В начале лета 1444 года группа молодых вельмож, друзей и
родственников Филиппа, собралась обсудить сложившуюся ситуацию вокруг
проблемы наследования. Инициаторами этого тайного собрания были Гастон
Альбре и Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, - два самых близких друга
Филиппа, а Шатофьер, к тому же, был его сверстником. Он очень рано потерял
родителей и находился под опекой родственников, но с малых лет проявил
такой решительный характер, незаурядный ум и немалые организаторские
способности, что самостоятельно справлялся с хозяйственными делами, не
нуждаясь ни в каком надзоре, и постепенно опека над ним со стороны его
дяди превратилась в чистую формальность. По мужской линии род Шатофьеров
происходил из Франции. От их прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер,
остались одни лишь развалины где-то на востоке Шампани; в память о них
прапрадед Эрнана, первый граф Капсирский из Шатофьеров, построил в
Пиренеях новый замок, который по его замыслу должен был стать возрожденным
Шато-Фьером и который его потомки не замедлили переименовать на галльский
лад - Кастель-Фьеро, сохранив, тем не менее, в неизменности свое родовое
имя.*
Вот в этом самом замке, что в двух часах езды от Тараскона, и держали
свой тайный совет заговорщики. По их единодушному мнению, пассивно
дожидаться смерти герцога, не предпринимая никаких решительных шагов, было
бы крайне неосмотрительно, и чтобы избежать в будущем затяжной борьбы за
наследство, необходимо начать действовать прямо сейчас.
Приняв такое решение, молодые люди затем разошлись во мнениях, с чего
же именно следует начинать. Горячие головы предлагали радикальное средство
решения всех проблем - организовать убийство Гийома и Робера, и делу
конец, однако большинство заговорщиков с этим не согласилось. Не отрицая,
что старшие сыновья герцога вполне заслуживают смерти, и в предложениях об
их немедленном физическом устранении есть свой резон, они все же отдавали
себе отчет в том, что на этом этапе предпочтительнее дипломатические
средства, а излишняя горячность может лишь навредить. Бурные дискуссии
продолжались целый день, только к вечеру заговорщики пришли к согласию по
всем принципиальным моментам и разработали план дальнейших действий. Они
выбрали из своего числа десятерых предводителей, среди которых
естественным образом оказались Гастон Альбре и Эрнан де Шатофьер, и
возложили на них руководство заговором.
На следующий день все десять предводителей отправились в Тараскон.
Накануне с подачи Эрнана было решено поставить Филиппа в известность о
существовании заговора и о его общих целях, не раскрывая, впрочем, всех
своих карт. Осведомленность Филиппа, пусть и ограниченная, позволяла
заговорщикам в случае необходимости выступать от его имени, что,
естественно, придавало заговору больший вес и даже некоторую
официальность.
Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость. За
все время, пока Эрнан и Гастон попеременно говорили, излагая соображения
заговорщиков, он ни взглядом, ни выражением лица не выдал своего
внутреннего торжества: наконец-то случилось то, о чем он так мечтал на
протяжении нескольких последних лет, пряча эту самую сокровенную мечту
глубоко в себе, не поверяя ее никому на свете - даже Богу...
Когда Эрнан и Гастон закончили, Филипп смерил всех собравшихся
приветливым и вместе с тем горделивым взглядом и сказал:
- Друзья мои, я свято чту кровные узы, законы и обычаи наших предков,
и считаю, что лишь исключительные обстоятельства могут оправдать их
нарушение. К сожалению, сейчас в наличии эти самые исключительные
обстоятельства. И если я окажусь перед выбором - мир, покой и
справедливость на землях, вверенных моему роду Богом, или слепое
следование устоявшимся нормам, - тут в его голосе явственно проступили
металлические нотки, - то будьте уверены: я не колеблясь выберу первое.
Думаю, и Бог, и люди поймут и одобрят мое решение.
Таким ответом он расставил все по своим местам. И если кто-нибудь из
предводителей, направляясь к Филиппу, воображал, что оказывает ему большую
честь, предлагая то, что по праву принадлежит его старшему брату, то он со
всей определенностью дал им понять, что МИЛОСТИВО соглашается принять
отцовское наследство - единственно ради их же блага и только потому, что
Гийом оказался недостойным высокого положения, доставшегося ему по
рождению. Эти слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись
в выборе своего будущего государя.
