На каждом шагу им попадаются только люди, по собственной воле устремляющиеся в ад. — Воздетые к небу руки Такуана бессильно упали. Трагическим тоном он добавил: — Оцу, если тебя начнут одолевать шесть зол, произнеси мое имя. Вспомни меня и произнеси мое имя. Все, что я могу сказать сейчас, — береги себя, и пусть твоя дорога будет, по возможности, долгой.
Книга третья
ОГОНЬ
САСАКИ КОДЗИРО
К югу от Киото река Ёдо огибает гору Момояма (на ней расположен замок Фусими) и течет по равнине Ямасиро к бастионам замка Осака, расположенного километрах в двадцати пяти к юго-востоку. В какой-то степени из-за непосредственной связи городов по реке любое политическое событие в Киото немедленно отзывалось в Осаке. В замке Фусими каждое слово, произнесенное осакским самураем, а уж тем более военным высокого ранга, воспринималось как зловещее предзнаменование.
В окрестностях Момоямы происходила бурная жизнь, поскольку Токугава Иэясу решил изменить все, что утвердилось при Хидэёси. Замок Осака, где по-прежнему жили Хидэёси и его мать Ёдогими, отчаянно цеплялся за остатки былого могущества, как заходящее солнце тщится сохранить полуденный блеск. Реальная власть, однако, сосредоточилась в Фусими, где предпочитал останавливаться Иэясу во время длительных поездок по Кансаю. Столкновение старого и нового бросалось в глаза на каждом шагу. Оно чувствовалось в лодках, плывущих по реке, в движении путников по трактам, популярным песенкам, в лицах неприкаянных самураев, ищущих работу.
Замок в Фусими обновлялся. Горами лежали глыбы скальной породы, которые выгружали с барж на берег. Некоторые в высоту были больше человеческого роста. Казалось, они плавятся под палящим солнцем. По календарю уже наступила осень, но испепеляющая жара напоминала дни, следующие за сезоном дождей в начале лета.
Ивы у моста покрылись белесым налетом. Большая стрекоза металась зигзагами от реки к маленькому домику на берегу. Крыши деревянных домов, которые по вечерам свет фонарей окрашивал в пастельные тона, сейчас были неприглядными, пыльно-серыми. Двое рабочих, наслаждаясь получасовым отдыхом от каторжного труда, растянулись на каменном кубе под полуденным солнцем. Они обсуждали тему, волновавшую всех.
— Думаешь, еще одна война будет?
— Не сомневаюсь. Похоже, никто не имеет достаточно сил, чтобы держать все в руках.
— Вот-вот. Военачальники в Осаке набирают в войско всех ронинов без разбору.
— И будут. Громко говорить об этом не нужно, но я слышал, что Токугава покупает оружие и боеприпасы с заморских кораблей.
— Так почему же Иэясу выдает за Хидэёри свою внучку Сэнхимэ?
— Кто ж его знает? Он ничего просто так не делает. Нам, простолюдинам, никогда не уразуметь, что у Иэясу на уме.
Мухи жужжали над рабочими. Облепили и пару волов, впряженных в пустую телегу для перевозки бревен. Животные тупо жевали жвачку под палящим солнцем.
Простые поденщики не знали истинной причины ремонта замка. Они считали, что Иэясу намерен в нем жить. На самом деле ремонт являлся частью обширной строительной программы, которой уделялось серьезное внимание в государственных планах Токугавы. Большое строительство велось также в Эдо, Нагое, Суруге, Хиконэ, Оцу и в десятке других замковых городов. Оно преследовало прежде всего политические цели, поскольку один из способов Иэясу держать феодалов под контролем заключался в том, чтобы принудить их к строительству. Никто не осмеливался отказать сегуну, поэтому удельные князья-союзники не имели теперь времени на заговоры. Бывшие враги Иэясу в битве при Сэкигахаре лишались значительной части своих доходов. Правительство также стремилось получить поддержку у простого народа, который имел прямую или косвенную выгоду от масштабных работ. В одном только Фусими почти тысяча человек расширяли каменные укрепления, и в окрестности замка валом повалили коробейники, продажные женщины и оводы, что безошибочно свидетельствует о процветании. Народ радовался хорошим временам, пришедшим вместе с Иэясу, а купцы лелеяли мечту, что процветание завершится новой войной, которая принесет им громадные барыши. В город завозили множество товаров, значительную часть которых составляло военное снаряжение. Крупные торговые дома быстро смекнули прибыльность военных поставок.
