О посланиях из Тавриды не сказал ему ни слова. Не разболтал бы, похваляясь осведомленностью. После этого позвал Никифора с сыном на совет, кого послать к царю со списками тайных посланий, кого направить к Вишневецкому, чтобы предупредить и его о планах Крымского хана. Нужно было продумать и изменения в службе сторож и станиц. Не выдавая истинного положения вещей, следовало настраивать людей на большую настороженность. Особое внимание нужно было обратить на надежность путей отхода со сторож казаков, стрельцов и детей боярских в Одоев, определить группы для разведки вражеских действий.
– К царю Коему пошли. С охраной, – посоветовал Двужил, – а за пороги ладно было бы Николке Селезню отправиться. Со станицей какой-либо пройдет половину пути, а дальше – один. Или, на худой конец, с одним напарником. Отписки, князь, никакой не шли. Перескажи ему, пусть запомнит и передаст.
– Я так и мыслил. Выходит, схожи мы. На том и порешим. А со станицами я думаю так: удвоим их с весны и верст на сто еще глубже в Поле определим.
– Можно и так, а можно и в два яруса. Одни станицы по прежним путям, а свежие – подальше. И чтобы передовые со второй линией связь держали. А те бы со сторожами не порывали, – вставил Косма Двужил. – Надежней так будет.
Дельный совет. Урок и отцу своему, и князю.
– Значит, так, – заключил Михаил Воротынский. – Завтра, Косма, в путь. Дюжину в охрану подбери. А мы с Никифором станичных голов проведаем.
– Можно и стоялых голов повидать.
– Не помешает, – согларидря с Никифором князь Воротынский. – Тем более что по пути будет.
Вернулись в Одоев князь Воротынский с Никифором и Фрол Фролов почти одновременно, и Фрол, узнавший о том, что Косма в Москве, не смог даже сдержаться.
– Иль, князь, мне в Престольной не сподручней было бы? И царь меня знает, и воеводы многие.
– Не к царю послан Косма, – решил не открывать правды Михаил Воротынский. – Не к царю.
– Ой, ли? Сказывают, письма какие-то повез.
«Приструнить нужно писарей! – с гневом подумал Воротынский. – Ишь, языки распустили!» А Фролу ответил:
– Не собирай сплетен, лучше службу неси исправно.
– Справней некуда, – оставил за собой последнее слово Фрол. – От царской милости отказался, чтобы тебе, князь, верой и правдой служить. Об этом можно ли забывать?
Не стал одергивать нахала князь Воротынский, хотя и просилась с языка дерзкая отповедь. Ответил примирительно:
– Не забываю, Фрол. И остальное добро помню.
И неприятно стало на душе от этих неискренних слов. Ему ли, князю, заискивать перед стремянным? Хотя и забывать того, что сделал для него и брата Владимира Фрол, когда они сидели окованными в подземелье, просто грешно. И перед Богом, и перед своей совестью.
Вскоре вернулся Косма с царевой отпиской. Иван Васильевич извещал князя Воротынского, что весной, как обычно, выйдут на Оку полки, а сверх того будет послан воевода Иван Шереметев с дюжиной тысяч детей боярских, казаков и стрельцов Муравским шляхом, чтобы оборонить черкесов, еще отряд казаков в помощь князю Вишневицкому. Велел князю лазутить Поле постоянно и обо всем, что сведает, слать немедленно ему, царю всея Руси, а с весны еще и главному воеводе речной рати. Полк Правой руки окской рати встанет в Одоеве, Белеве. Первым воеводой этого полка быть ему, князю Воротынскому.
Вот и все. Не согласен, значит, государь воевать Крым. Как и прежде, от самой от Куликовской сечи, только оборона. Но почему? Грех не использовать такую возможность. Для этого нужно лишь одно: отступиться на время от тевтонцев и шведов, оставив в покое Ливонию.
Слов нет, северо-западных недругов побить очень важно, но куда сподручней будет это сделать, когда угроза с юга отпадет, а земля причерноморская вернется под руку законного властелина. Вот тогда всю рать можно направить на Ливонию, на тевтонцев и шведов.
Князь Воротынский видел все детали похода на Крым, передумал множество вариантов этого похода в надежде, что Иван Васильевич позовет его в Кремль после списков Челимбекова и ципцанова посланий. Увы, не прислушался государь к совету верного своего слуги. Дал лишь полк под начало. А для чего? Он и без этого полка управится, если крымцы частью сил пойдут в верховье Оки. С Дружиной своей и со сторожей.