Когда все предводители, кроме Шатофьера и Альбре, ушли, Филипп
покачал головой и задумчиво произнес:
- Ошибаются те, кто отказывает Гийому и Роберу в каких-либо талантах.
В некотором смысле они даже гении. Ведь это еще надо суметь пасть так
низко, чтобы настроить против себя решительно всех.
- Да уж, гении, - ухмыльнулся Гастон. - Но я предпочел бы не иметь
подобных гениев среди своих родственников. Стыдно как-то...
Эрнан молча смотрел на друзей и думал о том, что воистину
неисповедимы пути Господни, если от единого отца рождаются такие разные
дети, как Филипп и Гийом...
Упомянутая нами в предыдущей главе ссора между герцогом и Гастоном
Альбре имели самое непосредственное отношение к вышеизложенному. Гастон
однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно,
его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии не Гийома и не
Робера, а Филиппа. Герцог тотчас пришел в неописуемую ярость и наговорил
племяннику многих обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого
ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей
и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над столь странным поведением
герцога, Гастон находил только одно объяснение происшедшему: он явно был
не первый, кто намекал ему на такую возможность.
А между тем Гийом и Робер, будто нарочно, делали все, чтобы облегчить
труды заговорщиков. Они собрали в своем окружении самые отборные отбросы
общества, что уже само по себе вызывало негодование респектабельных
вельмож, и бесчинствовали в округе, наводя ужас на местных крестьян. Среди
множества гнусных развлечений братьев было одно, было одно производившее
на Филиппа особо гнетущее впечатление. Со своим романтическим отношением к
женщинам он всей душой ненавидел насильников - а Гийом и Робер были самыми
что ни на есть настоящими насильниками...

4. СМЕРТЬ
Это случилось 2 мая 1445 года.
Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп не под стать погоде
прескверно. Он разгуливал в одиночестве по дворцовому парку, проветривая
тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по настоящему
напился и теперь горько жалел об этом и клятвенно обещал себе, что впредь
подобное не повторится.
Поначалу Филипп не собирался напиваться, но вчерашняя пирушка
получилась не очень веселая, скорее даже тоскливая. Эрнан де Шатофьер
уехал в Беарн и должен был возвратиться лишь через несколько дней,
прихватив с собой Гастона Альбре и Амелину, благо герцог уже перестал
сердиться на своего племянника. По той или иной причине отсутствовали и
другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему было немного грустно,
и он выпил больше обычного. Затем в голову ему пришла мысль, что если он
как следует напьется, то, глядишь, наберется смелости переспать с
какой-нибудь из присутствовавших девушек. Мысль эта была не слишком умная,
здравой частью рассудка он это понимал и тем не менее с достойным лучшего
применения усердием налег на вино, стремительно пьянея от непривычки.
После изрядного количества выпитого зелья его воспоминания о вчерашнем
вечере внезапно оборвались.
Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь
один, или нет, и эта неизвестность мучила его больше, чем головная боль.
Было бы обидно, до слез обидно потерять свою невинность в беспамятстве...
Филипп вздрогнул от неожиданности, услышав вежливое приветствие. Он
поднял задумчивый взгляд и увидел рядом с собой Этьена де Монтини -
симпатичного паренька девяти лет, служившего у него пажом.
- А-а, привет, дружище, - рассеянно ответил Филипп и тут же
сообразил, что может расспросить его о минувшем вечере; в отличие от слуг
и других пажей, Монтини умел при необходимости держать язык за зубами. -
Послушай... мм... только строго между нами. Что я вчера вытворял?
Этьен недоуменно взглянул на него своими красивыми черными глазами,
затем понимающе улыбнулся.
- Вы ничего не вытворяли, монсеньор. Все было в полном порядке.
- Когда я ушел?.. И с кем?
- В одиннадцатом часу. Вы пожелали всем доброй ночи и ушли.
- Один?
- Один.
- Точно?