Горожане уже забыли старые добрые времена, когда правил Хидэёси, и теперь их занимала мысль о днях грядущих. Им было безразлично, кто стоит у власти. Пока удовлетворялись их обыденные потребности, они не роптали. Иэясу не обманул их ожиданий, ухитрившись оделить каждого ребенка гостинцем, разумеется, не из собственных средств, а за счет вероятных противников.
Иэясу вводил новую систему контроля в сельском хозяйстве. Местные землевладельцы лишились неограниченной власти над своими подданными и права отправлять крестьян на заработки. Отныне крестьянину предписывалось обрабатывать свою землю, не отвлекаясь на отхожие промыслы. Крестьян полагалось держать вне политики, воспитывая в них безусловное подчинение властям.
Иэясу полагал, что разумный правитель не допустит обнищания крестьянина, но в то же время должен строго держать его в рамках крестьянского сословия. Эта политика была призвана увековечить власть Токугавы. Ни горожане, ни крестьяне, ни даймё не замечали, как их постепенно загоняют в феодальную систему, которая свяжет их по рукам и ногам. Никто не задумывался, что из этого выйдет через сто лет. Никто, кроме Иэясу.
Люди, ремонтировавшие замок Фусими, тоже не помышляли о завтрашнем дне. Важно прожить сегодняшний день, и чем быстрее он пройдет, тем лучше. Они толковали о войне, но разразись она, им не было бы дела до грандиозных планов сохранения мира и процветания народа. Их положение в любом случае не станет намного хуже теперешнего.
— Арбуз! Кому арбуз? — выкрикивала крестьянская девочка, всегда появлявшаяся здесь в это время.
Арбуз купили несколько человек, которые играли в монету в тени каменной глыбы. Девочка переходила от группы к группе, весело выкрикивая:
— Кто купит арбуз?
— Чудачка! Откуда у нас деньги?
— Давай сюда! Съем, коли задаром.
Девочке больше не повезло. Она уныло подошла к молодому рабочему, который сидел уперевшись спиной и ногами в два каменных блока. Руки его лежали на коленях.
— Арбуз не нужен? — неуверенно произнесла она.
Рабочий был худой, с запавшими глазами и обожженной солнцем кожей. Он выглядел не по годам изнуренным, но его знакомые признали бы в нем Хонъидэна Матахати. Рабочий, устало отсчитав несколько мелких монет, протянул их девочке. Он снова привалился к камню, и голова его бессильно упала. Небольшое усилие вконец ослабило его. Он подавился куском арбуза и выплюнул красную мякоть на траву. Арбуз скатился с колен на землю, но у Матахати не было сил поднять его. Матахати смотрел на арбуз потухшим взглядом.
— Негодяй! — вяло пробормотал Матахати. Он бранил тех, кому хотел бы отомстить, — Око с набеленным лицом, Такэдзо с деревянным мечом. Первой ошибкой стало участие в битве при Сэкигахаре, второй — увлечение соблазнительной вдовой. Матахати верил — не соверши он этих глупостей, так жил бы дома в Миямото, был бы главой семейства Хонъидэн, имел бы красавицу жену на зависть всей деревне.
«Оцу должна меня ненавидеть… Где она теперь?» — вяло размышлял Матахати. Воспоминание о бывшей невесте было единственной радостью. Поняв истинную натуру Око, он мысленно вернулся к Оцу. С тех пор как ему хватило духу сбежать из «Ёмоги», он все чаще думал об Оцу. В день побега он узнал, что фехтовальщик Миямото Мусаси, о котором заговорили в Киото, это его старый друг Такэдзо. Потрясение, которое Матахати испытал от этого открытия, мгновенно сменилось волной жгучей зависти.
Мысли об Оцу заставили его перестать пить, попытаться превозмочь лень и бросить дурные привычки. Поначалу Матахати не мог найти работу. Он проклинал себя за потерянные пять лет, которые оторвали его от настоящей жизни, за существование за счет немолодой женщины. Порой ему казалось, что все безвозвратно потеряно.
«Нет, еще не все погублено! — убеждал он себя. — Мне всего двадцать два. При желании я могу добиться многого».
Конечно, любой мог убеждать себя подобным образом, но для Матахати это было все равно что зажмуриться и прыгнуть через пропасть шириной в пять лет. Он нанялся поденщиком в Фусими. Здесь приходилось тяжко трудиться изо дня в день, под палящим солнцем, все лето до самой осени. Он гордился, что не бросал работу.
