Осень и зима, наступившие вслед за тем, как похоронил он ее, были жуткими.
Он женился на ней по окончании семинарии. Ему надо было жениться до получения прихода. Их познакомили родители священники, и все годы, что прожили они вместе, как-то недосуг было задумываться ему, какие чувства питает он к ней, разделившей с ним унылую в общем-то ношу сельского попа, есть ли между ними что-то большее, чем привычка обедать и ужинать вместе. И вот теперь оказалось, что все в этой жизни как-то не так уж и важно без нее, или, по крайней мере, не интересно ему; что после службы ему не хочется возвращаться домой, где нет ее; что сутками он не может думать ни о чем ином - только о ней.
В ту прошлую зиму он сошелся близко со старым священником - отцом Макарием - настоятелем Ризоположенского храма в селе Давыдково - в десяти километрах на востоке от Вельяминово. К тому времени уже не больше четверти из иереев в епархии их оставались еще на свободе. И каждую неделю круг продолжал сужаться - часто не было и возможности уследить за всеми арестами. Только этим - неотвратимостью скорой совместной гибели - да еще вдовостью и одиночеством обоих - можно было, наверное, объяснить сближение их в ту пору.
Во всем остальном были они полной противоположностью друг друга. И внешне: отец Макарий был маленького роста, суетлив, лысоват, с реденькой рыжей бородкой на тощем лице. И взглядами: старик был из породы монархического духовенства старинной закваски - знакомой отцу Иннокентию еще из детства породы мистиков-державников. Любил он выпить, а поскольку вдовствовал уже очень давно, дом его в Давыдково был грязен, запущен и голоден. Пользуясь всякой оказией, а иногда и пешком - с сучковатым посохом - приходил он под вечер в Вельяминово, стучал посохом о порог отца Иннокентия.
- Можно к вам на огонек, батюшка? - спрашивал так, словно случайно прогуливался мимо. - Не побеспокою ли?
Как будто возможно было отцу Иннокентию отправить его за десять верст обратно.
Помолясь над столом, опрокинув стопочку-другую, закусив, повздыхав о временах тяжких и о здоровье, раньше или позже неизбежно пускался он в раздражавшие отца Иннокентия рассуждения о неизбывно монархической душе России, о духовной сущности цареубийства, о планетарном жидовским заговоре против Православия и тому подобном.
- Ничего, ничего, - заводил он, бывало. - Самое страшное уже позади. Иго жидовское над Святою Русью исходит. Бронштейна, Розенфельда, Апфельбаума извел уже Сталин.
Оба они внимательно следили по газетам за политическими процессами.
- Якира, Уборевича извел. Тухачевского, Радека... продолжал он с удовлетворением загибать пальцы.
- Тухачевский, батюшка, из смоленских дворян, - возражал отец Иннокентий.
- Розенгольц, Губельман, Каганович - на очереди стоят, не слушал тот.
- А кто же это - Губельман-то?
- Да как же, батюшка, неужто не знаете? Губельман Миней Израеливич - он же Ярославский Емельян Михайлович - евангелист наш новый. Все они псевдонимы-то поправославней любят Ярославский, Крестинский.
- А что, и Крестинский, по-вашему, тоже еврей?
- А как же?
- Да он-то ведь подлинно Николай Николаевич.
- Что с того? И Ленин был - Владимир Ильич. Всякая революция - жидовских рук дело. Свердлов - кто он был, по-вашему? А Дзержинский, Урицкий, Курский, Луначарский, Бонч-Бруевич, Сольц? И Маркс был евреем, и Энгельс.
- Уж вы хотя бы Энгельса-то пощадили, отец Макарий. Чистокровный ведь немец.
- Не знаю, не знаю, - серьезно качал тот головой. Говорили, будто Маркс заставил его обрезание принять.
- А Чапаев, случайно, не еврей был? - терял терпение отец Иннокентий.
- Чапаев - русский, - махал он рукой. - С шашкой скакать это не жидовское дело. Воевать они чужими руками любят. Испокон веку Русь Православная покоя им не давала. Католики - те что давно уж сами от Христа отпали. А вот Святую Русь раскрестить удел Христов на Земле изничтожить - вот о чем всегда им мечталось. Да не попустит Господь! Слышали вы, отец Иннокентий, о пророчествах Авеля - инока Соловецкого?
Сказку эту с вариациями слышал отец Иннокентий неоднократно, но старика было не угомонить.
