Воцарившись в Казани, он грубой силой подчинил себе и Луговую, и Нагорную земли, а после того, изменив клятве жить в мире с великим князем московским, совершал набег за набегом на русские города и села.
– Разве Всевышний лишил нас памяти, и мы забыли, как покарал он Улу-Мухаммеда за алчность и кровожадность его, – увещевал стоявших на стене казанцев мурза Камай. – Заживо сгнил клятвопреступник. Но назидание Всемилостивейшего не стало для нас уроком мудрости: новые ханы, садясь на трон, клялись на Коране послам русского царя, что станут добрыми соседями, но проходили год или два – и снова огланы брали верх, тумены казанские неслись на земли русские. Рукой Аллаха отступники смирялись, но все повторялось. Для нас не было ничего святого: даже купцов русских мы грабили и убивали, святотатствуя безудержно. И Аллах воздает нам по достоинству нашему. Вспомните, правоверные, слова Суюн-Бекем, когда Сафа-Гирей пировал, вернувшись из Балахны, которую разграбил и сжег: «Не радуйся, хан, ибо не долго продлится у нас эта радость и веселье, но после твоей смерти обернутся они для оставшихся плачем и нескончаемой скорбью, поедят тела их псы безродные, отрадней тогда будет неродившимся и умершим, не будет уже после тебя царя в Казани, ибо искоренится вера наша в этом городе, а будет в нем вера многобожников, и станет Казанью владеть русский правитель. Единственное спасение от этого – протянуть руку дружбы русскому царю…» Не послушал свою старшую жену, которая говорила устами Всемилостивейшего, разгневался на нее, и вот – русская рать, в пять раз больше нашей, под стенами города. Русь не та, что была в годы правления Булата-Темира и даже в ханство Улу-Мухаммеда. Неужели мы не можем этого понять??
Стрела, черная, впилась в землю у ног мурзы. У ног посла, державшего над головой белый флаг. Это произошло, когда на стену поднялся Чапкун. Он повелел:
– Смерть предавшим нас угодникам князя Ивана! – и еще добавил: – Смерть и тем, кто струсил в бою и сдался в плен! Пусть умрут от рук правоверных, чем от рук гяуров!
Вознес хвалу Аллаху и сеид Кул-Шериф, вставший справа от Чапкуна Очуева. Это послужило вроде бы сигналом, стрелы роем полетели со стен. Русские ратники прикрыли щитами мурзу Камая и сопровождавших его, оставив на заклание более семи сотен привязанных к столбам и корчившихся на кольях. Первые проклинали казанцев, вторые видели в смерти избавление от мук.
Совершенно не понимающий поведения осажденных и оттого гневающийся царь Иван Васильевич в какой уже раз собрал совет бояр и воевод.
– Совесть моя чиста. Семь раз я унизительно молил басурман опамятоваться, увы, все тщетно! – сердито заговорил Иван Васильевич. – Теперь твердое мое решение: штурм!
Решение стоит похвалы, только не зря же сказывают: близок локоть, да не укусишь. Без проломов в стене мыслим ли штурм, вот в чем вопрос? Ну, хорошо, башен можно с десяток срубить да подкатить их к стенам, завалив овраг, но башни хороши, когда в крепости мал гарнизон, а в городе добрых тридцать тысяч только воинов. С башен валом не повалишь, а ручейки, хотя и бесстрашные, перепрудят казанцы, не позволят перехлестнуться через стены. Это им, как нечего делать. Воеводы и бояре каждый свой совет подает, они вроде бы хороши, но сопряжены с великими жертвами. Не любо то царю Ивану Васильевичу. Ой, не любо. И вот свое слово сказал главный воевода князь Михаил Воротынский:
– Дозволь, государь? Свербит мыслишка в грешной моей голове, а не повторить ли подкоп, какой мы делали от Даировой бани? Возможно, даже – пару подкопов. И – на воздух стены.
– Откуда зелья столько возьмем? – возразил главный пушкарский воевода. – Пушкам, пищалям да рушницам едва хватает…
– Помолчи, боярин, – одернул Морозова царь. – Князь Михаил дело предлагает. А зелье? В Алатырь слать нужно за ним спешно, да из пушек перестать палить без нужды. Для острастки лишь.
Первый воевода Ертоула сроку для подкопа испросил две недели. Из оврага, что к турам ведет, – под Арские ворота, из траншеи, которая меж туров, – под Ханские. Не только ночью можно, но и днем копать, вынося землю незаметно.
