– спросил кавалер.– Как не быть!– В таком же положении, как вы?– Немного в худшем, если только это возможно.– А можно ли положиться на этих людей для исполнения одной отважной экспедиции?– Я ручаюсь за них как за себя.– Знаете вы, где их найти?– Почти… хотя жилища их довольно неопределенны… Но все-таки где-нибудь… например, под мостами, я найду их…– Прекрасно.– Сколько вам нужно?– Шестерых. Вы будете седьмой, и вам я поручаю начальство над ними.– Найду.– Скоро?– Через два дня.– Больше ничего не нужно. Теперь, когда я вижу, что мы, без малейшего сомнения, сойдемся в условиях, я тотчас же приступлю к делу и объясню вам, в чем оно состоит.– Клянусь моей гитарой и моей шпагой! – вскричал Ла Роз, – я весь превратился в слух…Бесполезно рассказывать здесь, о чем условились в этот вечер кавалер де ла Транблэ и отставной сержант французской гвардии. Достаточно сказать, что прежде чем Рауль вышел из кабака, порядочную кучку золотых монет вложил он в дрожащую руку Ла Роза. Последний, опьянев от радости и водки, но распевая как трубадур, отправился в свое неизвестное жилище. Рауль же в два часа утра воротился в свой дворец через садовую калитку. Жак ждал его у камина. XVIII. Путешествие Прошло две недели после того вечера, как Рауль де ла Транблэ заключил известное условие с отставным сержантом Ла Розом в грязном кабаке под вывескою «Союз Марса и Венеры».Теперь, читатель, мы оставим на время Париж, если вы хотите, и переселимся в Пикардию, немного подалее Аббевилля.Было около шести часов вечера. Заходящее солнце исчезало за невысокими холмами, обагряя горизонт последним блеском своих огненных лучей и окаймляя золотистой бахромой розовые облачка, носившиеся по чистому небу. Большая дорога извивалась пыльной лентой между обработанными полями, обрамленными длинным рядом яблонь, на которых краснели сочные яблоки. Первые обещали обильную жатву, вторые – вкусный сидр.Небольшая группа всадников ехала по этой дороге умеренной рысью. Всадников было девять человек. Случайно ли они ехали таким образом, что составляли авангард, корпус и арьергард, как говорится на языке военных? Авангард состоял из одного человека, ехавшего шагах в двенадцати впереди его товарищей. Шесть всадников составляли корпус. Остальные двое ехали позади, шагах в двадцати. Все эти люди, исключая двух последних, были одеты одинаково, не в ливреи, не в мундиры, но во что-то среднее между солдатской и лакейской одеждой; у всех были длинные усы, огромные рапиры, пистолеты в кобурах и небольшие чемоданы за седлом. Лошади были крепкие, способные перенести продолжительную езду.Всадник, ехавший в авангарде, распевал веселые куплеты. По этой характерной черте читатели узнают отставного сержанта французской гвардии Ла Роза, прозванного Ключом Сердец и вежливым трубадуром.Шестеро всадников, ехавших за ним, были завербованы им для Рауля де ла Транблэ. Кавалер и его верный Жак ехали позади. Рауль был одет почти по-военному. Жак был в ливрее, но не цвета рода де ла Транблэ.Всадники приближались к цели путешествия. Оставалось проехать одну деревню, а потом налево, среди столетних дубрав, можно было уже видеть гербованные флюгера того замка, в котором Рауль так долго жил как приемный сын маркиза Режинальда.С самого утра Рауль, взволнованный воспоминаниями, был глубоко озабочен и не обменялся ни одним словом с Жаком. Молодой камердинер уважал молчание своего господина. Таким образом прошел почти целый час. Скоро с высоты небольшого возвышения всадники заметили при неверном свете сумерек огни, горевшие в деревне, на расстоянии полулье. Заметив огни, Ла Роз, пришпорив лошадь, повернул ее и галопом подсказал к Раулю. Потом, поклонившись ему по-военному, сказал:– Здесь мы остановимся?– Здесь, – отвечал Рауль.– В таком случае я поеду на рекогносцировку и, если вы позволите, велю приготовить ночлег и закажу ужин?..– Поезжайте.Ла Роз поклонился снова и поехал скорой рысью, ясно доказывавшей, что отставной сержант торопился добраться до ночлега.