А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– До свидания, любимая!
– Я буду о тебе думать и любить свои мысли, как тебя. До свидания, мальчики!
– До свидания! Проститься пошли?
– Глохни, козел! Лучше Убей-Папу поищи.
– Я положил его возле ящиков. Эй, Зяма, где культработник?
– А вот они похрапывают! Бездельники! Вставай и тащи культуру в массы.
– Как вы смеете?! Я поставлю вопрос!
– Не бузи. Репетицию проспал. Сунь в рот два пальца. Да не мои!
– Борман, запевайте! – потребовал Калаянов, сам подхватил режущим фальцетом:
Гражданин начальник, я ваш рот имел,
Вы меня не кормите -
Я очень похудел!
Упоров повернул голову… Рядом, прижав к груди подаренную ему рясу и Евангелие, шел отец Кирилл.
Голова Монаха стояла как-то неестественно прямо, будто ее несли отдельно на пике сильные руки палача. Казалось, вот-вот опадут щеки, профиль потеряет чеканную четкость, а из твердого рта вывалится мокрой тряпкой язык.
Вадим затаил дыхание. Но губы разжались для того, чтобы было произнесено:
– У вас такой светлый день. Сохраните тот свет, пожалуйста, в потемках будущей жизни.
Низкие звуки опустились на дно слуха, жили там некоторое время, совсем его не беспокоя. Он нес их, как нес бы упавшую на плечо снежинку, не ощущая потребности откликнуться. В такие минуты думалось о другом…
«… Возвращаемся за решетку к принудительному труду. Не бежим. Должно быть, человек потому и не любит волка: волк неприручаем… Он живет сей минутой, он – укор человеку. Человек думает о будущем и постоянно теряет настоящее. Все думает и думает. С тем проходит жизнь…»
Взгляд его остановился на скорчившемся у знакомой лужи человеке, которого заботливо обхлопал Барончик.
– Пустой лебедок? – хохотнул Зяма.
– Что твоя голова!
– Чо ж ты его мацаешь, раз такой умный?! Он же на сто рядов проверенный, как полномочный посол в Америке.
– Лепень надо бы сдернуть, – предложил Вазелин.
– Хоронить в чем будут? Сытый на «пляже» не валяется. Это голь беспартийная. В чем есть, в том и понесут…
Когда со стороны зоны протрещала автоматная очередь, они уже протрезвели, пошли молча, толкая перед собой молочный туман надвигающегося утра. Скоро по этой дороге с такими же опухшими от ночных попоек лицами отправятся на службы офицеры, держа под руку злых жен с припудренными синяками. У рыгаловки мучительной дрожью ожидания затрясется рабочий люд Страны Советов, пылая ненавистью к огромному амбарному замку, охраняющему их законное стремление загасить огонь желания и отметить, как вечный праздник, наступающий трудовой день. Она придет, откроет замок, разбудит надежду на светлое будущее. С ней сейчас спит тот бездомный «лебедь» у лужи. Он еще не знает – карманы его пусты, иначе бы умер заранее, не дожидаясь будущего…
Зэки прекратили шепотки, бугор посмотрел на них с интересом: в чем дело? Дела не было. Люди устали Пропала охота общаться, каждый уже был сам по себе, но еще не волк…
– Стой! Кто идет?!
– Бригада Упорова – с репетиции.
– Дежурный – на выход! А ну, строиться! Страх потеряли, рогометы!
Загремели цепями две проспавшие службу овчарки. Одна сипло гавкнула, будя в себе злость, но, так и не поймав настроение, пометалась с угрожающим рыком да и успокоилась.
– Любимов с вами? – спросил заспанный дежурный, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшийся конь. – Любимов не нужен!
Убей– Папу оттолкнул поддерживающих его под руки зэков, гордо ответил, снова по-змеиному мягко изогнув тонкую шею:
– Ваш покорный слуга здесь, Петр Николаевич!
Дежурный нашел его глазами, прищурился, словно пытался вспомнить стоящего перед ним человека, а вспомнив, сказал:
– С тобой все ясно, Любимов. В БУР его, старшина!
Убей– Папу рассерженно поправил яркий галстук на голой шее, слов для оправдания не нашел и, понуря голову, пошел за старшиной, буркнув через плечо:
– До свидания, товарищи!
– Не унывай, лепило! Подогрев отправим!
Капитан прошелся вдоль каждой пятерки, терпеливо и спокойно заглядывая в их слегка осунувшиеся лица. Сказал старшине:
– Шмона не будет. Первая пятерка, шаг вперед!
