Он угадал талант мастера, хотя вряд ли мог объяснить, в чем он состоит. Ощущение Мусаси было безошибочным, потому что он острее большинства людей воспринимал не явную глазу одаренность. Он бережно погладил чашку, не желая выпускать ее из рук.
— Господин Коэцу, — сказал он, — я разбираюсь в керамике еще хуже, чем в чае, но бьюсь об заклад, эту чашку сделал великий мастер.
— Почему?
Вопрос прозвучал мягко, глаза художника светились дружеским расположением, серьезно и при этом задорно. Морщинки в уголках глаз выдавали едва заметную улыбку.
— Просто чувствую, но не могу объяснить словами.
— Расскажите, что вы чувствуете?
— Не нахожу точного определения, но на глиняных гранях запечатлен след сверхчеловеческого, — ответил Мусаси.
— Хм… — после недолгого размышления отозвался Коэцу.
Он отличался строгостью в профессиональных суждениях. Он знал, что узкий круг людей был посвящен в его творчество. Мусаси не мог подозревать о его увлечениях.
— Так что же вы увидели в гранях?
— Чрезвычайно чистый срез.
— И только?
— Нет, в них есть нечто более значительное. Они отражают широту души и дерзкий ум мастера.
— Что еще?
— Рука гончара отточена, как меч из Сагами, но он замаскировал ее изысканностью. Чашка выглядит непритязательной, но в ней проглядывает надменность, что-то царственное, словно мастер свысока относится к людям, считая их непосвященными в прекрасное.
— Хм-м…
— Душа человека, сделавшего эту вещь, — бездонный колодец. Вряд ли его можно постичь, но он должен быть знаменитостью. Кто этот мастер?
Коэцу рассмеялся.
— Он носит имя Коэцу. Безделка, которую я вылепил ради удовольствия.
Мусаси не догадывался, что его экзаменуют. Он искренне удивился, узнав, что Коэцу занимается керамикой. Его поразила не сама разносторонность художника, а его способность выразить в простых формах чайной чашки глубину человеческого духа. Мусаси даже растерялся, обнаружив в Коэцу кладезь духовного богатства. Мусаси привык оценивать действительность понятиями фехтовальщика, но теперь понял, что они слишком одномерны. Впервые он почувствовал свою ограниченность. Человек, сидящий перед ним, одолел его без оружия. Несмотря на блестящую победу утром, Мусаси так и не поднялся выше уровня отчаянного рубаки.
— Вы тоже любите керамику? — вежливо продолжал Коэцу. — У вас верный глаз.
— Не уверен, — скромно ответил Мусаси. — Я говорил то, что приходило в голову. Простите, если я допустил какую-нибудь глупость.
— Никто не ожидал от вас глубоких суждений. Требуется опыт целой жизни, чтобы сделать одну хорошую чашку. Вы обладаете чувством красоты. Занятия фехтованием, видимо, способствовали развитию вашего глаза.
В словах Коэцу проскользнула нотка искреннего восхищения, но он, старший по возрасту, не позволял себе хвалить юношу.
Вскоре появился слуга со свежей зеленью, и Мёсю приготовила суп. Она подала его в маленьких тарелочках, которые, как выяснилось, тоже были сделаны руками Коэцу. Подогрели кувшинчик сакэ, и началась пирушка на природе.
Угощение к чаю было слишком легким и изысканным для вкуса Мусаси. Его мощный организм требовал простой и сытной пищи. Он, соблюдая приличия, похвалил тонкий аромат жиденького супа, понимая, что может почерпнуть много полезного из общения с Коэцу и его очаровательной матушкой.
Некоторое время спустя Мусаси начал беспокойно оглядывать поле.
— Мне очень приятно ваше общество, но пора идти. Я очень хочу остаться, но боюсь, что ученики моего соперника могут явиться сюда и причинить вам беспокойство. Мне бы не хотелось втягивать вас в неприятности. Надеюсь, что у меня будет возможность еще раз повидаться с вами, господин Коэцу, и с вашей почтенной матушкой, — сказал Мусаси любезным хозяевам.
— Окажетесь поблизости от переулка Хонъами, непременно заходите к нам в гости, — произнесла Мёсю, вставая с коврика, чтобы попрощаться с Мусаси.
— Пожалуйста, навестите нас. Побеседуем не спеша, — добавил Коэцу.
Опасения Мусаси не оправдались — учеников школы Ёсиоки не было видно. Он остановился, чтобы взглянуть на новых знакомых. Да, они живут совсем в ином мире. Долгий каменистый путь Мусаси никогда не приведет его к безмятежным радостям Коэцу. С поникшей от, дум головой Мусаси медленно побрел к окаемке поля.
