И опасения эти, как оказалось
впоследствии, полностью оправдались. Изабелла все же выносила дитя весь
положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужеска пола -
но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она
скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу
ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо считали, что он не жилец
на этом свете, и нарекли в честь отца - Филиппом; второе имя было дано ему
Людовик, а также третье - для более верного спасения - Гастон. То ли
благодаря трем своим именам, то ли просто по милости Господней, ребенок
выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким
мальчуганом.
Случилось так, что с первых же дней жизни Филипп приобрел
могущественного и грозного врага в лице собственного отца. Герцог так
сильно любил свою вторую жену, так скорбел по ней, что люто возненавидел
Филиппа, считая его виновником смерти Изабеллы, чуть ли не ее убийцей. На
первых порах он даже отказывался признавать своего младшего сына и
приходил в дикую ярость при малейшем упоминании о нем. Вот так, в день
своего рождения Филипп потерял не только мать, но и отца.
По счастью, Филипп не рос круглым сиротой, лишенным материнской ласки
и не ведавшим уюта домашнего очага. Отвергнутого отцом младенца взяла к
себе, фактически усыновив, родная сестра герцога Амелия, графиня Альбре, у
которой несколькими днями раньше родилась прелестная девочка с белокурыми
волосами и большими голубыми глазами. Малышку, двоюродную сестренку
Филиппа, как и мать, звали Амелия, но позже, чтобы избежать путаницы, все
стали называть ее Амелиной.* В детстве Филипп и Амелина были поразительно
похожи друг на дружку, как настоящие близнецы, и может быть потому Амелия
Аквитанская не делала между ними никакого различия и относилась к своему
племяннику и приемному сыну с такой же нежностью и теплотой, как и к
родной дочери. Вопреки тогдашнему обычаю, графиня кормила своих детей
собственной грудью, и вместе с ее молоком Филипп впитал глубокую
привязанность к ней. Он называл ее мамой и любил ее, как мать, и долго не
мог понять, что имеют в виду окружающие, говоря, что на самом деле она не
его мать, что его настоящая мать умерла. В конце концов, он принял этот
факт умом - но не сердцем. Амелия все равно оставалась для него мамой,
малышка Амелина - сестренкой, а Гастон, граф Альбре (их отец умер вскоре
после рождения дочери), паренек довольно циничный, но чуткий и в общем
добрый, всегда был Филиппу как старший брат.
Отец же и оба сводных брата были для Филиппа чужими. Хотя с годами
ненависть герцога к младшему сыну поутихла, боль за утратой жены
оставалась, и он, по-прежнему, относился к Филиппу крайне враждебно,
временами даже на вид его не переносил. А что до братьев, Гийома и Робера,
то они ненавидели Филиппа за сам факт его существования, за то, что он был
рожден другой женщиной и назван в честь отца, за то, что он был любимцем
своего двора, за то, наконец, что герцог просто ненавидел его, тогда как
их обоих презирал...
Если Филипп был горьким плодом несчастной любви, то Гийом и Робер
родились в результате банального брака по расчету. Их мать Катарина де
Марсан, последняя представительница и единственная наследница угаснувшего
рода графов Марсанских, умерла в 1427 году еще при жизни своего тестя,
герцога Робера Аквитанского. Эта красивая и невероятно безмозглая женщина,
несшая на себе печать вырождения всего своего семейства, оставила мужу
двух сыновей, которыми он, даже при всем желании, никак не мог гордиться.
