Молодая женщина твердо заявила, что умрет, если он погибнет. Ей не понадобилось ни тренировки, ни самодисциплины. Лицо Оцу было совершенно спокойным, а глаза говорили Мусаси, что ее решение — не ложь, не сиюминутный порыв. Оцу, казалось, с радостью уйдет из жизни вслед за ним. Мусаси устыдился, поняв душевную стойкость Оцу.
— Не глупи, Оцу! — воскликнул он. — Зачем тебе умирать? — Мусаси удивился глубине своего порыва. — Я умру в сражении против людей Ёсиоки. Смерть от меча естественна для профессионального фехтовальщика. Я должен напомнить трусам о Пути Воина. Я глубоко тронут твоей решимостью умереть, но во имя чего ты отдашь жизнь? Смерть твоя останется незаметной, люди не обращают внимания на смерть мошки.
Оцу едва сдержала рыдания. Мусаси пожалел о своей прямолинейности.
— Наконец я понял, что заблуждался сам и обманывал тебя много лет. Я не замышлял ничего дурного, когда сбежал из деревни и бросил тебя на мосту Ханада. Против моей воли вышло так, что я обманул тебя. Обман я скрывал, притворяясь холодным и бесстрастным. Безразличие было напускным. Часы мои сочтены, и я скажу всю правду. Я люблю тебя, Оцу! Я пожертвовал бы всем на свете и остался с тобой навсегда, но… — Мусаси на миг замолк, затем взволнованно продолжил: — Верь каждому моему слову, Оцу, у меня не будет больше случая поговорить с тобой. Сейчас я открываю тебе душу. Мысль о тебе, случалось, отвлекала меня от дела, были ночи, когда я не мог заснуть, мечтая о тебе. Ты являлась мне во сне, пробуждая во мне страсть. Я обнимал подушку, словно тебя, Оцу. Стоило, однако, обнажить меч, увидеть блеск клинка, как кровь мгновенно остывала и мысли освобождались из плена грез.
Оцу просветленным взглядом смотрела на Мусаси. Она хотела что-то сказать, но к горлу подступил комок.
— Мое единственное прибежище — меч, — продолжал Мусаси. — Страсть захлестывала меня, но я неизменно возвращался к своему ремеслу. Это судьба, Оцу. Я разрывался между любовью и самодисциплиной. Я словно бежал по двум дорогам одновременно. Когда они расходились, я выбирал ту, которую считаю верной. Я хорошо знаю себя. Я не гений и не великий человек. — Мусаси замолк. Он хотел честно рассказать о своем чувстве, но слова, казалось, затемняли правду. Сердце подсказывало, что нужно быть еще откровеннее. — Что еще сказать? Один взгляд на меч — и ты удаляешься из мыслей. Нет, ты бесследно исчезаешь. Сейчас я ощущаю себя счастливейшим человеком на земле. Понимаешь? Долгие годы ты страдала душой, всем существом ради человека, который любит меч больше тебя. Я отдам жизнь за меч, но не умру ради женщины, даже ради твоей любви. Такова правда, хотя мне хочется на коленях вымаливать у тебя прощение.
Мусаси почувствовал, как тонкие пальцы Оцу сжались на его запястье. Она уже не плакала.
— Я все знаю, — спокойно произнесла она. — Иначе я бы не любила тебя.
— Неужели ты не понимаешь, что глупо умирать из-за меня? Сейчас я твой, душой и телом, но как только мы расстанемся… Нельзя жертвовать собой ради такого, как я. У женщин есть разумный путь Найди его, Оцу, ты должна обрести счастье. Это все, что я могу сказать на прощанье. Мне пора! — Мусаси осторожно отвел руку Оцу и поднялся.
— Еще минуту, Мусаси! — прошептала она сквозь слезы, хватая его за рукав.
Оцу так много надо было сказать Мусаси. Пусть он забудет ее, пусть люди осмеют ее, пусть он не изменит себе. Оцу придумала Мусаси в мечтах, она знала его истинную натуру, когда полюбила его. Она цеплялась за рукав Мусаси, отчаянно пытаясь продлить мгновения перед вечным расставанием. Ее смиренная мольба обезоружила Мусаси. Оцу была прекрасна в своем смущении и скованности. Мусаси дрогнул от собственной нерешительности. Он вдруг почувствовал себя деревом с расшатанными корнями, которое вот-вот рухнет от порыва ветра. Его беззаветная преданность Пути Меча заколебалась от слез Оцу.
— Ты поняла меня? — натужно выдавил он из себя.