НОЧНОЙ ПУТЬ
Запах готовящейся еды и дровяной дым заполнил маленькую винную лавку на окраине города. Это был наскоро сколоченный сарай с земляным полом, доской вместо стола и несколькими сиденьями. Видневшаяся вдалеке пагода Тодзи в лучах заходящего солнца казалась охваченной огнем. Кружившиеся над ней вороны походили на хлопья пепла, парящего в воздухе.
За самодельным столом расположились несколько торговцев и бродячий монах, кучка поденщиков в углу разыгрывала, кому сегодня ставить выпивку. Они вертели волчок, сделанный из монеты с продетой в дырку палочкой.
— Ёсиока Сейдзюро попал в серьезную переделку, — сказал один из торговцев. — А я рад. Выпьем!
— И я за это выпью, — отозвался другой.
— Еще сакэ! — приказал хозяину третий.
Торговцы пили много и неторопливо. Быстро сгущались сумерки, занавеска-норэн на входе в лавку слилась с тенью. Один из торговцев крикнул:
— Не вижу, подношу сакэ ко рту или к носу! Где огонь?
— Одну минуту! Сейчас разведу! — устало отозвался хозяин лавки. Пламя заплясало в очаге. Чем гуще становилась тьма снаружи, тем ярче казался огонь в лавке.
— Всякий раз выхожу из себя, как подумаю о них. Задолжали мне кучу денег за рыбу и уголь! Изрядная сумма, уж поверьте! А какие запросы у этой школы! Я поклялся себе получить все долги с них в конце года, и что же? Эти забияки никого не пускали, оскорбляли и запугивали. До чего дошли! Вышвырнули вон честных торговцев, которые многие годы поили, кормили их в кредит!
— Пустое дело плакать по потерянным денежкам. Что было, то сплыло. После боя около храма в Рэндайдзи настал их черед плакать.
— Что и говорить, я доволен. Они свое получили.
— Надо же, Сэйдзюро разделали почти без боя.
— Сам видел?
— Нет, рассказывали. Мусаси свалил его с первого удара. Деревянным мечом. Изувечил на всю жизнь.
— Что будет со школой?
— Дела неважные. Ученики жаждут крови Мусаси. Они совсем потеряют лицо, коли не убьют его. Слава дома Ёсиоки рухнет. Единственный, кто может одолеть Мусаси, — Дэнситиро, младший брат, так они говорят. Разыскивают его повсюду.
— Я и не знал, что есть младший Ёсиока.
— Не ты один, многие не слышали о нем. Говорят, он поспособнее старшего. Совсем никудышный человек, в школе не бывает, является только за деньгами. Прожигает жизнь, ест и пьет, хвастая именем Ёсиоки. Берет деньги у людей, которые знали его отца.
— Ну и парочка, как на подбор! Жалко, что у Ёсиоки Кэмпо такие наследники!
— Одна кровная связь еще не все значит.
У очага на полу спал пьяный ронин. Он давно не приходил в себя, и хозяин его не беспокоил. Ронин зашевелился, пытаясь подняться.
— Отодвиньтесь немножко, — попросил хозяин, подкладывая дрова в огонь. — Подол кимоно может загореться.
Матахати открыл осоловелые глаза.
— Знаю, знаю… м-м-м… Отстань! — промычал он, сверкая красными от сакэ и отблеска огня глазами.
Матахати слышал о бое около Рэндайдзи не только в этой лавке. Казалось, весь город только и судачит о поединке. Чем больше Матахати слышал о подвигах Мусаси, тем сильнее ощущал собственное падение.
— Еще одну! — приказал Матахати, — Греть не надо, выпью так. Лей в мою чашку.
— Вы случаем не больны? У вас очень бледное лицо.
— Тебе какое дело? Лицо мое!
Матахати привалился к стене, скрестив на груди руки.
«Придет время, и я им всем покажу! — думал он. — Путь к успеху прокладывается не одним мечом. Главное — успех, а каким способом — не важно! Можно разбогатеть, заполучить титул иди удачно ограбить. Нам с Мусаси по двадцать три года. Если кто-то и достигал известности в таком возрасте, то быстро утрачивал славу. Такие люди дряхлеют к тридцати годам — „старенькие мальчики“!
Едва новость о поединке у Рэндайдзи докатилась до Осаки, Матахати тотчас отправился в Киото, Делать ему там было нечего, но известие о победе Мусаси вывело Матахати из себя, и он решил на месте разузнать подробности.
«Он на вершине славы, — раздраженно думал Матахати, — но ему не избежать падения. В школе Ёсиоки много достойных людей: „Десять меченосцев“, Дэнситиро, других…» Матахати с нетерпением ч дня, когда Мусаси проучат как следует. Судьба между тем уготовил неожиданности для самого Матахати.