Через двадцать минут остальные всадники доехали до деревни и увидали Ла Роза, стоявшего у ворот гостиницы. Хозяин я слуги засуетились. Лошадей отвели в конюшню, а всадники, отстегнув чемоданы, привязанные за седлами, вошли в кухню. В огромной печке пылал яркий огонь. Две служанки наскоро ощипывали уток, цыплят и индеек, а мальчик устанавливал вертел, который готовился вертеть толстый белый пудель. Этот огонь, движение и вся деятельность имели праздничный вид и возбуждали аппетит.Ла Роз почтительно подошел к Раулю, имени которого он не знал до сих пор, и спросил его:– Вы окажете нам честь отужинать сегодня с нами?– Нет, – отвечал Рауль, – я нездоров и устал… Мне подадут ужин в мою комнату…Хозяин услышал эти слова и поспешил проводить кавалера в комнату, приготовленную для него по приказаниям Ла Роза. Скоро хозяин принес ужин; но Рауль не был голоден и едва дотронулся до кушаний, расставленных перед ним.– Жак, – сказал он потом, – ступай в конюшню, вели оседлать мою лошадь и сам присмотри за этим.– Вы уезжаете, кавалер? – вскричал Жак.– На один час, не более.– Но теперь уже настала ночь… вы заблудитесь…Печальная улыбка появилась на губах Рауля.– Я знаю здешний край, – сказал он, – повинуйся и ступай скорее!Жак поклонился и вышел. В ту минуту, когда он подходил к двери, Рауль сказал:– Не забудь осмотреть, заряжены ли седельные пистолеты.Жак отвечал утвердительно и удалился. XIX. Огонь и кровь Через несколько минут Жак вернулся.– Лошадь готова, – сказал он, – и как вы мне приказали, я старательно осмотрел пистолеты.– Хорошо, – отвечал Рауль и, надев шпагу и шляпу, вышел.Проходя по коридору мимо общей залы, Рауль услыхал громкие голоса, звон стаканов и пение Ла Роза. На дворе конюх держал его лошадь. Рауль проворно вскочил в седло, пришпорил лошадь и поскакал галопом по большой дороге.Темнота была бы глубокая без тысячи звезд, сиявших на тверди небесной, потому что луна еще не показывалась на горизонте. Скоро Рауль, погруженный в размышления, становившиеся осе мрачнее и мрачнее, перестал заниматься своей лошадью и отпустил поводья. Благородное животное, хотя хорошей породы и горячее, утомилось от длинных переездов, продолжавшихся несколько дней, и скоро воспользовалось рассеянностью своего господина, чтобы из галопа перейти сначала к крупной, а потом к мелкой рыси. Потом оно пошло шагом. Все это лошадь проделывала постепенно, с удивительной смышленостью, делавшей необыкновенную честь ее разуму. Рауль не замечал этих перемен. Поспешим прибавить, что честное животное не воспользовалось совершенным невниманием своего господина и не остановилось полакомиться густой и аппетитной травою, которая росла по краям дороги. Как лошадь добросовестная, хотя и уставшая, она шла медленно, но все-таки шла.Вдруг Рауль опомнился, поднял голову, огляделся кругом, чтобы понять, в каком месте он находится. В тридцати или сорока шагах налево от большой дороги неясно виден был черный силуэт, походивший в темноте на виселицу. Рауль сначала вздрогнул. Однако его память в эту минуту послужила ему лучше зрения. Действительно, любой другой на месте Рауля мог бы принять этот неопределенно обрисовывавшийся предмет за орудие казни, но молодой человек вспомнил, что это был указательный столб, стоявший у поворота на проселочную дорогу. На этом столбе были написаны слова, которые при дневном свете еще можно было прочесть или скорее угадать, потому что дождь, снег и солнце давно сделали их почти неразборчивыми:Дорога в замок Ла-Транблэ.Рауль поехал по этой дороге и снова пришпорил лошадь, которая покорно пустилась в галоп. Прошло десять минут. Дорога была гористая и проходила через лес; время от времени искры летели из-под черных подков лошади, когда они ударялись о какой-нибудь камень; полное молчание царствовало в окрестностях. Наконец всадник доехал до площадки, находившейся на небольшом возвышении. Рауль вдруг так сильно натянул поводья, что лошадь, почувствовав неожиданную боль, заржала и поднялась на дыбы. С высоты этой площадки Рауль увидал прямо перед собой парк и старый замок. Темные и величественные очертания его феодальных башен высились на мрачном небе над столетними деревьями. На этом самом месте Рауль, изгнанный из замка после смерти своего благодетеля, остановился на минуту, чтобы бросить последний взор на места, где протекли его детство и юность. Но в тот вечер солнце едва только закатывалось за облака, обагрив их кровавым цветом, и на пурпурном и светлом небе черной массой обрисовывался профиль замка. В тот вечер улыбка, исполненная горечи, появилась на губах молодого человека.