Я хочу, чтобы нас уважали; и именно этого вы можете для нас
добиться. Нуль-транспортировка... если бы мы овладели
нуль-транспортировкой, их межзвездный двигатель не стоил бы и кучки бобов.
Вы ведь знаете, мне нужны не деньги. Мне нужно, чтобы они признали
превосходство тау-китянской науки, тау-китянского разума. Если уж суждено
существовать межзвездной цивилизации, то, клянусь Богом, я не хочу, чтобы
мой народ был в ней низшей кастой! Мы должны войти в нее, как аристократы,
с великим даром в руках - вот как это должно быть... Ну, ну, я иногда
горячусь из-за этого. Кстати, как подвигается ваша книга?

- Последнее время я занимался гравитационной гипотезой Скаска. У меня
такое чувство, что ему не следовало ограничиваться применением только
парциальных дифференциальных уравнений.

- Но и ваша последняя работа была о притяжении. Когда же вы
собираетесь заняться главным?

- Вы ведь знаете, что для нас, одониан, средство - это цель,-
легким тоном сказал Шевек.- И потому, я же не могу представить Теорию
Времени, которая не учитывала бы силу притяжения, не так ли?

- Вы хотите сказать, что даете нам ее кусочками и отрывками? -
подозрительно спросил Атро.- Это мне в голову не приходило. Надо будет,
пожалуй, перечитать вашу последнюю статью. Некоторые места я там не очень
понял. У меня последнее время ужасно у стают глаза. По-моему, с этой
штукой, которой я пользуюсь, чтобы читать, проектором-увеличителем, что-то
не в порядке, слова на экране получаются какие-то расплывчатые.

Шевек посмотрел на старика виновато и с любовью, но больше не
рассказывал ему о том, в каком состоянии его Теория.

Каждый день Шевек получал приглашения на приемы, посвящения, открытия
и тому подобное. На некоторые он ходил, потому что прибыл на Уррас с
поручением и должен был постараться его выполнить; он должен был
распространять идею братства, он должен был в своем лице представлять
Солидарность Двух Миров. Он выступал с речами, и люди слушали его и
говорили: "Ах, как это верно!"

Его удивляло, почему правительство не препятствует его выступлениям.
Должно быть, Чифойлиск в собственных целях преувеличил степень контроля и
цензуры, которые они могут осуществлять. Его выступления были сплошной
проповедью анархизма, а они его не останавливали. Но нужно ли им было его
останавливать? Ему казалось, что он каждый раз выступает перед одними и
теми же людьми: хорошо одетыми, сытыми, благовоспитанными, улыбающимися.
Или на Уррасе все люди такие?

- Людей объединяет страдание,- говорил Шевек, стоя перед ними, а они
кивали и говорили: "Ах, как это верно!"

Он начал их ненавидеть и, когда понял это, перестал принимать их
приглашения.

Но поступать так означало смириться с поражением и оказаться в еще
большей изоляции. Он не выполняет того, зачем приехал сюда. И ведь не они
сторонятся от него,- говорил он себе,- это он сам, как всегда, отдалился
от них. Ему было одиноко, он задыхался от одиночества среди всех людей,
которых видел каждый день. Беда была в том, что он не был ни с кем в
контакте - у него было чувство, что за все эти месяцы он не соприкоснулся
на Уррасе ни с кем, ни с чем.

Однажды вечером, в преподавательской комнате отдыха он сказал:

- Вы знаете, ведь я не знаю, как вы живете здесь, на Уррасе. Я вижу
дома, где живут люди, но снаружи. А изнутри я знаю только вашу не-частную
жизнь: залы заседаний, столовые, лаборатории...

На следующий день Оииэ довольно официальным тоном спросил Шевека, не
согласится ли он в следующие выходные отобедать и переночевать у него дома.

Дом Оииэ находился в нескольких милях от Иеу-Эуна, в деревне Амоэно;
по уррасским меркам это был скромный домик представителя среднего класса,
может быть, более старый, чем другие. Он был построен около трехсот лет
назад, из камня; стены в комнатах были обшиты деревянными панелями. В
оконных рамах и дверных проемах были использованы характерные для иотийской
архитектуры двойные арки. Мебели в комнатах было мало, и это сразу
понравилось Шевеку. Комнаты выглядели строгими, просторными,
незагроможденными, полы были натерты до ослепительн ого блеска. Ему всегда
было не по себе в вычурно убранных и благоустроенных залах общественных
зданий, где проходили приемы, посвящения и так далее. У уррасти был тонкий
вкус, но часто он, казалось, вступал в противоречие с желанием
похвастаться, со стремлением к сознательному расточительству. Естественный,
эстетический источник желания владеть вещами был скрыт и искажен
навязчивыми требованиями экономики и конкуренции, а это, в свою очередь,
сказывалось на качестве вещей: удавалось достичь лишь безжизненной,
чрезмерной пышности. Здесь, напротив, было изящество, достигнутое
сдержанностью.

