– Орда станет единой! Могущественной! Она покорит не только русичей, гяуров неверных, но и ляхов, Литву, пойдет дальше на закат солнца до самого моря. Куда держал путь Чингисхан. Порта тоже склонит голову перед могуществом Орды. Перед нами склонит голову, властелином Орды!
– Да будет так! – молитвенно провел ладонями по щекам ширни. – Так предначертал Аллах. Но волю Аллаха воплощать вам, светлейший, самим, рассчитывая каждый свой шаг.
– Хорошо. Мы примем твой совет. – И к брату, ехавшему с ним стремя в стремя: – Веди свой тумен к Казани. Сдери шкуру с лизоблюда раба нашего Василия!
– Если он станет сопротивляться.
– И если даже не будет. Пусть его смерть наведет ужас на всех казанцев. Она надолго должна остаться в памяти правоверных!
У Сагиб-Гирея было свое на этот счет мнение, но он не стал перечить брату в присутствии подданных. Зачем? Он сделает так, как хочет сделать, а потом объяснит разумность своего поступка.
Проводив брата с его гвардией на арскую дорогу, собрал советников и воинских начальников. Но не стал выслушивать их мнения, а распорядился:
– Сейчас же отправьте вестового к ципцану Мухаммед-Гирея. Пусть даст ему знать, что завтра на исходе дня мы будем у Арских ворот и мы посмотрим, верно ли сообщал нам раб наш о положении в Казани. Впрочем, вестовому свое слово скажем мы сами. Немедленно позовите его к нам. Через час пошлем следующего. Для верности.
Через несколько минут, махнув рукой, чтобы вся свита удалилась, принялся наставлять вестового:
– Запомни: ты гонец царя крымского. Не унижайся ни перед кем. Если аллах предопределил тебе смерть, прими ее достойно. О нашем тумене – ни слова. Ты – гонец Мухаммед-Гирея к его послу. Стой на этом, и благослови тебя Аллах. Послу хана твоего передай так: если Арские ворота будут открыты, когда мы приблизимся, он станет моим первым советником. Если Шах-Али откажется от ханства в нашу пользу, он останется жив, если нет – мы сдерем с него шкуру. На площади перед дворцом. Всенародно сдерем. Все. Скачи без остановок. Возьми двух заводных коней.
Через час, отправив к ципцану своего брата еще одного вестового, тронулся, наконец, со своей гвардией в путь. Но, одолев верст двадцать, остановился на ночевку. До Казани оставалось всего ничего. К исходу дня они достигнут ее без лишней спешки. Подводить ближе свой тумен Сагиб-Гирей опасался: вдруг окажутся на дороге сторожевые посты, которые уведомят Шаха-Али о приближении войска. Такой поворот событий не входил в его расчеты. Первое слово Шаху-Али должен сказать ципцан. Верное ципцану окружение хана поддержит его и убедит отступника мирно отдать ханство. Неожиданность и настойчивость, был уверен Сагиб-Гирей, возьмут верх. «Молод еще Шах-Али, чтобы принять мудрое решение. Он поступит так, как того желаем мы, завтрашний властелин казанского ханства».
Все так и произошло, как планировал Сагиб-Гирей. Вестовой от него без задержки прибыл к ципцану Мухаммед-Гирея, и тот вскоре после утреннего намаза поехал во дворец, не испросив на сей раз дозволения на аудиенцию. С собой взял почти всех ратников, охранявших его посольский дворец. Их задача – взять под охрану ворота ханского дворца, дверь в ханские покои и сопровождать самого ципцана, чтобы в любой момент готовы были бы выхватить из ножен сабли.
Шах-Али только что совершил омовение, собираясь приступить к трапезе, как дверь распахнулась, и на пороге появился посол крымского хана с десятком одетых в латы и при оружии ратников.
– Как вы посмели?! – возмутился Шах-Али и крикнул: – Стража!
Вбежали ханские телохранители. Выхватили сабли. Ципцан жестом руки остановил своих телохранителей. Заговорил жестко. Как бы укладывая камень к камню:
– Нам нужно остаться одним. С глазу на глаз. Я пришел сказать слово господина моего Мухаммед-Гирея и его брата Сагиб-Гирея.