«Вот именно то, о чем я мечтаю; то, чего я хочу; то, что принесу сюда! – шептал он, протянув руку к небу и к замку: – Траур, кровь и огонь!.. Низкие и презренные наследники моего благородного приемного отца, я вам обещаю, что вы меня увидите когда-нибудь! Молитесь Богу, чтобы этот день настал не скоро! Мало того, что вы подло отняли у меня все, что принадлежало мне по воле того, кто уже не существует, вы еще вздумали прогнать меня и оскорбить! О, когда-нибудь мы еще поквитаемся…В тот день, когда мы увидимся, вы проклянете это наследство и будете просить у меня пощады. Но вы были безжалостны ко мне!.. и я тоже буду безжалостен».Бот что Рауль сказал в тот вечер, и теперь, приехав сюда, он вспомнил эти слова, и его улыбка в этот вечер была не менее исполнена горечи, чем в день похорон. Вдруг по весьма естественной причине, которая, однако, заставила молодого человека вздрогнуть, позади кровель замка блеснул свет, сначала бледный, потом становившийся постепенно все ярче к ярче.Это был свет луны, выплывавшей медленно из-за облаков подобно щиту из раскаленного железа. Как грозное предвестие убийства и пожара пылал ее кровавый круг.– Опять кровь! опять огонь! – прошептал Рауль. – – Все способствует моей мести, которую предсказывают даже сами светила. Их предсказания не солгут!Еще на несколько минут молодой человек погрузился в самосозерцание. Потом, как бы избавившись от мыслей, угнетавших его, он дал волю лошади и продолжал свой путь по направлению к деревне Ла-Тракблэ. XX. Прошлое Куда таким образом ехал Рауль? Наверно, не в замок. Что мог он предпринять один, без всякой помощи, против людей, без сомнения, охраняемых целой кучей лакеев? Уж конечно, ничего хорошего. Притом Рауль слишком дорожил своей местью и, наверно, не захотел бы лишиться случая привести ее в исполнение по собственной неосторожности. Куда же он ехал?Рауль вспомнил – хотя мы поздновато вынуждены в этом сознаться – что в нескольких сотнях шагов от парадного входа в замок, на краю болотистого пруда, стояла хижина довольно жалкой наружности, слепленная из ветвей, тины и тростника, с тремя или четырьмя неправильными отверстиями вместо окон. В этой хижине, позади которой располагался маленький садик, окруженный живым забором из шиповника, жили Рожэ Риго и его жена, отец и мать Рауля.Вот о чем вспомнил молодой человек.Он ехал отыскивать эту хижину, но не затем, чтобы переступить через порог ее с радостным биением сердца, броситься в объятия стариков со слезами на глазах и закричать им: «Это сын ваш, сын, любящий вас и приехавший обнять вас…» Нет, Рауль ехал не для этого. Нам известно, что он никогда не любил своих родителей и давно уже считал всякую связь между ними и собою как бы прерванной; он хотел только узнать, живы ли они еще, и в этом последнем случае бросить им несколько горстей золота, даже не сказав им, кто он.Молодой человек доехал до половины дороги между главным входом в парк и домиком Риго. С одной стороны виден был помещичий замок, с другой – стоячая и мутная вода маленького пруда отражала как в зеркале блестящий круг ночного светила.Было около восьми часов вечера. Рауль удивлялся, почему не видно было огня на том месте, где должен был находиться домик. Он быстро подъехал и с горестным изумлением, доказывавшим, что даже в самых ожесточенных сердцах святая любовь к семейству никогда окончательно не умирает, увидел, что хижина исчезла. Не осталось даже следов ни ее, ни забора, а на том месте, где некогда расстилался смиренный садик, виднелся пустырь, заросший высокой травой.Какая причина могла заставить его родителей уничтожить свое единственное наследие? Таков был вопрос, который задал себе Рауль; но ему было решительно невозможно найти удовлетворительный ответ. Молодой человек, очевидно, не мог в такое позднее время получить какое-либо объяснение, не рискуй привлечь к себе опасное внимание, и уже хотел было удалиться.