На этот раз Девлет-Гирей не отменил своего похода, все начало развиваться так, как сообщили князю Воротынскому его тайные крымские доброхоты. Но и у Девлет-Гирея имелись свои уши и глаза в российской земле. Не успел он миновать полпути до черкесской земли, как получил весть, что русская рать готова заступить ему дорогу к Темрюку и Таману. Посчитав, что к черкесам направлены царем главные силы, Девлет-Гирей решил этим воспользоваться, круто повернул шесть своих туменов на Тулу.
Вот тут и сослужили добрую службу станицы, беспрерывно лазутившие Поле: маневр Крымского хана сразу же был замечен, немедленно извещен об этом Иван Шереметев и Михаил Воротынский.
Князь Воротынский спешно снарядил гонца к царю Ивану Васильевичу, который в это время находился в Серпухове, присовокупив к известию совет: воеводе Ивану Шереметеву заступить Перекоп, чтобы Девлет-Гирей не смог бежать в Тавриду, самому же выступить со всей ратью навстречу крымцам. От Волги Девлет-Гирея отсечь мещерскими казаками, касимовскими татарами и рязанской дружиной, от Днепра – полком Правой руки и казаками князя Вишневецкого. Не дожидаясь ответа царского, повел князь Воротынский полк Правой руки по Сенному шляху.
А в это время воевода Иван Шереметев, тоже на свой страх и риск, ибо не дождался от царя никаких повелений, напал на тыловой стан крымцев, захватил более шестидесяти тысяч вьючных лошадей и почти двести верблюдов, которые приготовлены были, как татары делали это обычно, отвозить в Крым награбленное, пленил сотни ратников, охранявших стан, и так как все это оказалось обузным для небольшой его рати, отправил захваченное под усиленным конвоем в Мценск и Рязань, оставшись сам с менее чем десятью тысячами казаков, стрельцов и детей боярских в ста пятидесяти верстах от Тулы близ Судбищ.
Иван Шереметев, конечно же, рисковал, но он полагал, что царь не станет бездействовать, выйдет навстречу Девлет-Гирею, а в самый разгар битвы он, Шереметев, ударит с тыла. Для такого удара сил у него было вполне достаточно.
Вышло, однако же, не так. Иван Васильевич действительно не стал ждать крымцев на Оке, как ему советовали многие осторожные воеводы, а послушал совет князя Воротынского и иных решительных воевод, переправился через Оку и повел полки к Туле, и извещенный об этом своими дозорными хан Девлет-Гирей не решился принять бой и повернул тумены домой. Вот так и оказался Иван Шереметев с малой силой своей лицом к лицу со всем татарским войском.
Конечно, его никто бы не осудил, пропусти Шереметев тумены татарские, чтобы затем бить их по хвостам, уничтожая захватчиков и пленяя их; но Шереметев поступил иначе: он не уклонился от боя. Более того, начал его победно. Встретив передовой крымский тумен, смял его, захватив даже знамя темника. От полного разгрома передовой тумен спасла наступившая ночь. Девлет-Гирей, не зная, какие силы русских встали на его пути, повелел доставить, что бы это ни стоило, языка, и татарским смельчакам удалось это сделать. И вот кто-то из захваченных русских ратников не выдержал и выдал, сколь малая сила противостоит крымцам.
Сведения важные, и разумно поступить следовало бы так: обойти слева и справа возникшее досадное препятствие, оставив лишь заслон, но ханский гнев победил разум, гордыня (как, уйти с позором от горстки гяуров?!) праздновала победу. Хан грозно повелел:
– Смерть неверным!
Утром почти вся татарская рать навалилась на храбрых витязей российских, заранее предвкушая кровавый пир победы. Увы, не десяткам, а сотням сарацин предопределено было испить смертную чашу, а не торжествовать над трупами россиян. Проходил час за часом, уже солнце на закат повернуло, а сеча не затихала, стрельцы, казаки и дети боярские даже теснили крымцев. И погнали бы, не проявляй упорства янычары турецкие. Они удерживали равновесие в битве.
