!– Тогда я закидал тебя вопросами…– На которые я не хотел отвечать, сознайся в этом…– Это правда, твое сопротивление было геройским до той минуты, пока я не сунул тебе в руку луидор…– Что же делать?.. В то время мы не были еще в милости… Мы еще, так сказать, не катались по золоту… Притом я чрезвычайно слаб, когда дело идет о том, чтобы оказать услугу моим друзьям…– Ты употребляешь слова не так, как следует… – перебил Обер, смеясь, – ты говоришь «оказать услугу», а хочешь сказать «продать ее»…– Ах, Боже мой! – возразил Жан Каррэ, – не будем придираться к словам!.. Как бы то ни было, я рассказал тебе все, что только знал сам…– За это я тебе чрезвычайно благодарен…– Я всегда думал, что признательность – одна из твоих главных добродетелей!– И ты не ошибался.– Но вернемся к тому, что нас занимает. Не нужно быть колдуном, чтобы понять, что не простое любопытство побуждало тебя осведомляться обо всем касающемся Антонии Верди. Ты трудился для кого-то…– Еще бы!– Какой-то дворянин дорого заплатил тебе за те сведения, которые я сообщил тебе, право, за дешевую цену…– Очень может быть!– Скажи мне, как зовут этого дворянина.– Нет, этого не скажу!– Ты отказываешь мне?– Отказываю.– Почему?– Потому что этот дворянин, как ты действительно угадал с помощью твоего воображения и всегдашней проницательности, купил и мои сведения, и мою скромность. Я честный человек, я дал слово и уже не могу отдать тебе то, что продал другому.Жан Каррэ пожал плечами и сказал:– Вот три луидора, скажи мне его имя.– Полно! – вскричал Матьяс Обер. – Неужели ты воображаешь, что я продам свою совесть за такую ничтожную цену…– Сколько ты требуешь?– Десять луидоров.– Это слишком дорого.– Ну так не будем более говорить об этом…– Послушай! Ты отказываешься от хорошего барыша, тем более что мы знаем имя, которое ты не хочешь нам назвать.– А! Вы его знаете… так не спрашивайте меня.– В доказательство того, что мы его знаем, я тебе скажу.– Я жду…– Этого дворянина зовут кавалером Раулем де ла Транблэ.Произнося эту последнюю фразу, Жан Каррэ с величайшим вниманием наблюдал за Матьясом Обером. Но хотя тот чрезвычайно удивился, лицо его осталось бесстрастно: ни один мускул в нем не пошевелился.– Ты видишь… – сказал Жан Каррэ, обманувшись в ожидании.– Я вижу, – отвечал Матьяс, – что если вы так уверены в этом, то я вам не нужен…– Что же, разве мы ошибаемся?– Вы должны знать это лучше меня.– Ну, скажи мне, ошибаемся мы или нет, и я дам тебе пять луидоров.– Десять или ничего.– Этакий упрямый осел.– Уж я таков… хочешь соглашайся, хочешь нет…– На, возьми твои десять луидоров. Говори же имя…– Вы не ошибаетесь, – отвечал Матьяс Обер, спрятав деньги в карман, – я осведомлялся об Антонии Верди для кавалера Рауля де ла Транблэ.– Поздравляю! – вскричал Жан Каррэ, смеясь. – Смышлен ты! Подцепил у нас даром десять луидоров!– Совсем нет! Я поступил откровенно! Я не принуждал вас покупать мой товар, который был вашим… Но каким чертом узнали вы, что кавалер де ла Транблэ нанял меня?– Мы не узнали, а угадали.– Как это?.. инстинктом? Без указаний?– Нет, госпожа моя имела указание…– Какое?– Дней через пять после нашей встречи у дверей квартиры, которую мы занимали, кто-то позвонил… Я отворил и увидел молодую даму, белокурую и бледную, которая казалась очень встревожена и, несмотря на то, прелестна, как ангел… Она хотела видеть мою госпожу. Я отвечал ей, что синьора не принимает никого в этот вечер. Прошу вас, скажите вашей госпоже, вскричала незнакомка, что мадам де ла Транблэ желает говорить с ней. Я отвечал, что не могу этого сделать, потому что госпожа заперлась, а когда она запрется, то гори хоть весь дом, до нее не доберешься… Это была истинная правда.– Что же сделала молодая дама? – спросил Матьяс.– Она ушла с очень печальным видом. Она уже прошла несколько ступеней, когда я спросил се: надо ли сказать ваше имя и доложить, что вы придете опять? Ома отвечала: не нужно, я не приду.– Как все это странно! – сказал Матьяс Обер.– Подожди, еще не все. На другой день, подавая завтракать, я сказал барыне о вчерашней гостье… Услышав имя мадам де ла Транблэ, Антония Верди вскрикнула и лицо ее вдруг помертвело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48