Я любила
заходить к ней, Ц у нее было тихо, уютно, тепло, но бесконечно грустно. О че
м же веселом могла она говорить?… Но здоровье и жизнелюбие ее были неисто
щимы. Уже за 70 лет она выглядела превосходно. Маленького роста, она всегда
держала голову как-то очень прямо и гордо Ц от этого, казалось, прибавлял
ся рост. Всегда в чистом, опрятном платье, слепленном своими руками из как
ого-то своего старья, всегда с янтарными четками, намотанными на запясть
е левой руки, прибранная, причесанная, она была красива; никаких морщин, ни
каких следов дряхлости не было. Последние годы ее стала мучить стенокард
ия, Ц результат душевных недугов и переживаний. Она мучительно думала и
никак не могла понять Ц почему же, за что попала в тюрьму ее дочь Анна? Она
писала письма отцу, давала их мне, потом забирала обратно… Она понимала, ч
то это ни к чему не приведет. К несчастьям, валившимся на нашу семью одно з
а другим, она относилась как-то фаталистически, как будто иначе оно не мог
ло бы и быть… Умерла она в 1951 году, в самом начале весны, во время одного из ст
енокардических спазмов, Ц в общем, довольно неожиданно; ей было 76 лет. Оди
нокие старики Ц и она и дедушка Ц никого не обременяли своими страдани
ями. Мало кто и знал о них Ц с окружающими они были приветливы и сдержанны
. Именно про таких стариков и говорят испанцы: «Деревья умирают стоя». Я та
к жалею теперь Ц когда у меня самой взрослый сын, а года через два-три буд
ут и внуки, Ц что не понимала их раньше. Да разве понимают внуки бабок, и де
ти Ц родителей? Мы считали бабушку вздорной, беспокойной старухой, деду
шку любили больше. А они оба, каждый по-своему, были рыцарями правды и чист
оты. И можем ли мы, вн уки, противопоставить что-либо свое, лучшее, этим их к
ачествам?…

5

Да, эти деревья умирали стоя. Их детям, всем без исключения, досталась траг
ическая судьба, каждому своя. Каждого жизнь изломала, как могла. Может быт
ь, в этом Ц судьба века? Или, быть может, каждый из них был слишком слаб, что
бы выдержать напор истории, ломавшей и куда более мощные стволы, валивше
й с корнем вековые деревья? Во всяком случае, ни один из них не убегал от эп
охи, от своего времени, Ц наоборот, все были в гуще событий, всегда жили бо
льше жизнью общей, чем своей собственной. Мамин любимый брат Павлуша, бол
ьшой друг ее, похожий на нее и внешне и внутренне, только более мягкий, бол
ее податливый, чем она Ц стал, как ни странно, профессиональным военным. О
н стал им, не выбирая Ц началась революция, гражданская война, и он пошел
воевать. Воевал он повсюду: под Архангельском, в Туркестане Ц с англичан
ами, с басмачами, с белогвардейцами. Когда окончилась гражданская война,
судьба предоставила ему интереснейшее путешествие: его послали (по указ
анию Ленина) с экспедицией Н. Урванцева на дальний север, искать руду и уго
ль. Его функции в экспедиции были вспомогательными, он был военным, а не уч
еным, но ученых кто-то должен был оберегать и защищать в этих диких тогда,
безлюдных краях. Экспедиция нашла колоссальные залежи угля и железной р
уды на реке Норилке, Ц как это и предполагал Н. Урванцев. Теперь здесь сто
ит северный наш город Норильск, с многоэтажными домами, магазинами, кино
театрами, бассейном для плавания. А тогда экспедиция жила в чумах, ездили
на оленях и все было вокруг совсем как у Джека Лондона. У Павлушиных детей
сохранились фотографии: олени, собаки, меховые малицы, белое безлюдье во
круг… Н. Урванцев сейчас живет в Ленинграде Ц не знаю, быть может, он что-л
ибо написал или напишет о своем подвиге тех лет… В конце 20-х годов дядя Пав
луша был послан советским военным представителем в тогдашнюю, еще дофаш
истскую Германию, Ц официально он был прикомандирован к нашему торгово
му представительству. Он уехал туда с семьей и жил там долго. Наверное, мам
е было тоскливо без него Ц это было самое тр удное для нее время… Времена
ми он присылал ей что-нибудь радостное для всех женщин: платье, хорошие ду
хи, Ц тогда жили все аскетически и мало думали о подобных вещах. Но отец о
тносился пуритански к «заграничной роскоши» и не переносил даже запаха