Оба сына Катарины де Марсан унаследовали от матери не только красоту, но и
ее непроходимую глупость, злобный нрав и патологическую жестокость ее
предков. Особенно преуспел в последнем Гийом. С детства он просто обожал
публичные наказания и казни, он умудрялся присутствовать при всех допросах
с пристрастием - зрелище чужих страданий доставляло ему поистине
садистское удовольствие. Когда Гийому исполнилось шесть лет, он устроил в
заброшенном флигеле бордоского замка, где тогда обитало семейство
Аквитанских, камеру пыток и успел замучить и "казнить" дюжину кошек и
собак, прежде чем его разоблачили. Эта история ужаснула даже старого
герцога Робера - человека, хоть и не жестокого, но весьма далекого от
сантиментов. А два года спустя король Франции, Филипп-Август II,
наслышанный о камере пыток и прочих "детских шалостях" наследника Гаскони,
расторг предварительную договоренность, согласно которой его внучка
Агнесса, по достижении соответствующего возраста, должна была выйти замуж
за Гийома Аквитанского. Так были похоронены надежды двух герцогов - Робера
I и его сына Филиппа III - восстановить посредством брака дружественные
отношения со своим северным соседом и мирным путем вернуть в состав
Гаскони часть потерянных во время войны с Францией территорий. С тех пор
герцог никак не мог подыскать для старшего сына подходящей партии, и Гийом
Аквитанский дожил до двадцати пяти лет, не имея ни жены, ни детей, и даже
ни с кем не помолвленный, что по тем временам было чем-то из ряда вон
выходящим.
Нежелание могущественных соседей породниться с Гийомом объяснялось не
только его садистскими склонностями, но также и тем, что у герцога бело
три сна, и младший из них, Филипп, при всей нелюбви к нему со стороны
отца, многим представлялся наиболее вероятным претендентом на наследование
родового майората... Впрочем, об этом, с позволения читателя, мы подробнее
поговорим в следующей главе.
На девятом году жизни Филиппа постигла тяжелая утрата: умерла его
тетка Амелия, женщина, заменившая ему мать, первая женщина, которую он
любил, и единственная - которую он любил целомудренно. По прискорбному
стечению обстоятельств, в это самое время Филипп находился в Шалоне, куда
отправился вместе с Гастоном Альбре за его невестой, Клотильдой де Труа,
племянницей тогдашнего графа Шампанского. А когда они все вернулись домой,
то застали только траур во дворце, новое надгробие в склепе аббатства
святого Бенедикта и плачущую навзрыд Амелину. В общем, невеселая
получилась у Гастона свадьба, и тогда Филипп в первый и последний раз
видел в глазах у кузена слезы. Сам же он никак не мог поверить в
происшедшее, все это казалось ему каким-то диким, кошмарным,
неправдоподобным сном. И только на следующий день, проснувшись не увидев
склоненного над ним лица графини Амелии, которая обычно будила его по
утрам, он, наконец, осознал страшную истину, понял, что больше никогда не
увидит СВОЮ МАМУ, и горько оттого разрыдался...
А год спустя ушел из жизни еще один близкий родственник Филиппа -
родной брат его матери, Людовик VI Галльский. Король Людовик царствовал
недолго и умер бездетным, и после его смерти Филипп, как единственный
потомок Изабеллы Кантабрийской, первой жены короля Робера II, унаследовал
графство своей бабки и стал одним из богатейших и могущественнейших
феодалов Испании. Таким образом, девятилетний Филипп Аквитанский, третий
сын герцога, заметно повысился в своем общественном статусе. Он стал
грандом Кастилии, и, кроме того, поскольку новый король Галлии, Робер III,
сын Робера II и Гертруды Генегау, был еще очень молод и не имел детей,
Филипп, пусть и временно, получил титул первого принца королевства и
наследника галльского престола. Придворные, слуги, горожане и крестьяне
стали именовать его не иначе, как "ваше высочество", и делали это,
несомненно, в пику Гийому и Роберу, к которым, несмотря на их титулы
монсеньоров, обычно обращались просто "сударь". Старшие братья, понятно,
неистовствовали, снедаемые завистью и досадой. Герцог же воспринял
известие о том, что его семья обзавелась первым принцем Галлии, с
полнейшим безразличием, как будто это его вовсе не касалось, как будто
Филипп не был его сыном.
Со смертью дяди Филипп обрел материальную независимость от отца.
Будучи человеком рассудительным и зная о враждебном отношении герцога к
младшему сыну, Людовик VI назвал в числе своих душеприказчиков Гастона
Альбре, поручив ему управление Кантабрией до совершеннолетия Филиппа.
