Их стрелка стояла чуть дальше цифры 15.
Если часы на циферблате отсчитывались от полуночи, как на 24-часовых
анарресских часах, это должно было означать середину второй половины дня.
Но как может быть "вторая половина дня" в пространстве между двумя мирами?
Ну, в конце концов, у них на корабле, наверно, свое время. То, что он сумел
все это сообразить, безмерно ободрило его. Он сел - и голова у него не
закружилась. Он встал с постели и проверил, может ли держать равновесие:
получалось неплохо, хотя у него было ощущение, что он не совсем твердо
стоит на полу. Притяжение на корабле, как видно, было довольно слабым. Это
ощущение было ему не очень приятно: ему была нужна устойчивость,
надежность, прочная реальность. В поисках таковых он начал методически
обследовать комнатку.
Голые стены были полны сюрпризов, которые обнаруживались, стоило лишь
прикоснуться к панели: умывальник, унитаз, зеркало, письменный стол, стул,
стенной шкаф, полки. Было там несколько совершенно загадочных электрических
штучек, соединенных с умывальником, и, когда он отпускал кран, вода не
отключалась, а так и лилась, пока не закрутишь кран - верный признак,
подумал Шевек, либо очень большого доверия к человеческой натуре, либо
очень большого количества горячей воды. Предположив последнее, он вымылся
весь, целиком, и, не найдя полотенца, обсушился при помощи одной из
загадочных штучек, из которой выходила приятно щекочущая струя теплого
воздуха. Своей собственной одежды он не нашел и надел ту, что обнаружил на
себе, проснувшись: свободные завязывающиеся штаны и бесформенную блузу; и
то, и другое - желтое в мелкий синий горошек. Он посмотрел в зеркало и
решил, что это ему не идет. Неужели на Уррасе так одеваются? Он тщетно
искал расческу и, не найдя, удовлетворился тем, что отбросил волосы назад и
заплел их в косу. Приведя себя таким образом в порядок, он хотел выйти из
комнаты.
Но не смог. Дверь была заперта.
Шевек сначала не поверил себе, потом его охватила ярость, такая
ярость, такое слепое желание крушить все вокруг, какого он не испытывал еще
ни разу в жизни. Он отчаянно дергал неподвижную дверную ручку, колотил
ладонями по гладкому металлу двери, потом повернулся и со злостью ткнул в
кнопку, которую доктор велел ему нажать, если что-нибудь понадобится.
Ничего не произошло. На панели внутренней связи было еще много других
разноцветных кнопочек с цифрами; он хлопнул ладонью по всем сразу. Динамик
на стене забормотал: "Кто там черт возьми да сейчас выхожу ясно что из
двадцать второй..."
Шевек заглушил все это: "Отоприте дверь!"
Дверь скользнула в сторону вбок, в комнату заглянул доктор. При виде
его безволосого, встревоженного, желтоватого лица гнев Шевека остыл и
спрятался внутрь, в глубинную тьму. Он сказал:
- Дверь была заперта.
- Простите, д-р Шевек... мера предосторожности... инфекция... чтобы
не впускать других...
- Запереть, чтобы не впускать, запереть, чтобы не выпускать,- один и
тот же поступок,- сказал Шевек, глядя на доктора сверху вниз светлыми,
отчужденными глазами.
- Безопасность...
- Безопасность? Меня нужно держать в коробке?
- Офицерская кают-компания,- поспешно, примирительно продолжил
доктор.- Вы голодны, государь? Может быть, вы бы оделись, и мы пойдем в
бар.
Шевек посмотрел на одежду доктора: синие брюки в обтяжку, заправленные
в сапоги, которые казались такими же гладкими и тонкими, как ткань брюк;
фиолетовая блуза, открытая спереди и зашнурованная серебряной тесьмой, а
под ней - трикотажная рубашка ослепительной белизны, которая была видна
только у шеи и у запястий.
- Я не одет? - спросил наконец Шевек.
- О, конечно, сойдет и пижама. Какие уж церемонии на грузовике!
- Пижама?
- То, что на вас надето. Спальная одежда.
- Одежда, чтобы носить, когда спишь?
- Да.
Шевек поморгал, но ничего не сказал. Потом спросил:
- Где одежда, которая была на мне?
- Ваша одежда? Я отдал ее в чистку... простерилизовать, надеюсь, вы
не возражаете, сударь...
