- Он что, умер?
- Да. Филипп убил его на дуэли.
- За что?
- Ну... Дон Педро попытался... это... поухаживать за Филиппом. А он
вызвал его на дуэль.
- За эти самые ухаживания?
- Мм... да.
- Какая жестокость! - отозвался Рикард. - Мало того, что дон Педро
страдал из-за своих дурных наклонностей, так он еще и поплатился за это
своей жизнью.
Бланка смерила Рикарда испепеляющим взглядом.
- Прекратите язвить, кузен! - резко произнесла она. - Прежде всего,
Филипп понятия не имел о дурных наклонностях дона Педро, а его... его
ухаживания он расценил как насмешку над своей внешностью. Это во-первых. А
во-вторых, вас ничуть не трогает горькая участь незадачливого дона Педро
де Хары; вы преследуете вполне определенную цель - очернить кузена
Аквитанского в глазах Маргариты.
- Ладно, оставим это, - примирительно сказала наваррская принцесса. -
Тебе, Рикард, следует быть осторожным в выражениях, когда речь идет о
кумире Бланки...
- Кузина!... - в замешательстве произнесла Бланка.
- А ты, дорогуша, не лицемерь, - отмахнулась Маргарита. - Не пытайся
убедить меня в том, что Красавчик уже разонравился тебе... Да, кстати, он
нравится не только тебе. Матильда, как ты находишь Филиппа Аквитанского?
Девушка с трудом оторвала взгляд от портрета и в растерянности
захлопала ресницами.
- Простите?.. Ах, да... Он очень красивый, сударыня.
- И совсем не похож на девчонку?
- Нет, сударыня. Он похож на Тристана.
- На Тристана? - рассмеялась Маргарита. - Чем же он похож на
Тристана?
- Ну... Он красивый, добрый, мужественный...
- Мужественный? - скептически переспросила наваррская принцесса.
- Да, сударыня. Госпожа Бланка как-то говорила мне, что дон Филипп
Аквитанский считается одним из лучших рыцарей Кастилии.
- А по его виду этого не скажешь.
- Тем не менее, это так, - заметила Бланка. - Филипп часто побеждал
на турнирах, которые устраивал мой отец.
- И, небось, чаще всего тогда, - усмехнулась Маргарита, - когда
королевой любви и красоты на турнире была ты... Ах да! Ты знаешь, что мой
папочка пригласил его быть одним из рыцарей-зачинщиков турнира по случаю
дня моего рождения?
- Что-то такое я слышала.
- И это симптоматично. Похоже, отец намерен превратить праздничный
турнир в состязание претендентов на мою руку. Уже доподлинно известно, что
как минимум четыре зачинщика из семи будут мои женихи.
- Аж четыре?
- Да. Пятым, по-видимому, станет твой муженек - как ни как, он первый
принц крови, а еще два места папуля, очевидно, приберег для Рикарда и
кузена Арагонского - а вдруг и они изъявят желание преломить копья в мою
честь... Гм, в чем я позволю себе усомниться.
Рикард покраснел. Он никогда не принимал участия в турнирах, так как
от природы был физически слаб - что, впрочем, нисколько не мешало ему быть
пылким любовником.
- Один из тех четырех, как я понимаю, Филипп Аквитанский, - пришла на
помощь Рикарду Бланка. - Второй граф Оска. А еще двое?
- Представь себе, - сказала Маргарита. - Будет Эрик Датский.
- Тот самый бродячий принц?
- Да, тот самый.
- Прошу прощения, сударыни, - вмешалась в их разговор Матильда. - Но
почему его называют бродячим принцем?
- Потому что он постоянно бродит по свету, то бишь странствует.
Странствует и воюет. Кузен Эрик - шестой сын датского короля, на родине
ему ничего не светит, вот он и шатается по всему миру в поисках
какой-нибудь бесхозной короны. Недавно его погнали в шею с Балкан, так что
теперь он решил попытать счастья на Пиренеях.
- А четвертый кто? - спросила Бланка. - Случайно, не Тибальд
Шампанский?
Маргарита усмехнулась.
- Он самый. Моя безответная любовь.
- Как так? Ведь он влюблен в тебя.
- Это я имела в виду. Он любит меня - а я не отвечаю ему взаимностью
- В таком случае ты неправильно выразилась, - заметила Бланка. - Это
ты его безответная любовь.
Маргарита пожала плечами.
- Какая разница! - сказала она. - И вообще, не придирайся к словам.
Ты сама не больно хорошо говоришь по-галльски.