Счастье, однако, чуть было не повернулось спиной к храбрецам: воевода Шереметев был ранен, младшие воеводы растерялись, ратники дрогнули и смешались. Еще миг, и побегут в панике только что мужественно бившиеся, а кривые сабли татарские начнут косить их безудержно; но случилось удивительное: вовсе не воеводы, а дьяки Алексей Басманов и Стефан Сидоров повелели ударить в бубны и затрубить в трубы, остановили запаниковавших, и вновь продолжилась жестокая сеча. У Басманова и Сидорова, как и у всех ратников, посечены доспехи, Сидоров еще и ранен стрелой, но держится, окруженный храбрыми детьми боярскими. Мелькают в воздухе мечи русские да шестоперы острозубые, мозжа головы неверным.
Силы, правда, иссякают у русских ратников, а хан крымский посылает на них свежие тысячи. До темноты еще далеко, не устоять, похоже, храбрецам, всем им придется сложить буйные свои головы на мать – сыру землю… И вдруг, о, чудо! Повелеваясь трубам своим, крымцы попятились и, оставив в недоумении оборонявшихся, прытко, обходя справа и слева позиции русских, потянулись в степь.
Это дозоры ханские известили его о приближении новой русской рати от Сенного шляха.
Так, не успев к сече, полк Правой руки спас отбивавшихся от крымцев из последних сил, большей частью раненых храбрецов.
До темной ночи преследовал татар полк Правой руки, отбил у янычар добрую дюжину стенобитного огненного снаряда, изрядно посек басурман, не меньше и пленил их, а с наступлением темноты вернулся к воеводе Ивану Шереметеву, чтобы вместе идти в Тулу, куда подтянулась уже вся окская рать во главе с царем Иваном Васильевичем.
В пути отдали богу душу Стефан Сидоров и многие ратники, крепко израненные в сече; священник сбился с ног, причащая их пред кончиной, это наполняло сердца живых скорбью; но не могли они в то же время не радоваться тому, что сами не сложили головы в неравном бою; они заранее воодушевлены были ласковым словом царя и щедрыми его наградами, двигались оттого бодро, чувствуя себя героями.
Царь Иван Васильевич и впрямь обласкал храбрецов, устроил в их честь пир, одарил каждого ратника золотым рублем, велел вписать в поминальник всех павших поименно и, отслужив панихиду, определил воспомоществование семьям испивших смертную чашу ради ратной славы отечества.
И с князем Воротынским не повел жесткого разговора, столь благодушно был настроен. Начал с нестрогого упрека:
– Самовольство твое, князь Михаил, нельзя оставлять без внимания. Победы ради, однако, не взыщу.
– Я надеялся, государь, что воспримешь ты совет слуги своего верного, вот и повел полк.
– Выходит, ты сам за меня решил?! – явно раздражаясь, осадил Воротынского Иван Васильевич. – Иль тебе не ведомо, что решать могу только я?!
– Да, государь. Твоя воля для меня, слуги твоего – воля Всевышнего.
– То-то!
– И все же рискну, государь, настоять на своем: послушай меня, поведи рать на Крым, – начал наступать Михаил Воротынский, видя доброе расположение духа у государя. Поспешил использовать этот момент, опасаясь, что иного такого случая долго не выдастся. – Да, теперь будет накладней ворваться в Крым, но если сядем на хвост Девлетке, то Перекоп осилим без большого труда, а дальше путь для русской рати изведан: еще Святой Владимир, твой, государь, да и мой предок брал Херсонес. С моря князь Вишневецкий, тоже потомок Владимиров, со своими казаками ударит. Не без ладей же они на Хортице.
– Нет! Не поведу рати в Тавриду!
Воротынский, не обращая внимания на сердитую резкость ответа, продолжал убеждать царя Ивана Васильевича:
– Нет у Девлетки ни силы, ни ратного духа. Посуди, государь, если меньше десятка тысяч твоих ратников смогли девлеткины шесть туменов сломить, прежние ли нынче татары ловкачи и храбрецы? Кишка у них тонка против нас. Они вообще бы побежали, не будь столь стойки янычары туркские. Вот я и говорю, не пойти ли за Девлеткой следом? Оно, конечно, не так просто будет теперь, когда Перекоп не оседлан твоими, государь, полками, но все едино, пробьемся в Крым. С трудом, но пробьемся.
– Я уже сказал: не поведу полки через Дикое поле! Иль не ясно?!