— Да, но вместе с тобой умру и я. Для меня смерть будет иметь такой же смысл, как для тебя гибель в сражении. Меня не затоптать, как букашку, я не брошусь с горя в реку. Я сама решу свою судьбу. Даже ты не волен распоряжаться моей жизнью. — Голос Оцу звучал спокойно и твердо. — Если ты признал меня невестой, я буду счастливейшей из женщин. Ты говорил, что не хочешь обрекать меня на горе. Поверь, я не умру от горя. Кому-то я кажусь несчастной, но это не так. Я с радостью встречу свой смертный час. Он будет для меня как рассвет с ярким солнцем и пением птиц. С такой же радостью я встретила бы день свадьбы с тобой.
Выбившись из сил, Оцу сложила на груди руки и устремила невидящий взор куда-то вдаль, словно завороженная волшебным видением.
Луна заходила. Не рассвело, но туман уже окутал стволы деревьев.
Внезапно громкий вопль разорвал тишину. Крик раздался со стороны скалы, на которую взобрался Дзётаро. Оцу замерла, вглядываясь в вершину. Мусаси безмолвно зашагал навстречу своей судьбе. Оцу с глухим стоном сделала несколько неверных шагов ему вслед. Мусаси ускорил шаг, затем обернулся.
— Я понял тебя, Оцу, но прошу тебя, не уходи малодушной смертью. Не позволяй горю увлечь тебя в долину смерти. Сначала поправься, а потом решай. Я рискую жизнью не напрасно. Я сделал выбор. Умерев, я обрету вечную жизнь. Кости мои истлеют, но я останусь жить. — Переведя дыхание, Мусаси продолжал: — Ты меня слышишь? Если ты умрешь из-за меня, то не найдешь меня в мире ином. Я буду жить сотни, тысячи лет в сердцах людей и сольюсь с японским культом меча.
Оцу хотела что-то сказать, но Мусаси уже не слышал. Сердце ее на миг замерло, но она не верила, что они расстаются навсегда. Ей казалось, что их обоих увлекает волна жизни и смерти.
Посыпалась галька, и следом скатился Дзётаро в маске театра Но, которую ему подарили в Наре.
— Такого еще со мной не было! — воскликнул мальчик, вскидывая руки.
— Что случилось? — прошептала Оцу, потрясенная видом маски.
— Слышала? Я никому не мешал, и вдруг этот ужасный вопль.
— А где ты находился? Ты был в маске?
— Сидел на скале. Туда ведет узкая тропинка. Я взобрался наверх и смотрел на луну.
— Я еще раз спрашиваю, ты был в маске?
— Да. Вокруг тявкали лисы и возились барсуки. Я подумал, что маска отпугнет их. И вдруг крик, леденящий душу, словно завыло исчадие ада.
ОТБИВШИЕСЯ ОТ СТАИ
— Подожди меня, Матахати! Посторонись! — причитала Осуги, плетясь за сыном. От ее высокомерия не осталось и следа. Матахати ворчал себе под нос, но так, чтобы слышала мать:
— Сама подгоняла поскорее уйти из гостиницы, а теперь недовольна. Мастерица только говорить.
Они шли по дороге в Итинодзи до горы Даймондзи, потом свернули в горы и заблудились. Осуги не сдавалась.
— Послушал бы кто, как ты обижаешь меня! Можно подумать, что ты ненавидишь свою мать.
Старуха смахнула пот с морщинистого лица. Матахати не сбавлял хода.
— Ты наконец остановишься? Отдохнем! — крикнула Осуги.
— Будешь отдыхать каждые десять шагов, так мы никогда не доберемся до цели.
— До рассвета далеко. Горная дорога была бы мне нипочем, коли не простуда.
— Никогда не признаешь своей ошибки. Я разбудил хозяина гостиницы, чтобы ты получше отдохнула, тебе же не сиделось на месте. Не хотела даже чаю выпить, только и твердила, что мы опоздаем. Едва я пригубил сакэ, как ты потащила меня за собой. Хоть ты мне и мать, но совершенно непереносима.
— Ты злишься, потому что я не позволила тебе напиться допьяна. Разве я не права? Почему ты такой слабый? Сегодня нам предстоит очень важное дело.
— Нам ведь не придется пускать в ход мечи. Всего-то и хлопот — отрезать у Мусаси клок волос и кусок одежды. Велика важность!
— Ладно. Не будем ссориться. Пошли!
Они продолжили путь, и Матахати забурчал:
— Глупее не придумаешь. Притащим в деревню клок волос показать, что наш долг выполнен. Деревенские олухи, которые ничего не видели, кроме своих гор, будут потрясены. Как я ненавижу деревню!
Матахати не утратил пристрастий к сакэ из Нады, хорошеньким девушкам из Киото и другим удовольствиям. Он по-прежнему верил в счастье, которое подарит ему город. Он все еще надеялся, что в одно прекрасное утро проснется обладателем всего желаемого. «Никогда не вернусь в деревенскую глухомань», — поклялся себе Матахати.