Он повозился с панелью на стене, которую Шевек до сих пор не замечал,
и вынул сверток из светло-зеленой бумаги. Развернув его, он вынул старый
костюм Шевека, который теперь выглядел очень чистым, но несколько
уменьшившимся в размерах, скомкал зеленую бумагу и, включив что-то на
другой панели, бросил ее в открывшийся мусорный контейнер и неуверенно
улыбнулся.
- Вот, пожалуйста, д-р Шевек.
- Что будет с бумагой?
- С бумагой?
- С зеленой бумагой.
- О, я бросил ее в мусорку.
- Мусорку?
- Для отходов. Их сжигают.
- Вы сжигаете бумагу?
- Ну, не знаю, может быть, ее просто выбрасывают за борт, в космос. Я
не космический медик, д-р Шевек. Мне оказали честь, поручив следить за
вашим здоровьем, так как у меня уже есть опыт в отношении других гостей из
дальних миров, послов Терры и Хейна. Я руковожу процессами обеззараживания
и адаптации у всех инопланетян, прибывающих в А-Ио; хотя вы, конечно, не
совсем инопланетянин, в том смысле, что они.
Он робко взглянул на Шевека, который не сумел разобрать все, что он
сказал, но все же разглядел за словами человека - встревоженного, робкого,
доброжелательного.
- Нет,- заверил его Шевек,- может быть, у меня та же бабушка, что и
у вас, двести лет назад, на Уррасе.- Он надевал свою старую одежду и,
просовывая голову в ворот рубашки, увидел, что доктор запихивает желтую с
синим "спальную одежду" в "мусорку". Шевек застыл с носом, закрытым
воротником рубашки. Высунув голову полностью, он опустился на колени и
заглянул в контейнер. Он был пуст.
- Одежду сожгли?
- О, это дешевая пижама, одноразовая - снимешь и выбрасываешь, это
стоит дешевле, чем стирка.
- Это стоит дешевле,- задумчиво повторил Шевек. Он произнес эти
слова так, как палеонтолог рассматривает ископаемую окаменелость,
позволяющую датировать целую формацию.
- Боюсь, что ваш багаж, очевидно, потерялся в этой предстартовой
спешке... надеюсь, в нем не было ничего важного.
- Я ничего не принес с собой,- сказал Шевек. Хотя его костюм выцвел
почти добела и чуть-чуть сел, он все же был ему впору, и было приятно
ощутить знакомое шершавое прикосновение ткани из волокна холума. Он снова
почувствовал себя самим собой. Он сел на кровать лицом к доктору и сказал:
- Понимаете, я знаю, что вы относитесь к вещам не так, как мы. В
вашем мире, на Уррасе, вещи приходится покупать. Я вхожу в ваш мир. Я не
имею денег, я не могу купить, поэтому я должен был бы привезти. Но сколько
я могу привезти? Одежду - да. Я мог бы привезти два костюма. Но еду? Как я
могу привезти достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если
надо, чтобы я оставался в живых, вы должны давать мне ее. Я - анаррести. Я
заставляю уррасти вести себя так, как анаррести: давать, а не продавать.
Конечно, чтобы я остался в живых, нет необходимости! Я - Нищий, видите ли.
- О, нет, сударь, нет, нет, ничего подобного. Вы - весьма почетный
гость. Пожалуйста, не судите о нас по экипажу этого корабля, они очень
невежественные, ограниченные люди... вы себе не представляете, как
прекрасно вас встретят на Уррасе. Ведь вы же - всемирно известный,
всегалактически известный ученый! И наш первый гость с Анарреса! Уверяю
вас, когда мы приземлимся на Пейеровом Поле, все будет совершенно иначе.
- Я не сомневаюсь, что все будет иначе,- сказал Шевек.
Лунный Рейс обычно занимал четыре с половиной дня в один конец, на сей
раз к обратному пути добавились пять дней адаптации для пассажира. Шевек и
доктор Кимоэ провели их за прививками и разговорами. Капитан
"Внимательного" провел их, гоняя корабль по орбите вокруг Урраса и ругаясь.
Когда ему приходилось говорить с Шевеко м, тон у него был
смущенно-неуважительный. У доктора, у которого на все имелись объяснения,
был готов диагноз и на это:
- Он привык относиться к чужеземцам, как к низшим существам, не
совсем людям.
- По терминологии Одо, создание псевдо-вида. Да. Я думал, что, может
быть, на Уррасе люди уже больше так не думают, раз у вас там столько разных
языков и государств, и даже есть посетители из других солнечных систем.