«Покажу им всем, — думал Матахати. — Ничто не помешает мне стать известным. Мне по плечу все, что сделал Такэдзо. Я хочу и превзойду его. Тогда и расквитаюсь с ним. С Око можно потом разобраться. На все мне потребуется десять лет».
«Десять лет? — Матахати на минуту задумался, подсчитывая, сколько лет исполнится Оцу к той поре. — Тридцать один! Не выйдет ли она замуж, станет ли дожидаться меня? Вряд ли». Матахати ничего не знал о том, что произошло в Мимасаке, и не подозревал, что его мечты напрасны.
Десять лет! Ни за что! Ему хватит пяти-шести. За это время он должен добиться успеха. Не иначе. Он вернется в деревню, попросит прощения у Оцу и уговорит выйти за него замуж.
— Только так! — воскликнул Матахати. — Пять, ну, шесть лет! Он посмотрел на арбуз. Взгляд его обрел живость.
Из-за каменного блока появился один из его приятелей-поденщиков. Облокотившись на шероховатую поверхность огромного камня, он спросил:
— Что ты бормочешь, Матахати? Ты совсем зеленый! Арбуз гнилой попался?
Матахати попытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. Голова снова закружилась, рот наполнился слюной.
— Ничего, ерунда, — задыхаясь, проговорил он. — Перегрелся на солнце. Отдохну здесь часок.
Подносчики камней, здоровенные детины, добродушно посмеялись над его немощью. Один из них спросил:
— Зачем купил арбуз, если не можешь есть?
— Для вас купил, — ответил Матахати. — А вы за меня поработаете час.
— Годится! Налетай! Матахати угощает!
Разбив арбуз о камень, поденщики набросились на него, как муравьи, жадно поедая сочную и сладкую мякоть. Едва они доели арбуз, как на обломке глыбы появился человек.
— Все по местам, быстро! — приказал он.
Самурай — старший на стройке — появился из будки, помахивая хлыстом. Над площадкой повис едкий запах пота. Послышалась песня подносчиков камней, в такт которой они с помощью рычагов ставили огромные куски скал на катки и поднимали на канатах толщиной в мужскую руку. Камни двигались неторопливо, как живые горы.
Бурное строительство в замках способствовало рождению новых трудовых песен. Никто не записывал их, тем интереснее отрывок, приведенный в письме Хатисуки, князя Авы, который возглавлял строительство замка Нагоя. Князь, едва ли в жизни коснувшийся пальцем до строительного материала, скорее всего, услышал эту песню на приеме. Бесхитростные сочинения, как ни странно, стали популярными в светском обществе.
Из Аватагути мы тащим
Камень за камнем, скалу за скалой.
Для благородного князя Тогоро.
Эй са, эй са.
Тяни — хо! Тащи — хо! Тянем — хо! Тащим — хо!
А молвит слово Тогоро —
Трясемся мы от страха.
Верны тебе, наш грозный князь,
Покуда живы мы.
Автор письма добавляет: «Такие песни поет и стар и млад. Они стали частицей нашего переменчивого времени».
Поденщики в Фусими не подозревали о причудах высшего общества, но их песни действительно отражали дух времени. В период заката сёгуната Асикаги в моде были печальные мелодии, которые редко звучали на публике. В годы процветания при Хидэёси повсюду слышались бодрые и радостные мелодии. Под твердой рукой Иэясу песни отчасти утратили беззаботность. Власть Токугавы крепла, на смену народной музыке пришли сочинения музыкантов, служивших у сегуна.
Матахати сидел, обхватив голову руками. Голова трещала от боли, песня рабочих сверлила уши, как пчелиный рой. Матахати, оставшись в одиночестве, впал в отчаяние.
— Все напрасно, — стонал он. — Пять лет! Хорошо, я буду работать, но что я получу? За целый день едва зарабатываю на еду. День не погнешь спину, и есть нечего.
Кто-то подошел и встал рядом. Матахати, подняв голову, увидел высокого молодого человека в глубокой, грубо сплетенной соломенной шляпе, на плече висела котомка, какие обычно носят сюгёся. Шляпу украшал герб в виде полураскрытого веера со стальной окантовкой. Молодой человек внимательно оглядывал строительную площадку. Затем он сел около широкой плоской глыбы, по высоте подходившей для письменного столика, сдул с нее песчинки и цепочку бегущих муравьев, оперся локтями на камень и вновь стал наблюдать за окрестностями.
