В этой третьей комнате он провел
почти час, пользуясь всеми приспособлениями по очереди, и в процессе этого
исследования стал очень чистым. А как здесь расходовали воду... это было
просто поразительно. Вода не переставала течь из крана, пока его не
закрутишь; в ванну входило, должно быть, целых шестьдесят литров, и из
сливного бачка за один раз выливалось литров пять, не меньше. В сущности,
это было не удивительно. Поверхность Урраса на пять шестых состояла из
воды. Даже его пустыни были ледяными, у полюсов. Зачем им экономить - у
них не бывает засух... Но куда же девается дерьмо? Он задумался об этом,
стоя на коленях возле унитаза, после того, как обследовал его механизм.
Должно быть, отфильтровывают из воды на фабрике навоза. На Анарресе были
населенные пункты, где для регенерации применялась такая система. Он решил,
что спросит об этом, но так и не собрался. Много было вопросов, которые он
так и не задал на Уррасе.

Несмотря на заложенный нос, он чувствовал себя хорошо, и ему не
хотелось сидеть на месте. В комнатах было так тепло, что он решил одеться
попозже, и так и расхаживал голым. Он подошел к окнам большой комнаты и
стоял, глядя наружу. Комната была расположена высоко; сначала он испугался
и попятился, потому что ему было непривычно находиться в здании, в котором
больше одного этажа. Это было все равно, что смотреть вниз с дирижабля:
чувствуешь себя отделившимся от земли, властным, свободным от всего. Под
самыми окнами росли деревья, а за ними стояло белое здание с изящной
квадратной башней. За этим зданием уходила вдаль широкая долина. Вся она
была была возделана, потому что все бесчисленные клочки земли зелени,
расцвечивавшие ее, были прямоугольными. Даже там, где зеленое вдали
сливалось с голубым, еще можно было различить темные линии дорожек, живых
изгородей или деревьев, сеть столь же тонкую, как нервная система живого
организма. А совсем далеко возвышались окаймлявшие долину холмы, синяя
складка за синей складкой, мягкие и темные на фоне бледно-серого, без
оттенков, неба.

Шевек никогда не видел ничего прекраснее этого пейзажа. Нежность и
живость красок, смесь прямых линий, проведенных человеком, и мощных,
обильных природных контуров, разнообразие и гармония всех элементов
создавали впечатление сложной цельности, такой, какую он никогда еще не
видел, разве что, быть может, порой встречал ее слабое предвестие на ясных
и задумчивых лицах некоторых людей.

По сравнению с этим любой пейзаж, которым мог похвалиться Анаррес,
даже Аббенайская долина и ущелья в горах Нэ-Тэра, был убогим: бесплодным,
пустынным и примитивным. Просторы пустынь Юго-Запада были красивы, но эта
красота была враждебной и вневремен ной. Даже там, где люди усерднее всего
возделывали землю Анарреса, ландшафт по сравнению с этим завершенным
великолепием жизни, полной чувства истории и грядущих времен, неистощимой,
был подобен грубому наброску желтым мелом.

- Вот так и должна выглядеть планета,- подумал Шевек.

А там, снаружи, где-то среди зелено-голубой роскоши, в вышине что-то
пело: тоненький голосок, невероятно нежный, то замолкавший, то вновь
начинавший звучать. Что это такое? Мелодичный, дикий, слабый, нежный
голосок, музыка в воздухе.

Он слушал, и у него перехватывало дыхание.

В дверь постучали. Обернувшись от окна, Шевек, голый и удивленный,
сказал: "Войдите!"

Вошел какой-то человек со свертком. Он остановился у порога. Шевек
подошел к нему, по анарресскому обычаю назвав свое имя и по уррасскому
обычаю протягивая руку.

Вошедший, мужчина лет пятидесяти, с морщинами, испитым лицом, сказал
что-то, из чего Шевек ни слова не понял, но руку пожимать не стал. Может
быть, ему мешали свертки, но он даже не попытался переложить и освободить
руку. Лицо у него было страшно серьезное. Возможно, он был смущен.

Шевек, полагавший, что хотя бы уррасскую манеру здороваться он освоил,
растерялся.

- Заходите,- повторил он и, так как уррасти вечно применяли всякие
титулы и почетные звания, добавил: - Сударь!