- Их-то как раз очень немного, потому что межзвездные перелеты так
дороги и так медленны. Может быть, так будет не всегда,- добавил д-р
Кимоэ, видимо, намереваясь польстить Шевеку или вызвать его на
откровенность, но Шевек не обратил на это внимания.
- Второй помощник капитана, кажется, боится меня,- сказал он.
- О, у него это религиозный фанатизм. Он - строгий эпифанист. Каждый
вечер вслух повторяет наизусть "Начала Веры". Совершенно закостенелый ум.
- Значит, он считает меня... кем?
- Опасным атеистом.
- Атеистом!! Почему?
- Да потому, что вы - одонианин с Анарреса, ведь на Анарресе нет
религии.
- Нет религии? Разве мы, на Анарресе,- камни?
- Я имею в виду организованную религию - церкви,
вероисповедания...- Кимоэ легко приходил в смятение. Как врачу, ему была
свойственна бодрая самоуверенность, но Шевек ее постоянно разрушал. Все его
объяснения после двух-трех вопросов Шевека кончались тем, что он
запутывался. Для каждого из них сами собой разумелись какие-то взаимосвязи,
которые собеседник был не в состоянии даже заметить. Например, эта
курьезная проблема с понятием "выше" и "ниже". Шевек знал, что для уррасти
существенно понятие относительной высоты: в их литературе слово "выше"
часто употреблялось как синоним слова "лучше", тогда как анар рести написал
бы: "центральнее". Но какая связь между тем, кто выше или ниже, и тем, что
кто-то - чужеземец? Это была загадка - одна из сотни.
Теперь Шевеку начала становиться ясной еще одна непонятная прежде
вещь, и он сказал:
- Понимаю. Вы не признаете религии вне церквей, так же, как не
признаете морали вне законов. Вы знаете, сколько я ни читал уррасских книг,
а этого я так и не понял.
- Ну, в наши дни любой просвещенный человек признает...
- Трудно из-за лексики.- Шевек продолжал говорить о своем
открытии.- В правийском языке слово "религия" встречается редкостно.
Нет... как это у вас... редко. Не часто применяемо. Конечно, это - одна из
Категорий: четвертая Модальность. Немногим удается научиться практически
выполнять все Модальности. Но модальности построены из естественных
способностей разума, вы же не можете всерьез считать, что у нас нет
способностей к религии? Что мы могли бы создавать физику, будучи отрезаны
от самой глубокой связи, которая существует между человеком и Космосом?
- О, нет, отнюдь...
- Вот это бы действительно означало - превратить нас в псевдо-вид.
- Образованные люди, безусловно, поняли бы это; но эти офицеры
невежественны.
- Но разве летать в космос разрешается только фанатикам?
Такими - изматывающими для доктора и не удовлетворяющими Шевека, но
чрезвычайно интересными для обоих - были все их разговоры. Для Шевека они
были единственным способом исследовать новый мир, ожидавший его. Сам
корабль и мозг Кимоэ были его микроскопом. Книг на "Внимательном" не было,
офицеры избегали Шевека, а команде было приказано не попадаться ему на
глаза. Что касается мозга доктора, то, хотя доктор был человек умный и,
несомненно, доброжелательный, в голове у него была каша из интеллектуальных
построений, разобраться в которых Шевеку было еще труднее, чем во всех этих
переполнявших корабль штучках, приспособлениях и бытовых приборах. Эти
последние казались Шевеку забавными: всего было чересчур много, все было
стильно и хитроумно; но интерьер интеллекта Кимоэ Шевек находил не таким
комфортабельным. Идеи Кимоэ, казалось, вообще не в состоянии двигаться по
прямой; им все время требовалось обойти одно, уклониться от другого; и все
кончалось тем, что они с размаху упирались в стену. Все идеи были окружены
стенами, которых он, по-видимому, совершенно не замечал, хотя постепенно за
них прятался. За все эти дни бесед двух миров Шевек лишь однажды увидел,
как в них образовалась брешь.
Он спросил, почему на корабле нет женщин, и Кимоэ ответил, что водить
грузовые планетолеты - не женское дело. Курс изучения истории и знание
трудов Одо позволили Шевеку представить себе положение вещей достаточно
ясно, чтобы понять этот тавтологический ответ, и он больше ничего не
сказал. Но доктор задал встречный вопрос, вопрос об Анарресе:
- Д-р Шевек, правда ли, что в вашем обществе с женщинами обращаются
точно так же, как с мужчинами?