На том вроде бы и порешили, только тут весть с тура поступила: в городе неспокойно. Женщины и старики все на улицы высыпали, несмотря на ядра, дроб и стрелы, на стены даже лезут, особенно женщины. Одежды свои разрывая, умоляют ратников вложить сабли в ножны, пожалеть их, матерей, отцов и жен.
Иван Васильевич перво-наперво повелел прекратить всякую стрельбу по городу, а уж после того продолжил слушать вестового.
– Только не внимают ратники стенаниям жен и матерей своих. Они служителям магометского бога больше верят, а тех тоже на улицах многое множество. Муллы, те напротив, кричат, что смерть в борьбе с неверными – святая смерть. Кто верх возьмет, сказать пока трудно.
Отпустив вестового, Иван Васильевич спросил бояр и воевод:
– Не обождать ли с подкопами?
– Нет, – не раздумывая, возразил Михаил Воротынский. – Упустим срок, дожди осенние зачастят. Если же не станет нужды в подкопах, завалить их – плевое дело. Лестницы тоже ладить нужно, не мешкая. Башни с сего же дня рубить.
Поддержали Воротынского Шереметев, князья Серебряный и Курбский. Царь отступил. Отслужив службу в государевой тафтяной церкви, принялись каждый за свой урок.
Действие верное, ибо вскоре стало понятно, что победили неприятели подданства московского, но к тому времени подкопы были, почитай, завершены, прорыты закопы от туров до края оврага, наготовлено бревен и веток, чтобы завалить овраг накануне штурма. Лестниц тоже наготовлено в достатке. Еще два-три дня – и можно штурмовать, взорвав стены.
День штурма пока еще не определен. Но если бы сам царь да и каждый из воевод заговорили откровенно о своих потаенных мыслях, открылось бы удивительное: все с нетерпением ждали окончания подкопов и в то же время надеялись, что не так скоро наступит этот решающий момент. Ждали штурма, готовились к нему и одновременно боялись его. Вернее, не самого штурма боялись, а возможной неудачи. Бед никому не хотелось. Особенно царю Ивану Васильевичу.
Никак не желал он позорного отступления. Его устраивала только победа. Оттого столь придирчиво все сам осматривал, хотя воеводы, особенно главный, князь Михаил Воротынский, его увещевали более молить Господа Бога о благодати, чем младших воевод заменять.
День штурма определился не решением царя, а десницей Божьей. Царю донесли, что подкопы окончены, порох уложен, к взрыву все готово, но Иван Васильевич медлил сказать свое последнее слово. И тут начали свершаться чудеса. То одному ратнику явятся во сне все двенадцать апостолов с угодником Николаем, которые утверждали, что благословил Господь христианам опоганенную неверными благодатную землю; то сразу многим бойцам привидится во сне преподобный Сергий, подметающий улицы Казани, а на вопрос, отчего сам метет, отвечает, что ради гостей христианских, которые войдут в город. А потом и вовсе вещий сон привиделся младшему воеводе Царева полка: вошел к нему в шатер святитель Николай Мирликийский, повелел встать, пойти к царю и передать, чтобы в Покров Пресвятой Богородицы шел бы он без страха, не ленясь, на штурм, оставив всякие сомнения, ибо Бог предаст ему сарацинский город.
Воевода тот младший остерегся поведать сей пророческий сон, тогда на следующую ночь вновь появился в его шатре святитель Николай, но уже с упреком: «Не думай, человек, что видение это – обман. Истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде».
Не мог христолюбивый царь всея Руси не выполнить пророчества святителя Николая. Едва лишь заря возвестила начало великого дня Покрова Пресвятой Богородицы, Иван Васильевич, уже помолившись, сел в седло и направил коня в сторону Арских ворот, туда, где развернутся главные события штурма. Он уже проехал добрых полверсты, как ему навстречу подскакало несколько воевод во главе с князем Михаилом Воротынским. Князь Воротынский попросил настойчиво:
– Воротись, государь. Молись за успех дела нашего. Позовем, как пир кровавый окончим.
– Эка, указчики! Ну-ка, расступись!
Никто не сдвинулся с места. Стояли друг против друга как неприятели. Царь гневом кипел, князья-воеводы упрямством отчаянным полнились. А время шло. Тогда Воротынский спрыгнул с коня, взял под уздцы коня царского и, силком развернув его, повел к стану.