Осуги отстала. Отбросив спесь, она захныкала:
— Матахати, понеси меня на спине. Прошу тебя, хотя бы немного. Матахати нахмурился и остановился. В этот момент они услышали ужасный вопль, который поразил Оцу и Дзётаро. Мать с сыном застыли на месте. Матахати бросился к краю обрыва, не обращая внимания на отчаянные попытки матери остановить его.
— Куда ты? — кричала ему вслед Осуги.
— Стой на месте, я взгляну, что случилось. Спущусь вниз, — бросил ей через плечо Матахати.
— Дурак, куда тебя несет? — кричала опомнившаяся от потрясения Осуги.
— Оглохла, что ли? Не слышала чей-то крик?
— А тебе какое дело? Немедленно вернись!
Не обращая внимания на крики матери, Матахати торопливо спускался на дно распадка, цепляясь за корневища деревьев.
— Безмозглый дурень! — вопила ему вслед Осуги.
Матахати еще раз велел ей оставаться на месте, но голос его был едва слышен.
«Что дальше?» — подумал он, оказавшись внизу. Матахати уже пожалел о своей опрометчивости. Он не был уверен, что кричали именно здесь.
Сквозь кроны деревьев пробивалась луна. Глаза Матахати привыкли к полумраку. Он стоял на одной из бесчисленных тропинок, которые, пересекая горы к востоку от Киото, ведут в Сакамото и Оцу. Матахати двинулся вдоль ручья и вскоре увидел хижину, какие ставят ловцы горной форели. Хижина была маленькой, на одного человека, внутри никого не было, но позади нее Матахати заметил чью-то фигуру. Лицо и руки выделялись белыми пятнами.
«Женщина», — с облегчением подумал он и притаился за скалой. Женщина осторожно подошла к ручью и нагнулась, чтобы зачерпнуть пригоршню воды. Матахати сделал шаг вперед. Женщина, как пугливое животное, резко обернулась и бросилась бежать.
— Акэми!
— Как я испугалась! — срывающимся голосом отозвалась Акэми, узнав Матахати.
— Что произошло? Как ты оказалась здесь среди ночи? Почему ты в дорожном платье? — Матахати вглядывался в Акэми.
— Где твоя мать?
— Наверху, — махнул рукой Матахати.
— Она, верно, вне себя от злости.
— Из-за денег?
— Да. Мне надо было немедленно скрыться, а у меня не было ни гроша на дорогу. Прости меня, Матахати. Я совсем растерялась тогда от волнения. Обещаю, что верну вам деньги.
Акэми заплакала.
— Ты за что просишь прощения? Думаешь, мы гонимся за тобой?
— Матахати, я от страха потеряла голову, но ведь я убежала с вашими деньгами. Я не посетую, если вы обойдетесь со мной, как с воровкой.
— Мать так бы и поступила, но не я. Да и денег-то немного. Я бы сам охотно отдал их тебе. Я не сержусь. Меня больше интересует, что вынудило тебя срочно бежать из Киото и почему ты здесь.
— Вчера я подслушала ваш разговор с матерью.
— О Мусаси?
— Да.
— И сразу решила отправиться в Итидзёдзи?
Акэми не отвечала.
— Да, совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Матахати, вспомнив, зачем спустился вниз. — Это ты сейчас кричала?
Акэми кивнула, бросив испуганный взгляд на гору. Убедившись, что там никого нет, она рассказала, как, перейдя через ручей, стала подниматься по крутому гребню скалы и вдруг увидела страшный призрак с телом карлика. Он сидел на камне, уставившись на луну. Женское лицо его сияло нечеловеческой белизной, рот с одной стороны рассечен в дьявольской улыбке до самого уха. Акэми едва не лишилась чувств от страха. Когда она снова взглянула вверх, привидение исчезло.
Рассказ был нелепым, но девушка говорила серьезно. Матахати, соблюдая вежливость, внимательно ее слушал, но скоро расхохотался.
— Ха-ха! Ну и выдумщица ты! Наверняка сама напугала привидение. Ты с малолетства бродила по полям сражений и обирала покойников, не дожидаясь, пока дух убитых расстанется с телом.
— Но я была ребенком и не боялась лишь потому, что ничего не знала о духах.
— Не малым же ребенком ты была тогда… До сих пор вздыхаешь по Мусаси?
— Нет… Он — моя первая любовь, но теперь…
— Зачем тогда ты идешь в Итидзёдзи?
— Сама не знаю. Просто подумала, что увижу его там.
— Напрасно теряешь время, — сказал Матахати, сочувственно глядя на нее. Он объяснил, что Мусаси неминуемо обречен на смерть.
Акэми натерпелась от Сэйдзюро и Кодзиро. Ее прекрасные мечты рассыпались в прах. Былые грезы о счастье исчезли, новых не было, душа ее погрузилась в оцепенение. Она походила на гуся, который отбился от стаи и летел не ведая куда.