Солнце слепило ему глаза, но он сидел неподвижно, словно не замечая жары. Он не обращал внимания на Матахати, который чувствовал себя так худо, что не видел ничего вокруг. Матахати сидел спиной к подошедшему самураю, давясь от рвоты.
— Эй ты, что с тобой? — спросил самурай, услышав наконец икоту Матахати.
— Перегрелся на солнце.
— Ты совсем плох.
— Получше стало, но сильно кружится голова.
— У меня есть лекарство, — сказал самурай. Открыв черную лакированную коробочку, он высыпал на ладонь несколько пилюль.
Он подошел к Матахати и вложил черные пилюли ему в рот.
— Сразу полегчает, — сказал самурай.
— Спасибо.
— Ты будешь здесь?
— Да.
— Сделай мне одолжение. Дай знак, если кто-нибудь появится. Брось гальку или еще что.
Самурай вернулся к глыбе, достал из коробки с письменными принадлежностями кисть, вытащил тетрадь из-за пазухи кимоно и начал рисовать схему. Глаза, зорко глядевшие из-под шляпы, ощупывали замок и подступы к нему, задерживаясь на главной башне, укреплениях, горах на заднем плане, реке и ручьях.
Накануне битвы при Сэкигахаре части Западной армии осадили замок, разрушили часть укреплений рва. Сейчас замок не просто восстановили, но и значительно укрепили, так что он, очевидно, превосходил твердыню Хидэёри в Осаке.
Быстро, но не упуская ни детали, молодой самурай набросал общий вид крепости и, перевернув страницу, начал чертить подступы к замку с тыла.
— Эй! — негромко крикнул Матахати, но было уже поздно.
За спиной самурая стоял выросший из-под земли смотритель работ. Одетый в легкие латы и соломенные сандалии, человек молча ждал, когда его заметят. Матахати чувствовал себя виноватым, потому что прозевал смотрителя и вовремя не предупредил самурая.
Молодой самурай поднял руку, чтобы согнать мух с потной шеи, и в этот момент заметил смотрителя. Он растерянно уставился на фигуру в латах. Негодующий чиновник протянул руку к тетради, но самурай, обхватив его за запястье, вскочил.
— Что тебе? — крикнул самурай.
— Хочу взглянуть! — проревел смотритель, вырывая тетрадь.
— Не имеешь права!
— Это моя обязанность.
— Совать нос в чужие дела?
— А почему бы не посмотреть?
— Олух ничего не поймет.
— Тогда заберу тетрадь.
— Отдай! — крикнул молодой самурай, пытаясь отобрать тетрадь. Каждый потянул в свою сторону, и тетрадь разорвалась пополам.
— Берегись! — крикнул смотритель. — Подумал бы, как будешь оправдываться, когда я сдам тебя куда следует.
— А ты имеешь такое право? Рангом вышел?
— Да.
— Из какого ты отряда? Кто у вас старший?
— Не твое дело. Учти, мне поручено задерживать всех подозрительных. Кто разрешил рисовать схему?
— Я изучаю крепости и топографию, может, пригодится в будущем. Что в этом плохого?
— Здесь полно вражеских лазутчиков шныряет. У всех одинаковая отговорка. Меня не интересует, кто ты. Придется ответить на несколько вопросов. Пошли!
— Обвиняешь меня в преступлении?
— Придержи язык и следуй за мной!
— Проклятые чиновники! Привыкли, что люди немеют от страха, когда вы раскрываете глотки.
— Молчать! Марш за мной!
— А ты заставь! — вызывающе ответил молодой самурай.
Вены вздулись на лбу смотрителя. Бросив половину тетради на землю, он придавил ее ногой и выхватил дубинку. Самурай отскочил назад, чтобы занять более выгодную позицию.
— Не пойдешь по своей воле, так я тебя свяжу и волоком потащу, — сказал смотритель.
Не успел он договорить, как его противник бросился в атаку. Издав пронзительный вопль, молодой самурай обхватил смотрителя за шею рукой, а второй подхватил под нижний край доспехов и швырнул его на каменную глыбу.