Чуть было не воскликнул князь Михаил Воротынский: «Но почему?» – сдержал, однако, себя. Едва пересилил, так велико было недоумение. И еще – обида. Невыносимо горькая. Не доверяет, выходит, государь так же, как он, Воротынский, не доверяет Фролу. Но Фрол только по мелочам усерден, всего-навсего прислужник ловкий, а он, князь, разве не показал себя в делах зело крупных? Одна Казань чего стоит! А то, что у ханского трона свои глаза и уши завел, разве это в ущерб Отечеству? И послов к литовским князьям не без пользы посылал. Вон князь Вишневецкий под самое сердце крымского хана занозой впился… «Иль я о Руси святой не забочусь? Я же – Владимирович!»
Вполне справедливый вывод, что царь не доверяет, как прежде, князю. И виной тому не столько доносы Фрола, сколько все более захватывающая уверенность царя Ивана Васильевича, что вокруг его гнезда одни лишь отбросы, которые не уберешь, и с которыми просто приходится мириться, но обращать на них внимание нет нужды. Он, самодержец, один принимает решения. Только он. Остальным безропотно исполнять его волю, аки рабам.
Позже князь Михаил Воротынский узнает, что не только он советовал царю, отказавшись временно от противоборства за Ливонию с тевтонцами, ляхами и шведами, собрать всю рать в один кулак и двинуть ее на Крым. Многие разумные воеводы, даже бояре и дьяки считали, что лучшего момента для того, чтобы покончить с разбойничьим гнездом, единственным гнездом чингисхановским, оставшимся против России, вернуть исконные русские земли в лоно матери-родины, не сыскать. Особенно рьяно настаивали на том, чтобы прекратить ливонскую войну, войну с христианским миром, а наказать Крым, гнездовье неверных и жестоких разбойников, Адашев, Сильвестр и Михайлов. Они убеждали царя всяк своими доводами в выгоде для России разгрома Крымского ханства, но не воспринимал разумные те советы самовластец, а почему, объявлять не счел нужным.
И так, и эдак прикидывали сторонники удара по Крыму и не находили особых препятствий этому. Если страшится царь Иван Васильевич пути, неведомого для полков, то зря. Казаки (они же русские люди!) укажут и броды и переправы, а Ертоул с посохой в два-три месяца наведут гати и мосты, и можно будет двигаться без помех. Не следует забывать, что и бродники, на всех реках занимающиеся переправой купеческих караванов, тоже русские. Разве не помогут они своим, родным христианам? Справа и слева рать тоже оберег имеет: справа казаки Вишневецкого прикроют, слева – черкесы.
Если султана турецкого опасается дразнить, ибо тот считает Тавриду подвластной себе, то тоже без основания. Турция – не Швеция, Польша, Империя и сама Ливония, которые вместе против России стоят. Турция даже не успеет опомниться, как падет Крым. А потом, если и пошлет янычар воевать русскую рать, разве трудно их будет назад в море выпроводить? К тому же Сербия, Молдавия, Валахия, Болгария и Венгрия ополчатся против неверных. Да и Империя, если не поможет ратью, то мешать, во всяком случае, не станет.
Не это, значит, на уме у царя. Намерен, видимо, использовать крымцев в борьбе за Ливонию. Только и тут резона никакого нет. Ляшцы и ливонцы золота не жалеют, натравливают хана на Москву, и коварство ханское уже не един десяток раз изведано. Даже когда вроде бы на Литву походом идет, все едино верхнеокские русские земли пограбит, полон поимеет.
Увы, какими соображениями руководствовался царь-самовластец, никому доподлинно неведомо. Труса ли он праздновал, схитрить ли хотел, либо просто упрямился, только дорого обошлась России та неразумность царская. Очень дорого! Лилась кровь христианская, пылали города и веси, тысячи полонянников продавались в рабство до тех самых пор, пока мощный кулак Потемкина не обрушился на Крым, разметав поганое гнездо.
Но, может, в том князья с боярами тоже виноваты, что не настояли на своем. Взять хотя бы того же Воротынского. Легко покорился упрямому государевому: «Нет!» и изловчился поскорее передать полк Правой руки главному воеводе. С благословения царя вернулся в удел блюсти рубежи земли русской.
А Ивану Васильевичу есть ли нужда удерживать возле себя многознайку. Он с легкостью душевной отпустил его. Только предупредил:
– Послов своих больше не шли ни в Крым, ни в Литву. Посольский приказ для того у меня имеется.