Глядя на Акэми, Матахати вдруг понял, насколько схожи их судьбы. Поток жизни нес их, как сорванные с якорей лодки. Беленое лицо Акэми было таким несчастным, что Матахати почувствовал, что ей нужен друг. Обняв ее, он прижался к ее щеке и прошептал:
— Акэми, пойдем в Эдо!
— В Эдо? Шутишь?
Неожиданное предложение вывело ее из забытья. Матахати еще крепче прижал ее к груди.
— Не обязательно в Эдо, но все говорят, что это город с большим будущим, — произнес он. — Осака и Киото отходят в прошлое, поэтому сегуны строят столицу на востоке. Там мы наверняка найдем себе полезное занятие. Отбившиеся от стаи гуси вроде нас тобой могут попытать там счастье. Скажи, что ты согласна, Акэми!
Заметив блеск в ее глазах, Матахати увлеченно заговорил:
— Весело заживем, Акэми! Будем делать то, что захотим. А иначе зачем жить? Мы еще молоды, мы научимся стойкости и ловкости, не будем легковерными. На деле выходит, что от честности и порядочности проку мало. Слезы досады счастья не принесут. Ты сама все это пережила. Сначала тебя изводила мать, потом мужчины. Давай порешим так, что с сегодняшнего дня пожирают не тебя, а ты глотаешь других.
Слова Матахати звучали убедительно. Оба бежали из чайной, которая была для них клеткой. С тех пор Акэми видела лишь жестокую сторону жизни. Она чувствовала, что Матахати может справиться с жизненными невзгодами лучше, чем она. В конце концов, он мужчина.
— Пойдешь со мной? — переспросил Матахати.
Акэми понимала, что, цепляясь за минувшие грезы, она тщится построить дом из пепла. Это были мечты, в которых Мусаси безраздельно принадлежал ей одной.
Акэми, посмотрев на Матахати, молча кивнула.
— Договорились? Идем! — воскликнул он.
— А твоя мать?
— Да ну ее! — фыркнул Матахати. — Если она ухватит что-нибудь из одежды Мусаси, как доказательство его смерти, она вернется в деревню. Она взбесится, конечно, из-за моего ухода. Представляю, как она будет рассказывать всем, что я, мол, бросил ее умирать одну в горах, как это принято до сих пор в некоторых глухих местах. Если я преуспею в жизни, она меня простит. В любом случае мы решились. Правда?
Матахати сделал шаг вперед, но Акэми остановила его.
— Матахати, пойдем другой дорогой.
— Почему?
— Ведь придется идти мимо скалы.
— Ха-ха! Еще раз встретить карлика с женским лицом? Выбрось из головы эту ерунду! Теперь я с тобой. Слышишь? Мать зовет меня. Надо спешить. Она пострашнее того духа!
РАСКИДИСТАЯ СОСНА
Ветер вздыхал в бамбуковой роще. Птицы не летали, поскольку еще не рассвело, но отовсюду доносилось их робкое щебетание.
— Спокойно! Это я, Кодзиро!
Кодзиро пробежал сломя голову около километра и теперь еще переводил дух у раскидистой сосны. Люди Ёсиоки вышли из укрытий и окружили его, ожидая рассказа Кодзиро.
— Видел его? — спросил Гэндзаэмон.
— Да, я нашел его, — самодовольно ответил Кодзиро.
Все насторожились. Кодзиро, обведя собравшихся холодным взглядом, продолжал:
— Мы вместе шли до реки Такано, а потом он…
— Сбежал! — подхватил Миикэ Дзюродзаэмон.
— Нет! — возразил Кодзиро. — Судя по его хладнокровию и собранности, он не намеревался бежать. Сначала я и сам так решил, но потом понял, что он просто отделался от меня. Он, видимо, составил план действий и не хотел, чтобы я разгадал его. Советую быть начеку.
— План? Какой план? — Самураи придвинулись ближе, боясь пропустить хотя бы слово.
— По-моему, ему будут помогать несколько человек. Они, возможно, договорились встретиться в условном месте, чтобы напасть разом.
— Похоже на правду, — пробормотал Гэндзаэмон. — Стало быть, нам их недолго ждать.
Дзюродзаэмон отошел в сторону и приказал бойцам занять свои места.
— Мусаси может выиграть первую атаку, так как мы рассредоточимся. Убьет несколько человек, но это небольшая потеря. Мы до конца будем держаться избранной тактики.
— Ты прав, но нельзя терять бдительности.
— Она может притупиться от долгого ожидания. Повнимательнее!
— По местам!
Самураи разбежались. Но один самурай взобрался на верхушку сосны и затих в ветвях.
Гэндзиро стоял спиной к дереву как вкопанный.
— Спать хочешь? — спросил его Кодзиро.
— Нет! — нарочито бодро ответил мальчик.