Уже в жилзоне Упоров подошел к нему, чтобы попросить за Сережу Любимова. Дежурный скинул шинель на отполированную солдатскими задницами скамью, вяло махнул ладонью, предлагая зэку замолчать. Жест был оскорбительно небрежен, и Упоров постарался о нем сразу забыть.
– Просить будете у баб на свободе, – он зябко поежился, снова накинул шинель. – Здесь извольте выполнять распоряжения! Идите!
Заключенный оторвал тяжелый взгляд от верхней пуговицы кителя, заставил себя улыбнуться обидчику и сказать:
– Я женат, гражданин начальник. Меня другие женщины не интересуют. Спокойной ночи.
Растерявшийся от неожиданного ответа дежурный тоже улыбнулся, и это была улыбка хорошего мужика. Он помахал зэку рукой, запросто, точно тот уходил из гостей:
– Отдыхай, Вадим. Спокойной ночи!
…Кисло и остро запахло лагерной помойкой, по которой ползал кто-то едва различимый в сгустившихся перед рассветом сумерках, подсвечивая себя спичками.
Когда спичка гасла, раздавалось жадное чавканье или писк лишившихся своей законной пайки лагерных крыс…
– Спать! – приказал зэк, натягивая на голову суконное одеяло, а еще через секунду, не утерпев, произнес: – Пусть в этой стране живут те, кто согласен ползать по помойкам!
Произнес так, будто стоял на палубе иностранного судна, пересекающего нейтральные воды Тихого океана.
Сейчас он чувствовал себя христианином на исходе Великого поста, для которого перенесенные телесные страдания открылись радостным праздником души. Хотя он и знал – это черная благодать, озаренная светом черной свечи. Через нее придется пройти, не закрывая глаз, с холодным осознанием – ты совершаешь грех, Рядом с тобой будет стоять тот цветной сатаненок. Он отведет или направит нож.
…С утра Упоров отправил Фунта разведать, как кантуется Селитер, а сам пошел со старшиной Челидзе выбирать место под установку двух опор для линии электропередачи. Старшина был поразительно разговорчив и всю дорогу до места рассказывал бригадиру о том, как кончали побег на Пванихе, при его личном участии.
…Беглецов выгнали из леса в низкорослый ерник, где их начали рвать собаки. Кричали люди, рычали псы, натыкаясь на ножи заключенных. Хрустел ерник, и нестерпимо грело солнце.
– Они дуреют от крови, – жестикулировал темпераментный Челидзе. – Им нужна только глотка, тогда клиент может быть спокоен за свое будущее…
Вадим видел трупы беглецов в кузове машины с открытыми бортами, проезжающей мимо рабочей зоны…
У них на самом деле были порваны глотки. Страшная работа. Собак везли в другой машине, две из них были аккуратно перевязаны бинтами, остальные сидели чуть поодаль от раненых с сосредоточенными мордами воспитанных героев.
– Таким собакам нет цены!
У зэков цена была – жизнь. Они ею расплатились за три дня звериной свободы. Вадим слушает старшину вполуха из вежливости, чтобы не вызвать в себе плохих чувств. Ему нынче своих забот хватает и шансов выжить чуть больше, чем в побеге.
– Говорят – с ними было «рыжье»…
Голос Челидзе доверительно снижается, а затем огорченно взлетает:
– Спулить успели. Больше пуда!
Зэк знает – побег был пустой, без примазки. Обычный жест отчаянья засадивших в карты «фуфло» фраеров. Жест дорого стоил. Судьба. С ней надлежит обращаться ласково, чтобы ей самой не хотелось прерывать отношения.
Беглецы простили себе слишком много: глупый риск и прочее, потому она им ничего не простила. Несовместимость с миром начинается, конечно, много раньше, по сути дела, с первого вздоха новорожденного, а разрешается в самый подходящий для него момент. Малодушие и лукавство всеми силами пытаются перекомпостировать билет на следующий поезд, не замечая – свой-то уже тронулся. Судьбодержатель ждет его на последней остановке, где вы будете точно в назначенный срок. Не пытайтесь хитрить: смерть не прозеваешь…
…Продолжая размахивать руками, Челидзе показывал, как солдаты штыком разжимали зубы московского сапожника по кличке Калоша. Он замкнул их на глотке знаменитой овчарки Чары. Так и умер, безнадежно самолюбивый человек…
– Она перенесла девять операций. На ее счету были тридцать особо опасных преступников. Понимаешь – тридцать! И на тебе – какая-то Калоша!
– Мы пришли, да? – спросил Упоров, зная – грузин может говорить бесконечно долго.
– Пришли!
Челидзе догадался – его не желает слушать зэк.
Остальную работу он закончил быстро и в полном молчании.