– Лазутчиков, государь, а не послов. Чтоб не слепыми в уделе на украинах твоих сидеть.
Промолчал Иван Васильевич. Не сказал ни да, ни нет. Как хочешь, стало быть, так и поступай. Воротынский, естественно, понял, как ему выгодно: молчание – знак согласия.
Потянулись годы порубежные:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– К царю Коему пошли. С охраной, – посоветовал Двужил, – а за пороги ладно было бы Николке Селезню отправиться. Со станицей какой-либо пройдет половину пути, а дальше – один. Или, на худой конец, с одним напарником. Отписки, князь, никакой не шли. Перескажи ему, пусть запомнит и передаст.
– Я так и мыслил. Выходит, схожи мы. На том и порешим. А со станицами я думаю так: удвоим их с весны и верст на сто еще глубже в Поле определим.
– Можно и так, а можно и в два яруса. Одни станицы по прежним путям, а свежие – подальше. И чтобы передовые со второй линией связь держали. А те бы со сторожами не порывали, – вставил Косма Двужил. – Надежней так будет.
Дельный совет. Урок и отцу своему, и князю.
– Значит, так, – заключил Михаил Воротынский. – Завтра, Косма, в путь. Дюжину в охрану подбери. А мы с Никифором станичных голов проведаем.
– Можно и стоялых голов повидать.
– Не помешает, – согларидря с Никифором князь Воротынский. – Тем более что по пути будет.
Вернулись в Одоев князь Воротынский с Никифором и Фрол Фролов почти одновременно, и Фрол, узнавший о том, что Косма в Москве, не смог даже сдержаться.
– Иль, князь, мне в Престольной не сподручней было бы? И царь меня знает, и воеводы многие.
– Не к царю послан Косма, – решил не открывать правды Михаил Воротынский. – Не к царю.
– Ой, ли? Сказывают, письма какие-то повез.
«Приструнить нужно писарей! – с гневом подумал Воротынский. – Ишь, языки распустили!» А Фролу ответил:
– Не собирай сплетен, лучше службу неси исправно.
– Справней некуда, – оставил за собой последнее слово Фрол. – От царской милости отказался, чтобы тебе, князь, верой и правдой служить. Об этом можно ли забывать?
Не стал одергивать нахала князь Воротынский, хотя и просилась с языка дерзкая отповедь. Ответил примирительно:
– Не забываю, Фрол. И остальное добро помню.
И неприятно стало на душе от этих неискренних слов. Ему ли, князю, заискивать перед стремянным? Хотя и забывать того, что сделал для него и брата Владимира Фрол, когда они сидели окованными в подземелье, просто грешно. И перед Богом, и перед своей совестью.
Вскоре вернулся Косма с царевой отпиской. Иван Васильевич извещал князя Воротынского, что весной, как обычно, выйдут на Оку полки, а сверх того будет послан воевода Иван Шереметев с дюжиной тысяч детей боярских, казаков и стрельцов Муравским шляхом, чтобы оборонить черкесов, еще отряд казаков в помощь князю Вишневицкому. Велел князю лазутить Поле постоянно и обо всем, что сведает, слать немедленно ему, царю всея Руси, а с весны еще и главному воеводе речной рати. Полк Правой руки окской рати встанет в Одоеве, Белеве. Первым воеводой этого полка быть ему, князю Воротынскому.
Вот и все. Не согласен, значит, государь воевать Крым. Как и прежде, от самой от Куликовской сечи, только оборона. Но почему? Грех не использовать такую возможность. Для этого нужно лишь одно: отступиться на время от тевтонцев и шведов, оставив в покое Ливонию.
Слов нет, северо-западных недругов побить очень важно, но куда сподручней будет это сделать, когда угроза с юга отпадет, а земля причерноморская вернется под руку законного властелина. Вот тогда всю рать можно направить на Ливонию, на тевтонцев и шведов.
Князь Воротынский видел все детали похода на Крым, передумал множество вариантов этого похода в надежде, что Иван Васильевич позовет его в Кремль после списков Челимбекова и ципцанова посланий. Увы, не прислушался государь к совету верного своего слуги. Дал лишь полк под начало. А для чего? Он и без этого полка управится, если крымцы частью сил пойдут в верховье Оки. С Дружиной своей и со сторожей.