Кодзиро потрепал его по волосам.
— У тебя губы посинели от холода. Ты должен быть храбрым и сильным, потому что ты — представитель рода Ёсиока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Не глупи, Оцу! — воскликнул он. — Зачем тебе умирать? — Мусаси удивился глубине своего порыва. — Я умру в сражении против людей Ёсиоки. Смерть от меча естественна для профессионального фехтовальщика. Я должен напомнить трусам о Пути Воина. Я глубоко тронут твоей решимостью умереть, но во имя чего ты отдашь жизнь? Смерть твоя останется незаметной, люди не обращают внимания на смерть мошки.
Оцу едва сдержала рыдания. Мусаси пожалел о своей прямолинейности.
— Наконец я понял, что заблуждался сам и обманывал тебя много лет. Я не замышлял ничего дурного, когда сбежал из деревни и бросил тебя на мосту Ханада. Против моей воли вышло так, что я обманул тебя. Обман я скрывал, притворяясь холодным и бесстрастным. Безразличие было напускным. Часы мои сочтены, и я скажу всю правду. Я люблю тебя, Оцу! Я пожертвовал бы всем на свете и остался с тобой навсегда, но… — Мусаси на миг замолк, затем взволнованно продолжил: — Верь каждому моему слову, Оцу, у меня не будет больше случая поговорить с тобой. Сейчас я открываю тебе душу. Мысль о тебе, случалось, отвлекала меня от дела, были ночи, когда я не мог заснуть, мечтая о тебе. Ты являлась мне во сне, пробуждая во мне страсть. Я обнимал подушку, словно тебя, Оцу. Стоило, однако, обнажить меч, увидеть блеск клинка, как кровь мгновенно остывала и мысли освобождались из плена грез.
Оцу просветленным взглядом смотрела на Мусаси. Она хотела что-то сказать, но к горлу подступил комок.
— Мое единственное прибежище — меч, — продолжал Мусаси. — Страсть захлестывала меня, но я неизменно возвращался к своему ремеслу. Это судьба, Оцу. Я разрывался между любовью и самодисциплиной. Я словно бежал по двум дорогам одновременно. Когда они расходились, я выбирал ту, которую считаю верной. Я хорошо знаю себя. Я не гений и не великий человек. — Мусаси замолк. Он хотел честно рассказать о своем чувстве, но слова, казалось, затемняли правду. Сердце подсказывало, что нужно быть еще откровеннее. — Что еще сказать? Один взгляд на меч — и ты удаляешься из мыслей. Нет, ты бесследно исчезаешь. Сейчас я ощущаю себя счастливейшим человеком на земле. Понимаешь? Долгие годы ты страдала душой, всем существом ради человека, который любит меч больше тебя. Я отдам жизнь за меч, но не умру ради женщины, даже ради твоей любви. Такова правда, хотя мне хочется на коленях вымаливать у тебя прощение.
Мусаси почувствовал, как тонкие пальцы Оцу сжались на его запястье. Она уже не плакала.
— Я все знаю, — спокойно произнесла она. — Иначе я бы не любила тебя.
— Неужели ты не понимаешь, что глупо умирать из-за меня? Сейчас я твой, душой и телом, но как только мы расстанемся… Нельзя жертвовать собой ради такого, как я. У женщин есть разумный путь Найди его, Оцу, ты должна обрести счастье. Это все, что я могу сказать на прощанье. Мне пора! — Мусаси осторожно отвел руку Оцу и поднялся.
— Еще минуту, Мусаси! — прошептала она сквозь слезы, хватая его за рукав.
Оцу так много надо было сказать Мусаси. Пусть он забудет ее, пусть люди осмеют ее, пусть он не изменит себе. Оцу придумала Мусаси в мечтах, она знала его истинную натуру, когда полюбила его. Она цеплялась за рукав Мусаси, отчаянно пытаясь продлить мгновения перед вечным расставанием. Ее смиренная мольба обезоружила Мусаси. Оцу была прекрасна в своем смущении и скованности. Мусаси дрогнул от собственной нерешительности. Он вдруг почувствовал себя деревом с расшатанными корнями, которое вот-вот рухнет от порыва ветра. Его беззаветная преданность Пути Меча заколебалась от слез Оцу.
— Ты поняла меня? — натужно выдавил он из себя.
— Да, но вместе с тобой умру и я. Для меня смерть будет иметь такой же смысл, как для тебя гибель в сражении. Меня не затоптать, как букашку, я не брошусь с горя в реку. Я сама решу свою судьбу. Даже ты не волен распоряжаться моей жизнью. — Голос Оцу звучал спокойно и твердо. — Если ты признал меня невестой, я буду счастливейшей из женщин. Ты говорил, что не хочешь обрекать меня на горе. Поверь, я не умру от горя. Кому-то я кажусь несчастной, но это не так. Я с радостью встречу свой смертный час. Он будет для меня как рассвет с ярким солнцем и пением птиц. С такой же радостью я встретила бы день свадьбы с тобой.