— Как хочется пить! — громко простонал Матахати, медленно поднимаясь на ноги, но все еще не отрываясь от стены. Посетители умолкли, наблюдая, как он добрался до кадки с водой и, чуть не окунувшись в нее, зачерпнул воды. Напившись, Матахати швырнул ковш в сторону и, шатаясь, направился к выходу.
От увлекательного зрелища первым оправился хозяин, который бросился со всех ног за уходящим клиентом.
— Вы не заплатили! — крикнул он.
— Ты о чем? — пробурчал Матахати.
— Вы кое-что забыли.
— Ничего я не забыл,
— Забыли заплатить, хе-хе…
— Неужели?
— Сожалею, но именно так.
— У меня нет денег.
— Нет?
— Совсем. Недавно были, а теперь…
— Вы хотите сказать, что ели и пили у меня…
— Заткнись! Пошарив в кимоно, Матахати достал коробочку для лекарств, принадлежавшую убитому самураю, и швырнул ее в лицо хозяину лавки,
— Не поднимай шум! Я — самурай с двумя мечами. Ослеп, не видишь? Я не настолько пьян, чтобы улизнуть, не заплатив. Эта вещица, подороже твоего сакэ. Сдачу возьми себе!
Хозяин лавки стоял, прижав руки к лицу. Коробочка угодила в цель. Высунувшиеся из-под занавески посетители возмущались. Пьяному непереносимо видеть другого пьяного, который отказывается платить.
— Мерзавец!
— Жулик!
— Надо его проучить!
Посетители выбежали из лавки и окружили Матахати.
— Плати, негодяй! Так просто не уйдешь!
— Мошенник! Всегда, видно, надуваешь людей. Мы тебя вздернем, если не заплатишь.
Матахати взялся за рукоятку меча, чтобы припугнуть расшумевшихся людей,
— Считаете, что можете меня повесить? — угрожающе проговорил он. — Хотел бы посмотреть, как вы это сделаете! Да знаете ли вы, я такой?
— Знаем, что ты пройдоха! Грязный ронин с помойки, у тебя гордости меньше, чем у нищего, а наглости больше, чем у вора!
— Сами напрашиваетесь на неприятности! — крикнул Матахати грозно сдвинув брови. — Посмотрим, как запоете, узнав мое имя.
— Имя? Что особенного в твоем имени?
— Я — Сасаки Кодзиро, соученик Ито Иттосая, мастер фехтовального стиля Тюдзё. Вы должны были слышать обо мне!
— Ну, потешил! Плевать нам на твое имя. Давай-ка гони деньги!
Кто-то протянул руку, чтобы схватить Матахати.
— Если коробки для лекарств мало, я добавлю еще кое-что! — крикнул Матахати.
С этими словами он выхватил из ножен меч и отсек человеку руку. Поняв, что недооценили противника, все бросились врассыпную. С гордым видом Матахати кричал им вслед:
— Назад, скоты! Узнаете, что такое меч Кодзиро! Вернитесь, и я поснимаю вам головы!
Матахати взглянул на небо и широко ухмыльнулся, довольный своей выходкой. Настроение его внезапно испортилось, он помрачнел и, неловким движением вложив меч в ножны, заковылял в темноту.
Коробочка для лекарств тускло поблескивала в свете звезд. Она была из черного сандала с перламутровой инкрустацией и не казалась дорогой, но голубоватый отлив перламутра придавал ей неброскую изысканность.
Выйдя из винной лавки, странствующий монах подобрал коробочку. Он торопливо зашагал вперед, но потом вернулся под навес лавки и принялся рассматривать рисунок и шнур, поднеся коробочку поближе к щели в стене, откуда пробивался свет. «Это же коробочка хозяина! — пробормотал монах. — Она была у него на поясе, когда его убили в замке Фусими. Да вот и его имя, Тэнки, написанное на донышке».
Монах поспешил за Матахати.
— Сасаки! — закричал он. — Сасаки Кодзиро!
Матахати слышал, как кто-то зовет Сасаки Кодзиро, но его голова была затуманена сакэ, и он забыл, что это имя с некоторых пор имеет к нему отношение. Качаясь, он брел по улице Хорикава, миновав улицу Кудзё. Монах, догнав его, ухватил за ножны.
— Подожди, Кодзиро! — проговорил он. — Одну минуту.
— Ты меня? — икнул Матахати.
— Ты ведь Сасаки Кодзиро!
Глаза монаха сверкнули холодным блеском. Матахати слегка протрезвел.
— Да, я Кодзиро. Что привязался? — Спросить кое-что хочу.
— Что еще?
— Откуда у тебя эта коробочка?