На этот раз Девлет-Гирей не отменил своего похода, все начало развиваться так, как сообщили князю Воротынскому его тайные крымские доброхоты. Но и у Девлет-Гирея имелись свои уши и глаза в российской земле. Не успел он миновать полпути до черкесской земли, как получил весть, что русская рать готова заступить ему дорогу к Темрюку и Таману. Посчитав, что к черкесам направлены царем главные силы, Девлет-Гирей решил этим воспользоваться, круто повернул шесть своих туменов на Тулу.
Вот тут и сослужили добрую службу станицы, беспрерывно лазутившие Поле: маневр Крымского хана сразу же был замечен, немедленно извещен об этом Иван Шереметев и Михаил Воротынский.
Князь Воротынский спешно снарядил гонца к царю Ивану Васильевичу, который в это время находился в Серпухове, присовокупив к известию совет: воеводе Ивану Шереметеву заступить Перекоп, чтобы Девлет-Гирей не смог бежать в Тавриду, самому же выступить со всей ратью навстречу крымцам. От Волги Девлет-Гирея отсечь мещерскими казаками, касимовскими татарами и рязанской дружиной, от Днепра – полком Правой руки и казаками князя Вишневецкого. Не дожидаясь ответа царского, повел князь Воротынский полк Правой руки по Сенному шляху.
А в это время воевода Иван Шереметев, тоже на свой страх и риск, ибо не дождался от царя никаких повелений, напал на тыловой стан крымцев, захватил более шестидесяти тысяч вьючных лошадей и почти двести верблюдов, которые приготовлены были, как татары делали это обычно, отвозить в Крым награбленное, пленил сотни ратников, охранявших стан, и так как все это оказалось обузным для небольшой его рати, отправил захваченное под усиленным конвоем в Мценск и Рязань, оставшись сам с менее чем десятью тысячами казаков, стрельцов и детей боярских в ста пятидесяти верстах от Тулы близ Судбищ.
Иван Шереметев, конечно же, рисковал, но он полагал, что царь не станет бездействовать, выйдет навстречу Девлет-Гирею, а в самый разгар битвы он, Шереметев, ударит с тыла. Для такого удара сил у него было вполне достаточно.
Вышло, однако же, не так. Иван Васильевич действительно не стал ждать крымцев на Оке, как ему советовали многие осторожные воеводы, а послушал совет князя Воротынского и иных решительных воевод, переправился через Оку и повел полки к Туле, и извещенный об этом своими дозорными хан Девлет-Гирей не решился принять бой и повернул тумены домой. Вот так и оказался Иван Шереметев с малой силой своей лицом к лицу со всем татарским войском.
Конечно, его никто бы не осудил, пропусти Шереметев тумены татарские, чтобы затем бить их по хвостам, уничтожая захватчиков и пленяя их; но Шереметев поступил иначе: он не уклонился от боя. Более того, начал его победно. Встретив передовой крымский тумен, смял его, захватив даже знамя темника. От полного разгрома передовой тумен спасла наступившая ночь. Девлет-Гирей, не зная, какие силы русских встали на его пути, повелел доставить, что бы это ни стоило, языка, и татарским смельчакам удалось это сделать. И вот кто-то из захваченных русских ратников не выдержал и выдал, сколь малая сила противостоит крымцам.
Сведения важные, и разумно поступить следовало бы так: обойти слева и справа возникшее досадное препятствие, оставив лишь заслон, но ханский гнев победил разум, гордыня (как, уйти с позором от горстки гяуров?!) праздновала победу. Хан грозно повелел:
– Смерть неверным!
Утром почти вся татарская рать навалилась на храбрых витязей российских, заранее предвкушая кровавый пир победы. Увы, не десяткам, а сотням сарацин предопределено было испить смертную чашу, а не торжествовать над трупами россиян. Проходил час за часом, уже солнце на закат повернуло, а сеча не затихала, стрельцы, казаки и дети боярские даже теснили крымцев. И погнали бы, не проявляй упорства янычары турецкие. Они удерживали равновесие в битве.
Счастье, однако, чуть было не повернулось спиной к храбрецам: воевода Шереметев был ранен, младшие воеводы растерялись, ратники дрогнули и смешались. Еще миг, и побегут в панике только что мужественно бившиеся, а кривые сабли татарские начнут косить их безудержно; но случилось удивительное: вовсе не воеводы, а дьяки Алексей Басманов и Стефан Сидоров повелели ударить в бубны и затрубить в трубы, остановили запаниковавших, и вновь продолжилась жестокая сеча. У Басманова и Сидорова, как и у всех ратников, посечены доспехи, Сидоров еще и ранен стрелой, но держится, окруженный храбрыми детьми боярскими. Мелькают в воздухе мечи русские да шестоперы острозубые, мозжа головы неверным.