Выбившись из сил, Оцу сложила на груди руки и устремила невидящий взор куда-то вдаль, словно завороженная волшебным видением.
Луна заходила. Не рассвело, но туман уже окутал стволы деревьев.
Внезапно громкий вопль разорвал тишину. Крик раздался со стороны скалы, на которую взобрался Дзётаро. Оцу замерла, вглядываясь в вершину. Мусаси безмолвно зашагал навстречу своей судьбе. Оцу с глухим стоном сделала несколько неверных шагов ему вслед. Мусаси ускорил шаг, затем обернулся.
— Я понял тебя, Оцу, но прошу тебя, не уходи малодушной смертью. Не позволяй горю увлечь тебя в долину смерти. Сначала поправься, а потом решай. Я рискую жизнью не напрасно. Я сделал выбор. Умерев, я обрету вечную жизнь. Кости мои истлеют, но я останусь жить. — Переведя дыхание, Мусаси продолжал: — Ты меня слышишь? Если ты умрешь из-за меня, то не найдешь меня в мире ином. Я буду жить сотни, тысячи лет в сердцах людей и сольюсь с японским культом меча.
Оцу хотела что-то сказать, но Мусаси уже не слышал. Сердце ее на миг замерло, но она не верила, что они расстаются навсегда. Ей казалось, что их обоих увлекает волна жизни и смерти.
Посыпалась галька, и следом скатился Дзётаро в маске театра Но, которую ему подарили в Наре.
— Такого еще со мной не было! — воскликнул мальчик, вскидывая руки.
— Что случилось? — прошептала Оцу, потрясенная видом маски.
— Слышала? Я никому не мешал, и вдруг этот ужасный вопль.
— А где ты находился? Ты был в маске?
— Сидел на скале. Туда ведет узкая тропинка. Я взобрался наверх и смотрел на луну.
— Я еще раз спрашиваю, ты был в маске?
— Да. Вокруг тявкали лисы и возились барсуки. Я подумал, что маска отпугнет их. И вдруг крик, леденящий душу, словно завыло исчадие ада.
ОТБИВШИЕСЯ ОТ СТАИ
— Подожди меня, Матахати! Посторонись! — причитала Осуги, плетясь за сыном. От ее высокомерия не осталось и следа. Матахати ворчал себе под нос, но так, чтобы слышала мать:
— Сама подгоняла поскорее уйти из гостиницы, а теперь недовольна. Мастерица только говорить.
Они шли по дороге в Итинодзи до горы Даймондзи, потом свернули в горы и заблудились. Осуги не сдавалась.
— Послушал бы кто, как ты обижаешь меня! Можно подумать, что ты ненавидишь свою мать.
Старуха смахнула пот с морщинистого лица. Матахати не сбавлял хода.
— Ты наконец остановишься? Отдохнем! — крикнула Осуги.
— Будешь отдыхать каждые десять шагов, так мы никогда не доберемся до цели.
— До рассвета далеко. Горная дорога была бы мне нипочем, коли не простуда.
— Никогда не признаешь своей ошибки. Я разбудил хозяина гостиницы, чтобы ты получше отдохнула, тебе же не сиделось на месте. Не хотела даже чаю выпить, только и твердила, что мы опоздаем. Едва я пригубил сакэ, как ты потащила меня за собой. Хоть ты мне и мать, но совершенно непереносима.
— Ты злишься, потому что я не позволила тебе напиться допьяна. Разве я не права? Почему ты такой слабый? Сегодня нам предстоит очень важное дело.
— Нам ведь не придется пускать в ход мечи. Всего-то и хлопот — отрезать у Мусаси клок волос и кусок одежды. Велика важность!
— Ладно. Не будем ссориться. Пошли!
Они продолжили путь, и Матахати забурчал:
— Глупее не придумаешь. Притащим в деревню клок волос показать, что наш долг выполнен. Деревенские олухи, которые ничего не видели, кроме своих гор, будут потрясены. Как я ненавижу деревню!
Матахати не утратил пристрастий к сакэ из Нады, хорошеньким девушкам из Киото и другим удовольствиям. Он по-прежнему верил в счастье, которое подарит ему город. Он все еще надеялся, что в одно прекрасное утро проснется обладателем всего желаемого. «Никогда не вернусь в деревенскую глухомань», — поклялся себе Матахати.
Осуги отстала. Отбросив спесь, она захныкала:
— Матахати, понеси меня на спине. Прошу тебя, хотя бы немного. Матахати нахмурился и остановился. В этот момент они услышали ужасный вопль, который поразил Оцу и Дзётаро. Мать с сыном застыли на месте. Матахати бросился к краю обрыва, не обращая внимания на отчаянные попытки матери остановить его.