– Мы позовем своих советников. Мы выслушаем тебя в посольском зале…
– Да. Так будет. Но до этого нам следует поговорить один на один. Отпусти своих нукеров. Я – своих.
И он жестом повелел сопровождавшим его телохранителям удалиться за дверь. Шах-Али, поколебавшись, поступил так же.
– Завтра к Арским воротам подойдет со своей гвардией Сагиб-Гирей. Десять тысяч у него войска. Еще десять подошло к Арскому острогу. С теми – хан Крымский, повелитель Орды, Мухаммед-Гирей. Это – передовые отряды. Множество туменов на правом берегу Волги ждут повеления Мухаммед-Гирея. Поступит оно – все Казанское ханство будет разорено и уничтожено. С землей сравняются остроги черемисы. Пока же ни один волос не упал даже с данников Казани. От тебя зависит, литься ли крови в Казанском ханстве.
Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладоши и приказать вбежавшим стражникам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока еще не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханского посла, а не от своих воевод, уланов и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, он уже не сомневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его сеид, пришла. «Но гонцы наши должны уже быть в Москве. Царь Василий Иванович послал уже рать. Она – на подходе. Нужно выиграть лишь время. Неделю или две. Казань и Арск не так-то просто взять без осады и штурма». Спросил посла крымского:
– В чем наша, – слово «наша» произнес особенно подчеркнуто, – роль? Что нам предлагается сделать, чтобы кровь наших подданных не пролилась безвинно?
– Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.
– За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову. Или посадить на кол.
– Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущества. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь – открыть ворота. А для тебя один исход остаться живым – добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. – Ципцан предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али что-то возразить. – Помощь от князя Василия, раба Мухаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступника, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московского у меня. Вот они, можешь убедиться, – и ципцан швырнул к ногам Шаха-Али свитки.
«Это – конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» – костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Трагизм происходящего увиделся ему теперь во всей оголенности, и страх настойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и надолго. Нашел, однако же, в себе силы ответить гордо:
– Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.
– Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сдерет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его воля. Передашь мирно трон – отпустит тебя к твоему царю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.
Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быстро, ибо каждому из них вестовые, передавая повеление Шаха-Али, добавляли:
– Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце. Этого момента ждали все его сторонники, и вот – свершилось.
Шаха-Али слушали, надев маски прискорбного уныния, а когда заговорил посол крымского хана, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали наказать немедленно наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, то случилась моментальная метаморфоза.
Первый советник Шаха-Али:
– Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость. – Начало речи полно неподдельного гнева, но тон меняется, когда переходит ширни к рекомендациям: – Но Аллаху, видимо, угодно так, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять город. У нас нет войска, кроме вашей, хан, гвардии. А провианта не хватит даже для недельной осады. Да и правоверные не станут сражаться с правоверными ради русского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с сеидом за то, что призывал то к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь, Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших потомков за то, что станете виновником великого разорения Казани.
– Великое разорение ждет Казань, если она не захочет жить в мире с русскими, – возмутился Шах-Али. – Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной десятки и сотни раз?!
– Москва станет данником Мухаммед-Гирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!
– Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобным! – И устремил взор на военачальника. – Что скажешь ты, мой верный слуга?
– Если повелите, мой хан, я сам отрублю голову послу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на крепостную стену с обнаженной саблей! Только повелите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не сможет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради русского царя, извечного данника Орды, данника могущественного Мухаммед-Гирея.
– Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! – возразил гневно Шах-Али улану. – Россия стала могущественней Крыма и в состоянии отомстить за все обиды, ей нанесенные!
– Не думаю так. И знаю, что она не пошлет нам помощи, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Польши, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, правоверные. Не идти же и нам по пути кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!
Это была уже явная угроза. Можно сказать, неприкрытая. Шах-Али понял, что если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, остальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пелена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскливо сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:
– Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих подданных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счастливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.
Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству. И оценка эта в свое время сослужит ему добрую службу.
Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жен в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отправил к ним вестового, чтобы те спешно покинули город, забрав с собой купцов. Увы, ни одно из этих распоряжений Шаха-Али выполнено не было. Вестового не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, ципцан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.