Силы, правда, иссякают у русских ратников, а хан крымский посылает на них свежие тысячи. До темноты еще далеко, не устоять, похоже, храбрецам, всем им придется сложить буйные свои головы на мать – сыру землю… И вдруг, о, чудо! Повелеваясь трубам своим, крымцы попятились и, оставив в недоумении оборонявшихся, прытко, обходя справа и слева позиции русских, потянулись в степь.
Это дозоры ханские известили его о приближении новой русской рати от Сенного шляха.
Так, не успев к сече, полк Правой руки спас отбивавшихся от крымцев из последних сил, большей частью раненых храбрецов.
До темной ночи преследовал татар полк Правой руки, отбил у янычар добрую дюжину стенобитного огненного снаряда, изрядно посек басурман, не меньше и пленил их, а с наступлением темноты вернулся к воеводе Ивану Шереметеву, чтобы вместе идти в Тулу, куда подтянулась уже вся окская рать во главе с царем Иваном Васильевичем.
В пути отдали богу душу Стефан Сидоров и многие ратники, крепко израненные в сече; священник сбился с ног, причащая их пред кончиной, это наполняло сердца живых скорбью; но не могли они в то же время не радоваться тому, что сами не сложили головы в неравном бою; они заранее воодушевлены были ласковым словом царя и щедрыми его наградами, двигались оттого бодро, чувствуя себя героями.
Царь Иван Васильевич и впрямь обласкал храбрецов, устроил в их честь пир, одарил каждого ратника золотым рублем, велел вписать в поминальник всех павших поименно и, отслужив панихиду, определил воспомоществование семьям испивших смертную чашу ради ратной славы отечества.
И с князем Воротынским не повел жесткого разговора, столь благодушно был настроен. Начал с нестрогого упрека:
– Самовольство твое, князь Михаил, нельзя оставлять без внимания. Победы ради, однако, не взыщу.
– Я надеялся, государь, что воспримешь ты совет слуги своего верного, вот и повел полк.
– Выходит, ты сам за меня решил?! – явно раздражаясь, осадил Воротынского Иван Васильевич. – Иль тебе не ведомо, что решать могу только я?!
– Да, государь. Твоя воля для меня, слуги твоего – воля Всевышнего.
– То-то!
– И все же рискну, государь, настоять на своем: послушай меня, поведи рать на Крым, – начал наступать Михаил Воротынский, видя доброе расположение духа у государя. Поспешил использовать этот момент, опасаясь, что иного такого случая долго не выдастся. – Да, теперь будет накладней ворваться в Крым, но если сядем на хвост Девлетке, то Перекоп осилим без большого труда, а дальше путь для русской рати изведан: еще Святой Владимир, твой, государь, да и мой предок брал Херсонес. С моря князь Вишневецкий, тоже потомок Владимиров, со своими казаками ударит. Не без ладей же они на Хортице.
– Нет! Не поведу рати в Тавриду!
Воротынский, не обращая внимания на сердитую резкость ответа, продолжал убеждать царя Ивана Васильевича:
– Нет у Девлетки ни силы, ни ратного духа. Посуди, государь, если меньше десятка тысяч твоих ратников смогли девлеткины шесть туменов сломить, прежние ли нынче татары ловкачи и храбрецы? Кишка у них тонка против нас. Они вообще бы побежали, не будь столь стойки янычары туркские. Вот я и говорю, не пойти ли за Девлеткой следом? Оно, конечно, не так просто будет теперь, когда Перекоп не оседлан твоими, государь, полками, но все едино, пробьемся в Крым. С трудом, но пробьемся.
– Я уже сказал: не поведу полки через Дикое поле! Иль не ясно?!
Чуть было не воскликнул князь Михаил Воротынский: «Но почему?» – сдержал, однако, себя. Едва пересилил, так велико было недоумение. И еще – обида. Невыносимо горькая. Не доверяет, выходит, государь так же, как он, Воротынский, не доверяет Фролу. Но Фрол только по мелочам усерден, всего-навсего прислужник ловкий, а он, князь, разве не показал себя в делах зело крупных? Одна Казань чего стоит! А то, что у ханского трона свои глаза и уши завел, разве это в ущерб Отечеству? И послов к литовским князьям не без пользы посылал. Вон князь Вишневецкий под самое сердце крымского хана занозой впился… «Иль я о Руси святой не забочусь? Я же – Владимирович!»