— Куда ты? — кричала ему вслед Осуги.
— Стой на месте, я взгляну, что случилось. Спущусь вниз, — бросил ей через плечо Матахати.
— Дурак, куда тебя несет? — кричала опомнившаяся от потрясения Осуги.
— Оглохла, что ли? Не слышала чей-то крик?
— А тебе какое дело? Немедленно вернись!
Не обращая внимания на крики матери, Матахати торопливо спускался на дно распадка, цепляясь за корневища деревьев.
— Безмозглый дурень! — вопила ему вслед Осуги.
Матахати еще раз велел ей оставаться на месте, но голос его был едва слышен.
«Что дальше?» — подумал он, оказавшись внизу. Матахати уже пожалел о своей опрометчивости. Он не был уверен, что кричали именно здесь.
Сквозь кроны деревьев пробивалась луна. Глаза Матахати привыкли к полумраку. Он стоял на одной из бесчисленных тропинок, которые, пересекая горы к востоку от Киото, ведут в Сакамото и Оцу. Матахати двинулся вдоль ручья и вскоре увидел хижину, какие ставят ловцы горной форели. Хижина была маленькой, на одного человека, внутри никого не было, но позади нее Матахати заметил чью-то фигуру. Лицо и руки выделялись белыми пятнами.
«Женщина», — с облегчением подумал он и притаился за скалой. Женщина осторожно подошла к ручью и нагнулась, чтобы зачерпнуть пригоршню воды. Матахати сделал шаг вперед. Женщина, как пугливое животное, резко обернулась и бросилась бежать.
— Акэми!
— Как я испугалась! — срывающимся голосом отозвалась Акэми, узнав Матахати.
— Что произошло? Как ты оказалась здесь среди ночи? Почему ты в дорожном платье? — Матахати вглядывался в Акэми.
— Где твоя мать?
— Наверху, — махнул рукой Матахати.
— Она, верно, вне себя от злости.
— Из-за денег?
— Да. Мне надо было немедленно скрыться, а у меня не было ни гроша на дорогу. Прости меня, Матахати. Я совсем растерялась тогда от волнения. Обещаю, что верну вам деньги.
Акэми заплакала.
— Ты за что просишь прощения? Думаешь, мы гонимся за тобой?
— Матахати, я от страха потеряла голову, но ведь я убежала с вашими деньгами. Я не посетую, если вы обойдетесь со мной, как с воровкой.
— Мать так бы и поступила, но не я. Да и денег-то немного. Я бы сам охотно отдал их тебе. Я не сержусь. Меня больше интересует, что вынудило тебя срочно бежать из Киото и почему ты здесь.
— Вчера я подслушала ваш разговор с матерью.
— О Мусаси?
— Да.
— И сразу решила отправиться в Итидзёдзи?
Акэми не отвечала.
— Да, совсем забыл! — хлопнул себя по лбу Матахати, вспомнив, зачем спустился вниз. — Это ты сейчас кричала?
Акэми кивнула, бросив испуганный взгляд на гору. Убедившись, что там никого нет, она рассказала, как, перейдя через ручей, стала подниматься по крутому гребню скалы и вдруг увидела страшный призрак с телом карлика. Он сидел на камне, уставившись на луну. Женское лицо его сияло нечеловеческой белизной, рот с одной стороны рассечен в дьявольской улыбке до самого уха. Акэми едва не лишилась чувств от страха. Когда она снова взглянула вверх, привидение исчезло.
Рассказ был нелепым, но девушка говорила серьезно. Матахати, соблюдая вежливость, внимательно ее слушал, но скоро расхохотался.
— Ха-ха! Ну и выдумщица ты! Наверняка сама напугала привидение. Ты с малолетства бродила по полям сражений и обирала покойников, не дожидаясь, пока дух убитых расстанется с телом.
— Но я была ребенком и не боялась лишь потому, что ничего не знала о духах.
— Не малым же ребенком ты была тогда… До сих пор вздыхаешь по Мусаси?
— Нет… Он — моя первая любовь, но теперь…
— Зачем тогда ты идешь в Итидзёдзи?
— Сама не знаю. Просто подумала, что увижу его там.
— Напрасно теряешь время, — сказал Матахати, сочувственно глядя на нее. Он объяснил, что Мусаси неминуемо обречен на смерть.
Акэми натерпелась от Сэйдзюро и Кодзиро. Ее прекрасные мечты рассыпались в прах. Былые грезы о счастье исчезли, новых не было, душа ее погрузилась в оцепенение. Она походила на гуся, который отбился от стаи и летел не ведая куда.