- Зато правильно.
- А вы знаете, сударыня, - вновь вмешалась Матильда, обращаясь к
Бланке. - В прошлом году госпожа Маргарита послала господину Тибальду...
- Замолчи! - резко перебила ее Маргарита; щеки ее заалели. - Что
послала, то послала. Он сам напросился.
- А в чем, собственно, дело? - поинтересовалась Бланка.
- Да ни в чем. Просто граф Шампанский - настырный тип. Четыре года
назад он совершал паломничество к мощам Святого Иакова Компостельского,
чтобы помолиться за выздоровление своей жены, и, естественно, проездом
побывал в Памплоне. Тогда-то мы с ним и познакомились. И представь себе:
на второй день он признался мне в любви - а в это самое время его жена
была при смерти. Он, наверное, здорово обрадовался, когда вернулся домой и
узнал, что она умерла.
- Не суди опрометчиво, кузина. Откуда тебе известно, что он
обрадовался?
- А оттуда! Потому что спустя два месяца он попросил у отца моей
руки. Когда же я отказала ему, он принялся терроризировать меня длиннющими
письмами в стихах. У меня уже скопилось целое собрание его сочинений. Ума
не приложу, что мне делать с этим ворохом бумаги.
- Вели переплести их в тома, - посоветовала Бланка. - Это сделает
честь твоей библиотеке. Тибальд де Труа, несмотря на все его недостатки,
выдающийся поэт.
- Может быть, может быть, - не стала возражать Маргарита. - Правда,
ваш Руис де Монтихо ни во что его не ставит.
Бланка пренебрежительно фыркнула.
- Тоже мне авторитет нашла! Его просто снедает зависть к таланту дона
Тибальда. По мне, Руис де Монтихо - несерьезный поэт.
- А граф Шампанский, по-твоему, серьезный? Да более легкомысленного
человека я еще не встречала!
- С ним лично я не знакома, - ответила Бланка, - поэтому не берусь
судить, какой он человек. Но поэт он серьезный, даже гениальный. Хотя я не
считаю себя большим знатоком поэзии, все же осмелюсь предположить, что
потомки поставят Тибальда де Труа на одну доску с такими видными фигурами
в литературе, как Вергилий, Гораций или Петрарка.
Слова "доска" и "фигуры" вызвали у Маргариты странную цепочку
ассоциаций. В отличие от Бланки, страстной любительницы шахмат, наваррская
принцесса терпеть не могла эту игру - за шахматной доской она откровенно
скучала, и ее клонило ко сну. Вслед за словом "сон" в ее голове
завертелось слово "постель", повлекшее за собой приятные мысли о том, чем
люди занимаются в постели помимо того, что спят.
Маргарита томно посмотрела на Рикарда и сладко зевнула.
- Ну все, друзья, - заявила она. - Хорошего понемногу. Поздно уже,
пора ложиться баиньки. Рикард, проводи кузину до ее покоев. Господин де
Монтини, небось, заждался от нее весточки.
Лицо Бланки обдало жаром, и чтобы скрыть смущение, она торопливо
направилась к выходу. Исполняя просьбу Маргариты, Рикард последовал за
ней.
Весь путь они прошли молча, думая каждый о своем. Однако возле своей
двери Бланка задержала Рикарда.
- Кузен, - сказала она. - Вы знаете, что ваша двоюродная сестра Адель
приняла предложение графа де Монтальбан, и уже получено согласие Святого
Престола на их брак?
Рикард безразлично пожал плечами.
- А мне-то что?
Бланка вздохнула.
- И что вы себе думаете, Рикард!
- Я думаю, что мне достаточно одной невесты.
- То есть Маргариты?
- Да, Маргариты.
Бланка снова вздохнула.
- Боюсь, ваши надежды напрасны, кузен.
- Все равно я буду бороться до конца.
- А если...
- Прошу вас, кузина, не надо об этом. Я даже не представляю, что буду
делать, "а если".
- Да поймите же наконец, что на одной Маргарите свет клином еще не
сошелся.
Рикард мрачно усмехнулся.
- Увы, для меня сошелся.
- Неужели во всем мире нет другой женщины, достойной вашей любви?
- Почему же, есть, - ответил Рикард. - Даже две. Но, к сожалению, они
обе не для меня. Ведь вы уже замужем, а Елена - моя родная сестра.
Бланка удрученно покачала головой.
- Право, вы безумец, Рикард!..