У двери слуга взял у них куртки; жена Оииэ вышла из расположенной в
подвале кухни, где давала распоряжения повару, чтобы поздороваться с
Шевеком.

Когда они перед обедом разговаривали, Шевек заметил, что почти все
время обращается только к ней с удивившими его самого дружелюбием и
желанием ей понравиться. Но так приятно было наконец поговорить с женщиной!
Неудивительно, что у него здесь было чувство изолированности,
искусственности существования среди мужчин, всегда одних лишь мужчин, без
волнующего очарования, связанного с противоположным полом. А Сэва Оииэ была
привлекательна: глядя на изящные, хрупкие очертания ее затылка и висков, он
примирился с обычаем уррасских женщин брить голову. Она была сдержанна,
даже несколько застенчива; он старался держаться так, чтобы она
почувствовала себя с ним свободно, и очень обрадовался, когда это ему как
будто начало удаваться.

Они сели обедать; за столом были и двое детей. Сэва Оииэ извинилась:

- Здесь теперь просто невозможно найти хорошую няню,- сказала она.
Шевек согласился, хотя и не знал, что такое няня. Он смотрел на мальчиков с
тем же облегчением, с той же радостью. С тех пор, как он покинул Анаррес,
он почти не видел детей.

Это были очень чистенькие, тихие дети, в голубых бархатных курточках и
коротких штанах. Они говорили только тогда, когда к ним обращались. На
Шевека - существо из Космоса - они смотрели с благоговейным страхом.
Девятилетний обращался с семилетним очень строго, все время громким шепотом
напоминал, чтобы тот не таращил глаза на гостя, а когда младший не
слушался, яростно щипал его. В ответ малыш тоже щипался и норовил лягнуть
его под столом. По-видимому, он еще не вполне усвоил Принцип Верховенства.

Дома Оииэ был совершенно другим человеком. С его лица исчезло
выражение скрытности, и он говорил, не растягивая слова. Жена и дети
держались с ним почтительно, но эта почтительность была взаимной. Шевеку
были довольно хорошо известны взгляды Оииэ на женщин, и он был удивлен,
увидев, как изысканно вежливо, даже деликатно, тот ведет себя с женой. "Это
и есть рыцарство",- подумал Шевек, лишь недавно узнавший это слово; но
вскоре он решил, что это - нечто лучшее, чем рыцарство. Оииэ любил свою
жену и доверял ей. Он вел себя с ней и с сыновьями, в общем, так же, как
вел бы себя анаррести. У себя дома он держался просто, по-братски, как
свободный человек.

Шевеку казалось, что рамки этой свободы очень тесны, что эта семья
очень мала; но и сам он чувствовал себя здесь настолько более свободно, так
легко, что ему не хотелось критиковать.

Когда разговор на время прервался, младший мальчик тихим, чистым
голоском сказал:

- У г-на Шевека не очень хорошие манеры.

- Почему? - спросил Шевек прежде, чем жена Оииэ успела оборвать
малыша.- Что я сделал не так?

- Вы не сказали "спасибо".

- За что?

- Когда я вам передал блюдо с маринованными овощами.

- Ини! Замолчи сейчас же!

("Садик! Не эгоизируй!" - интонация была точно такая же.)

- Я думал, что ты делишься ими со мной. Разве это был подарок? У меня
на родине "спасибо" говорят только за подарки. Остальным мы делимся, не
рассуждая об этом, понимаешь? Хочешь, я верну тебе эти овощи?

- Нет, я их не люблю,- сказал мальчик, глядя снизу вверх в лицо
Шевека темными, очень ясными глазами.

Старший мальчик корчился от подавляемого желания ущипнуть Ини, но тот
засмеялся, показав мелкие белые зубки. Позже, когда опять наступила пауза,
он наклонился к Шевеку и тихо спросил:

- Хотите посмотреть мою выдру?