Глядя на Акэми, Матахати вдруг понял, насколько схожи их судьбы. Поток жизни нес их, как сорванные с якорей лодки. Беленое лицо Акэми было таким несчастным, что Матахати почувствовал, что ей нужен друг. Обняв ее, он прижался к ее щеке и прошептал:
— Акэми, пойдем в Эдо!
— В Эдо? Шутишь?
Неожиданное предложение вывело ее из забытья. Матахати еще крепче прижал ее к груди.
— Не обязательно в Эдо, но все говорят, что это город с большим будущим, — произнес он. — Осака и Киото отходят в прошлое, поэтому сегуны строят столицу на востоке. Там мы наверняка найдем себе полезное занятие. Отбившиеся от стаи гуси вроде нас тобой могут попытать там счастье. Скажи, что ты согласна, Акэми!
Заметив блеск в ее глазах, Матахати увлеченно заговорил:
— Весело заживем, Акэми! Будем делать то, что захотим. А иначе зачем жить? Мы еще молоды, мы научимся стойкости и ловкости, не будем легковерными. На деле выходит, что от честности и порядочности проку мало. Слезы досады счастья не принесут. Ты сама все это пережила. Сначала тебя изводила мать, потом мужчины. Давай порешим так, что с сегодняшнего дня пожирают не тебя, а ты глотаешь других.
Слова Матахати звучали убедительно. Оба бежали из чайной, которая была для них клеткой. С тех пор Акэми видела лишь жестокую сторону жизни. Она чувствовала, что Матахати может справиться с жизненными невзгодами лучше, чем она. В конце концов, он мужчина.
— Пойдешь со мной? — переспросил Матахати.
Акэми понимала, что, цепляясь за минувшие грезы, она тщится построить дом из пепла. Это были мечты, в которых Мусаси безраздельно принадлежал ей одной.
Акэми, посмотрев на Матахати, молча кивнула.
— Договорились? Идем! — воскликнул он.
— А твоя мать?
— Да ну ее! — фыркнул Матахати. — Если она ухватит что-нибудь из одежды Мусаси, как доказательство его смерти, она вернется в деревню. Она взбесится, конечно, из-за моего ухода. Представляю, как она будет рассказывать всем, что я, мол, бросил ее умирать одну в горах, как это принято до сих пор в некоторых глухих местах. Если я преуспею в жизни, она меня простит. В любом случае мы решились. Правда?
Матахати сделал шаг вперед, но Акэми остановила его.
— Матахати, пойдем другой дорогой.
— Почему?
— Ведь придется идти мимо скалы.
— Ха-ха! Еще раз встретить карлика с женским лицом? Выбрось из головы эту ерунду! Теперь я с тобой. Слышишь? Мать зовет меня. Надо спешить. Она пострашнее того духа!
РАСКИДИСТАЯ СОСНА
Ветер вздыхал в бамбуковой роще. Птицы не летали, поскольку еще не рассвело, но отовсюду доносилось их робкое щебетание.
— Спокойно! Это я, Кодзиро!
Кодзиро пробежал сломя голову около километра и теперь еще переводил дух у раскидистой сосны. Люди Ёсиоки вышли из укрытий и окружили его, ожидая рассказа Кодзиро.
— Видел его? — спросил Гэндзаэмон.
— Да, я нашел его, — самодовольно ответил Кодзиро.
Все насторожились. Кодзиро, обведя собравшихся холодным взглядом, продолжал:
— Мы вместе шли до реки Такано, а потом он…
— Сбежал! — подхватил Миикэ Дзюродзаэмон.
— Нет! — возразил Кодзиро. — Судя по его хладнокровию и собранности, он не намеревался бежать. Сначала я и сам так решил, но потом понял, что он просто отделался от меня. Он, видимо, составил план действий и не хотел, чтобы я разгадал его. Советую быть начеку.
— План? Какой план? — Самураи придвинулись ближе, боясь пропустить хотя бы слово.
— По-моему, ему будут помогать несколько человек. Они, возможно, договорились встретиться в условном месте, чтобы напасть разом.
— Похоже на правду, — пробормотал Гэндзаэмон. — Стало быть, нам их недолго ждать.
Дзюродзаэмон отошел в сторону и приказал бойцам занять свои места.
— Мусаси может выиграть первую атаку, так как мы рассредоточимся. Убьет несколько человек, но это небольшая потеря. Мы до конца будем держаться избранной тактики.
— Ты прав, но нельзя терять бдительности.
— Она может притупиться от долгого ожидания. Повнимательнее!
— По местам!
Самураи разбежались. Но один самурай взобрался на верхушку сосны и затих в ветвях.
Гэндзиро стоял спиной к дереву как вкопанный.
— Спать хочешь? — спросил его Кодзиро.
— Нет! — нарочито бодро ответил мальчик.
Кодзиро потрепал его по волосам.
— У тебя губы посинели от холода. Ты должен быть храбрым и сильным, потому что ты — представитель рода Ёсиока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121