Вполне справедливый вывод, что царь не доверяет, как прежде, князю. И виной тому не столько доносы Фрола, сколько все более захватывающая уверенность царя Ивана Васильевича, что вокруг его гнезда одни лишь отбросы, которые не уберешь, и с которыми просто приходится мириться, но обращать на них внимание нет нужды. Он, самодержец, один принимает решения. Только он. Остальным безропотно исполнять его волю, аки рабам.
Позже князь Михаил Воротынский узнает, что не только он советовал царю, отказавшись временно от противоборства за Ливонию с тевтонцами, ляхами и шведами, собрать всю рать в один кулак и двинуть ее на Крым. Многие разумные воеводы, даже бояре и дьяки считали, что лучшего момента для того, чтобы покончить с разбойничьим гнездом, единственным гнездом чингисхановским, оставшимся против России, вернуть исконные русские земли в лоно матери-родины, не сыскать. Особенно рьяно настаивали на том, чтобы прекратить ливонскую войну, войну с христианским миром, а наказать Крым, гнездовье неверных и жестоких разбойников, Адашев, Сильвестр и Михайлов. Они убеждали царя всяк своими доводами в выгоде для России разгрома Крымского ханства, но не воспринимал разумные те советы самовластец, а почему, объявлять не счел нужным.
И так, и эдак прикидывали сторонники удара по Крыму и не находили особых препятствий этому. Если страшится царь Иван Васильевич пути, неведомого для полков, то зря. Казаки (они же русские люди!) укажут и броды и переправы, а Ертоул с посохой в два-три месяца наведут гати и мосты, и можно будет двигаться без помех. Не следует забывать, что и бродники, на всех реках занимающиеся переправой купеческих караванов, тоже русские. Разве не помогут они своим, родным христианам? Справа и слева рать тоже оберег имеет: справа казаки Вишневецкого прикроют, слева – черкесы.
Если султана турецкого опасается дразнить, ибо тот считает Тавриду подвластной себе, то тоже без основания. Турция – не Швеция, Польша, Империя и сама Ливония, которые вместе против России стоят. Турция даже не успеет опомниться, как падет Крым. А потом, если и пошлет янычар воевать русскую рать, разве трудно их будет назад в море выпроводить? К тому же Сербия, Молдавия, Валахия, Болгария и Венгрия ополчатся против неверных. Да и Империя, если не поможет ратью, то мешать, во всяком случае, не станет.
Не это, значит, на уме у царя. Намерен, видимо, использовать крымцев в борьбе за Ливонию. Только и тут резона никакого нет. Ляшцы и ливонцы золота не жалеют, натравливают хана на Москву, и коварство ханское уже не един десяток раз изведано. Даже когда вроде бы на Литву походом идет, все едино верхнеокские русские земли пограбит, полон поимеет.
Увы, какими соображениями руководствовался царь-самовластец, никому доподлинно неведомо. Труса ли он праздновал, схитрить ли хотел, либо просто упрямился, только дорого обошлась России та неразумность царская. Очень дорого! Лилась кровь христианская, пылали города и веси, тысячи полонянников продавались в рабство до тех самых пор, пока мощный кулак Потемкина не обрушился на Крым, разметав поганое гнездо.
Но, может, в том князья с боярами тоже виноваты, что не настояли на своем. Взять хотя бы того же Воротынского. Легко покорился упрямому государевому: «Нет!» и изловчился поскорее передать полк Правой руки главному воеводе. С благословения царя вернулся в удел блюсти рубежи земли русской.
А Ивану Васильевичу есть ли нужда удерживать возле себя многознайку. Он с легкостью душевной отпустил его. Только предупредил:
– Послов своих больше не шли ни в Крым, ни в Литву. Посольский приказ для того у меня имеется.
– Лазутчиков, государь, а не послов. Чтоб не слепыми в уделе на украинах твоих сидеть.
Промолчал Иван Васильевич. Не сказал ни да, ни нет. Как хочешь, стало быть, так и поступай. Воротынский, естественно, понял, как ему выгодно: молчание – знак согласия.
Потянулись годы порубежные:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56