– Сагиб-Гирей сам проводит тебя, – и пошленько ухмыльнувшись, добавил. – Жен твоих он вдруг пожелает оставить себе?
– Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы – не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!
– Ошибаешься. Ты – отступник. Ты – лизоблюд раба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущественным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты. Сагиб-Гирей прощает тебя, но он может передумать. Жизнь сохранит, но не отпустит. А то и казнит, чтобы устрашить тех, кто не идет прямым путем, начертанным Аллахом.
– О, коварный! Высунул свое змеиное жало! Зачем же мы поверили обещанию лживого!
Он возмущался искренне, но в то же время понимал, что иного выхода у него нет и быть не может. Ничто не готово к обороне Казани, кто еще из гвардейцев верен ему, он не знает. Со всех сторон окружен предателями. Его обманули не сейчас, посол крымского хана давно обложил его своими людьми. Давно. Он же, Шах-Али, удалял от себя верных людей, веря лживым наветам, а продавшихся льстецов приближал, награждая их щедро, доверяя им безмерно и безоглядно. Теперь-то что: казнись – не казнись, остается одно – ждать. Целый мучительный день. Досадуя на то, что даже воеводу московского он не смог и не сможет предупредить. «Возможно, кто-либо из верных мне людей на собственный риск даст им знать. Или сами они почувствуют неладное…»
Но и тут Шах-Али ошибался. Действительно, были такие вельможи, которые намеревались оповестить русских о приближающейся опасности, но они боялись слежки за собой. Понимали, что если прознает о их доброхотстве к русским ципцан, не сносить им головы. Ладно бы головы, а то такую мучительную смерть придумает, уму не постижимо.
А что касается города, он ничего ровным счетом не знал о происходившем во дворце. Город жил своей обычной жизнью. Бойко шла торговля на базаре, духаны были полны посетителями, мастера – мастерили, богачи нежились в своих хоромах; и лишь после обеденной молитвы непонятная тревога поползла от дома к дому. Дело в том, что дворцовая знать, а следом за ней и муллы отчего-то стали собирать в своих дворцах не только нукеров, но кое-кого из обывателей. В основном крепкотелых мужчин, прежде им прислуживавших, – до воеводы, однако, эта тревога не дошла. Правда, воевода не почивал на лаврах. После гибели сеида, когда переехал к нему в палаты Василий Юрьев, воевода ввел жесткую охрану днем и ночью, а дружину держал в полной готовности отбить любую провокацию. Только мало будет от этого пользы, если к воеводскому дворцу подскачет не одна сотня крымцев. Что тогда делать?
Не праздный этот вопрос встал уже через несколько часов. Сагиб-Гирей, въехавший в ханский дворец, повелел тут же заточить Шаха-Али и всех, кто, по докладу ципцана Мухаммед-Гирея, поддерживал ставленника московского царя. Вторым его приказом был приказ осадить дворец воеводы, куда он послал пятьсот своих кэшкешэв, а вельможам, как им и обещал прежде ципцан, разрешил разорять русских купцов, которые находились в Казани, не щадить ни их, ни их слуг, убивать без жалости. Разрешалось брать их и в рабство.
– Но помните, мертвый гяур лучше, чем живой, – напутствовал переметнувшихся к нему вельмож Сагиб-Гирей. – А пленных мы еще возьмем. И самим хватит, и будет кого продавать в рабство.
У всех вельмож собраны готовые к разбою люди, молви только слово; и каждый из мурз, уланов, беев, советников всех рангов кинулись по домам, чтобы опередить других желающих поживиться и чтобы награбить как можно больше.
Только дворец посла царского и дворец воеводы московского не позволено им трогать. Не по чину. Богатство этих русских вельмож принадлежит ципцану Мухаммед-Гирея. А жизнь их – Сагиб-Гирею. Ему же переходит и вся казна казанского ханства. Ему же решать судьбу Шаха-Али и тех, кто его поддерживал. Настроен был Сагиб-Гирей весьма агрессивно.
– Всех обезглавить и – в Казанку.