духов, Ц он считал, что от женщины должно было пахнуть только свежестью и
чистотой… Так что мама радовалась этим подаркам «подпольно», хотя духи
все-таки шли в ход и навсегда соединились с ее обликом в моей детской памя
ти. От нее самой, от ее рук чем-то пахло необыкновенно хорошо… Она заходил
а вечером иногда в мою комнату, когда я уже засыпала, гладила меня по голов
е, и я долго потом нюхала подушку, засыпая, Ц долго-долго еще оставался не
объяснимый аромат… Мама как-то ездила в Карловы Вары, Ц тогдашний Карлс
бад, и гостила недолго у брата в Берлине. В результате этой поездки появил
ись в доме прехорошенькие вязаные кофточки для меня и брата Василия. Для
тех лет, это было, конечно, безумной роскошью. Чтобы мы, дети, не подпали под
тлетворное влияние буржуазной Европы, нам говорили, что мама привезла эт
о все «из Ленинграда», Ц и мы довольно долго этому верили… А отец всю жиз
нь задавал мне с недовольным лицом вопрос: «Это у тебя заграничное?» Ц и р
асцветал, когда я отвечала, что нет, наше отечественное. Это продолжалось
и когда я была уже взрослой… И если, не приведи Бог, от меня пахло одеколон
ом, он морщился и ворчал: «Тоже, надушилась!…» Маме незачем было внушать пу
ританские правила, Ц она сама была предельно скромна по образу жизни и к
одексу чести тех лет, то есть, по нормам тогдашней жизни «верхов», особенн
о партийных, а ее брат просто хотел ее иногда несколько побаловать по сво
ей доброте душевной… В день смерти мамы дядя Павлуша, к сожалению, был в Ге
рмании. Ему оставалось только искать в себе силы, чтобы как-то поверить в
это чудовищное известие… Потом он жил в Москве. Я помню его всегда в военн
ой форме. У него было генеральское (по сегодняшним рангам) звание, работал
он в Бронетанковом управлении, был одним из его создателей и организатор
ов. Он был высокий, худощавый, длинноногий, как дедушка, с печальными, удив
ительно мягкими и добрыми карими глазами. Моего брата и меня он обожал, ос
обенно после смерти мамы, всегда сажал на колени, целовал и бормотал каки
е-то ласковые слова… Последнее время Ц незадолго до своей смерти в 1938 год
у Ц он приходил на нашу квартиру в Кремле, и сидел подолгу у меня или у Вас
илия в комнате, дожидаясь отца, точь в точь как дожидались его и дедушка и
дядя Алеша Сванидзе… По-видимому, и дождаться отца было трудно, и это огор
чало дядю Павлушу; он вздыхал и был печален. Помню я и то, как он приезжал с с
емьей, с остальными нашими близкими, к отцу на Ближнюю дачу, Ц кажется, бы
л новый год или чей-то день рождения. Отец очень любил Павлушу и его детей.
За столом было весело, как у всех обыкновенных, очень близких людей… В 1938 го
ду, когда уже были арестованы Александр Семенович Сванидзе с женой и муж
Анны Сергеевны, Реденс, дядя Павлуша не раз приходил к отцу отстаивать ко
го-нибудь из своих знакомых военных, тоже попавших в эту гигантскую волн
у… Но это оставалось безрезультатным… Осенью 1938 года Павлуша уехал в отпу
ск в Сочи, что было вредно для его нездорового сердца. Когда он вернулся из
отпуска и вышел на работу в свое Бронетанковое управление, то не нашел та
м с кем работать… Управление как вымели метлой, столько было арестов… Па
влуше стало плохо с сердцем тут же в кабинете, где он и умер от сердечного
спазма. Позже Берия, уже водворившийся в Москве, выдумывал разные версии
его смерти и упорно внушал их отцу, вплоть до того, что вдова Павлуши, Евге
ния Александровна, была заподозрена в его отравлении, и Бог знает что еще
не говорилось… А что проще того очевидного факта, что не всякое сердце мо
гло выдержать происходившее вокруг… Павлуша был, как и дедушка, как и мам
а, молчалив, скрытен и деликатен. Он прятал боль внутри и в какой-то момент
она должна была его убить изнутри… Берия все-таки не отстал, и в 1948 году, чер
ез десять лет после смерти Павлуши, его вдова отправилась в тюрьму, где на
ряду с прочими «шп ионскими делами» ей предъявили и обвинение в отравлен
ии мужа десять лет назад… И она вместе с Анной Сергеевной, вдовой расстре
лянного десять лет назад Реденса, получили каждая по десять лет одиночки
, откуда их обоих освободил лишь 1954-ый год… Анна Сергеевна, старшая мамина