— Получай, бездельник! — крикнул самурай, но смотритель уже его не слышал, потому что голова стража порядка раскололась о камень, как арбуз. Завопив от ужаса, Матахати закрыл лицо, чтобы уберечься от брызнувших во все стороны липких красных кусочков. Молодой самурай был невозмутим,
Матахати оцепенел от потрясения. Неужели человек способен привыкнуть к таким жестоким убийствам? Или хладнокровие — защитная маска после неистового взрыва гнева? От ужаса Матахати покрылся потом. На вид самураю не было и тридцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Книга третья
ОГОНЬ
САСАКИ КОДЗИРО
К югу от Киото река Ёдо огибает гору Момояма (на ней расположен замок Фусими) и течет по равнине Ямасиро к бастионам замка Осака, расположенного километрах в двадцати пяти к юго-востоку. В какой-то степени из-за непосредственной связи городов по реке любое политическое событие в Киото немедленно отзывалось в Осаке. В замке Фусими каждое слово, произнесенное осакским самураем, а уж тем более военным высокого ранга, воспринималось как зловещее предзнаменование.
В окрестностях Момоямы происходила бурная жизнь, поскольку Токугава Иэясу решил изменить все, что утвердилось при Хидэёси. Замок Осака, где по-прежнему жили Хидэёси и его мать Ёдогими, отчаянно цеплялся за остатки былого могущества, как заходящее солнце тщится сохранить полуденный блеск. Реальная власть, однако, сосредоточилась в Фусими, где предпочитал останавливаться Иэясу во время длительных поездок по Кансаю. Столкновение старого и нового бросалось в глаза на каждом шагу. Оно чувствовалось в лодках, плывущих по реке, в движении путников по трактам, популярным песенкам, в лицах неприкаянных самураев, ищущих работу.
Замок в Фусими обновлялся. Горами лежали глыбы скальной породы, которые выгружали с барж на берег. Некоторые в высоту были больше человеческого роста. Казалось, они плавятся под палящим солнцем. По календарю уже наступила осень, но испепеляющая жара напоминала дни, следующие за сезоном дождей в начале лета.
Ивы у моста покрылись белесым налетом. Большая стрекоза металась зигзагами от реки к маленькому домику на берегу. Крыши деревянных домов, которые по вечерам свет фонарей окрашивал в пастельные тона, сейчас были неприглядными, пыльно-серыми. Двое рабочих, наслаждаясь получасовым отдыхом от каторжного труда, растянулись на каменном кубе под полуденным солнцем. Они обсуждали тему, волновавшую всех.
— Думаешь, еще одна война будет?
— Не сомневаюсь. Похоже, никто не имеет достаточно сил, чтобы держать все в руках.
— Вот-вот. Военачальники в Осаке набирают в войско всех ронинов без разбору.
— И будут. Громко говорить об этом не нужно, но я слышал, что Токугава покупает оружие и боеприпасы с заморских кораблей.
— Так почему же Иэясу выдает за Хидэёри свою внучку Сэнхимэ?
— Кто ж его знает? Он ничего просто так не делает. Нам, простолюдинам, никогда не уразуметь, что у Иэясу на уме.
Мухи жужжали над рабочими. Облепили и пару волов, впряженных в пустую телегу для перевозки бревен. Животные тупо жевали жвачку под палящим солнцем.
Простые поденщики не знали истинной причины ремонта замка. Они считали, что Иэясу намерен в нем жить. На самом деле ремонт являлся частью обширной строительной программы, которой уделялось серьезное внимание в государственных планах Токугавы. Большое строительство велось также в Эдо, Нагое, Суруге, Хиконэ, Оцу и в десятке других замковых городов. Оно преследовало прежде всего политические цели, поскольку один из способов Иэясу держать феодалов под контролем заключался в том, чтобы принудить их к строительству. Никто не осмеливался отказать сегуну, поэтому удельные князья-союзники не имели теперь времени на заговоры. Бывшие враги Иэясу в битве при Сэкигахаре лишались значительной части своих доходов. Правительство также стремилось получить поддержку у простого народа, который имел прямую или косвенную выгоду от масштабных работ. В одном только Фусими почти тысяча человек расширяли каменные укрепления, и в окрестности замка валом повалили коробейники, продажные женщины и оводы, что безошибочно свидетельствует о процветании. Народ радовался хорошим временам, пришедшим вместе с Иэясу, а купцы лелеяли мечту, что процветание завершится новой войной, которая принесет им громадные барыши. В город завозили множество товаров, значительную часть которых составляло военное снаряжение. Крупные торговые дома быстро смекнули прибыльность военных поставок.