- Великий провидец явлен был на Руси. За высокую жизнь получил от Господа дар провиденья. Предрек он день в день и описал подробно кончину государыни Екатерины Алексеевны. И, прослышав о том, пригласил его во дворец император Павел - стал расспрашивать, что ждет Россию, самого его и потомков царских. Предсказал он тогда Павлу скорую его смерть, предсказал, что Москва будет сожжена французами, предсказал всех царей будущих - от Александра I-го до Николая II-го. А о судьбе Державы Российской так предрек: "Всего суждено России три лютых ига татарское, польское и грядущее еще - жидовское". "Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему во веки! - осерчал тогда Павел. - Пустое болтаешь, чернец." "А где татары, Ваше Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. Не печалься, батюшка-Царь, христоубийцы получат свое."
- А я так слышал, - улыбался отец Иннокентий, - что посадил его Павел в Петропавловку, и что сидел он за свои пророчества и при Павле, и при Александре, и при Николае.
- Сидел, это точно - не верили ему, - согласился отец Макарий. - А про Гатчинский ларец слышали?
Этого отец Иннокентий еще не слышал.
- Предсказания Авеля записал тогда император Павел, вложил их в конверт, запечатал личной печатью и подписал: "Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины." Конверт этот хранился в ларце, а ларец стоял в Гатчинском дворце, в особой комнате, на пьедестале. Заперт был на ключ и опечатан. Все Государи знали о нем, но никто не нарушил волю убиенного Императора. И вот 12 марта 1901 года, когда исполнилось ровно столетие со дня кончины Павла, Николай II с супругой отслужили по нему панихиду и поехали из Царскосельского в Гатчину вскрывать вековую тайну. Ехали они оживленные, веселые, думали - ждет их необычное развлечение. А вернулись задумчивые и печальные, никому ничего не рассказали, а только с этого дня стал Государь поминать о 1918 годе, как о конце Династии.
- Как же это могло быть-то, батюшка? - пожал плечами отец Иннокентий. - Если засадил его Павел за предсказания, стал бы он их в ларец запечатывать да потомкам адресовать?
Отец Макарий не нашелся на это сразу.
- Ну, уж кто его знает? - сказал он, подумав недолго. Может статься, конечно, и не сам Павел, а Императрица Мария Феодоровна - по смерти его - когда сбылось все по авелеву.
Отец Иннокентий вздохнул.
- Пророков-то, батюшка, во все времена на Руси хватало. Чего другого, может, не достает, а уж этого добра всегда в избытке. Вы бы вот лучше о том задумались, отец Макарий, что же это за великая Русь у нас была, которую шайке жидов закабалить возможно? Эх, батюшка. Если бы все так просто было. Да не при чем тут вовсе жиды. Не с жидов русская революция пошла, не с Маркса и Энгельса, и не с декабристов. На сто лет раньше она началась. И знаете с чего? С Духовного Регламента Петра - с превращения Церкви Православной в прислужницу царя, государства. А хотя, пожалуй, что и еще раньше - с Никона - с обуянного гордыней Патриарха, не пожелавшего кесарю отдать кесарево, взалкавшего светской власти, задумавшего превратить Россию в церковное государство. Духовный-то Регламент и издал Петр в ответ на эту попытку. Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет. И двести лет унижена была Церковь наша обер-прокурорщиной, двести лет низведена была на уровень департамента при кабинете министров - даже и не из основных. Двести лет развращалась карьеризмом, чинопочитанием. Двести лет жалким лакеем прислуживала Романовым; за подачки с царского стола объявляла их всех подряд - ленивых, тупых, развращенных святыми, непогрешимыми, божественными. А тем временем-то и зарождались, и всходили, и крепли на Руси сатанинские всходы атеизма. И не было духовной силы выдрать их. Вот об этом вы задумались бы, отец Макарий, а не о жидах и пророках юродивых.
Но отец Макарий задумываться не хотел. Слушая, лишь посапывал потихоньку при кощунственных оборотах, употребляемых отцом Иннокентием.
- В монархии заключено божественное предназначение святой Руси, - возвестил он вместо ответа, потряся над лысиной указательным пальцем. - Всякий Государь - есть муром помазанный избранник Божий. Всякий Государь свят. И как призвана Церковь служить Господу, также призвана она служить и Государю. За свержение самодержавия и за величайший из грехов земных - за цареубийство - покарал Господь Россию.