- Да.

- Она в саду за домом. Мама ее отправила в сад, потому что боялась,
что она вам будет мешать. Некоторые взрослые не любят животных.

- Я люблю смотреть на них. На моей родине животных нет.

- Неужели нет? - спросил старший, изумленно раскрыв глаза.- Отец!
Г-н Шевек говорит, что у них там нет никаких животных!

У Ини тоже сделались большие глаза.

- А что же у вас есть?

- Люди. Рыбы. Черви. И древесный холум.

- А что такое древесный холум?

Этот разговор длился еще полчаса. В первый раз Шевека на Уррасе
попросили описать Анаррес. Расспрашивали дети, но родители с интересом
слушали. Шевек старательно избегал этической модальности: он пришел в гости
не для того, чтобы агитировать детей хозяина дома. Он просто рассказывал
им, как выглядит Пыль, как выглядит Аббенай, как на Анарресе одеваются, что
люди делают, когда им нужна новая одежда, чем занимаются дети в школах.
Ответ на этот вопрос вопреки намерениям Шевека оказался пропагандой: Ини и
Аэви пришли в восторг от учебной программы, в которую входили сельское
хозяйство, плотницкое дело, регенерация сточных вод, типографское дело,
сантехника, дорожно-ремонтные работы, курс драматургии и все другие
"взрослые" специальности, необходимые в общине, и от его признания, что
никого никогда ни за что не наказывают.

- Хотя иногда,- сказал он,- тебя могут заставить на некоторое время
уйти и побыть в одиночестве.

- Но что же,- сказал Оииэ внезапно, словно он давно держал в себе
этот вопрос, а теперь он у него вырвался, как под давлением,- что же
заставляет людей поддерживать порядок? Почему они не грабят и не убивают
друг друга?

- Никто ничем не владеет, поэтому и грабить некого. Если кому-то
нужна какая-то вещь, он берет ее из распределителя. Что же до убийств...
ну, не знаю, Оииэ; при обычных обстоятельствах вы бы стали меня убивать? А
если бы вам этого все-таки захотелось, остановил бы вас закон, запрещающий
убийства? Принуждение - наименее эффективный способ поддержания порядка.

- Ну, ладно, а как вы добиваетесь, чтобы люди выполняли грязную
работу?

- Какую грязную работу? - спросила жена Оииэ, потерявшая нить
разговора.

- Собирать мусор, копать могилы,- ответил Оииэ; Шевек добавил:

- Добывать ртуть,- и чуть не сказал: - Перерабатывать дерьмо,- но
вспомнил об иотийском табу на скатологические выражения. Еще в самом начале
своего пребывания на Уррасе он подумал, что уррасти живут среди гор
экскрементов, но никогда не произносят слова "дерьмо".

- Ну, мы все выполняем такие работы. Но никому не приходится
выполнять их особенно долго, разве что кому-то эта работа нравится. Каждую
декаду комитет управления общиной, или квартальный комитет, или любой, кому
он понадобится, может попросить его один день участвовать в такой работе;
составляются списки очередности. Есть еще назначения на неприятную работу,
или на опасную, как ртутные рудники или дробилки, в норме они не превышают
полугода.

- Но тогда, значит, весь персонал состоит из неопытных работников?

- Да. Производительность низкая; но что же еще можно сделать? Нельзя
же велеть человеку выполнять работу, от которой он за несколько лет станет
инвалидом или умрет. Зачем ему это?

- Он может отказаться выполнять этот приказ?

- Это не приказ, Оииэ. Он приходит в РРС - управление распределения
рабочей силы - и говорит: я хочу делать то-то и то-то; что у вас есть? И
они ему говорят, где есть такая работа.

- Но тогда почему люди вообще делают грязную работу? Почему они
соглашаются на это хотя бы даже раз в десять дней?