сестра, не была так близка ей, как брат, Ц но все же они были очень дружны. О
на была иным характером, другой натурой, чем мама, но не противоположной е
й. Это было воплощение доброты, того идеального последовательного христ
ианства, которое прощает всех и вся. Вряд ли я знаю и могу назвать кого-либ
о еще, кто мог бы так последовательно и упорно всю жизнь, с самой юности и д
о сегодняшнего дня, посвящать всю себя целиком людям Ц помогать им, дума
ть об их делах, думать всегда прежде о них, и совсем в последнюю очередь Ц
о себе. Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение
, называл ее «беспринципной», «дурой», говорил, что «ее доброта хуже всяко
й подлости». Мама жаловалась, что «Нюра портит детей, и своих, и моих», Ц «т
етя Аничка» всех любила, всех жалела, и на любую шалость и пакость детей см
отрела сквозь пальцы. Это не было каким-то сознательным «философски» об
основанным поведением, просто такова была ее природа, она иначе и не смог
ла бы жить. Она была когда-то очень красива, Ц тоненькая тростиночка с вы
точенными чертами лица, гораздо более правильными, чем у мамы, с карими гл
азами и великолепными зубами, как у всех братьев и сестер. Та же смуглость
, те же тонкие руки, тот же восточный экзотический облик. Рано выйдя замуж,
она располнела и потом уже никогда не следила за собой, пренебрегая свое
й внешностью, как это бывает с красивыми от рождения людьми. В отличие от а
ккуратной, строгой мамы, она была всегда неряшливо и бестолково одета, за
чесывала волосы назад круглой гребенкой, совершенно не думая о форме, о в
нешней стороне поведения. Добро, добро людям и для людей, Ц вот был ее дев
из и смысл всей ее жизни, безразлично Ц были ли у нее возможности делать э
то добро или нет. О приличиях, о внешнем, она просто не задумыв алась. Маму к
оробило от ее непосредственности, от антиэстетизма, от безалаберности и
бестолковости в ее доме, от всего того, что самой маме было чуждо. Но вмест
е с тем она любила сестру, дружила с ней и они разделяли общие взгляды Ц г
лубокую человечность и веру в людей. Дом Анны Сергеевны был целиком возл
ожен на плечи Тани, Татьяны Ивановны, великолепной старой няни (подруги м
оей няни), полностью освободившей свою хозяйку от забот о кухне и детях. Му
жа своего Станислава Францевича, польского большевика, давнего сподвиж
ника Дзержинского, «Аничка» обожала и считала Ц и продолжает считать и
сейчас Ц самым лучшим, самым справедливым и самым порядочным человеком
на земле. Я помню только, что он был очень красив, с живым лицом, с ослепител
ьной улыбкой, всегда добрый и веселый с нами, с детьми. У них было два сына, к
расивые полуюжане, полуполяки; они выросли добрыми и мягкими Ц в мать, и и
зящными Ц в отца. О Реденсе говорили, что он бывал груб, заносчив, не терпе
л возражений, Ц я не берусь судить о том, чего не помню и чего не знала сама
. Он был после гражданской войны крупным чекистом Украины, Ц они жили то
гда, всей семьей, в Харькове. Потом его перевели в ЧК Грузии. И тут он впервы
е столкнулся с Берия, желавшим возглавлять грузинскую ЧК. Они не понрави
лись друг другу. Реденс, ученик Дзержинского, и Берия, рассматривавший Гр
узию как свою будущую вотчину, свой плацдарм для последующего движения н
аверх, к власти… Реденса выжили быстро из Грузии, а позже Берия воцарился
там первым секретарем Грузинского ЦК партии. Я еще вернусь к этому персо
нажу, связанному дьявольской связью со всей нашей семьей и уничтожившем
у добрую половину ее. Скажу только, что о тех давних временах мне рассказы
вала много старая кавказская большевичка О. Г. Шатуновская, понимавшая р
оль Берия, знавшая ему цену еще давно. Собственно говоря, цену ему знали вс
е старые партийцы Закавказья, и если бы не странная поддержка отца, котор
ой Берия ловко заручился, то его выдвижения не допустили бы ни С. М. Киров, н
и Г. К. Орджоникидзе, ни все те люди, к то хорошо знал Закавказье и ход тамошн
ей гражданской войны. Именно этих людей он уничтожил первыми же, едва пол
учив возможность это сделать… В начале тридцатых годов Реденс работал в
московской ЧК. Его высокое положение (он был в числе первых депутатов Вер