– Ладно уж, пусти, – смилостивился царь. – Послушаюсь я. Езжайте к своим полкам.
Иван Васильевич и в самом деле вернулся в тафтяную церковь, где правилась уже новая служба, прошел ближе к иконостасу и, вознесясь помыслом своим к Господу Богу, принялся отбивать поклоны.
Дьякон зычным басом певуче возгласил: «Отверзи очи свои, Боже, и увидь злобу поганых варваров, и спаси от заклания рабов своих, и учини над окаянными суд горький, какой и они чинили над православными русскими людьми, и покори под ноги государя нашего его врага и супостата…» – и тут вздрогнула земля, заколыхались пологи шатровые от гулкого взрыва, докатившегося от Арских ворот. Служба не прервалась. Дьякон даже не сделал паузы: «И будь едино стадо и един пастырь…» – грохнул второй, еще более сильный взрыв, царь истово перекрестился, и зашептали его губы призывную молитву, а сердце наполнилось надеждою и тревогой. Бил поклоны Иван Васильевич до тех пор, пока не прислал главный воевода Михаил Воротынский добрую весть: полки в Казани, татары рубятся лихо, но их уже оттеснили на ханский бугор. У соборной мечети, где особенно рьяно сопротивлялись сарацины, все утихло. Сеид Кул-Шериф повержен, аки свинья, шестопером, побиты и все остальные, кто с ним бок о бок бился. Велит обрадованный царь коня подавать, но и на сей раз взяли за уздцы аргамака и из стана не выпустили.
– Твое, государь, время наступит. Сеча еще не окончена. Как дело повернется, Богу только известно.
И верно. Русские ратники, празднуя уже победу, прежде времени ослабили напор, замешкались у Ханского бугра, намереваясь дать себе передышку (куда теперь татары денутся!), но этим поспешила воспользоваться рать казанская, ринулась неудержимо на штурмующих. И так это было неожиданно, что попятились русские, и казанцы принялись отбивать у них одну за другой улицы. Воеводы вдохновляли ратников, сами кидаясь в гущу сечи, увлекая за собой своей храбростью оробевших, гибли посеченные, но остановить казанцев не удавалось. Воротынский сам поскакал к царю за подмогой.
Снимать заслоны с Ногайского тракта долго, может прибыть поддержка к шапочному разбору, но и свой полк Иван Васильевич опасался пускать в дело, медлил оттого с решением. Пришлось князю Воротынскому упорствовать:
– Иль хочешь, государь, чтоб из города рать твою вытеснили?! Оставь половину детей боярских, остальных – в крепость. Не расходуй зря, государь, время. Не на пользу это. Два штурма не поддержал ты, я понимал тебя, теперь же – не понимаю и не одобряю.
Видел Михаил Воротынский, как насупился Иван Васильевич, но не отступал. И добился своего. Царь решился:
– Вели брату своему вести половину моего полка. С остальными сам поскачу к Арским воротам. Встану у ворот с хоругвей своей.
Это было явно лишним, ибо не бежали еще ратники из города и останавливать их таким способом нужды пока не было, но князь Воротынский не стал отговаривать царя, а передав повеление государево брату, поскакал в крепость. В гущу сечи.
Десять тысяч спешившихся детей боярских сразу же внесли перелом. Казанцы не выдержали напора свежей силы, и отпятились к Ханскому дворцу. На сей раз штурмующие не стали прохлаждаться, к тому же им в помощь подкатили пушки. Те, что на колесах. Первые же их выстрелы образумили сопротивлявшихся. Они выбросили белый флаг и запросили переговоров. Воевода князь Дмитрий Полецкий, ближе всех находившийся к тому месту, где поднялся белый флаг, остановил сечу.
Не вдруг можно было оценить, какое коварство задумали огланы. Не погнушались ради этого даже жестокостью. Они предложили выдать хана Едыгара живым и невредимым, а тех, кто возмутил Казань на клятвопреступление, посечь саблями. За это просили выпустить оставшуюся рать и всех желающих из города. Они ссылались на прежнее обещание царя русского.
Куда как ладно было бы согласиться с татарскими ратниками, только одно смущает: их еще более десяти тысяч, самых храбрых и умелых, самых непримиримых грабителей России. Оказавшись на воле, не станут они мирными хлебопашцами, ремесленниками да купцами, сабель из рук не выпустят, и сколько прольется еще крови христианской, кто может ответить? Не разумней ли теперь же взять штурмом ханский дворец? Да, погибнет в бою много русских ратников, но игра стоит свеч. Поразмыслив над всем этим немного, князь Полецкий ответил:
– Едыгара приму. Кого из своих вам сечь, кого миловать вашего ума дело. Жизни никого не лишу, если шеломы скинете да сабли пошвыряете в кучу. В доспехах и с оружием не выпущу. Не согласны, судья меж нами – Господь Бог.