Когда Рикард возвратился, Маргарита уже разделась и ожидала его, лежа
в постели. На невысоком столике возле кровати стоял, прислоненный к стене,
портрет Филиппа.
- А это еще зачем? - с досадой произнес Рикард, указывая на портрет.
- Чтоб лишний раз поиздеваться надо мной?
- А какое тебе, собственно, дело? - Маргарита поднялась с подушек,
подвернув под себя ноги. - Пусть побудет здесь, пока его место не займет
оригинал.
- Маргарита! - в отчаянии простонал Рикард. - Ты разрываешь мое
сердце!
- Ах, какие громкие слова! Какая бездна страсти! - Она протянула к
нему руки. - Ну, иди ко мне, мой малыш. Я мигом твое сердечко вылечу.
Рикард сбросил с ног башмаки, забрался на кровать и привлек ее к
себе.
- Маргаритка моя Маргаритка, - прошептал он, зарываясь лицом в ее
душистых волосах. - Цветочек ты мой ненаглядный. Как я смогу жить без
тебя?..
- А зачем тебе жить без меня? - спросила Маргарита. - Давай будем
жить вместе. Ты такой милый, такой хороший, я так тебя люблю.
- Пока, - добавил Рикард.
- Что - пока?
- Пока что ты любишь меня. Но потом...
- Не думай, что будет потом. Живи сегодняшним днем, вернее,
сегодняшней ночью, и все уладится само собой.
- Если бы так... Ты, кстати, знаешь, почему моя мать не одобряет
наших отношений? Не только потому, что считает их греховными.
- А почему же?
- Оказывается, еще много лет назад она составила на нас с тобой
гороскоп.
- Ну и что?
- Звезды со всей определенностью сказали ей, что мы принесем друг
другу несчастье.
- И ты веришь в это?
- Боюсь, что верю.
- Так зачем же ты любишь меня? Почему ты не порвешь со мной?
Рикард тяжело вздохнул.
- Да хотя бы потому, что я не в силах отказаться от тебя. Ты так
прекрасна, ты просто божественна...
- Я божественная! - рассмеялась Маргарита. - Ошибаешься, милый! Я
всего лишь до крайности распущенная и развращенная девчонка.
- Да, ты распущенная и развращенная, - согласился Рикард.- Но все
равно я люблю тебя. Я люблю в тебе и твою развратность, и твое беспутство,
я люблю в тебе все - и достоинства, и недостатки.
- Даже недостатки?
- Их особенно. Если бы их не было, ты была бы совсем другой женщиной.
А я люблю тебя такую, именно такую, до последней частички такую, какая ты
есть. Другой мне не надо.
- Я есть такая, какая я есть, - задумчиво произнесла Маргарита. -
Тогда не гаси свечи, Рикард. Шила в мешке не утаишь.

22. ФИЛИПП И ЕГО ДРУЗЬЯ
После возвращения Филиппа герцогский дворец в Тарасконе, который в
последние годы выглядел как никогда унылым и запущенным, вновь ожил и даже
как-то помолодел. За короткое время Филипп собрал в своем окружении весь
цвет молодого гасконского и каталонского дворянства. Его двор не уступал
королевскому ни роскошью, ни великолепием, ни расходами на содержание, и
лишь условия Тараскона, небольшого местечка в межгорье Пиреней, не
позволяли ему стать самым блестящим двором во всей Галлии. Иногда Филипп
подумывал над тем, чтобы переселиться в Бордо или, еще лучше, в Тулузу, но
за семь лет изгнания он так истосковался по родным местам - по высоким
горам и солнечным долинам, по дремучим лесам и альпийским лугам, по
быстрым бурлящим рекам и спокойным лесным озерам, по глубокому
пиренейскому небу, ясно-голубому днем и темно-фиолетовому с россыпью ярких
звезд на бархатном фоне ночи, - всего этого ему так не хватало на чужбине,
что он решил пожить здесь годик-другой, пока не утолится его жажда за
прошлым.