- Так Государя нашего разве ж не жиды убили? - с ехидцей подначил отец Иннокентий.
- Жиды, - подтвердил старик.
- А за что же Русь тогда карать, отец Макарий? И почему это за Александра Освободителя не покарал Господь Русь, за Павла не покарал, а за Николая Кровавого покарал вдруг?
- Потому и покарал, что отрекся народ русский от Царя своего, за жидами в коммуну пошел.
- Так стало быть пошел все же - не закабалили. А почему пошел - не приходило вам в голову, отец Макарий? Да потому и пошел, что Православие наше из свободного народного духа в розги гимназические да в консистории выродилось, от мира сего стало, в землю вросло. Потому и пошел, что поп красномордый стал на Руси наравне с жандармом, чиновником и лихоимцем, лишним ртом. Не из жидовского заговора, батюшка, и не из социальных условий восстает революция - это бредни социалистов. Из духовной пустоты, из нравственного вырождения народа поднимается она. И кто, как не Церковь ответственна за то перед Россией? И по заслугам, отец Макарий, получила она теперь. И поделом потешались над ней, мечущейся трусливо под прицелом, слуги сатанинские. Вся эта грязь, все эти мерзости обновленческие, не снаружи ведь в нее привнесены были, не за пятилетку взросли, а внутри нее, оскопленной бесноватым Петром, два века синодальной эпохи накапливались. Внутри могли бы долго еще и оставаться, если б не революция. Она, как скальпель, взрезала нарыв, и наружу устремился весь этот гной. Кто бы и представил себе, что окажется его так много?
- Церковь Православная восстанет из пепла! - пропустив еще рюмочку, провозгласил отец Макарий. - И вместе с ней Русь восстанет, и монархия восстанет.
- Бог знает, Бог знает, - покачал головой отец Иннокентий. - Монархия-то уж точно не восстанет, батюшка. На это и не надейтесь.
- Монархия непременно восстанет. Нынче Царица Небесная приняла на Себя царскую власть в России, чтобы сохранить ее и возвратить ко времени.
- Она вам об этом Сама сказала?
- Тому залог явление Державной Божьей Матери в Коломенском. Вы же знаете об этом.
- Иконы-то? Знаю, батюшка, знаю. Да только ни о чем это не говорит.
- Как же не говорит? - закипятился отец Макарий. - Как же не говорит? В самый день отречения Государя-Императора явлена была Руси икона - Царица Небесная, изображенная как Царица земная - в красной порфире, со скипетром и державой. И это не говорит?
- Да что такое - "явлена", отец Макарий? Ну, отыскал ее в чулане батюшка-монархист вроде вас. Ну, к случаю пришлась, если не сам он и приставил, пошли легенды гулять, а народ у нас суеверный. Не знаете вы что ли, как это делалось.
- Какие легенды? Что вы такое говорите? Я все в подробностях об этом знаю. Евдокии Андриановой - крестьянке из Перервы - было сновидение вещее - таинственный голос сказал ей, что есть в селе Коломенском, в белой церкви, большая черная икона...
- Батюшка, батюшка, - поморщился отец Иннокентий. - Вы это старушкам в своем приходе рассказывайте. А мне не нужно слышал я все это тысячу раз.
- Ну, сами тогда вскоре все увидите, Фома вы неверующий. Я лично так думаю, что сам Иосиф Виссарионович и станет основателем новой Династии. Он же православный, в семинарии учился. Да, да, помянете еще мое слово! Это он пока что с жидами хитрит - о коммуне разговоры ведет, а под шумок уже и "Союз безбожников - жидов воинствующих" наполовину пересажал. Вот как оставшихся передавит, то и Церковь восстановит, духовенство из лагерей выпустит и Поместный Собор созовет. Собор ему тогда корону императорскую наденет и муром помажет. А Николая II к лику святых причислит. Все к этому и идет.
Отец Иннокентий только головой качал.