Горожане уже забыли старые добрые времена, когда правил Хидэёси, и теперь их занимала мысль о днях грядущих. Им было безразлично, кто стоит у власти. Пока удовлетворялись их обыденные потребности, они не роптали. Иэясу не обманул их ожиданий, ухитрившись оделить каждого ребенка гостинцем, разумеется, не из собственных средств, а за счет вероятных противников.
Иэясу вводил новую систему контроля в сельском хозяйстве. Местные землевладельцы лишились неограниченной власти над своими подданными и права отправлять крестьян на заработки. Отныне крестьянину предписывалось обрабатывать свою землю, не отвлекаясь на отхожие промыслы. Крестьян полагалось держать вне политики, воспитывая в них безусловное подчинение властям.
Иэясу полагал, что разумный правитель не допустит обнищания крестьянина, но в то же время должен строго держать его в рамках крестьянского сословия. Эта политика была призвана увековечить власть Токугавы. Ни горожане, ни крестьяне, ни даймё не замечали, как их постепенно загоняют в феодальную систему, которая свяжет их по рукам и ногам. Никто не задумывался, что из этого выйдет через сто лет. Никто, кроме Иэясу.
Люди, ремонтировавшие замок Фусими, тоже не помышляли о завтрашнем дне. Важно прожить сегодняшний день, и чем быстрее он пройдет, тем лучше. Они толковали о войне, но разразись она, им не было бы дела до грандиозных планов сохранения мира и процветания народа. Их положение в любом случае не станет намного хуже теперешнего.
— Арбуз! Кому арбуз? — выкрикивала крестьянская девочка, всегда появлявшаяся здесь в это время.
Арбуз купили несколько человек, которые играли в монету в тени каменной глыбы. Девочка переходила от группы к группе, весело выкрикивая:
— Кто купит арбуз?
— Чудачка! Откуда у нас деньги?
— Давай сюда! Съем, коли задаром.
Девочке больше не повезло. Она уныло подошла к молодому рабочему, который сидел уперевшись спиной и ногами в два каменных блока. Руки его лежали на коленях.
— Арбуз не нужен? — неуверенно произнесла она.
Рабочий был худой, с запавшими глазами и обожженной солнцем кожей. Он выглядел не по годам изнуренным, но его знакомые признали бы в нем Хонъидэна Матахати. Рабочий, устало отсчитав несколько мелких монет, протянул их девочке. Он снова привалился к камню, и голова его бессильно упала. Небольшое усилие вконец ослабило его. Он подавился куском арбуза и выплюнул красную мякоть на траву. Арбуз скатился с колен на землю, но у Матахати не было сил поднять его. Матахати смотрел на арбуз потухшим взглядом.
— Негодяй! — вяло пробормотал Матахати. Он бранил тех, кому хотел бы отомстить, — Око с набеленным лицом, Такэдзо с деревянным мечом. Первой ошибкой стало участие в битве при Сэкигахаре, второй — увлечение соблазнительной вдовой. Матахати верил — не соверши он этих глупостей, так жил бы дома в Миямото, был бы главой семейства Хонъидэн, имел бы красавицу жену на зависть всей деревне.
«Оцу должна меня ненавидеть… Где она теперь?» — вяло размышлял Матахати. Воспоминание о бывшей невесте было единственной радостью. Поняв истинную натуру Око, он мысленно вернулся к Оцу. С тех пор как ему хватило духу сбежать из «Ёмоги», он все чаще думал об Оцу. В день побега он узнал, что фехтовальщик Миямото Мусаси, о котором заговорили в Киото, это его старый друг Такэдзо. Потрясение, которое Матахати испытал от этого открытия, мгновенно сменилось волной жгучей зависти.
Мысли об Оцу заставили его перестать пить, попытаться превозмочь лень и бросить дурные привычки. Поначалу Матахати не мог найти работу. Он проклинал себя за потерянные пять лет, которые оторвали его от настоящей жизни, за существование за счет немолодой женщины. Порой ему казалось, что все безвозвратно потеряно.
«Нет, еще не все погублено! — убеждал он себя. — Мне всего двадцать два. При желании я могу добиться многого».
Конечно, любой мог убеждать себя подобным образом, но для Матахати это было все равно что зажмуриться и прыгнуть через пропасть шириной в пять лет. Он нанялся поденщиком в Фусими. Здесь приходилось тяжко трудиться изо дня в день, под палящим солнцем, все лето до самой осени. Он гордился, что не бросал работу.
«Покажу им всем, — думал Матахати. — Ничто не помешает мне стать известным. Мне по плечу все, что сделал Такэдзо. Я хочу и превзойду его. Тогда и расквитаюсь с ним. С Око можно потом разобраться. На все мне потребуется десять лет».