— Коробочка? — недоуменно повторил Матахати.
— Да, коробочка для лекарств. Откуда она у тебя? Как она к тебе попала? Это единственное, что я хочу узнать.
Монах держался вежливо. Он был молод, лет двадцати шести, и не походил на жалких нищенствующих монахов, которые побираются по храмам и живут на подаяния. В руке у монаха была двухметровая дубовая палка.
— Ты кто? — спросил Матахати, ощутив беспокойство.
— Не имеет значения. Почему ты не отвечаешь, откуда у тебя эта коробочка?
— Ниоткуда. Всегда была моей.
— Ты лжешь! Скажи правду!
— А я что сказал?
— Не хочешь сознаться?
— В чем? — с невинным видом спросил Матахати.
— Ты не Кодзиро!
Мелькнула палка монаха, и Матахати невольно отпрянул назад. Хмель, однако, замедлил его реакцию, и палка угодила в цель. Матахати вскрикнул и, попятившись назад, повалился на спину. Быстро вскочив, он бросился наутек. Монах последовал за ним и, приблизившись, метнул в Матахати палку. Тот успел пригнуться. Палка просвистела около его уха. Матахати понесся что было сил. Монах подобрал свое оружие и метнул его второй раз, но Матахати удалось увернуться.
Матахати пробежал больше километра, пересек улицу Рокудзё и почти достиг Годзё. Он решил, что преследователь отстал от него. Матахати жадно глотал воздух, растирая грудь. «Палка — страшное оружие. В наши дни надо быть начеку», — лихорадочно думал он.
Матахати протрезвел, его терзала жажда. В конце узкой аллеи он нашел колодец. Матахати набрал воды, напился, потом сполоснул потное лицо.
«Кто этот монах? — спрашивал себя Матахати. — Что ему надо от меня!»
Матахати, приходя в себя, становился все угрюмее. Перед глазами стоял убитый в Фусими самурай с изуродованным подбородком.
Матахати чувствовал угрызения совести, что потратил деньги покойного. Мысль о покаянии не раз посещала его. «Как только разживусь деньгами, сразу же выплачу долг, — говорил он себе. — Поставлю камень в память о нем, если добьюсь успеха в жизни. От него осталось только свидетельство. Лучше отделаться от этой бумаги. Можно на рваться на неприятности, если она попадет в чужие руки».
Матахати потрогал свиток, который он постоянно хранил под ним поясом на животе, хотя это было неудобно. Если удастся пристроить свидетельство за хорошие деньги, оно может открыть ему дорогу к первой ступеньке на лестнице успеха. Жестокий урок, полученный от Акакабэ Ясомы, так и не излечил Матахати от мечтательности.
Свидетельство уже пригодилось, и не раз. Показывая его в небольших захудалых додзё или наивным горожанам, которым взбрело в голову заниматься фехтованием, Матахати обретал в их глазах высокий авторитет, а также получал бесплатную еду и ночлег. Так он пробавлялся уже шесть месяцев.
«Нет, выбрасывать свидетельство пока рано. Что со мной творится? Становлюсь робким. Может, это и есть главное препятствие на пути к успеху? Отныне буду другим, сильным и смелым, как Мусаси. Я им — покажу!»
Матахати огляделся. Вокруг колодца ютились жалкие лачуги, однако Матахати позавидовал их обитателям. Крыши просели и поросли бурьяном, но защищали от дождя и непогоды. Испытывая неловкость, Матахати заглянул в ближайшее жилище. Он увидел жену и мужа за ужином, состоящим из единственного горшка похлебки. Сын, дочь и бабка занимались рядом какой-то работой. Здесь царила нищета, но был крепок дух семьи. Этого сокровища были лишены великие личности, подобные Хидэёси и Иэясу. Матахати подумал, что, чем беднее люди, тем крепче они привязаны друг к другу. Радость человеческой привязанности дарована даже самым обездоленным.
Матахати со стыдом вспомнил ссору с матерью в Сумиёси, когда он оставил ее. «Скверно я поступил, — думал он. — Пусть она не права, но никто в мире не любит меня так, как она».
Целую неделю, пока Осуги, к глубочайшему неудовольствию Матахати, ходила от храма к храму, от святыни к святыне, она твердила ему о чудодейственной силе богини Каннон в храме Киёмидзу. «Ни один бодисаттва не может творить подобные чудеса, — уверяла она. — Не прошло и трех недель после моей молитвы, как Каннон привела Такэдзо ко мне, привела прямо в храм. Знаю, ты — не прилежный верующий, но мой тебе совет: почитай богиню Каннон».