Ципцан Мухаммед-Гирея осмелился возразить:
– Если мой повелитель позволит, я скажу слово, – и, дождавшись решительного кивка, начал с вопроса: – Почему мне так легко удалось убедить знать казанского ханства принять вашу сторону, мой повелитель?
– Потому, что ты – хитрый, – не дав ципцану самому ответить на свой вопрос, перебил его Сагиб-Гирей, – как лиса, мудрый, как старец. Наш брат и повелитель согласился отдать тебя нам первым советником, если Казань встретит нас открытыми воротами. Ты достоин этого. Ты – мой ширни.
– Премного благодарен, да продлит Аллах ваши годы, мой повелитель, – согнувшись в низком поклоне, радостно отвечал новоиспеченный ширни. – А о том, что Казань так легко согласилась открыть ворота, скажу так: хотя Аллах не обидел меня умом и хитростью, но в легкой, мой повелитель, твоей победе повинен сам Шах-Али. Да-да. Сразу же, как посадил его на ханство раб брата вашего и ваш князь Василий, Шах-Али тут же велел казнить всех, кто хоть словом обмолвился против неверных, кто считал унизительным платить дань даннику Орды. У казненных остались родичи и верные их друзья, они возненавидели лизоблюда князя московского, принялись настраивать против Шаха-Али казанцев. Я лишь нашел этих недовольных и сплотил их. Их руками отдалил или уничтожил сторонников Шаха-Али.
– Ты хочешь сказать, чтобы мы помиловали отступников?
– Да. Пусть прольется кровь только неверных. Мой разум подсказывает мне, что и посла московского с воеводой не умерщвлять, а отпустить их к своему царю имеете с Шахом-Али.
– Но они тогда оповестят раба нашего князя Василия о готовящемся походе! Твой совет вреден!
– Нет. Пусть идут пешком. Не думаю, чтобы они успели раньше ваших туменов. Да, кроме того, можно с ними передать, что пошлете вскорости посольство для заключения мира.
Сагиб-Гирей даже улыбнулся, представив себе, как будет плестись со своими женами Шах-Али. Ну, а если повезет и окажутся у него добрые кони на правом берегу, станет рассказывать о нашей почтительности к урусутам, в то время как часть туменов Мухаммед-Гирея уже с тыла подкрадется к Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Да будет так! – молитвенно провел ладонями по щекам ширни. – Так предначертал Аллах. Но волю Аллаха воплощать вам, светлейший, самим, рассчитывая каждый свой шаг.
– Хорошо. Мы примем твой совет. – И к брату, ехавшему с ним стремя в стремя: – Веди свой тумен к Казани. Сдери шкуру с лизоблюда раба нашего Василия!
– Если он станет сопротивляться.
– И если даже не будет. Пусть его смерть наведет ужас на всех казанцев. Она надолго должна остаться в памяти правоверных!
У Сагиб-Гирея было свое на этот счет мнение, но он не стал перечить брату в присутствии подданных. Зачем? Он сделает так, как хочет сделать, а потом объяснит разумность своего поступка.
Проводив брата с его гвардией на арскую дорогу, собрал советников и воинских начальников. Но не стал выслушивать их мнения, а распорядился:
– Сейчас же отправьте вестового к ципцану Мухаммед-Гирея. Пусть даст ему знать, что завтра на исходе дня мы будем у Арских ворот и мы посмотрим, верно ли сообщал нам раб наш о положении в Казани. Впрочем, вестовому свое слово скажем мы сами. Немедленно позовите его к нам. Через час пошлем следующего. Для верности.
Через несколько минут, махнув рукой, чтобы вся свита удалилась, принялся наставлять вестового:
– Запомни: ты гонец царя крымского. Не унижайся ни перед кем. Если аллах предопределил тебе смерть, прими ее достойно. О нашем тумене – ни слова. Ты – гонец Мухаммед-Гирея к его послу. Стой на этом, и благослови тебя Аллах. Послу хана твоего передай так: если Арские ворота будут открыты, когда мы приблизимся, он станет моим первым советником. Если Шах-Али откажется от ханства в нашу пользу, он останется жив, если нет – мы сдерем с него шкуру. На площади перед дворцом. Всенародно сдерем. Все. Скачи без остановок. Возьми двух заводных коней.