Гастон исполнял обязанности опекуна добросовестно и регулярно передавал в
распоряжение своего подопечного часть прибыли от графства, а оставшиеся
средства, все до единого динара, вкладывал в развитие хозяйства,
по-братски оплачивая издержки из собственного кармана. Благодаря такой
предусмотрительности со стороны покойного короля, Филипп уже в десять лет
стал вполне самостоятельным человеком и даже смог организовать при дворе
отца что-то вроде небольшого собственного двора. Это внесло заметное
оживление в размеренную полусонную жизнь Тараскона - древнего родового
гнезда маркграфов Пиренейских, куда герцог переселился из Бордо вскоре
после смерти второй жены, надеясь укрыться здесь от жизненных невзгод,
желая обрести покой и умиротворение.
А Филипп был юн, жизнь била из него ключом, он не любил уединения и
большую часть своего времени проводил в обществе своих сверстников и
молодых людей на несколько лет старше. У Филиппа было много друзей, но еще
больше было у него подруг. С малых лет он, что называется, вертелся возле
юбок - это была его страсть, его любимое развлечение. Разумеется, он также
любил читать интересные книги, беседовать с умными, образованными людьми,
заниматься музыкой, играть в разные спортивные игры - однако серьезную
конкуренцию всему вышеупомянутому составляли девчонки. Филиппа
интересовало в них все: внешность, строение тела, поведение, образ мыслей,
как они одеваются и особенно - как раздеваются. Какой-то могущественный
инстинкт пробуждался в нем в присутствии этих удивительных созданий, до
предела обострял его любознательность, призывал к активным исследованиям.
Зачем, не единожды задавался он вопросом, Господь создал их такими
отличными от мужчин? Почему в мире существует два столь разных типа людей?
Что в женщинах такого особенного, что влечет его к ним с непреодолимой
силой? Наставники давали Филиппу хоть и докладные, но, по его мнению,
слишком упрощенные разъяснения, большей частью акцентируя внимание на
явлении деторождения. Он этим не довольствовался и продолжал
самостоятельные наблюдения.
Со временем все становилось на свои места, и к десяти годам Филипп в
общих чертах получил представление, что такое женщины и с чем их едят, а
чуть позже (но гораздо раньше, чем большинство его сверстников) он
почувствовал настоящее физическое влечение к противоположному полу. В свою
очередь, и подружки Филиппа не оставались к нему равнодушными. Уже тогда
он был писаным красавцем и выглядел старше своих лет, и многие барышни
были чуточку влюблены в него, а некоторые - совсем не чуточку. Среди самых
рьяных поклонниц Филиппа, как ни странно, оказалась и Амелина Альбре. Едва
лишь став девушкой, она напрочь позабыла, что росли и воспитывались они
как родные брат и сестра, и страстно возжелала стать его женой. Филипп был
очень привязан к Амелине, она была его лучшей подругой, и он нежно любил
ее - но только как сестру. Это обстоятельство, впрочем, не мешало ему
хотеть ее как женщину и помышлять о близости с ней - и все же что-то в нем
препятствовало осуществлению подобных желаний. Возможно, ему просто не
хотелось терять в лице Амелины сестру, в которой он так нуждался.
Осенью 1444 года Гастон, крупно повздорив с герцогом, вынужден был
покинуть Тараскон и переселился вместе со всей семьей в одно из своих
беарнских поместий. За два месяца разлуки Филипп так сильно затосковал по
Амелине, что, в конце концов, не выдержал и тоже приехал в Беарн, где
приятно провел всю зиму и первый месяц весны в обществе кузины, кузена,
его жены и двух его маленьких дочурок. Гастон почти не сомневался, что по
ночам Филипп тайком спит с Амелиной, но не предпринимал никаких шагов,
чтобы пресечь это. В мыслях он уже давно поженил их, однако, зная упрямый
характер Филиппа, не пытался форсировать события и терпеливо выжидал.