Мать тогда сказала, что в первые дни Нового года пойдет в Киёмидзу молить Каннон о благосклонности к семейству Хонъидэн. Туда и надо идти! У Матахати не было приюта на ночь, так он отправится к воротам храма и проведет ночь там, а если повезет, увидит мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Господин Коэцу, — сказал он, — я разбираюсь в керамике еще хуже, чем в чае, но бьюсь об заклад, эту чашку сделал великий мастер.
— Почему?
Вопрос прозвучал мягко, глаза художника светились дружеским расположением, серьезно и при этом задорно. Морщинки в уголках глаз выдавали едва заметную улыбку.
— Просто чувствую, но не могу объяснить словами.
— Расскажите, что вы чувствуете?
— Не нахожу точного определения, но на глиняных гранях запечатлен след сверхчеловеческого, — ответил Мусаси.
— Хм… — после недолгого размышления отозвался Коэцу.
Он отличался строгостью в профессиональных суждениях. Он знал, что узкий круг людей был посвящен в его творчество. Мусаси не мог подозревать о его увлечениях.
— Так что же вы увидели в гранях?
— Чрезвычайно чистый срез.
— И только?
— Нет, в них есть нечто более значительное. Они отражают широту души и дерзкий ум мастера.
— Что еще?
— Рука гончара отточена, как меч из Сагами, но он замаскировал ее изысканностью. Чашка выглядит непритязательной, но в ней проглядывает надменность, что-то царственное, словно мастер свысока относится к людям, считая их непосвященными в прекрасное.
— Хм-м…
— Душа человека, сделавшего эту вещь, — бездонный колодец. Вряд ли его можно постичь, но он должен быть знаменитостью. Кто этот мастер?
Коэцу рассмеялся.
— Он носит имя Коэцу. Безделка, которую я вылепил ради удовольствия.
Мусаси не догадывался, что его экзаменуют. Он искренне удивился, узнав, что Коэцу занимается керамикой. Его поразила не сама разносторонность художника, а его способность выразить в простых формах чайной чашки глубину человеческого духа. Мусаси даже растерялся, обнаружив в Коэцу кладезь духовного богатства. Мусаси привык оценивать действительность понятиями фехтовальщика, но теперь понял, что они слишком одномерны. Впервые он почувствовал свою ограниченность. Человек, сидящий перед ним, одолел его без оружия. Несмотря на блестящую победу утром, Мусаси так и не поднялся выше уровня отчаянного рубаки.
— Вы тоже любите керамику? — вежливо продолжал Коэцу. — У вас верный глаз.
— Не уверен, — скромно ответил Мусаси. — Я говорил то, что приходило в голову. Простите, если я допустил какую-нибудь глупость.
— Никто не ожидал от вас глубоких суждений. Требуется опыт целой жизни, чтобы сделать одну хорошую чашку. Вы обладаете чувством красоты. Занятия фехтованием, видимо, способствовали развитию вашего глаза.
В словах Коэцу проскользнула нотка искреннего восхищения, но он, старший по возрасту, не позволял себе хвалить юношу.
Вскоре появился слуга со свежей зеленью, и Мёсю приготовила суп. Она подала его в маленьких тарелочках, которые, как выяснилось, тоже были сделаны руками Коэцу. Подогрели кувшинчик сакэ, и началась пирушка на природе.
Угощение к чаю было слишком легким и изысканным для вкуса Мусаси. Его мощный организм требовал простой и сытной пищи. Он, соблюдая приличия, похвалил тонкий аромат жиденького супа, понимая, что может почерпнуть много полезного из общения с Коэцу и его очаровательной матушкой.
Некоторое время спустя Мусаси начал беспокойно оглядывать поле.
— Мне очень приятно ваше общество, но пора идти. Я очень хочу остаться, но боюсь, что ученики моего соперника могут явиться сюда и причинить вам беспокойство. Мне бы не хотелось втягивать вас в неприятности. Надеюсь, что у меня будет возможность еще раз повидаться с вами, господин Коэцу, и с вашей почтенной матушкой, — сказал Мусаси любезным хозяевам.
— Окажетесь поблизости от переулка Хонъами, непременно заходите к нам в гости, — произнесла Мёсю, вставая с коврика, чтобы попрощаться с Мусаси.
— Пожалуйста, навестите нас. Побеседуем не спеша, — добавил Коэцу.
Опасения Мусаси не оправдались — учеников школы Ёсиоки не было видно. Он остановился, чтобы взглянуть на новых знакомых. Да, они живут совсем в ином мире. Долгий каменистый путь Мусаси никогда не приведет его к безмятежным радостям Коэцу. С поникшей от, дум головой Мусаси медленно побрел к окаемке поля.