Нет, ратники казанские оружие сдавать не пожелали, в плен идти посчитали позорным для себя, а Господь Бог рассудил так: пробились неистовые, оставив добрую половину своих рядов побитыми, к воротам Нура-Али, кто через них, а кто и через стену (тайный ход-то взорван) вырвались на простор и бросились было на русский стан, но путь им успели заступить не меньшие храбрецы – юные князья Андрей и Роман Курбские с богатырскими дружинами своими. Полегли почти все дружинники князей, но жизнями своими спасли неисчислимо жизней, ибо стан русского воинства был почти без ратников, посыпались бы головы ертоульцев и посошников, аки трава под взмахами косца. Татары же, понявшие, что на смену одним дружинам подоспеют другие, изменили свой первоначальный план и устремились к густому лесу за Казанкой.
Коннице несподручно идти вдогон, болотистое место, но и отпускать пять тысяч храбрецов резону нет, вот Иван Васильевич и послал конный отряд во главе с князьями Симеоном Микулинским и Михаилом Глинским в объезд Казанки. Настигли воеводы беглецов, предложили сдаться, но те предпочли смерть в жаркой сече постылой жизни в рабстве. Никто не сдался живым.
В городе к тому времени были тоже посечены последние сопротивлявшиеся, но русские ратники не вложили мечи в ножны, не прекратили буйства, секли всех, кто попадал под руку, поджигали дома, в которых хозяева надеялись укрыться и перегодить лихо. Стон и крики убиваемых неслись отовсюду, и это радовало сердце царя всея Руси Ивана Васильевича, который победителем въезжал в город Казань через ворота Hyp-Али и правил к Ханскому дворцу. Хоругвь свою, образ Спаса и родившей его Пречистой Богородицы с животворящим крестом сам держал высоко над головой.
На подъезде к Ханскому дворцу царя встретили главный воевода князь Воротынский и князь Полецкий. Михаил Воротынский поклонился поясно:
– Ликуй, государь! Твоим мужеством и счастием свершилась победа. Казань, государь, твоя. Что повелишь?
– Славить Всевышнего, – ответил Иван Васильевич, слез с коня и, водрузив животворящий крест на землю, продолжил вдохновенно: – Где царствовало зловерие, упивавшееся кровью христиан, станет царствовать благочестие и милосердие. Стоять на сем месте храму соборному Благовещения Пресвятой Богородицы!
Истово перекрестился царь и в низком поклоне возблагодарил Господа Бога, что призрел его, не дал восторжествовать басурманам жестокосердным.
Это произошло первого октября 7061 года от сотворения мира, 1552 года от Рождества Христова, в день памяти святых великомучеников Киприяна и Устины, а если считать по магометанскому календарю, то сей несчастный для правоверных мусульман день – 13 шевваля 939 года.
Мечом и кровью зачиналось Казанское ханство, мечом и кровью оно закончилось…
Князь Полецкий подвел к государю хана Едыгара. Без гнева смотрел на знатного пленника Иван Васильевич, ибо знал, что тот намерен был сдать город в его руки без крови, но не преуспел в своем желании. Спросил все же:
– Иль не ведомы были тебе могущество России, коварство и лживость казанцев?
– О могуществе знал. В неверности в слове казанцев убедился уж после того, как согласился принять ханство.
– Кто предал меня и подстрекнул твоих неслухов?
– Ратник твой Булгаков, – ответил Едыгар и подал письмо, отправленное в город стрелой.
Иван Васильевич обнял Едыгара.
– Будь моим гостем. – Затем повелел князю Воротынскому: – Успокой ратников. Довольно лить кровь. Построй полки на поле Арском. А изменника казнью лютой казни.