«Десять лет? — Матахати на минуту задумался, подсчитывая, сколько лет исполнится Оцу к той поре. — Тридцать один! Не выйдет ли она замуж, станет ли дожидаться меня? Вряд ли». Матахати ничего не знал о том, что произошло в Мимасаке, и не подозревал, что его мечты напрасны.
Десять лет! Ни за что! Ему хватит пяти-шести. За это время он должен добиться успеха. Не иначе. Он вернется в деревню, попросит прощения у Оцу и уговорит выйти за него замуж.
— Только так! — воскликнул Матахати. — Пять, ну, шесть лет! Он посмотрел на арбуз. Взгляд его обрел живость.
Из-за каменного блока появился один из его приятелей-поденщиков. Облокотившись на шероховатую поверхность огромного камня, он спросил:
— Что ты бормочешь, Матахати? Ты совсем зеленый! Арбуз гнилой попался?
Матахати попытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. Голова снова закружилась, рот наполнился слюной.
— Ничего, ерунда, — задыхаясь, проговорил он. — Перегрелся на солнце. Отдохну здесь часок.
Подносчики камней, здоровенные детины, добродушно посмеялись над его немощью. Один из них спросил:
— Зачем купил арбуз, если не можешь есть?
— Для вас купил, — ответил Матахати. — А вы за меня поработаете час.
— Годится! Налетай! Матахати угощает!
Разбив арбуз о камень, поденщики набросились на него, как муравьи, жадно поедая сочную и сладкую мякоть. Едва они доели арбуз, как на обломке глыбы появился человек.
— Все по местам, быстро! — приказал он.
Самурай — старший на стройке — появился из будки, помахивая хлыстом. Над площадкой повис едкий запах пота. Послышалась песня подносчиков камней, в такт которой они с помощью рычагов ставили огромные куски скал на катки и поднимали на канатах толщиной в мужскую руку. Камни двигались неторопливо, как живые горы.
Бурное строительство в замках способствовало рождению новых трудовых песен. Никто не записывал их, тем интереснее отрывок, приведенный в письме Хатисуки, князя Авы, который возглавлял строительство замка Нагоя. Князь, едва ли в жизни коснувшийся пальцем до строительного материала, скорее всего, услышал эту песню на приеме. Бесхитростные сочинения, как ни странно, стали популярными в светском обществе.
Из Аватагути мы тащим
Камень за камнем, скалу за скалой.
Для благородного князя Тогоро.
Эй са, эй са.
Тяни — хо! Тащи — хо! Тянем — хо! Тащим — хо!
А молвит слово Тогоро —
Трясемся мы от страха.
Верны тебе, наш грозный князь,
Покуда живы мы.
Автор письма добавляет: «Такие песни поет и стар и млад. Они стали частицей нашего переменчивого времени».
Поденщики в Фусими не подозревали о причудах высшего общества, но их песни действительно отражали дух времени. В период заката сёгуната Асикаги в моде были печальные мелодии, которые редко звучали на публике. В годы процветания при Хидэёси повсюду слышались бодрые и радостные мелодии. Под твердой рукой Иэясу песни отчасти утратили беззаботность. Власть Токугавы крепла, на смену народной музыке пришли сочинения музыкантов, служивших у сегуна.
Матахати сидел, обхватив голову руками. Голова трещала от боли, песня рабочих сверлила уши, как пчелиный рой. Матахати, оставшись в одиночестве, впал в отчаяние.
— Все напрасно, — стонал он. — Пять лет! Хорошо, я буду работать, но что я получу? За целый день едва зарабатываю на еду. День не погнешь спину, и есть нечего.
Кто-то подошел и встал рядом. Матахати, подняв голову, увидел высокого молодого человека в глубокой, грубо сплетенной соломенной шляпе, на плече висела котомка, какие обычно носят сюгёся. Шляпу украшал герб в виде полураскрытого веера со стальной окантовкой. Молодой человек внимательно оглядывал строительную площадку. Затем он сел около широкой плоской глыбы, по высоте подходившей для письменного столика, сдул с нее песчинки и цепочку бегущих муравьев, оперся локтями на камень и вновь стал наблюдать за окрестностями.
Солнце слепило ему глаза, но он сидел неподвижно, словно не замечая жары. Он не обращал внимания на Матахати, который чувствовал себя так худо, что не видел ничего вокруг. Матахати сидел спиной к подошедшему самураю, давясь от рвоты.