Вошедший опять произнес какую-то непонятную тираду, а сам тем временем
бочком пробирался к спальне. На этот раз Шевек уловил несколько иотийских
слов, но смысла остальных так и не разобрал. Он отпустил этого типа, раз уж
ему, как видно, нужно было в спальню. Может, это его сосед по комнате? Но
ведь кровать только одна. Шевек оставил его в покое и вернулся к окну, а
тот торопливо прошел в
спальню и несколько минут довольно шумно там возился. Только Шевек
решил, что этот человек работает в ночную смену и пользуется этой спальней
днем (так иногда делали во временно перенаселенных общежитиях), как он
опять вышел. Он что-то сказал - кажется, "Ну, вот, господин"? - и как-то
странно нагнул голову, точно думал, что Шевек, стоявший в пяти метрах от
него, сейчас ударит его по лицу. Он ушел. Шевек стоял у окон, и до него
медленно доходило, что сейчас ему впервые в жизни поклонились.

Он вошел в спальню и увидел, что его постель застелена.

Медленно, задумчиво он оделся. Когда он обувался, в дверь снова
постучали.

Эта группа вошла иначе; нормально, как показалось Шевеку, словно они
имеют право быть здесь или вообще всюду, где захотят. Тот, со свертками,
вошел неуверенно, почти прокрался в комнату. А между тем, его лицо, руки,
одежда были ближе к представлению Шевека о том, как выглядит нормальный
человек, чем у новых посетителей. Тот, робкий человек, вел себя странно, но
выглядел, как анаррести. Эти четверо вели себя, как анаррести, но
выглядели, со своими бритыми лицами и роскошными одеяниями, словно
происходили из другого вида живых существ.

В одном из них Шевек сумел узнать Паэ, а в остальных - людей, которые
провели с ним вчерашний вечер. Он объяснил, что не расслышал их имен, и
они, улыбаясь, снова представились: д-р Чифойлиск, д-р Оииэ и д-р Атро.

- Ох ты, черт! - сказал Шевек.- Атро! Я рад познакомиться с вами!
- Он положил руки на плечи старика и поцеловал его в щеку, и лишь после
подумал, что это братское приветствие, вполне обычное на Анарресе, здесь
может оказаться неприемлемым.

Однако, Атро в ответ сердечно обнял его и снизу вверх заглянул ему в
лицо мутными серыми глазами. Шевек понял, что он почти слеп.

- Мой дорогой Шевек,- сказал он,- добро пожаловать в А-Ио, добро
пожаловать на Уррас, добро пожаловать домой!

- Мы столько лет переписывались, каждый так усердно громил теории
другого!

- Вы всегда были лучшим разрушителем. Погодите, вот, у меня для вас
кое-что есть.- Старик порылся в карманах. Под бархатной университетской
мантией на нем была куртка, под ней - жилет, под ним - рубашка, а под
ней, наверно, еще что-нибудь. На всех этих вещах, и на штанах тоже, были
карманы. Шевек, как зачарованный, смотрел, как Атро роется в шести или семи
карманах, в каждом из которых что-то лежало; наконец, он достал кубик из
желтого металла, укрепленный на кусочк е полированного дерева.

- Вот,- сказал он, вглядываясь в кубик.- Это ваша награда. Премия
Сео Оэн, знаете ли. Деньги - на вашем счету. Вот. Опоздала на девять лет,
но лучше поздно, чем никогда.- Когда он передавал кубик Шевеку, руки его
дрожали.

Вещица оказалась тяжелой; кубик был из литого золота. Шевек стоял
неподвижно и держал его.

- Не знаю, как вы, молодые,- сказал Атро,- а я сяду.

Они уселись в глубокие, мягкие кресла, которые Шевек осмотрел еще
раньше, удивляясь материалу, которым они были обтянуты - нетканой
коричневой материи, на ощупь - как кожа живого существа.

- Шевек, сколько вам было лет девять лет назад?

Атро был самым выдающимся из уррасских физиков того времени. Он
держался не только с достоинством, свойственным его возрасту, но и с
простой уверенностью в себе, свойственной человеку, привыкшему, чтобы ему
оказывали почтение. Для Шевека это было не ново. Атро обладал именно тем
единственным видом авторитета, который Шевек признавал. Кроме того, ему
было приятно, что его, наконец, называют просто по имени.

- Когда я закончил "Принципы", мне было двадцать девять лет, Атро.

- Двадцать девять? Боже милостивый. Так вы самый молодой из всех
лауреатов Сео Оэн за последние лет эдак сто. Мне-то ее собрались дать,
когда мне было уже лет шестьдесят или около того... Но тогда сколько же вам
было лет, когда вы впервые написали мне?