Вадим зачерпнул из лужи воды, ополоснул лицо, чувствуя, что ему хочется затянуть время до встречи, а может, и отложить ее. Затем он увидел Фунта, шагающего к нему навстречу. Все обещало свершиться, как и намечалось, а сомнения… без них не обойдешься, они оставят тебя, когда ты поглядишь ему в глаза.
Подошедший фунт сказал:
– Он играл полную ночь.
– Все, что ты сумел узнать?
Граматчиков сунул руку за голенище и протянул нож со словами:
– Селигера не угадаешь. Побереги себя.
Упоров поморщился: хорошие слова излагали дрянную мысль.
– Где он?
– С ним недолго сломать рога…
– Перестань меня пугать. Дело решенное.
– Иди в кочегарку. За дровяником. Он бьет с чертовой руки вот так.
Евлампий взял нож в левую руку, будто невзначай, уронил кепку и резко, с подныром, поднес нож к животу Упорова.
– Потом – похороны за казенный счет. Я буду стоять у окна.
– Не торопись ввязываться. Даже если он начнет махать приправой, не спеши. Разговор того стоит.
Граматчиков кивнул и отправился обходным путем к кочегарке. Их не должны были видеть вместе.
Фунт оказался прав: Селитер сделал все, как он и предполагал, и Упоров подумал о нем с благодарностью, пряча за голенище сапога вырванный из рук вора нож. После чего Вадим подошел к нему вплотную и, закрыв лицо ладонью, слегка стукнул затылком о кирпичную стену.
– Сядь, мерзавец!
Селитер послушно опустился на поленницу лиственничных дров и спросил без острого интереса, с тухнущей злобой:
– Кто меня впрудил? Только не темни…
Вадим думал – вор упрется, и был несколько удивлен таким началом разговора. Он подумал, прежде чем ответить:
– Тот уже отбросил нож.
– А сам ты не боишься, Фартовый?
– У меня нет выхода, Роберт. У тебя тоже.
Последовала минута взаимного напряжения. Упоров пожалел, что не обшмонал вора. Селитер посопел, подумал, прижав указательный палец к губам, неожиданно сделал сознательный ход к примирению.
– Годится…
Измученное бессонной ночью, мятое лицо вора как бы выглядывало из своего несчастья, окруженное ореолом вечной скорби. Он понимал, что не может убить наглого свидетеля: желание не совпадало с возможностями.
Оно водило по кругу злость, как слепой водит слепого, и в конце концов сдалось:
– Условие одно – ты все забудешь.
– Не в моих интересах делать тебе плохо.
– Уже сделал.
– Так получилось. Извини, – Вадим следил за его подвижными руками и не отвлекся, даже когда у окна промелькнула чья-то тень.
– Хочешь знать – на чем меня изловили?
– Не хочу грузить лишнее…
Роберт Селинский закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Ничего не получилось, он почти крикнул:
– Ладно, не понтуйся! Мы же повязаны. И потом… мне надо кому-то это сказать… На Еловом грохнул прораба-бесконвойника за неуплату. Концы спрятал, а ботало отвязал. С честным вором поделился. Сучий потрох! Бес поганый! Когда его словили на мокрухе, он меня втюрил. Мазай, может, слыхал про него?
Упоров отрицательно покачал головой. Селитер этого даже не заметил, он был в кругу своего смятения и жил дрянной, больной заботой о потере воровской чести. Роберт провел по лицу дрожащими ладонями.
– Каждый, кто оправдывает пролитую кровь, должен быть готов пролить собственную. Духу не хватило… Менжанулся, как дешевый фраеришка! Полковник ту слабину надыбал и начал меня доить. Открывать глаза грязной совести не просто, даже не нужно. Ты открыл…
– Прости…
– Не поможет. Если бы грохнул тебя – другое дело.
– Ну, тут я тебе ничем помочь не могу. Теперь слушай меня, Роберт! Морабели должен знать – мы с Дьяком кенты навек.
Селитер оскалился невеселой, костяной улыбкой покойника.
– Ты пролетаешь, Фартовый. На материк с Крученого ушли рыжие колечки. Из рыжья, твоей бригадой мытые. Секешь?! Барыгу взяли с поличным. В прошлом – вор, так ведь и опера не пальцем деланные. Расколют, гадать не надо. А тот, который их мастерил…
– Барончик! Чувствовала душа – сука подлючая!
– Он, Селиван, делал для Дьяка. Такой букет вытянет на три пятеры само малое. Ты тоже спалишься, если не рискнешь их вложить. Ну, чо бычишься? Знаю – не рискнешь: ты всегда при особом мнении состоял…
– Морабели знает?