- Хотите знать мое мнение, любезнейший отец Макарий, так Николай этот ваш святой первый среди всех и есть виновник погибели Руси. И такой же из него был помазанник, как из вас футболист. Принял он от батюшки мощную, стабильную державу, и во что же превратил ее? Двадцать лет под носом у него бесы Россию расшатывали, а что он предпринял? Ведь это одно из двух - либо ты всех их вот так вот - в кулаке держи, - сжал отец Иннокентий кулак над столом, - либо уж последовательно демократию развивай, конституцию пиши, парламентскую монархию создавай. А он? Ни рыба, ни мясо. Мистик сентиментальный. Ах, ах, Александра, не съездить ли нам, помолиться в пустынь. А по Гапону с хоругвями - залпом! На моих глазах ведь это было. Люди к тебе, к царю-батюшке, крестным ходом с детьми на поклон пришли. Да выйди ты к ним на балкон, молви слово ласковое, прими челобитную. А там хоть и не читай ее - всю жизнь на тебя молиться будут. Нет же - сотню человек безоружных положить нужно, а потом вздыхать с любезной Сашенькой - и что же это подданные нам такие неблагодарные попались. Господи, до чего трогательно - семьянин примерный на российском престоле сыскался - не блудит, как вся родня его. Только Россия-то, отец Макарий, - это не жена-немка. С ней умеючи управляться нужно. Да он и с той-то не мог. Все условия у него были, все, чтобы Россию великой, цветущей, свободной сделать. А он вместо этого в войны бессмысленные ее втягивал. Миллионы людей под картечь клал, а сам с Распутиным время коротал - в беседах нравоучительных. А Распутин в свободное от нравоучений время бабами голыми кресты на полу выкладывал. Ах, Сашенька, Сашенька, пусть все, как Господь даст. Вот и дал ему Господь по заслугам! Профукал Россию! До большевиков, до братоубийства довел ее. И сам кончил Ипатьевским подвалом. И поделом!
Отец Макарий багровел, нервно теребил рыжую бороденку. Доходило у них, случалось, и до ссор, до того, что клялся отец Макарий:
- Ноги моей не будет больше в этом доме! Прах отрясаю с ног своих!
И на пороге, задравши рясу, смешно сучил ногами, рискуя свалиться с крыльца.
Но всякий раз, конечно, приходил опять. А иногда и возвращался с края села - если в графинчике, выставленном отцом Иннокентием, оставалось еще недопито. Некуда ему было больше идти. Не с кем поговорить больше - им обоим.
В начале рождественского поста, пришел он неожиданно тихий, задумчивый и печальный. Долго молча пил чай с клюквенным вареньем, потом сказал:
- Меня вызывали.
Пролил варенье на скатерть, расплакался вдруг, как ребенок, сказал:
- Я отказался, - поцеловал отца Иннокентия троекратно, перекрестил его, перекрестился сам и ушел.
Через неделю его взяли. Вместе с ним взяли и вернувшегося только из лагеря епископа Никона. Остался отец Иннокентий один.
На Крещенские он поехал в Москву, чтобы узнать, жив ли еще Сергий, существует ли еще Патриархия.
Был пасмурный зимний день. В Москве было снежно и слякотно. От трех вокзалов на метро, где черная борода его и космы привлекали многие взгляды, он проехал одну остановку - до Красносельской. Когда поднялся он по эскалатору и вышел из здания метро, какая-то хорошо одетая молодая женщина с напряженным взглядом вышла за ним. Молча перешла вослед улицу и в десяти шагах сзади пошла за ним по Нижней Красносельской. На безлюдном мосту, где холодный сильный ветер пронизывал насквозь его старинное пальтецо, она вдруг догнала его, встала под благословение, торопливо поцеловала руку и, испуганно оглянувшись, зашагала прочь.
Это маленькое происшествие на время очень поразило его. Ему представилось вдруг, что он остался последним, единственным священником от всей недавно еще великой, многотысячной, тысячелетней Русской Православной Церкви. Ему представилось, что первый же встречный милиционер непременно схватит его, едва заметив полы черной рясы, выглядывающие из-под пальто. И где-нибудь там, на очередном их "съезде победителей", будет доложено под всеобщие аплодисменты: "Последний неведомо как уцелевший поп обезврежен на днях в Елохове нашими доблестными ежовско-сталинскими органами. Таким образом Православие в СССР искоренено полностью и окончательно."
Сердце его слегка частило, когда по утоптанному снегу проходил он мимо закрытого на замок Богоявленского храма; когда узким переулком подходил к одноэтажному деревянному дому Патриархии. Патриархия ли это еще?
Входная дверь была не заперта. В передней за столом сидела женщина, повязанная платком, читала книгу, с удивлением взглянула на него, когда он вошел.
- Добрый день, матушка, - поздоровался он. - Владыко Сергий здесь ли сейчас?
- Здесь, батюшка, - ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57