Победители, получив приказ, спешили на Арское поле, ликуя сердцами, и выстраивались в привычном порядке: в центре – Царев и Большой полки, по бокам – Правой и Левой руки, далее – Передовой и Сторожевой, образуя полукруг; чуть особняком ото всех стоял негустой строй пушкарей-героев, а за боевыми частями, уже не столь строго соблюдая ряды, теснились Ертоул, посошники и тысячи освобожденных из рабства россиян, кои с особой радостью приветствовали государя, их избавителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Разве Всевышний лишил нас памяти, и мы забыли, как покарал он Улу-Мухаммеда за алчность и кровожадность его, – увещевал стоявших на стене казанцев мурза Камай. – Заживо сгнил клятвопреступник. Но назидание Всемилостивейшего не стало для нас уроком мудрости: новые ханы, садясь на трон, клялись на Коране послам русского царя, что станут добрыми соседями, но проходили год или два – и снова огланы брали верх, тумены казанские неслись на земли русские. Рукой Аллаха отступники смирялись, но все повторялось. Для нас не было ничего святого: даже купцов русских мы грабили и убивали, святотатствуя безудержно. И Аллах воздает нам по достоинству нашему. Вспомните, правоверные, слова Суюн-Бекем, когда Сафа-Гирей пировал, вернувшись из Балахны, которую разграбил и сжег: «Не радуйся, хан, ибо не долго продлится у нас эта радость и веселье, но после твоей смерти обернутся они для оставшихся плачем и нескончаемой скорбью, поедят тела их псы безродные, отрадней тогда будет неродившимся и умершим, не будет уже после тебя царя в Казани, ибо искоренится вера наша в этом городе, а будет в нем вера многобожников, и станет Казанью владеть русский правитель. Единственное спасение от этого – протянуть руку дружбы русскому царю…» Не послушал свою старшую жену, которая говорила устами Всемилостивейшего, разгневался на нее, и вот – русская рать, в пять раз больше нашей, под стенами города. Русь не та, что была в годы правления Булата-Темира и даже в ханство Улу-Мухаммеда. Неужели мы не можем этого понять??
Стрела, черная, впилась в землю у ног мурзы. У ног посла, державшего над головой белый флаг. Это произошло, когда на стену поднялся Чапкун. Он повелел:
– Смерть предавшим нас угодникам князя Ивана! – и еще добавил: – Смерть и тем, кто струсил в бою и сдался в плен! Пусть умрут от рук правоверных, чем от рук гяуров!
Вознес хвалу Аллаху и сеид Кул-Шериф, вставший справа от Чапкуна Очуева. Это послужило вроде бы сигналом, стрелы роем полетели со стен. Русские ратники прикрыли щитами мурзу Камая и сопровождавших его, оставив на заклание более семи сотен привязанных к столбам и корчившихся на кольях. Первые проклинали казанцев, вторые видели в смерти избавление от мук.
Совершенно не понимающий поведения осажденных и оттого гневающийся царь Иван Васильевич в какой уже раз собрал совет бояр и воевод.
– Совесть моя чиста. Семь раз я унизительно молил басурман опамятоваться, увы, все тщетно! – сердито заговорил Иван Васильевич. – Теперь твердое мое решение: штурм!
Решение стоит похвалы, только не зря же сказывают: близок локоть, да не укусишь. Без проломов в стене мыслим ли штурм, вот в чем вопрос? Ну, хорошо, башен можно с десяток срубить да подкатить их к стенам, завалив овраг, но башни хороши, когда в крепости мал гарнизон, а в городе добрых тридцать тысяч только воинов. С башен валом не повалишь, а ручейки, хотя и бесстрашные, перепрудят казанцы, не позволят перехлестнуться через стены. Это им, как нечего делать. Воеводы и бояре каждый свой совет подает, они вроде бы хороши, но сопряжены с великими жертвами. Не любо то царю Ивану Васильевичу. Ой, не любо. И вот свое слово сказал главный воевода князь Михаил Воротынский:
– Дозволь, государь? Свербит мыслишка в грешной моей голове, а не повторить ли подкоп, какой мы делали от Даировой бани? Возможно, даже – пару подкопов. И – на воздух стены.
– Откуда зелья столько возьмем? – возразил главный пушкарский воевода. – Пушкам, пищалям да рушницам едва хватает…
– Помолчи, боярин, – одернул Морозова царь. – Князь Михаил дело предлагает. А зелье? В Алатырь слать нужно за ним спешно, да из пушек перестать палить без нужды. Для острастки лишь.
Первый воевода Ертоула сроку для подкопа испросил две недели. Из оврага, что к турам ведет, – под Арские ворота, из траншеи, которая меж туров, – под Ханские. Не только ночью можно, но и днем копать, вынося землю незаметно.