– Думаешь – по каждому поводу к этому зверю бегаю?!
Роберт Селинский покраснел, однако ни одного вызывающего подозрения движения не сделал, выражая обиду голосом:
– Я больше спрятал, чем сдал. И за тот побег, когда воры впрягли тебя вместе с Колосом…
– За тот побег молчи! Ты вложил столько, сколько знал. А знал больше меня. Я ведь – без понятия о том, что тащили мы.
– Понтуешься! Договорились – все будет в светлую.
Упоров молча смотрел на Селигера, не скрывая кипевшей внутри ярости, и вор увидел правду в слегка прищуренных глазах бывшего штурмана. Понял – тот на пределе, и быстро сказал:
– Там были четыре золотых оклада с каменьями. Три креста, один – с сумасшедшей ценности брильянтом. Царские червонцы да горсточка алмазов. Цены такому богатству не сложишь. Ему нет цены по нонешним меркам. Украл тот клад деловой комиссар Чикин. На допросе под пытками у кого-то выведал. За собой возил, как болезнь, земле, и то доверить боялся. Он был начальником лагеря на Берелехе, вместе с Гараниным брали… Отдавая Богу душу на нарах в Бутырках, отдал и свою тайну известному тебе. Фартовый, душеприказчику – Аркадию Ануфриевичу Львову…
– Не больно верится, – Упоров осторожно покрутил головой. – С такими деньгами – обыкновенным начальником лагеря. Он ведь мог…
У окна снова мелькнула тень, и Роберт спросил без всякого страха, так что Упоров не посмел его обмануть:
– Кто у тебя на васере?
– Фунт.
– Тогда надежно. Что касается вороватого комиссара, он имел все и без золота. Личный друг колымского короля. У нормального человека мозгов не хватит придумать их шикарную жизнь. Они ею жили… Ну, да это – прошлое. Меня удивляет настоящее: как ты выжил? Промахнулся кто или так задумано?
– Во-первых, я еще не выжил. Во-вторых, сам удивляюсь.
– В-третьих – ты настаиваешь на своих близких отношениях с Дьяком или переиграем?
Упоров задумался, просчитывая все варианты опасного общения, сказал, как о решенном:
– Пусть будет так: я Никанору Евстафьевичу за те рыжие колечки расскажу, а ты доложишь Важе Спиридоновичу о том, что Дьяк был посаженым отцом на моей свадьбе.
– Сколько в том правды?
– Сто процентов. Свадьба игралась вчера в Доме культуры. На репетиции. Полковнику могли уже доложить…
В мышиной полутьме кочегарки лицо Упорова внезапно озарилось внутренним светом зреющего взрыва, стало лицом бойца, для которого все замкнулось на долге. Пораженный вор приподнялся и чуть попятился вправо, прежде чем спросить:
– Ты что? Ты что задумал, Фартовый?
– Открыться тебе, Роберт. Тайна у меня есть, которой ты поделишься со своим полудурошным шефом…
Селигер пропустил обиду мимо ушей. Он силился улыбнуться, ничего не получалось, кроме жалкой гримасы испугавшегося человека.
– Берадзе жив. Закрой рот и слушай! Тот самый, что списан полковником в мертвецы. За это Морабели не похвалят и орден не дадут.
«Ах, Дьяк, Дьяк, как вовремя вспомнилась рассказанная тобой история, рассказанная ни с того ни с сего, в благостную ли минуту, с расчетом ли…».
– Круто берешь – не поверит. Я бы знал…
Твердые, отчетливые линии на лбу сделали лицо Упорова жестоким лицом сознательного сатаниста; порченый вор осекся. Дыхание его стало неполным, словно замороженным, готовым остановиться совсем.
– Имеешь железное право сказать об этом полковнику, будучи уверен – хипиш он не поднимет.
– Случаем, не сам ли отмазал Художника? – шепотом спросил Роберт.
– Нет. Слушай сюда, он должен понять – если будет вести себя неблагородно, эта мысль возникнет у его непосредственного начальства…
– От кого я мог узнать этот кидняк? Мент спросит.
– От Вадима Сергеевича Упорова.
Казалось, Селитер разделился в самом себе на два непримиримых человека и они крепко повздорили между собой. Когда оба успокоились, вор проговорил:
– У тебя тяжелый крест, Фартовый…
Голос был расслабленный, все понимающий. Роберт уже держал себя в руках, не спуская с Вадима усталых глаз.
– …Меня когда-нибудь зарежут, как ни крои. Только не берусь гадать: кого из нас зарежут раньше…
– О том, что здесь говорилось, знают двое. Пусть каждый с тем умрет.
Роберт Селинский нашелся не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51