- Точно, монсеньор. Я еще удивился: обычно вы исчезаете незаметно, и
вместе с вами недосчитываются одной из барышень. Но вчера все барышни были
на месте - я это специально проверял.
Филипп облегченно вздохнул.
- Вот и хорошо... - Он внимательнее присмотрелся к Монтини и спросил:
- Ты чем-то взволнован? Что произошло?
- В замок привезли девушку, - ответил Этьен. - Мертвую.
- Мертвую?
- Да, монсеньор. На рассвете она бросилась со скалы в реку. Двое
крестьян, которые видели это, поспешили вытянуть ее из воды, но уже ничем
помочь ей не смогли.
- Она была мертва?
- Мертвее быть не могла. Она упала на мель, ударилась головой и,
наверное, тотчас умерла.
Филипп содрогнулся. Его нельзя было назвать слишком набожным и
богобоязненным человеком, порой он позволял себе подвергать сомнению
некоторые положения официальной церковной доктрины, одним словом, он не
был слепо верующим во все, что проповедовали святые отцы, - но к
самоубийству относился однозначно отрицательно. Сама мысль о том, что
кто-то может сознательно лишить себя жизни, заставляла его сердце
болезненно ныть, а по спине пробегал неприятный холодок.
С трудом подавив тяжелый вздох, Филипп спросил:
- А кто она такая, эта девушка?
Монтини пожал плечами.
- То-то и оно, что никто не знает. Поэтому ее привезли в замок - она
явно не здешняя.
- А как она выглядит?
- С виду ей лет четырнадцать-пятнадцать. Определенно, она не из
знатных девиц, но и не крестьянка и не служанка. Скорее всего, она из
семьи богатого горожанина, правда, не из Тараскона, потому что здесь ее
никто не узнал... - Тут Монтини замешкался, потом добавил: - Впрочем, это
не совсем так.
- Что не совсем так?
- Что ее никто не узнал. Кое-кто ее все же узнал.
- Стоп! - сказал Филипп. - Не понял. Ведь ты говорил, что ее никто не
знает.
- Это верно, монсеньор, ее никто не знает. Не знает, кто она такая.
Но вчера ее видели неподалеку от Тараскона. Дело было вечером...
- И что она делала?
Монтини поднял голову и по-взрослому пристально посмотрел Филиппу в
глаза. Взгляд его был хмурым и грустным, в нем даже промелькнуло что-то
похожее на ярость.
- Вернее, что с НЕЙ делали - уточнил он.
Сердце Филиппа подпрыгнуло, а потом будто провалилось в бездну. Они
как раз подошли к мавританскому фонтану в центре парка, и он присел на
невысокий парапет. Этьен молча стоял перед ним.
- Рассказывай! - внезапно осипшим голосом велел ему Филипп.
- Ну... - Монтини нервно прокашлялся. - Я знаю совсем немного. Лишь
то, что услышал из разговора слуг.
- Что ты услышал?
- В общем, ее видели... видели, как господин Гийом вез ее связанную в
свой охотничий домик.
Филипп судорожно сглотнул. Так называемый охотничий домик Гийома
находился в миле от Тараскона. Там его старшие братья вместе со своими
приближенными частенько устраивали оргии, которые нередко сопровождались
групповым изнасилованием молоденьких крестьянских девушек, имевших
неосторожность оказаться за пределами своих деревень, когда, порядком
подвыпивши, Гийомова банда шныряла по округе в поисках развлечений.
Крестьяне, разумеется, неоднократно жаловались герцогу на его старших
сыновей; каждый раз герцог устраивал им взбучку и строжайше запрещал
впредь заниматься подобным "промыслом", но, несмотря на это, Гийом и Робер
втихаря (а когда отца не было дома - то и в открытую) продолжали свои
гнусные забавы.
Герцог как раз отсутствовал - он отправился в Барселону, чтобы
договориться с тамошним графом о совместном использовании порта и верфей,
и взял с собой Робера, - так что Гийом, почувствовав свободу, разошелся на
всю катушку.