НОЧНОЙ ПУТЬ
Запах готовящейся еды и дровяной дым заполнил маленькую винную лавку на окраине города. Это был наскоро сколоченный сарай с земляным полом, доской вместо стола и несколькими сиденьями. Видневшаяся вдалеке пагода Тодзи в лучах заходящего солнца казалась охваченной огнем. Кружившиеся над ней вороны походили на хлопья пепла, парящего в воздухе.
За самодельным столом расположились несколько торговцев и бродячий монах, кучка поденщиков в углу разыгрывала, кому сегодня ставить выпивку. Они вертели волчок, сделанный из монеты с продетой в дырку палочкой.
— Ёсиока Сейдзюро попал в серьезную переделку, — сказал один из торговцев. — А я рад. Выпьем!
— И я за это выпью, — отозвался другой.
— Еще сакэ! — приказал хозяину третий.
Торговцы пили много и неторопливо. Быстро сгущались сумерки, занавеска-норэн на входе в лавку слилась с тенью. Один из торговцев крикнул:
— Не вижу, подношу сакэ ко рту или к носу! Где огонь?
— Одну минуту! Сейчас разведу! — устало отозвался хозяин лавки. Пламя заплясало в очаге. Чем гуще становилась тьма снаружи, тем ярче казался огонь в лавке.
— Всякий раз выхожу из себя, как подумаю о них. Задолжали мне кучу денег за рыбу и уголь! Изрядная сумма, уж поверьте! А какие запросы у этой школы! Я поклялся себе получить все долги с них в конце года, и что же? Эти забияки никого не пускали, оскорбляли и запугивали. До чего дошли! Вышвырнули вон честных торговцев, которые многие годы поили, кормили их в кредит!
— Пустое дело плакать по потерянным денежкам. Что было, то сплыло. После боя около храма в Рэндайдзи настал их черед плакать.
— Что и говорить, я доволен. Они свое получили.
— Надо же, Сэйдзюро разделали почти без боя.
— Сам видел?
— Нет, рассказывали. Мусаси свалил его с первого удара. Деревянным мечом. Изувечил на всю жизнь.
— Что будет со школой?
— Дела неважные. Ученики жаждут крови Мусаси. Они совсем потеряют лицо, коли не убьют его. Слава дома Ёсиоки рухнет. Единственный, кто может одолеть Мусаси, — Дэнситиро, младший брат, так они говорят. Разыскивают его повсюду.
— Я и не знал, что есть младший Ёсиока.
— Не ты один, многие не слышали о нем. Говорят, он поспособнее старшего. Совсем никудышный человек, в школе не бывает, является только за деньгами. Прожигает жизнь, ест и пьет, хвастая именем Ёсиоки. Берет деньги у людей, которые знали его отца.
— Ну и парочка, как на подбор! Жалко, что у Ёсиоки Кэмпо такие наследники!
— Одна кровная связь еще не все значит.
У очага на полу спал пьяный ронин. Он давно не приходил в себя, и хозяин его не беспокоил. Ронин зашевелился, пытаясь подняться.
— Отодвиньтесь немножко, — попросил хозяин, подкладывая дрова в огонь. — Подол кимоно может загореться.
Матахати открыл осоловелые глаза.
— Знаю, знаю… м-м-м… Отстань! — промычал он, сверкая красными от сакэ и отблеска огня глазами.
Матахати слышал о бое около Рэндайдзи не только в этой лавке. Казалось, весь город только и судачит о поединке. Чем больше Матахати слышал о подвигах Мусаси, тем сильнее ощущал собственное падение.
— Еще одну! — приказал Матахати, — Греть не надо, выпью так. Лей в мою чашку.
— Вы случаем не больны? У вас очень бледное лицо.
— Тебе какое дело? Лицо мое!
Матахати привалился к стене, скрестив на груди руки.
«Придет время, и я им всем покажу! — думал он. — Путь к успеху прокладывается не одним мечом. Главное — успех, а каким способом — не важно! Можно разбогатеть, заполучить титул иди удачно ограбить. Нам с Мусаси по двадцать три года. Если кто-то и достигал известности в таком возрасте, то быстро утрачивал славу. Такие люди дряхлеют к тридцати годам — „старенькие мальчики“!
Едва новость о поединке у Рэндайдзи докатилась до Осаки, Матахати тотчас отправился в Киото, Делать ему там было нечего, но известие о победе Мусаси вывело Матахати из себя, и он решил на месте разузнать подробности.
«Он на вершине славы, — раздраженно думал Матахати, — но ему не избежать падения. В школе Ёсиоки много достойных людей: „Десять меченосцев“, Дэнситиро, других…» Матахати с нетерпением ч дня, когда Мусаси проучат как следует. Судьба между тем уготовил неожиданности для самого Матахати.