Но вдруг он услыхал неподалеку лай собак и глухой топот многочисленного стада баранов, которое скоро неслось к нему. Рауль отъехал немного в сторону, чтобы пропустить баранов, которых гнали две чудесные пастушьи собаки. Когда же пастух, шедший позади, поравнялся с ним, молодой человек дотронулся до плеча его кончиком своего хлыста, сказав:– Эй! друг мой, послушай-ка…Пастух, мальчик лет двенадцати, тотчас остановился и спросил:– Вы со мною говорите?– Да, друг мой, с тобой.– Вы, верно, хотите знать, куда вам ехать?..– Нет.– Так что же вам нужно?– Просто поговорить с тобой.– И мне бы тоже хотелось, да только нельзя…– Почему?– Надо загнать стадо… а то меня разбранят и, может быть, прибьют, если бараны возвратятся без меня…Рауль вынул из кармана несколько серебряных монет и подал их пастуху, говоря:– Вот возьми, друг мой, если тебя разбранят и прибьют, то, по крайней мере, хоть не даром.Мальчик поспешно сорвал с головы пестрый бумажный колпак и с этой минуты отдался в полное распоряжение Рауля. Отвести же баранов в овчарню было делом собак и притом, если бы какой-нибудь и заблудился, то его отыскали бы на другое утро, тем вернее, что около деревни не водилось ни волков, ни мародеров.– Друг мой, ты из этой деревни? – спросил Рауль.– Из этой.– Стало быть, ты должен помнить, что на этом месте стоял прежде домик?– Ах! точно… точно, – отвечал пастух, – домик браконьера?– Именно. Что сделалось с этим домиком?– Его срыли.– Я это вижу, но когда?– Года четыре будет, а точно сказать не могу…– Кто же его срыл?– Господин велел.– Но этот домик принадлежал не ему.– Видите ли, браконьер стрелял дичь господина… его присудили за это заплатить штраф, а вместо денег взяли дом и срыли…– Ах так! – вскричал Рауль, сжимая кулаки. – Но мне кажется, – продолжал он через минуту совершенно спокойным тоном, – что бывший помещик маркиз Режинальд де ла Транблэ позволил Рожэ Риго охотиться на своих землях и в лесах?– Может быть, – отвечал мальчик, – я не слыхал, что сделал прежний господин, но я знаю, что новый засудил браконьера.– Где же теперь Роже Риго и его жена? – спросил Рауль.Мальчик не отвечал, как будто этот вопрос смущал его. Рауль заметил его нерешительность.– Я тебя спрашиваю, где они? – повторил он. – Разве ты не знаешь?– Зачем же… знаю.– Так говори же.– Они…– Где?– На кладбище.– Умерли! – вскричал Рауль. – Умерли?..– Да!– Оба?..– Оба.– Давно?– Да через полгода после того, как срыли домик…– Но где же они жили до дня своей смерти?– Ночевали где попало, то у одних, то у других, на фермах, в ригах… просили милостыню…– Милостыню!.. – прошептал Рауль. – Нищета… милостыня и смерть…Потом он прибавил еще тише, протянув руку к замку:– Тот кто их убил!.. так низко, так подло убил!.. там!.. но терпение!.. терпение!..Рауль мог бы сказать себе, что между тем как его родители умирали от голода и нищеты, у него было много золота и что если бы он пораньше осведомился об их положении и поспешил к ним на помощь, то исполнил бы только сыновий долг. Да, конечно, он мог бы сказать себе все это, но он этого не сделал. Молодой искатель приключений имел один из тех характеров, которые, при всяком несчастии, случившемся по их же собственной вине, обвиняют всех и вся, исключая самих себя.Он позволил мальчику нагнать свое стадо, а сам отправился по дороге к гостинице. Усталая лошадь, чувствовавшая, что возвращается в конюшню, и к тому же беспрестанно понуждаемая голосом и шпорами всадника, везла его домой гораздо скорее, нежели к хижине. Десять часов вечера пробило на деревенской колокольне в ту минуту, когда Рауль сошел с. лошади на дворе гостиницы. XXI. Осведомление Воротившись в свою комнату, Рауль велел Жаку позвать к себе хозяина. Тот на заставил себя ждать и прибежал с колпаком в руках.Скажем мимоходом, что Ла-Розу и солдатам его велено было распускать слух во всех гостиницах, где они останавливались, что они провожают знатного вельможу, который путешествовал инкогнито для исполнения особых поручений, столько же важных, сколько и таинственных, которые были возложены на него его высочеством Филиппом Орлеанским, регентом Франции. Прибавим к этому, что ни один из солдат не мог проболтаться, если бы даже и хотел, потому что кроме Жака никто не знал имени того, кому служил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48