- Тогда бы зря пропадало хорошее оборудование,- со смехом ответил
Шевек, а когда до него дошла вся нелепость этой идеи, он опять засмеялся.
Доктор помедлил, видимо, обходя одно из препятствий у себя в уме,
потом со смущенным видом сказал:
- О, нет, я не имел в виду в сексуальном отношении... очевидно, вы...
они... Я имел в виду их социальный статус.
- Статус - это то же самое, что класс?
Кимоэ попытался объяснить, что такое статус, не сумел и вернулся к
исходной теме.
- Неужели действительно нет никакой разницы между мужской работой и
женской работой?
- Да нет, это ведь сугубо механическая основа для разделения труда,
не так ли? Человек выбирает работу согласно своим интересам, таланту, силам
- причем же тут его пол?
- Мужчины физически сильнее,- ответил доктор с профессиональной
категоричностью.
- Да, часто; и крупнее; но какое это имеет значение, раз у нас есть
машины? И даже, когда машин нет, когда приходится копать лопатой или носить
на спине, мужчины, может быть, работают быстрее - те, что больше и
сильнее,- но женщины могут работать дольше... Я часто жалел, что я не так
вынослив, как женщина.
Кимоэ уставился на него, потрясенный настолько, что забыл о
вежливости.
- Но утрата всего... всего женственного... изящества, утонченности,
нежности... и потеря мужчинами уважения к себе... Ведь вы же не станете
утверждать, что в вашей работе женщины равны вам? В физике, в математике,
по интеллекту? Вы же не можете постоянно опускаться до их уровня?
Шевек сидел в уютном, мягком кресле и оглядывал офицерскую
каюткомпанию. На смотровом экране, как голубовато-зеленый опал на фоне
черного космоса, неподвижно висел сверкающий изгиб Урраса. И этот дивно
красивый вид, и сама кают-компания за последние дни стали привычными для
Шевека, но сейчас яркие цвета, плавные контуры кресел, скрытое освещение,
столы для игр, и телевизионные экраны, и мягкие ковры - все это показалось
ему таким же чуждым, как и в первый раз, когда он их увидел.
- По-моему, я не так уж много притворяюсь, Кимоэ,- сказал он.
- Конечно, мне приходилось встречать и женщин с очень высоким
интеллектом, женщин, которые были способны мыслить совершенно, как
мужчины,- поспешно сказал доктор, сообразив, что только что почти
кричал... "Колотил руками по запертой двери и кричал" ,- подумал Шевек...
Шевек сменил тему разговора, но думать о ней не перестал. Эта проблема
высшего и низшего, по-видимому,- одна из центральных в социальной жизни
уррасти. Если для того, чтобы уважать себя, Кимоэ должен считать половину
человечества ниже себя, то как ж е тогда женщины ухитряются себя уважать?
Считают, что мужчины - ниже их? И как все это влияет на их половую жизнь?
Из трудов Одо Шевеку было известно, что двести лет назад основными
сексуальными институтами на Уррасе были "брак" - партнерство,
санкционированное и проводимое в жизнь при помощи юридических и
экономических санкций,- и "проституция", которая, видимо, явл ялась более
широким понятием - совокуплением в экономической модальности. Одо
решительно осуждала и то, и другое; и, однако же, Одо сама состояла в
"браке"; и вообще, за двести лет эти институты могли претерпеть большие
изменения. Если он собирается жить на Уррасе и среди уррасти, надо бы это
выяснить.
Странно было, что даже секс, который столько лет был для него
источником такого наслаждения, радости и утешения, за один миг превратился
в неизвестную территорию, по которой он должен идти осторожно и сознавать
свое невежество; тем не менее, это было так. Предостережением ему послужила
не только странная вспышка презрения и гнева у Кимоэ, но и возникшее у него
еще раньше смутное впечатление, которое этот эпизод высветил. Когда он
впервые очутился на "Внимательном", в эти долгие часы лихорадки и отчаяния,
его беспокоило - то доставляло удовольствие, то раздражало -
грубо-примитивное ощущение: мягкость постели. Хотя это была всего лишь
койка, ее матрац оседал под ним с ласкающей податливостью, подчинялся ему;
подчинялся так настойчиво, что даже и теперь он, засыпая, все еще ощущал
эту податливость. И удовольствие, и раздражение, которые это у него
вызывало, носили явно эротический характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33