— Как хочется пить! — громко простонал Матахати, медленно поднимаясь на ноги, но все еще не отрываясь от стены. Посетители умолкли, наблюдая, как он добрался до кадки с водой и, чуть не окунувшись в нее, зачерпнул воды. Напившись, Матахати швырнул ковш в сторону и, шатаясь, направился к выходу.
От увлекательного зрелища первым оправился хозяин, который бросился со всех ног за уходящим клиентом.
— Вы не заплатили! — крикнул он.
— Ты о чем? — пробурчал Матахати.
— Вы кое-что забыли.
— Ничего я не забыл,
— Забыли заплатить, хе-хе…
— Неужели?
— Сожалею, но именно так.
— У меня нет денег.
— Нет?
— Совсем. Недавно были, а теперь…
— Вы хотите сказать, что ели и пили у меня…
— Заткнись! Пошарив в кимоно, Матахати достал коробочку для лекарств, принадлежавшую убитому самураю, и швырнул ее в лицо хозяину лавки,
— Не поднимай шум! Я — самурай с двумя мечами. Ослеп, не видишь? Я не настолько пьян, чтобы улизнуть, не заплатив. Эта вещица, подороже твоего сакэ. Сдачу возьми себе!
Хозяин лавки стоял, прижав руки к лицу. Коробочка угодила в цель. Высунувшиеся из-под занавески посетители возмущались. Пьяному непереносимо видеть другого пьяного, который отказывается платить.
— Мерзавец!
— Жулик!
— Надо его проучить!
Посетители выбежали из лавки и окружили Матахати.
— Плати, негодяй! Так просто не уйдешь!
— Мошенник! Всегда, видно, надуваешь людей. Мы тебя вздернем, если не заплатишь.
Матахати взялся за рукоятку меча, чтобы припугнуть расшумевшихся людей,
— Считаете, что можете меня повесить? — угрожающе проговорил он. — Хотел бы посмотреть, как вы это сделаете! Да знаете ли вы, я такой?
— Знаем, что ты пройдоха! Грязный ронин с помойки, у тебя гордости меньше, чем у нищего, а наглости больше, чем у вора!
— Сами напрашиваетесь на неприятности! — крикнул Матахати грозно сдвинув брови. — Посмотрим, как запоете, узнав мое имя.
— Имя? Что особенного в твоем имени?
— Я — Сасаки Кодзиро, соученик Ито Иттосая, мастер фехтовального стиля Тюдзё. Вы должны были слышать обо мне!
— Ну, потешил! Плевать нам на твое имя. Давай-ка гони деньги!
Кто-то протянул руку, чтобы схватить Матахати.
— Если коробки для лекарств мало, я добавлю еще кое-что! — крикнул Матахати.
С этими словами он выхватил из ножен меч и отсек человеку руку. Поняв, что недооценили противника, все бросились врассыпную. С гордым видом Матахати кричал им вслед:
— Назад, скоты! Узнаете, что такое меч Кодзиро! Вернитесь, и я поснимаю вам головы!
Матахати взглянул на небо и широко ухмыльнулся, довольный своей выходкой. Настроение его внезапно испортилось, он помрачнел и, неловким движением вложив меч в ножны, заковылял в темноту.
Коробочка для лекарств тускло поблескивала в свете звезд. Она была из черного сандала с перламутровой инкрустацией и не казалась дорогой, но голубоватый отлив перламутра придавал ей неброскую изысканность.
Выйдя из винной лавки, странствующий монах подобрал коробочку. Он торопливо зашагал вперед, но потом вернулся под навес лавки и принялся рассматривать рисунок и шнур, поднеся коробочку поближе к щели в стене, откуда пробивался свет. «Это же коробочка хозяина! — пробормотал монах. — Она была у него на поясе, когда его убили в замке Фусими. Да вот и его имя, Тэнки, написанное на донышке».
Монах поспешил за Матахати.
— Сасаки! — закричал он. — Сасаки Кодзиро!
Матахати слышал, как кто-то зовет Сасаки Кодзиро, но его голова была затуманена сакэ, и он забыл, что это имя с некоторых пор имеет к нему отношение. Качаясь, он брел по улице Хорикава, миновав улицу Кудзё. Монах, догнав его, ухватил за ножны.
— Подожди, Кодзиро! — проговорил он. — Одну минуту.
— Ты меня? — икнул Матахати.
— Ты ведь Сасаки Кодзиро!
Глаза монаха сверкнули холодным блеском. Матахати слегка протрезвел.
— Да, я Кодзиро. Что привязался? — Спросить кое-что хочу.
— Что еще?
— Откуда у тебя эта коробочка?
— Коробочка? — недоуменно повторил Матахати.
— Да, коробочка для лекарств. Откуда она у тебя? Как она к тебе попала? Это единственное, что я хочу узнать.