(Чего? - спросите вы. Возможно, известия о беременности Амелины, ответим
мы). И если Гастон заблуждался насчет отношений его сестры с Филиппом, то
виной тому была вовсе не неуступчивость Амелины или недостаток
настойчивости с ее стороны...
Филиппу шел четырнадцатый год, но выглядел он на все пятнадцать, и за
ним уже прочно закрепилась репутация неотразимого сердцееда. Он был
красив, общителен, остроумен, он прямо-таки излучал обаяние, и женщины
находили его не просто очаровательным, но ОБВОРОЖИТЕЛЬНЫМ. Их влекло к
нему, как бабочек на свет фонаря; а юные, не умудренные опытом девушки,
сверстницы Филиппа, порой и вовсе теряли головы в его присутствии и
позволяли ему делать с ними все, что он пожелает. В таких случаях Филипп
уводил очередную жертву своих чар в какое-нибудь укромное местечко, и там
они целовались, нежно и невинно, по-детски неумело лаская друг друга...
Постепенно Филипп приобретал опыт в поцелуях, свидания с девушками носили
все более затяжной и интимный характер, а его ласки уже нельзя было с
полной уверенностью назвать неумелыми, а тем более - невинными. Филипп
понимал, что с неизбежностью восхода солнца наступает пора следующего
этапа познания женщин - познания их в прямом, библейском смысле этого
слова. Однако в решающий момент всегда такой смелый и настойчивый Филипп
ни с того, ни с сего терялся и робел. Сердце его уходило в пятки от ничем
не объяснимого, панического страха, и он поспешно ретировался. А однажды,
когда оставалось сделать один шаг (буквально один шаг - с пола на кровать
к Амелине), он попросту бежал с "поля боя", сгорая со стыда и последними
словами проклиная свою робость.
И всякий раз, немного успокоившись после очередной неудачи, Филипп
делал один и тот же вывод: "Видно, я не люблю ее как женщину... Но что же
это такое - любовь?"

3. НАСЛЕДСТВО
По мере того, как взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и
каталонского дворянства зрело недовольство двумя старшими, в особенности
Гийомом, который был наследником родового майората - Аквитании, Беарна,
графств Испанской Марки* и Балеарских островов. Ранее мы уже упоминали о
некоторых дурных наклонностях Гийома - а с годами они лишь усугублялись и
приумножались, что не шутку тревожило здравомыслящих и рассудительных
вельмож, коих среди подданных герцога было немало. Их отталкивали не
только и даже не столько его многочисленные пороки, как сочетавшаяся с
ними умственная недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная
неспособность Гийома справляться с государственными делами была очевидна;
то же самое относилось и к Роберту, который был не намного лучше старшего
брата, а при своей бесхарактерности и склонности поддаваться дурному
влиянию со стороны - пожалуй, еще хуже.
Разумеется, многие бароны были бы не прочь воспользоваться грядущей
слабостью княжеской власти для укрепления собственного могущества, поэтому
здоровые силы общества стали искать альтернативу неизбежным в таком случае
смутам и междоусобицам. Трудно сказать, когда и кому впервые пришла в
голову мысль, что наследником Гаскони и Каталонии должен стать Филипп, -
но это, в конечном итоге, не так уж важно. Главное было то, что к тому
времени, когда Филиппу исполнилось тринадцать лет, большинство гасконских
и каталонских землевладельцев - кто сознательно, а кто по наитию, - видели
в нем своего будущего государя. Это относилось не только к подданным
герцога, но и к его соседям. Так, к примеру, король Хайме III Арагонский,
учуяв, откуда ветер дует (он всегда отличался необычайно острым чутьем),
предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью Изабеллой Юлией,*
однако получил категорический отказ. И, по всеобщему убеждению, причиной
отказа было вовсе не то, что арагонская принцесса была старше Филиппа на
два с половиной года. Скорее, герцог опасался, что в таком случае его
младший сын (ненавистный сын!), и без того весьма значительная персона,
благодаря своему положению первого принца Галлии и гранда Кастилии, станет
слишком опасным претендентом на родовой майорат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30