ховного Совета еще в 1936 году) позволяло Анне Сергеевне не работать, не зара
батывать на жизнь. Но она была прирожденной общественницей, и всю жизнь е
е наполняли заботы о ком-то, устройство чьих-то дел, опекание чьих-то дете
й. Она не занималась стяжательством, как это делали другие знатные «чеки
стские дамы», одетые во все заграничное; ей было не до того. «Мой муж меня и
так очень любит», говорила она, никогда не обращая внимания на сплетни. Ей
постоянно жужжали в уши об его изменах, Ц кто знает, быть может, он и не был
святым, Ц но ее это не затрагивало, ревность была не существовавшим для
нее чувством; она смеялась и повторяла: «Ах, оставьте! Мой муж любит меня, и
я люблю его, какое мне дело, происходит что-нибудь еще или нет?» И это была н
е поза, это было искренне, она верила в него, в его отношение к ней, как она в
ерила в людей вообще. Приход Берия в 1938 году в НКВД Москвы означал для Реден
са недоброе, Ц он понимал это. Его немедленно же откомандировали работа
ть в НКВД Казахстана, и он уехал с семьей в Алма-Ату. Там они пробыли недолг
о. Вскоре его вызвали в Москву, Ц он ехал с тяжелым сердцем, Ц и больше ег
о не видели… В последнее время он тоже, как и дядя Павлуша, стремился повид
аться с отцом, заступаясь за людей; была даже какая-то ссора между ними, по
словам Анны Сергеевны. Отец не терпел, когда вмешивались в его оценки люд
ей. Если он выбрасывал кого-либо, давно знакомого ему, из своего сердца, ес
ли он уже переводил в своей душе этого человека в разряд «врагов», то нево
зможно было заводить с ним разговор об этом человеке. Сделать «обратный
перевод» его из врагов, из мнимых врагов, назад Ц он не был в состоянии, и т
олько бесился от подобных попыток. Ни Реденс, ни дядя Павлуша, ни А. С. Свани
дзе не могли тут ничего поделать, и единственно, чего он и добились, это по
лной потери контакта с отцом, утраты его доверия. Он расставался с каждым
из них, повидав их в последний раз, как с потенциальными собственными нед
ругами, то есть как с «врагами»… А все они, каждый в отдельности, были чест
ны; все они говорили с отцом прямо и открыто; никто из них не умел играть на
его слабых струнах, Ц они слишком давно все его знали, они не лукавили с н
им, не считали это ни нужным, ни возможным, Ц и все они оказались в проигры
ше… После ареста Реденса Анна Сергеевна переехала с детьми в Москву. Ей б
ыла Ц в отличие от других Ц оставлена та же самая квартира; но она перест
ала допускаться в наш дом, в Зубалово, и я, тогда еще одиннадцатилетняя дев
чонка, никак не могла понять Ц куда все девались? Почему обезлюдел наш до
м? Смутные же рассказы о том, что дядя Стах оказался нехорошим человеком н
е доходили еще до моего сознания во всей полноте. Я только все больше и бол
ьше ощущала пустоту вокруг, безлюдие, и ничего мне не оставалось, кроме шк
олы и моей доброй няни… Анна Сергеевна ни на минуту не поверила, что ее муж
мог быть врагом, дурным, нечестным человеком. Не поверила она и в то, что он
расстрелян, хотя отец мой безжалостно сообщил ей это еще до войны. Он дума
л этим заставить ее поверить, что он был «враг», но она даже не представлял
а себе, что вообще такое могло произойти… Ей слишком нужно было верить в т
о, что он жив, что он честен, что он еще вернется, Ц и она в это верила. Бабушк
а и дедушка поддерживали ее, как могли. Она по-прежнему занималась делами
других, помогала, опекала. К чести ее друзей, Ц из старой партийной интел
лигенции, к которой принадлежал и ее муж, Ц все они остались с нею, никто н
е отвернулся. Ей была свойственна простота и наивность в высшей степени
честного человека, который не может и других заподозрить в дурном, поско
льку он сам-то не может быть дурным. Она часто говорила: «Пойду, навещу Кли
мента Ефремовича
Ворошилова.
(или Лазаря Моисеевича
Кагановича.
, или Вячеслава Михайловича с Полиной Семеновной
Молотова с женой.
), ведь он был так близок со Стахом еще на Украине». И она ш ла, хотя ник
то иной на ее месте, в ее прискорбном положении, не отважился бы даже подум
ать о таком шаге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23