- Потому что такую работу делают вместе... И по другим причинам. Вы
знаете, на Анарресе жизнь не такая богатая, как здесь. В маленьких общинах
развлечений немного, а несделанной работы - уйма. Поэтому, если человек
большей частью работает на ткацком станке, то каждый десятый день ему
приятно выйти на воздух и проложить трубу или вспахать поле, каждый раз с
другой группой людей... И потом - дух соревнования. Здесь вы считаете, что
стимулом к работе являются финансы,
нужда в деньгах или стремление разбогатеть; но там, где нет денег,
возможно, яснее видны истинные мотивы. Люди любят делать дело, и делать его
хорошо. Люди берутся за опасные, тяжелые работы, потому что они гордятся
тем, что делают их, потому что тогда о ни могут... мы это называем
"эгоизировать"...- хвастаться? - перед более слабым. "Ну, вы, мелкота,
глядите, какой я сильный!" - Знаете? Человек любит делать то, что у него
хорошо получается... Но по существу это вопрос цели и средств. В конце
концов, работу делают ради самой работы. Это - единственная радость,
которая никогда не кончается. Личное сознание это знает. И общественное
сознание, мнение соседей, тоже. На Анарресе нет других наград, нет другого
закона. Только твое собственное удовольствие и уважение твоих соседей. И
все. В таких условиях человек понимает, что мнение соседей становится очень
мощной силой.

- И никто никогда не пренебрегает им?

- Может быть, недостаточно часто,- сказал Шевек.

- Значит, все так напряженно работают? - спросила жена Оииэ.- А
если кто-нибудь не хочет, что с ним делают?

- Ну, он переезжает в другое место. Понимаете, другим он просто
надоедает. Над ним смеются; или начинают с ним грубо обращаться, могут
избить; в маленькой общине могут сговориться и вычеркнуть его из обеденных
списков, и тогда ему приходится самому готовить себе и есть в одиночестве,
а это унизительно. Поэтому он переезжает и какое-то время живет в другом
месте; а потом, возможно, он опять куда-нибудь переезжает. Некоторые живут
так всю жизнь. Их называют "нучниби". Я тоже вроде нучниба. Я здесь
уклоняюсь от назначенной мне работы. Я забрался дальше других.- Шевек
говорил спокойно; если в его тоне и слышалась горечь, то детям она была
незаметна, а взрослым - непонятна. Но после его слов наступило короткое
молчание.

- Я не знаю, кто делает грязную работу здесь,- сказал он.- Я ни
разу не видел, чтобы кто-нибудь ее делал - это странно. Кто ее делает? И
почему? Им больше платят?

- За опасную работу - иногда больше. Просто за черную работу - нет.
Меньше.

- Так зачем же они ее делают?

- Потому что лучше получать маленькую зарплату, чем совсем никакой не
получать,- сказал Оииэ, и в его голосе горечь слышалась отчетливо. Его
жена нервно и торопливо заговорила, пытаясь сменить тему, но он продолжал:

- Мой дед был уборщиком. Пятьдесят лет мыл полы и менял грязные
простыни в гостинице. По десять часов в день, по шесть дней в неделю. Он
делал это для того, чтобы прокормить себя и свою семью.- Оииэ внезапно
замолчал и посмотрел на Шевека своим прежним, скрытным, недоверчивым
взглядом - и на жену - почти вызывающе. Не поднимая на него глаз, она
улыбнулась и сказала нервным, детским тоном:

- Отец Демаэре был очень преуспевающим дельцом. Он умер владельцем
четырех компаний.- Улыбка у нее была страдальческая, и она крепко стиснула
узкие смуглые руки.

- Я думаю, на Анарресе нет преуспевающих дельцов,- с неуклюжим
сарказмом сказал Оииэ; тут вошел повар, чтобы поменять тарелки, и он сразу
замолчал. Малыш Ини, словно понимая, что при слуге серьезный разговор не
возобновится, сказал:

- Мама, можно г-ну Шевеку после обеда посмотреть мою выдру?

Когда они вернулись в гостиную, Ини позволила принести свою любимицу
- почти взрослую земляную выдру, распространенное на Уррасе животное. Оииэ
объяснил, что их одомашнили еще в доисторическую эпоху, вначале - чтобы
они отыскивали рыбу, потом - как друзей. У зверька были короткие ноги,
гибкая, выгнутая спина, блестящий темно-коричневый мех. Эта выдра была
первым не запертым в клетку животным, которое Шевек увидел вблизи, и она
отнеслась к Шевеку с меньшей опаской, чем он к ней. Белые, острые зубы
очень впечатляли. По настоянию Ини он осторожно протянул руку и погладил
зверька. Выдра села столбиком и посмотрела на него. Глаза у нее были
темные, отливавшие золотом, умные, любопытные, невинные.

- Аммар,- прошептал Шевек, плененный этим взглядом, устремленным
через пропасть бытия,- брат.

Выдра заурчала, опустилась на все четыре лапы и с интересом
обследовала ботинки Шевека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33