Впрочем, мысли о переселении Филиппу подсказывало главным образом его
тщеславие. И в Тарасконе он не чувствовал недостатка в блестящем обществе,
даже имел его в излишестве. Особенно радовало Филиппа, что рядом с ним
снова были друзья его детства, по которым он очень скучал в Кастилии. В
первую очередь это относилось к Эрнану де Шатофьеру, Гастону Альбре и
Симону де Бигор; они по-прежнему оставались самыми лучшими друзьями
Филиппа, но теперь они были также и его ближайшими соратниками, главными
сподвижниками, людьми, на которых он мог всецело положиться и которым
безоговорочно доверял. В некотором смысле к этой троице присоединился и
Габриель де Шеверни - он был братом Луизы, и уже этого было достаточно,
чтобы Филипп испытывал к нему искреннее расположение. Семь лет назад они
подружились и даже после смерти Луизы поддерживали приятельские отношения,
частенько переписываясь. Из-за запрета отца Габриель не имел возможности
навестить Филиппа, когда тот жил в Толедо, да и в Гаскони он оказался
только благодаря чистому недоразумению
Некоторое время после пленения французского короля Эрнан де Шатофьер
считался погибшим, и руководство ордена тамплиеров явно поспешило с
официальным сообщением о его героической смерти. Как только это известие
дошло до Гаскони, управляющий Капсира огласил завещание Эрнана, в котором
среди прочих фигурировало имя Габриеля де Шеверни - ему было завещано
поместье Кастель-Фьеро с замком. К чести юноши надобно сказать, что когда
он приехал вступать во владение наследством, а вместо этого встретился с
живым кузеном, то лишь обрадовался такому повороту событий. В его радости
не было и тени фальши, и такое бескорыстие очень растрогало Эрнана,
который уже успел увидеть в глазах других своих родственников тщательно
скрываемое разочарование. Со словами: "Да пропади оно пропадом! Все равно
я монах", - Шатофьер подарил Габриелю один из своих беарнских замков с
поместьем, дающим право на баронский титул, а в новом завещании переписал
на него львиную долю своих земель, не входящих в родовой майорат,
наследником которого по закону был младший брат отца Эрнана.
А потом приехал Филипп и назначил Габриеля министром своего двора,
соответственно округлив его владения. Единственное, что огорчало юношу,
так это разлука с родными. Отец категорически отказался переехать с семьей
в Гасконь и поселиться в новеньком, опрятном замке своего старшего сына.
Он даже не захотел навестить его...
Ближе всего Габриель сошелся с Симоном. И хотя последний был на
четыре года старше, в их дружбе доминировал Шеверни, что, впрочем, никого
не удивляло, поскольку Симон, не будучи глупцом как таковым, тем не менее
в своем интеллектуальном развитии остановился на уровне подростка. Филипп
не мог сдержать улыбки, когда видел двадцатидвухлетнего Симона, играющего
со своим пятилетним сыном, и всякий раз ему на память приходило меткое
выражение из письма Гастона Альбре: "У нашего взрослого ребенка появилось
маленькое дитя".
Сам Гастон, уже разменявший четвертый десяток, стал зрелым мужчиной,
а во всем остальном изменился мало. Он был вместилищем множества разных
недостатков, слабостей и пороков, которые в сочетании между собой каким-то
непостижимым образом превращались в достоинства и в конечном итоге
составляли необычайно сильную, целеустремленную натуру. Филипп никак не
мог раскусить Гастона: то ли он только притворялся таким простым и
бесшабашным рубахой-парнем, то ли умышленно переигрывал, акцентируя
внимание на этих чертах своего характера, чтобы у постороннего наблюдателя
сложилось впечатление, будто его простота и прямодушие - всего лишь
показуха. Даже цинизм Гастона (впрочем, доброжелательный цинизм), который
вроде бы был неотъемлемой частью его мировоззрения, и тот иногда казался
Филиппу напускным, во всяком случае, слишком наигранным.
У Гастона было шесть дочерей, рожденных в законном браке, и столько
же, если не больше, бастардов обоих полов. Филипп по-доброму завидовал
плодовитости кузена, достойной их общего предка, маркграфа Воителя, и все
же в этой доброй зависти чувствовался горький привкус. При всей своей
любвеобильности Филипп не знал еще ни одного ребенка, которого он мог бы с
уверенностью назвать своим. Было, правда, несколько подозреваемых (в том
числе и недавно родившаяся дочка Марии Арагонской, жены Фернандо Уэльвы),
но весьма двусмысленное положение полу-отца очень тяготило Филиппа, лишь
усугубляя его горечь. Хотя, с другой стороны, по возвращении домой он то и
дело ловил себя на мысли о том, что с нежностью думает об оставшихся в
Толедо малышах, которые, ВОЗМОЖНО, были его детьми, и до предела напрягает
память, представляя их личика, в надежде отыскать фамильные черты.
Как-то Филипп поделился своими заботами с Эрнаном, но тот сказал ему,
что это гиблое дело, и посоветовал выбросить дурные мысли из головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30