Монах держался вежливо. Он был молод, лет двадцати шести, и не походил на жалких нищенствующих монахов, которые побираются по храмам и живут на подаяния. В руке у монаха была двухметровая дубовая палка.
— Ты кто? — спросил Матахати, ощутив беспокойство.
— Не имеет значения. Почему ты не отвечаешь, откуда у тебя эта коробочка?
— Ниоткуда. Всегда была моей.
— Ты лжешь! Скажи правду!
— А я что сказал?
— Не хочешь сознаться?
— В чем? — с невинным видом спросил Матахати.
— Ты не Кодзиро!
Мелькнула палка монаха, и Матахати невольно отпрянул назад. Хмель, однако, замедлил его реакцию, и палка угодила в цель. Матахати вскрикнул и, попятившись назад, повалился на спину. Быстро вскочив, он бросился наутек. Монах последовал за ним и, приблизившись, метнул в Матахати палку. Тот успел пригнуться. Палка просвистела около его уха. Матахати понесся что было сил. Монах подобрал свое оружие и метнул его второй раз, но Матахати удалось увернуться.
Матахати пробежал больше километра, пересек улицу Рокудзё и почти достиг Годзё. Он решил, что преследователь отстал от него. Матахати жадно глотал воздух, растирая грудь. «Палка — страшное оружие. В наши дни надо быть начеку», — лихорадочно думал он.
Матахати протрезвел, его терзала жажда. В конце узкой аллеи он нашел колодец. Матахати набрал воды, напился, потом сполоснул потное лицо.
«Кто этот монах? — спрашивал себя Матахати. — Что ему надо от меня!»
Матахати, приходя в себя, становился все угрюмее. Перед глазами стоял убитый в Фусими самурай с изуродованным подбородком.
Матахати чувствовал угрызения совести, что потратил деньги покойного. Мысль о покаянии не раз посещала его. «Как только разживусь деньгами, сразу же выплачу долг, — говорил он себе. — Поставлю камень в память о нем, если добьюсь успеха в жизни. От него осталось только свидетельство. Лучше отделаться от этой бумаги. Можно на рваться на неприятности, если она попадет в чужие руки».
Матахати потрогал свиток, который он постоянно хранил под ним поясом на животе, хотя это было неудобно. Если удастся пристроить свидетельство за хорошие деньги, оно может открыть ему дорогу к первой ступеньке на лестнице успеха. Жестокий урок, полученный от Акакабэ Ясомы, так и не излечил Матахати от мечтательности.
Свидетельство уже пригодилось, и не раз. Показывая его в небольших захудалых додзё или наивным горожанам, которым взбрело в голову заниматься фехтованием, Матахати обретал в их глазах высокий авторитет, а также получал бесплатную еду и ночлег. Так он пробавлялся уже шесть месяцев.
«Нет, выбрасывать свидетельство пока рано. Что со мной творится? Становлюсь робким. Может, это и есть главное препятствие на пути к успеху? Отныне буду другим, сильным и смелым, как Мусаси. Я им — покажу!»
Матахати огляделся. Вокруг колодца ютились жалкие лачуги, однако Матахати позавидовал их обитателям. Крыши просели и поросли бурьяном, но защищали от дождя и непогоды. Испытывая неловкость, Матахати заглянул в ближайшее жилище. Он увидел жену и мужа за ужином, состоящим из единственного горшка похлебки. Сын, дочь и бабка занимались рядом какой-то работой. Здесь царила нищета, но был крепок дух семьи. Этого сокровища были лишены великие личности, подобные Хидэёси и Иэясу. Матахати подумал, что, чем беднее люди, тем крепче они привязаны друг к другу. Радость человеческой привязанности дарована даже самым обездоленным.
Матахати со стыдом вспомнил ссору с матерью в Сумиёси, когда он оставил ее. «Скверно я поступил, — думал он. — Пусть она не права, но никто в мире не любит меня так, как она».
Целую неделю, пока Осуги, к глубочайшему неудовольствию Матахати, ходила от храма к храму, от святыни к святыне, она твердила ему о чудодейственной силе богини Каннон в храме Киёмидзу. «Ни один бодисаттва не может творить подобные чудеса, — уверяла она. — Не прошло и трех недель после моей молитвы, как Каннон привела Такэдзо ко мне, привела прямо в храм. Знаю, ты — не прилежный верующий, но мой тебе совет: почитай богиню Каннон».
Мать тогда сказала, что в первые дни Нового года пойдет в Киёмидзу молить Каннон о благосклонности к семейству Хонъидэн. Туда и надо идти! У Матахати не было приюта на ночь, так он отправится к воротам храма и проведет ночь там, а если повезет, увидит мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121