На том вроде бы и порешили, только тут весть с тура поступила: в городе неспокойно. Женщины и старики все на улицы высыпали, несмотря на ядра, дроб и стрелы, на стены даже лезут, особенно женщины. Одежды свои разрывая, умоляют ратников вложить сабли в ножны, пожалеть их, матерей, отцов и жен.
Иван Васильевич перво-наперво повелел прекратить всякую стрельбу по городу, а уж после того продолжил слушать вестового.
– Только не внимают ратники стенаниям жен и матерей своих. Они служителям магометского бога больше верят, а тех тоже на улицах многое множество. Муллы, те напротив, кричат, что смерть в борьбе с неверными – святая смерть. Кто верх возьмет, сказать пока трудно.
Отпустив вестового, Иван Васильевич спросил бояр и воевод:
– Не обождать ли с подкопами?
– Нет, – не раздумывая, возразил Михаил Воротынский. – Упустим срок, дожди осенние зачастят. Если же не станет нужды в подкопах, завалить их – плевое дело. Лестницы тоже ладить нужно, не мешкая. Башни с сего же дня рубить.
Поддержали Воротынского Шереметев, князья Серебряный и Курбский. Царь отступил. Отслужив службу в государевой тафтяной церкви, принялись каждый за свой урок.
Действие верное, ибо вскоре стало понятно, что победили неприятели подданства московского, но к тому времени подкопы были, почитай, завершены, прорыты закопы от туров до края оврага, наготовлено бревен и веток, чтобы завалить овраг накануне штурма. Лестниц тоже наготовлено в достатке. Еще два-три дня – и можно штурмовать, взорвав стены.
День штурма пока еще не определен. Но если бы сам царь да и каждый из воевод заговорили откровенно о своих потаенных мыслях, открылось бы удивительное: все с нетерпением ждали окончания подкопов и в то же время надеялись, что не так скоро наступит этот решающий момент. Ждали штурма, готовились к нему и одновременно боялись его. Вернее, не самого штурма боялись, а возможной неудачи. Бед никому не хотелось. Особенно царю Ивану Васильевичу.
Никак не желал он позорного отступления. Его устраивала только победа. Оттого столь придирчиво все сам осматривал, хотя воеводы, особенно главный, князь Михаил Воротынский, его увещевали более молить Господа Бога о благодати, чем младших воевод заменять.
День штурма определился не решением царя, а десницей Божьей. Царю донесли, что подкопы окончены, порох уложен, к взрыву все готово, но Иван Васильевич медлил сказать свое последнее слово. И тут начали свершаться чудеса. То одному ратнику явятся во сне все двенадцать апостолов с угодником Николаем, которые утверждали, что благословил Господь христианам опоганенную неверными благодатную землю; то сразу многим бойцам привидится во сне преподобный Сергий, подметающий улицы Казани, а на вопрос, отчего сам метет, отвечает, что ради гостей христианских, которые войдут в город. А потом и вовсе вещий сон привиделся младшему воеводе Царева полка: вошел к нему в шатер святитель Николай Мирликийский, повелел встать, пойти к царю и передать, чтобы в Покров Пресвятой Богородицы шел бы он без страха, не ленясь, на штурм, оставив всякие сомнения, ибо Бог предаст ему сарацинский город.
Воевода тот младший остерегся поведать сей пророческий сон, тогда на следующую ночь вновь появился в его шатре святитель Николай, но уже с упреком: «Не думай, человек, что видение это – обман. Истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде».
Не мог христолюбивый царь всея Руси не выполнить пророчества святителя Николая. Едва лишь заря возвестила начало великого дня Покрова Пресвятой Богородицы, Иван Васильевич, уже помолившись, сел в седло и направил коня в сторону Арских ворот, туда, где развернутся главные события штурма. Он уже проехал добрых полверсты, как ему навстречу подскакало несколько воевод во главе с князем Михаилом Воротынским. Князь Воротынский попросил настойчиво:
– Воротись, государь. Молись за успех дела нашего. Позовем, как пир кровавый окончим.
– Эка, указчики! Ну-ка, расступись!
Никто не сдвинулся с места. Стояли друг против друга как неприятели. Царь гневом кипел, князья-воеводы упрямством отчаянным полнились. А время шло. Тогда Воротынский спрыгнул с коня, взял под уздцы коня царского и, силком развернув его, повел к стану.
– Ладно уж, пусти, – смилостивился царь. – Послушаюсь я. Езжайте к своим полкам.