Через час, отправив к ципцану своего брата еще одного вестового, тронулся, наконец, со своей гвардией в путь. Но, одолев верст двадцать, остановился на ночевку. До Казани оставалось всего ничего. К исходу дня они достигнут ее без лишней спешки. Подводить ближе свой тумен Сагиб-Гирей опасался: вдруг окажутся на дороге сторожевые посты, которые уведомят Шаха-Али о приближении войска. Такой поворот событий не входил в его расчеты. Первое слово Шаху-Али должен сказать ципцан. Верное ципцану окружение хана поддержит его и убедит отступника мирно отдать ханство. Неожиданность и настойчивость, был уверен Сагиб-Гирей, возьмут верх. «Молод еще Шах-Али, чтобы принять мудрое решение. Он поступит так, как того желаем мы, завтрашний властелин казанского ханства».
Все так и произошло, как планировал Сагиб-Гирей. Вестовой от него без задержки прибыл к ципцану Мухаммед-Гирея, и тот вскоре после утреннего намаза поехал во дворец, не испросив на сей раз дозволения на аудиенцию. С собой взял почти всех ратников, охранявших его посольский дворец. Их задача – взять под охрану ворота ханского дворца, дверь в ханские покои и сопровождать самого ципцана, чтобы в любой момент готовы были бы выхватить из ножен сабли.
Шах-Али только что совершил омовение, собираясь приступить к трапезе, как дверь распахнулась, и на пороге появился посол крымского хана с десятком одетых в латы и при оружии ратников.
– Как вы посмели?! – возмутился Шах-Али и крикнул: – Стража!
Вбежали ханские телохранители. Выхватили сабли. Ципцан жестом руки остановил своих телохранителей. Заговорил жестко. Как бы укладывая камень к камню:
– Нам нужно остаться одним. С глазу на глаз. Я пришел сказать слово господина моего Мухаммед-Гирея и его брата Сагиб-Гирея.
– Мы позовем своих советников. Мы выслушаем тебя в посольском зале…
– Да. Так будет. Но до этого нам следует поговорить один на один. Отпусти своих нукеров. Я – своих.
И он жестом повелел сопровождавшим его телохранителям удалиться за дверь. Шах-Али, поколебавшись, поступил так же.
– Завтра к Арским воротам подойдет со своей гвардией Сагиб-Гирей. Десять тысяч у него войска. Еще десять подошло к Арскому острогу. С теми – хан Крымский, повелитель Орды, Мухаммед-Гирей. Это – передовые отряды. Множество туменов на правом берегу Волги ждут повеления Мухаммед-Гирея. Поступит оно – все Казанское ханство будет разорено и уничтожено. С землей сравняются остроги черемисы. Пока же ни один волос не упал даже с данников Казани. От тебя зависит, литься ли крови в Казанском ханстве.
Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладоши и приказать вбежавшим стражникам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока еще не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханского посла, а не от своих воевод, уланов и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, он уже не сомневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его сеид, пришла. «Но гонцы наши должны уже быть в Москве. Царь Василий Иванович послал уже рать. Она – на подходе. Нужно выиграть лишь время. Неделю или две. Казань и Арск не так-то просто взять без осады и штурма». Спросил посла крымского:
– В чем наша, – слово «наша» произнес особенно подчеркнуто, – роль? Что нам предлагается сделать, чтобы кровь наших подданных не пролилась безвинно?
– Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.
– За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову. Или посадить на кол.
– Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущества. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь – открыть ворота. А для тебя один исход остаться живым – добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. – Ципцан предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али что-то возразить. – Помощь от князя Василия, раба Мухаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступника, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московского у меня. Вот они, можешь убедиться, – и ципцан швырнул к ногам Шаха-Али свитки.
«Это – конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» – костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Трагизм происходящего увиделся ему теперь во всей оголенности, и страх настойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и надолго. Нашел, однако же, в себе силы ответить гордо:
– Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.
– Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сдерет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его воля. Передашь мирно трон – отпустит тебя к твоему царю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.
Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быстро, ибо каждому из них вестовые, передавая повеление Шаха-Али, добавляли:
– Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце. Этого момента ждали все его сторонники, и вот – свершилось.
Шаха-Али слушали, надев маски прискорбного уныния, а когда заговорил посол крымского хана, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали наказать немедленно наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, то случилась моментальная метаморфоза.
Первый советник Шаха-Али:
– Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость. – Начало речи полно неподдельного гнева, но тон меняется, когда переходит ширни к рекомендациям: – Но Аллаху, видимо, угодно так, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять город. У нас нет войска, кроме вашей, хан, гвардии. А провианта не хватит даже для недельной осады. Да и правоверные не станут сражаться с правоверными ради русского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с сеидом за то, что призывал то к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь, Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших потомков за то, что станете виновником великого разорения Казани.
– Великое разорение ждет Казань, если она не захочет жить в мире с русскими, – возмутился Шах-Али. – Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной десятки и сотни раз?!
– Москва станет данником Мухаммед-Гирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!
– Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобным! – И устремил взор на военачальника. – Что скажешь ты, мой верный слуга?
– Если повелите, мой хан, я сам отрублю голову послу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на крепостную стену с обнаженной саблей! Только повелите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не сможет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради русского царя, извечного данника Орды, данника могущественного Мухаммед-Гирея.
– Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! – возразил гневно Шах-Али улану. – Россия стала могущественней Крыма и в состоянии отомстить за все обиды, ей нанесенные!
– Не думаю так. И знаю, что она не пошлет нам помощи, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Польши, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, правоверные. Не идти же и нам по пути кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!
Это была уже явная угроза. Можно сказать, неприкрытая. Шах-Али понял, что если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, остальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пелена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскливо сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:
– Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих подданных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счастливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.
Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству. И оценка эта в свое время сослужит ему добрую службу.
Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жен в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отправил к ним вестового, чтобы те спешно покинули город, забрав с собой купцов. Увы, ни одно из этих распоряжений Шаха-Али выполнено не было. Вестового не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, ципцан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.
– Сагиб-Гирей сам проводит тебя, – и пошленько ухмыльнувшись, добавил. – Жен твоих он вдруг пожелает оставить себе?
– Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы – не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!
– Ошибаешься. Ты – отступник. Ты – лизоблюд раба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущественным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты. Сагиб-Гирей прощает тебя, но он может передумать. Жизнь сохранит, но не отпустит. А то и казнит, чтобы устрашить тех, кто не идет прямым путем, начертанным Аллахом.
– О, коварный! Высунул свое змеиное жало! Зачем же мы поверили обещанию лживого!
Он возмущался искренне, но в то же время понимал, что иного выхода у него нет и быть не может. Ничто не готово к обороне Казани, кто еще из гвардейцев верен ему, он не знает. Со всех сторон окружен предателями. Его обманули не сейчас, посол крымского хана давно обложил его своими людьми. Давно. Он же, Шах-Али, удалял от себя верных людей, веря лживым наветам, а продавшихся льстецов приближал, награждая их щедро, доверяя им безмерно и безоглядно. Теперь-то что: казнись – не казнись, остается одно – ждать. Целый мучительный день. Досадуя на то, что даже воеводу московского он не смог и не сможет предупредить. «Возможно, кто-либо из верных мне людей на собственный риск даст им знать. Или сами они почувствуют неладное…»
Но и тут Шах-Али ошибался. Действительно, были такие вельможи, которые намеревались оповестить русских о приближающейся опасности, но они боялись слежки за собой. Понимали, что если прознает о их доброхотстве к русским ципцан, не сносить им головы. Ладно бы головы, а то такую мучительную смерть придумает, уму не постижимо.
А что касается города, он ничего ровным счетом не знал о происходившем во дворце. Город жил своей обычной жизнью. Бойко шла торговля на базаре, духаны были полны посетителями, мастера – мастерили, богачи нежились в своих хоромах; и лишь после обеденной молитвы непонятная тревога поползла от дома к дому. Дело в том, что дворцовая знать, а следом за ней и муллы отчего-то стали собирать в своих дворцах не только нукеров, но кое-кого из обывателей. В основном крепкотелых мужчин, прежде им прислуживавших, – до воеводы, однако, эта тревога не дошла. Правда, воевода не почивал на лаврах. После гибели сеида, когда переехал к нему в палаты Василий Юрьев, воевода ввел жесткую охрану днем и ночью, а дружину держал в полной готовности отбить любую провокацию. Только мало будет от этого пользы, если к воеводскому дворцу подскачет не одна сотня крымцев. Что тогда делать?