- Около двадцати.

Атро фыркнул.

- А я решил, что вам сорок!

- Ну, а Сабул? - спросил Оииэ. Оииэ был ростом еще меньше, чем
большинство уррасти, которые вообще все казались Шевеку низкорослыми; у
него было плоское лицо, с которого не сходило выражение вежливого внимания,
и овальные, черные, как агат, глаза.- Был период, лет шесть - восемь,
когда вы вообще не писали, а Сабул поддерживал с нами контакт, но ни разу
не говорил с нами по вашему радиоканалу. Мы не могли понять, какая между
вами связь.

- Сабул преподает физику в Аббенайском Институте,- сказал Шевек.- Я
одно время работал с ним.

- Более старый соперник; завидовал; лез в ваши книги; с самого начала
было ясно. Вряд ли нам нужны объяснения, Оииэ,- жестко сказал четвертый,
Чифойлиск. Это был коренастый, смуглый мужчина средних лет и изящными
руками кабинетного работника. Из них всех только у него лицо было не
выбрито полностью: он оставил на подбородке торчащие, короткие,
серо-стального цвета волосы, такие же, как на голове.- Незачем
притворяться, что все вы, братья-одониане, преисполнены братской любви,-
сказал он.- Человеческая природа есть человеческая природа.

Шевек промолчал, но это молчание никому не показалось
многозначительным, потому что он вдруг отчаянно расчихался.

- У меня нет носового платка,- извинился он, вытирая глаза.

- Возьмите мой,- предложил Атро и достал из одного из своих
многочисленных карманов белоснежный платок. Шевек взял его, и сердце у него
сжалось от непрошенного воспоминания. Он вспомнил, как его дочка Садик,
маленькая темноглазая девочка, сказала: "Давай я поделюсь с тобой носовым
платком, которым я пользуюсь".- Это воспоминание, очень дорогое ему,
сейчас было невыносимо мучительным. Пытаясь уйти от него, он наугад
улыбнулся и сказал:

- У меня аллергия к вашей планете. Это говорит доктор.

- Господи, да неужели вы так всегда и будете чихать? - спросил
старый Атро, близоруко вглядываясь в него.

- А ваш лакей еще не приходил? - спросил Паэ.

- Мой лакей?

- Слуга. Он должен был принести вам кое-какие вещи. В том числе
носовые платки. Просто, чтобы вам хватило до тех пор, пока вы не сможете
самостоятельно делать покупки. Ничего особенного - боюсь, что из готового
платья для человека вашего роста ничего особенного и не выберешь.

Когда Шевек разобрался во всем этом (Паэ говорил быстро и протяжно, и
это гармонировало с мягкими, красивыми чертами его лица), он сказал:

- Вы добры ко мне. Я чувствую себя...- Он взглянул на Атро.- Я,
знаете ли, Нищий,- сказал он старику, как говорил д-ру Кимоэ на
"Внимательном".- Я не мог взять с собой деньги, мы ими не пользуемся. Я не
мог привезти дары, мы не пользуемся ничем, чего бы не было у вас. Поэтому я
пришел, как хороший одонианин, "с пустыми руками".

Атро и Паэ заверили его, что он - гость, что о плате и речи нет, что
это - их привилегия.

- А кроме того,- сказал своим кислым голосом Чифойлиск,- по счетам
платит Иотийское Правительство.

Паэ быстро, внимательно взглянул на него, но Чифойлиск, не ответив на
этот взгляд, в упор посмотрел на Шевека. На его смуглом лице было
выражение, которое он не пытался скрыть, но которое Шевек не мог понять:
предостережение или соучастие?

- В вас говорит нераскаянный тувиец,- фыркнул старик Атро.- Но вы
хотите сказать, Шевек, что не привезли с собой совсем ничего, никаких
статей, никаких новых работ? А я-то ждал книги. Еще одного переворота в
физике. Думал увидеть, как вы перевернете вверх ногами этих бойких молодых
людей. Так, как вы своими "Принципами" перевернули меня. Над чем вы
работали?

- Ну, я читал работу Паэ... д-ра Паэ о блочной вселенной, о Парадоксе
и Относительности.

- Все это прекрасно. Саио у нас сейчас - звезда, в этом никто не
сомневается, а меньше всех - он сам, а, Саио? - Но причем тут цена сыра?
Где ваша Общая Теория Времени?

- У меня в голове,- широко и весело улыбнувшись, сказал Шевек.

Последовала крошечная пауза.