Иван Васильевич и в самом деле вернулся в тафтяную церковь, где правилась уже новая служба, прошел ближе к иконостасу и, вознесясь помыслом своим к Господу Богу, принялся отбивать поклоны.
Дьякон зычным басом певуче возгласил: «Отверзи очи свои, Боже, и увидь злобу поганых варваров, и спаси от заклания рабов своих, и учини над окаянными суд горький, какой и они чинили над православными русскими людьми, и покори под ноги государя нашего его врага и супостата…» – и тут вздрогнула земля, заколыхались пологи шатровые от гулкого взрыва, докатившегося от Арских ворот. Служба не прервалась. Дьякон даже не сделал паузы: «И будь едино стадо и един пастырь…» – грохнул второй, еще более сильный взрыв, царь истово перекрестился, и зашептали его губы призывную молитву, а сердце наполнилось надеждою и тревогой. Бил поклоны Иван Васильевич до тех пор, пока не прислал главный воевода Михаил Воротынский добрую весть: полки в Казани, татары рубятся лихо, но их уже оттеснили на ханский бугор. У соборной мечети, где особенно рьяно сопротивлялись сарацины, все утихло. Сеид Кул-Шериф повержен, аки свинья, шестопером, побиты и все остальные, кто с ним бок о бок бился. Велит обрадованный царь коня подавать, но и на сей раз взяли за уздцы аргамака и из стана не выпустили.
– Твое, государь, время наступит. Сеча еще не окончена. Как дело повернется, Богу только известно.
И верно. Русские ратники, празднуя уже победу, прежде времени ослабили напор, замешкались у Ханского бугра, намереваясь дать себе передышку (куда теперь татары денутся!), но этим поспешила воспользоваться рать казанская, ринулась неудержимо на штурмующих. И так это было неожиданно, что попятились русские, и казанцы принялись отбивать у них одну за другой улицы. Воеводы вдохновляли ратников, сами кидаясь в гущу сечи, увлекая за собой своей храбростью оробевших, гибли посеченные, но остановить казанцев не удавалось. Воротынский сам поскакал к царю за подмогой.
Снимать заслоны с Ногайского тракта долго, может прибыть поддержка к шапочному разбору, но и свой полк Иван Васильевич опасался пускать в дело, медлил оттого с решением. Пришлось князю Воротынскому упорствовать:
– Иль хочешь, государь, чтоб из города рать твою вытеснили?! Оставь половину детей боярских, остальных – в крепость. Не расходуй зря, государь, время. Не на пользу это. Два штурма не поддержал ты, я понимал тебя, теперь же – не понимаю и не одобряю.
Видел Михаил Воротынский, как насупился Иван Васильевич, но не отступал. И добился своего. Царь решился:
– Вели брату своему вести половину моего полка. С остальными сам поскачу к Арским воротам. Встану у ворот с хоругвей своей.
Это было явно лишним, ибо не бежали еще ратники из города и останавливать их таким способом нужды пока не было, но князь Воротынский не стал отговаривать царя, а передав повеление государево брату, поскакал в крепость. В гущу сечи.
Десять тысяч спешившихся детей боярских сразу же внесли перелом. Казанцы не выдержали напора свежей силы, и отпятились к Ханскому дворцу. На сей раз штурмующие не стали прохлаждаться, к тому же им в помощь подкатили пушки. Те, что на колесах. Первые же их выстрелы образумили сопротивлявшихся. Они выбросили белый флаг и запросили переговоров. Воевода князь Дмитрий Полецкий, ближе всех находившийся к тому месту, где поднялся белый флаг, остановил сечу.
Не вдруг можно было оценить, какое коварство задумали огланы. Не погнушались ради этого даже жестокостью. Они предложили выдать хана Едыгара живым и невредимым, а тех, кто возмутил Казань на клятвопреступление, посечь саблями. За это просили выпустить оставшуюся рать и всех желающих из города. Они ссылались на прежнее обещание царя русского.
Куда как ладно было бы согласиться с татарскими ратниками, только одно смущает: их еще более десяти тысяч, самых храбрых и умелых, самых непримиримых грабителей России. Оказавшись на воле, не станут они мирными хлебопашцами, ремесленниками да купцами, сабель из рук не выпустят, и сколько прольется еще крови христианской, кто может ответить? Не разумней ли теперь же взять штурмом ханский дворец? Да, погибнет в бою много русских ратников, но игра стоит свеч. Поразмыслив над всем этим немного, князь Полецкий ответил:
– Едыгара приму. Кого из своих вам сечь, кого миловать вашего ума дело. Жизни никого не лишу, если шеломы скинете да сабли пошвыряете в кучу. В доспехах и с оружием не выпущу. Не согласны, судья меж нами – Господь Бог.