Не праздный этот вопрос встал уже через несколько часов. Сагиб-Гирей, въехавший в ханский дворец, повелел тут же заточить Шаха-Али и всех, кто, по докладу ципцана Мухаммед-Гирея, поддерживал ставленника московского царя. Вторым его приказом был приказ осадить дворец воеводы, куда он послал пятьсот своих кэшкешэв, а вельможам, как им и обещал прежде ципцан, разрешил разорять русских купцов, которые находились в Казани, не щадить ни их, ни их слуг, убивать без жалости. Разрешалось брать их и в рабство.
– Но помните, мертвый гяур лучше, чем живой, – напутствовал переметнувшихся к нему вельмож Сагиб-Гирей. – А пленных мы еще возьмем. И самим хватит, и будет кого продавать в рабство.
У всех вельмож собраны готовые к разбою люди, молви только слово; и каждый из мурз, уланов, беев, советников всех рангов кинулись по домам, чтобы опередить других желающих поживиться и чтобы награбить как можно больше.
Только дворец посла царского и дворец воеводы московского не позволено им трогать. Не по чину. Богатство этих русских вельмож принадлежит ципцану Мухаммед-Гирея. А жизнь их – Сагиб-Гирею. Ему же переходит и вся казна казанского ханства. Ему же решать судьбу Шаха-Али и тех, кто его поддерживал. Настроен был Сагиб-Гирей весьма агрессивно.
– Всех обезглавить и – в Казанку.
Ципцан Мухаммед-Гирея осмелился возразить:
– Если мой повелитель позволит, я скажу слово, – и, дождавшись решительного кивка, начал с вопроса: – Почему мне так легко удалось убедить знать казанского ханства принять вашу сторону, мой повелитель?
– Потому, что ты – хитрый, – не дав ципцану самому ответить на свой вопрос, перебил его Сагиб-Гирей, – как лиса, мудрый, как старец. Наш брат и повелитель согласился отдать тебя нам первым советником, если Казань встретит нас открытыми воротами. Ты достоин этого. Ты – мой ширни.
– Премного благодарен, да продлит Аллах ваши годы, мой повелитель, – согнувшись в низком поклоне, радостно отвечал новоиспеченный ширни. – А о том, что Казань так легко согласилась открыть ворота, скажу так: хотя Аллах не обидел меня умом и хитростью, но в легкой, мой повелитель, твоей победе повинен сам Шах-Али. Да-да. Сразу же, как посадил его на ханство раб брата вашего и ваш князь Василий, Шах-Али тут же велел казнить всех, кто хоть словом обмолвился против неверных, кто считал унизительным платить дань даннику Орды. У казненных остались родичи и верные их друзья, они возненавидели лизоблюда князя московского, принялись настраивать против Шаха-Али казанцев. Я лишь нашел этих недовольных и сплотил их. Их руками отдалил или уничтожил сторонников Шаха-Али.
– Ты хочешь сказать, чтобы мы помиловали отступников?
– Да. Пусть прольется кровь только неверных. Мой разум подсказывает мне, что и посла московского с воеводой не умерщвлять, а отпустить их к своему царю имеете с Шахом-Али.
– Но они тогда оповестят раба нашего князя Василия о готовящемся походе! Твой совет вреден!
– Нет. Пусть идут пешком. Не думаю, чтобы они успели раньше ваших туменов. Да, кроме того, можно с ними передать, что пошлете вскорости посольство для заключения мира.
Сагиб-Гирей даже улыбнулся, представив себе, как будет плестись со своими женами Шах-Али. Ну, а если повезет и окажутся у него добрые кони на правом берегу, станет рассказывать о нашей почтительности к урусутам, в то время как часть туменов Мухаммед-Гирея уже с тыла подкрадется к Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56