— Эй ты, что с тобой? — спросил самурай, услышав наконец икоту Матахати.
— Перегрелся на солнце.
— Ты совсем плох.
— Получше стало, но сильно кружится голова.
— У меня есть лекарство, — сказал самурай. Открыв черную лакированную коробочку, он высыпал на ладонь несколько пилюль.
Он подошел к Матахати и вложил черные пилюли ему в рот.
— Сразу полегчает, — сказал самурай.
— Спасибо.
— Ты будешь здесь?
— Да.
— Сделай мне одолжение. Дай знак, если кто-нибудь появится. Брось гальку или еще что.
Самурай вернулся к глыбе, достал из коробки с письменными принадлежностями кисть, вытащил тетрадь из-за пазухи кимоно и начал рисовать схему. Глаза, зорко глядевшие из-под шляпы, ощупывали замок и подступы к нему, задерживаясь на главной башне, укреплениях, горах на заднем плане, реке и ручьях.
Накануне битвы при Сэкигахаре части Западной армии осадили замок, разрушили часть укреплений рва. Сейчас замок не просто восстановили, но и значительно укрепили, так что он, очевидно, превосходил твердыню Хидэёри в Осаке.
Быстро, но не упуская ни детали, молодой самурай набросал общий вид крепости и, перевернув страницу, начал чертить подступы к замку с тыла.
— Эй! — негромко крикнул Матахати, но было уже поздно.
За спиной самурая стоял выросший из-под земли смотритель работ. Одетый в легкие латы и соломенные сандалии, человек молча ждал, когда его заметят. Матахати чувствовал себя виноватым, потому что прозевал смотрителя и вовремя не предупредил самурая.
Молодой самурай поднял руку, чтобы согнать мух с потной шеи, и в этот момент заметил смотрителя. Он растерянно уставился на фигуру в латах. Негодующий чиновник протянул руку к тетради, но самурай, обхватив его за запястье, вскочил.
— Что тебе? — крикнул самурай.
— Хочу взглянуть! — проревел смотритель, вырывая тетрадь.
— Не имеешь права!
— Это моя обязанность.
— Совать нос в чужие дела?
— А почему бы не посмотреть?
— Олух ничего не поймет.
— Тогда заберу тетрадь.
— Отдай! — крикнул молодой самурай, пытаясь отобрать тетрадь. Каждый потянул в свою сторону, и тетрадь разорвалась пополам.
— Берегись! — крикнул смотритель. — Подумал бы, как будешь оправдываться, когда я сдам тебя куда следует.
— А ты имеешь такое право? Рангом вышел?
— Да.
— Из какого ты отряда? Кто у вас старший?
— Не твое дело. Учти, мне поручено задерживать всех подозрительных. Кто разрешил рисовать схему?
— Я изучаю крепости и топографию, может, пригодится в будущем. Что в этом плохого?
— Здесь полно вражеских лазутчиков шныряет. У всех одинаковая отговорка. Меня не интересует, кто ты. Придется ответить на несколько вопросов. Пошли!
— Обвиняешь меня в преступлении?
— Придержи язык и следуй за мной!
— Проклятые чиновники! Привыкли, что люди немеют от страха, когда вы раскрываете глотки.
— Молчать! Марш за мной!
— А ты заставь! — вызывающе ответил молодой самурай.
Вены вздулись на лбу смотрителя. Бросив половину тетради на землю, он придавил ее ногой и выхватил дубинку. Самурай отскочил назад, чтобы занять более выгодную позицию.
— Не пойдешь по своей воле, так я тебя свяжу и волоком потащу, — сказал смотритель.
Не успел он договорить, как его противник бросился в атаку. Издав пронзительный вопль, молодой самурай обхватил смотрителя за шею рукой, а второй подхватил под нижний край доспехов и швырнул его на каменную глыбу.
— Получай, бездельник! — крикнул самурай, но смотритель уже его не слышал, потому что голова стража порядка раскололась о камень, как арбуз. Завопив от ужаса, Матахати закрыл лицо, чтобы уберечься от брызнувших во все стороны липких красных кусочков. Молодой самурай был невозмутим,
Матахати оцепенел от потрясения. Неужели человек способен привыкнуть к таким жестоким убийствам? Или хладнокровие — защитная маска после неистового взрыва гнева? От ужаса Матахати покрылся потом. На вид самураю не было и тридцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121