Филипп в гневе заскрежетал зубами. Перед его мысленным взором
стремительно пронеслись красочные картины, изображавшие различные варианты
мучительной смерти Гийома с использованием всевозможных приспособлений для
пыток. Наконец, овладев с собой, он спросил у Монтини:
- А это точно та самая девушка?
- Слуги так говорят, монсеньор. К тому же... - Этьен осекся.
- Ну!
- Когда ее только привезли, я, еще ничего не зная, имел возможность
осмотреть ее вблизи... И увидел...
- Что ты увидел?! - нетерпеливо воскликнул Филипп.
- Ее платье, в общем нарядное и довольно новое, разодрано почти что в
клочья, кожа на ее запястьях натерта до крови, а на теле я видел следы от
ударов плетью...
Филипп резко вскочил, сжимая кулаки. Лицо его исказила гримаса
ненависти и отвращения.
- Господи! - простонал он. - Какие они изуверы!.. Зверье!.. Господи
боже мой...
Он снова сел, низко склонив голову, чтобы Монтини не увидел слезы в
его глазах. После некоторых колебаний Этьен, не спрашивая разрешения,
присел рядом с ним.
- У тебя есть братья? - спустя некоторое время отозвался Филипп.
- Нет, монсеньор, - ответил Монтини. - У меня только сестра. Но я
понимаю вас... И эту девушку я тоже понимаю.
Филипп горько вздохнул.
- Почему, - проговорил он, обращаясь к самому себе, - ну, почему они
не умерли вместе с их матерью? Почему они живут и позорят нашу семью? Это
несправедливо!.. Нечестно!.. - Он снова встал. - Где та девушка?
- На хозяйственном дворе, монсеньор, - ответил Монтини. - Если,
конечно... - Он умолк, поскольку Филипп уже бежал по аллее прочь от
фонтана.
Монтини задумчиво глядел ему вслед и качал головой. Он был не по
годам умным и смышленым парнем, к тому же тщеславным и сверх меры
честолюбивым. Его отец, в недавнем прошлом бакалавр,* служивший в свите
графа Блуаского, а теперь - владелец жалкого клочка земли в Русильоне,
полученного им в наследство от дальнего родственника, вполне
довольствовался своим нынешним положением, чего нельзя было сказать о его
сыне Этьене. Монтини считал вопиющей несправедливостью, что он родился в
семье, находившейся в самом низу иерархической лестницы, и подчас его
снедала зависть к тем, кто волею случая оказался выше него, хотя по своим
способностям далеко не всегда и не во всем его превосходил. Однако в
данный момент Этьен не завидовал Филиппу и не хотел быть на его месте...
Тем временем Филипп миновал арочный проход в правом крыле здания
герцогского дворца, свернул немного влево и через минуту очутился на
широком подворье, примыкавшем к хозяйственным постройкам замка. Как всегда
в такую пору, там было шумно и многолюдно, но обычного оживления Филипп не
обнаружил - лица у слуг были мрачные, а взгляды хмурые.
- Где девушка? - громко и чуть визгливо спросил Филипп, оставив без
внимания почтительные приветствия в свой адрес.
- Ее только что забрали, ваше высочество, - сказал один из
надзирателей, указывая древком хлыста в противоположных конец двора, где
через распахнутые ворота выезжала повозка в сопровождении нескольких
вооруженных всадников. - Надеюсь... То есть боюсь, монсеньор, что на сей
раз ваш брат попал в серьезную переделку.
Филипп поднялся на цыпочки и посмотрел в том же направлении, поверх
голов присутствовавших. Он не узнал всадников со спины, но цвета их одежд
были ему хорошо знакомы.
"Только не это! - в отчаянии подумал Филипп, цепенея от ужаса. -
Господи, только не это!.."
Несколько секунд он стоял неподвижно, затем стряхнул с себя
оцепенение и изо всех ног бросился к воротам, отталкивая по пути не
успевших уступить ему дорогу слуг.
Услышав позади себя шум, всадники, сопровождавшие повозку, оглянулись
и придержали лошадей; остановилась также и повозка. Филипп подбежал к ней
и увидел, что тело девушки полностью накрыто двумя широкими плащами,
из-под которых выбивались наружу лишь небольшая прядь темно-каштановых
волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30