Оииэ спросил его, видел ли он работу по теории относительности одного
инопланетного физика, Айнсетайна с Терры. Шевек не был знаком с ней. Эта
теория очень сильно интересовала их всех, кроме Атро, который был уже не
способен ни на какие сильные чувства. Паэ побежал к себе в комнату, чтобы
дать Шевеку экземпляр перевода.

Ей уже несколько сот лет, но для нас в ней есть свежие идеи,- сказал
он.

- Возможно,- сказал Атро,- но никто из этих чужаков не может понять
нашу физику. Хейниты называют ее материализмом, а террийцы - мистицизмом,
и в результате и те, и другие отказываются от нее. Не позволяйте этому
модному увлечению всем инопланетным сбить вас с толку, Шевек. Для нас у них
нет ничего. Как говорил мой отец, "сам копай свой огород".- Он снова
старчески фыркнул и с трудом выбрался из кресла.- Пойдемте со мной,
погуляем в Роще. Неудивительно, что вы сопите носом - закупорились тут.

- Доктор говорит, что я должен три дня оставаться в этой комнате. Я,
может быть... зараженный? Заразительный?

- Не обращайте вы на докторов внимания, милый мой.

- В этом случае, может быть, следует все же послушаться, д-р Атро,-
предположил Паэ своим обычным непринужденным, примирительным тоном.

- В конце концов, ведь этот доктор назначен Правительством, не так
ли? - с явным ехидством заметил Чифойлиск.

- Лучший специалист, какого они сумели найти, я в этом уверен,- без
улыбки сказал Атро и откланялся, больше не уговаривая Шевека.

С ним ушел и Чифойлиск. Оба молодых человека остались с Шевеком и еще
долго разговаривали о физике.

С огромным наслаждением и с тем же чувством глубокого узнавания, с
ощущением, что все - именно так, как и должно быть, Шевек впервые в жизни
открыл для себя, что такое беседа на равных.

Хотя Митис была великолепным преподавателем, она так и не сумела
последовать за ним в новые области теории, которые он начал разрабатывать
при ее поддержке и поощрении. Из всех, с кем он сталкивался, единственным
человеком, не уступавшим ему по подготовке и способностям, была Гвараб, но
он и Гвараб встретились слишком поздно, в самом конце ее жизни. С тех пор
Шевек работал с многими талантливыми людьми, но, так как он не был штатным
сотрудником Аббенайского Института, ему не удавалось ознакомить их со своей
теорией достаточно глубоко; они увязали в старых проблемах, в классической
секвенциальной физике. Там ему не было равных. Здесь, в царстве
неравенства, он наконец встретил их.

Это было откровение, освобождение. Здесь, в Университете, были все:
физики, математики, астрономы, специалисты по логике - и они подходили к
нему или он шел к ним, и они разговаривали, и из их разговоров рождались
новые миры. Идея должна быть сообщена другим: написана, высказана,
выполнена - это лежит в ее природе. Идея - как трава. Ей необходим свет,
она любит, чтобы было многолюдно, ей очень полезно скрещивание с другими
видами, чем больше ее топчут, тем лучше она растет.

Даже в этот первый день в Университете, с Оииэ и Паэ, Шевек понял, что
нашел то, о чем тосковал всегда, с тех самых пор, как, еще мальчишками и на
мальчишеском уровне, он, и Тирин, и Бедап, бывало, по пол-ночи
разговаривали, дразня и вызывая друг друга на все более смелые полеты
мысли. Он живо припомнил некоторые из этих ночей. Он увидел Тирина, Тирина,
говорившего: "Если бы мы знали, каков Уррас на самом деле, может быть,
кто-то из нас захотел бы отправиться туда".- А его эта идея так
шокировала, что он прямо-таки набросился на Тирина, и Тир сразу же пошел на
попятный; он всегда шел на попятный, бедная пропащая душа, но всегда
оказывался прав...

Разговор прервался. Паэ и Оииэ молчали.

- Извините,- сказал он.- В голове тяжело.

- А как с притяжением? - спросил Паэ с обаятельной улыбкой человека,
который, как сообразительный ребенок, рассчитывает на свое обаяние.

- Я не замечаю,- ответил Шевек.- Только вот в этих... как они
называются?

- Колени. Коленные суставы.

- Да, колени. Функция нарушена. Но я привыкну.- Он посмотрел на Паэ,
потом на Оииэ.- Есть вопрос. Но я не хочу причинить обиду.

- Не стесняйтесь, сударь,- ответил Паэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33