Нет, ратники казанские оружие сдавать не пожелали, в плен идти посчитали позорным для себя, а Господь Бог рассудил так: пробились неистовые, оставив добрую половину своих рядов побитыми, к воротам Нура-Али, кто через них, а кто и через стену (тайный ход-то взорван) вырвались на простор и бросились было на русский стан, но путь им успели заступить не меньшие храбрецы – юные князья Андрей и Роман Курбские с богатырскими дружинами своими. Полегли почти все дружинники князей, но жизнями своими спасли неисчислимо жизней, ибо стан русского воинства был почти без ратников, посыпались бы головы ертоульцев и посошников, аки трава под взмахами косца. Татары же, понявшие, что на смену одним дружинам подоспеют другие, изменили свой первоначальный план и устремились к густому лесу за Казанкой.
Коннице несподручно идти вдогон, болотистое место, но и отпускать пять тысяч храбрецов резону нет, вот Иван Васильевич и послал конный отряд во главе с князьями Симеоном Микулинским и Михаилом Глинским в объезд Казанки. Настигли воеводы беглецов, предложили сдаться, но те предпочли смерть в жаркой сече постылой жизни в рабстве. Никто не сдался живым.
В городе к тому времени были тоже посечены последние сопротивлявшиеся, но русские ратники не вложили мечи в ножны, не прекратили буйства, секли всех, кто попадал под руку, поджигали дома, в которых хозяева надеялись укрыться и перегодить лихо. Стон и крики убиваемых неслись отовсюду, и это радовало сердце царя всея Руси Ивана Васильевича, который победителем въезжал в город Казань через ворота Hyp-Али и правил к Ханскому дворцу. Хоругвь свою, образ Спаса и родившей его Пречистой Богородицы с животворящим крестом сам держал высоко над головой.
На подъезде к Ханскому дворцу царя встретили главный воевода князь Воротынский и князь Полецкий. Михаил Воротынский поклонился поясно:
– Ликуй, государь! Твоим мужеством и счастием свершилась победа. Казань, государь, твоя. Что повелишь?
– Славить Всевышнего, – ответил Иван Васильевич, слез с коня и, водрузив животворящий крест на землю, продолжил вдохновенно: – Где царствовало зловерие, упивавшееся кровью христиан, станет царствовать благочестие и милосердие. Стоять на сем месте храму соборному Благовещения Пресвятой Богородицы!
Истово перекрестился царь и в низком поклоне возблагодарил Господа Бога, что призрел его, не дал восторжествовать басурманам жестокосердным.
Это произошло первого октября 7061 года от сотворения мира, 1552 года от Рождества Христова, в день памяти святых великомучеников Киприяна и Устины, а если считать по магометанскому календарю, то сей несчастный для правоверных мусульман день – 13 шевваля 939 года.
Мечом и кровью зачиналось Казанское ханство, мечом и кровью оно закончилось…
Князь Полецкий подвел к государю хана Едыгара. Без гнева смотрел на знатного пленника Иван Васильевич, ибо знал, что тот намерен был сдать город в его руки без крови, но не преуспел в своем желании. Спросил все же:
– Иль не ведомы были тебе могущество России, коварство и лживость казанцев?
– О могуществе знал. В неверности в слове казанцев убедился уж после того, как согласился принять ханство.
– Кто предал меня и подстрекнул твоих неслухов?
– Ратник твой Булгаков, – ответил Едыгар и подал письмо, отправленное в город стрелой.
Иван Васильевич обнял Едыгара.
– Будь моим гостем. – Затем повелел князю Воротынскому: – Успокой ратников. Довольно лить кровь. Построй полки на поле Арском. А изменника казнью лютой казни.
Победители, получив приказ, спешили на Арское поле, ликуя сердцами, и выстраивались в привычном порядке: в центре – Царев и Большой полки, по бокам – Правой и Левой руки, далее – Передовой и Сторожевой, образуя полукруг; чуть особняком ото всех стоял негустой строй пушкарей-героев, а за боевыми частями, уже не столь строго соблюдая ряды, теснились Ертоул, посошники и тысячи освобожденных из рабства россиян, кои с особой радостью приветствовали государя, их избавителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56